— Александр Николаевич, вас комментарий Кадырова встревожил?

— Конечно, потому что это напрямую затрагивает мою безопасность. Но поскольку я не первый и не последний, кому поступают угрозы из этой части страны, я должен относиться к этому как к неизбежности. Видимо, это издержки того, что в стране вообще создан СПЧ и само устройство его вызывает крайнее раздражение и негодование в Чечне, где не приняты дискуссии, не приняты некоторые конституционные нормы, которые приняты в других частях России.

— Так вы в этом видите скорее подтверждение того, что вы говорили на совете о настроениях в кавказских регионах?

— Это политическое подтверждение. Есть и другие факты, более глубокие и куда более органичные, которые говорят, что естественные настроения происходят в среде молодежной — в том числе в кавказском обществе, где есть естественные проблемы развития. Я много раз говорил об этом — речь идет о стагнации этой части страны, что вызовет тяжелые последствия для всей Федерации.

— Только этой части? Просто вы говорили о других регионах, которые надо развивать, — Сибирь, Архангельская область…

— Ну, вы же меня спросили по конкретному поводу.

— Уточняю: кавказские регионы как-то сильно выделяются на общем фоне?

— Без всякого сомнения, потому что существует серьезная экономическая поддержка и гарантия со стороны Федерации в существовании экономическом и политическом. С точки зрения условий жизни, климата, конечно, выживание и существование в кавказских республиках проще, чем в Архангельской области, Мурманской, Вологодской, отчасти в Поволжье. Разве можно сравнить климатические условия? Несравнимо. И стоимость жизни выше в северных регионах, и вклад в федеральный бюджет несоизмеримо выше. Но давайте вообще отметим: мы говорим о моем выступлении на СПЧ — в том месте, где такие выступления и должны происходить. Совет создан для того, чтобы высказывались и доводились до сведения президента разные точки зрения — и политические, и социальные. Поэтому меня удивляет, что это вызывает такую раздраженную реакцию у средств массовой информации — как в костер подбросить дровишек. Надо внимательно читать, прочтите текст моего выступления.

— Уже неоднократно, он у меня перед глазами…

— Что там вызывает у вас негодование или несогласие? Что там непонятно?

— Я скорее о реакции президента. Он упирал на то, что есть болезненные точки, вроде территориальной целостности страны, которые в публичном поле трогать не стоит…

— Я не согласен с этим. Во-первых, у президента не было возможности внимательно прочесть то, что я сказал. Я предварительно никогда не сдаю в администрацию президента тексты, как это делают, видимо, остальные члены совета.

— А есть такая практика?

— Ну, мне кажется, да. Когда президент реагирует на выступления, перед ним лежат тексты. Я никогда не сдаю тексты на цензуру и просмотр. Так что он воспринимал меня на слух. Вот и пошла волна его негодования и возмущения. Я сожалею, что не получил ответ ни на один из вопросов, которые задал, и ни один из вопросов не был правильно понят. Поэтому я в растерянности пребываю: а зачем тогда нужен этот совет и это всё?

Посмотрите на заявление пресс-секретаря президента о том, что это было непрофессиональное выступление. У меня нет с ним таких контактов, которые, наверное, есть у вас. Я почти не знаком с ним. Знаю только, что он меня не любит, даже более чем не любит, и здесь у него с Кадыровым общее настроение. Но о каком профессионализме может идти речь, когда совет создан из граждан и я выступаю как гражданин. Я вижу болевые точки моей страны как гражданин, не как дипломат, не как политик, не как работник разведки и не как идеолог. Я вижу боль, я о ней говорю. И у меня есть право говорить. У меня хорошее образование, большая общественно-политическая практика, мне 70 лет, я что-то прожил и имел отношения не с одним президентом. Когда Владимир Владимирович заявляет, что я огульно что-то говорю, — это неправильно. Россия — такая страна, и она находится в таком политическом положении, а я сразу сказал, что существует политическое напряжение сверх меры и кризис конституционный, — что нужно говорить обо всех вопросах.

— Кризис в том смысле, что Конституция отстает от реальности?

— Конечно. Поправки, не поправки — молодежь смотрит дальше, а Конституция смотрит под ноги и не учитывает это поколение на политической карте страны. Вы это и по Петербургу можете увидеть — какая стагнация культурных инициатив у нас происходит, я уж не говорю о политических обстоятельствах внутри города, насколько это вяло и неинтересно. Это всё надо обсуждать открыто. Если что-то президенту не нравится в том, что я говорю, — пожалуйста, конкретно, с позиции вашей осведомленности докажите мне, в чем я не прав. Эти вопросы надо обсуждать с людьми, которые называются народом.

— Я так понял, что именно вопрос самоопределения регионов кажется президенту ящиком Пандоры…

— Правильно, этот ящик надо открывать, заглядывать туда, анализировать, участвовать в диалогах. Я несколько раз предлагал собрать общефедеральную дискуссионную площадку для обсуждения истории развития взаимоотношений с Кавказом. Это все не так просто. И о государственном устройстве надо говорить, потому что Конституции, которая фиксирует основные позиции государственного устройства, — сто лет. Неизбежно надо говорить обо всех самых сложных вопросах.

— И в том числе о том, чтобы регионы могли высказаться за отделение от России?

— В том числе о праве регионов думать о том, как должна складываться их жизнь. Вы еще раз прочтите текст моего выступления, я там говорю о том, что с Кавказом связана стагнация в развитии. Раньше говорили: здесь — засилье русских, русские мешают. Сейчас этого засилья нет, во всех республиках абсолютно национальные администрации, а развития нет. В чем причина? Об этом надо говорить смело, открыто, в том числе и с представителями республик на дотациях. Мы повязаны этими обстоятельствами.

— Александр Николаевич, а как вы сами определяете жанр этих ваших бесед с президентом? Надеетесь ли повторить?

— Я ругаю себя каждый раз. И сейчас я считаю, что не надо было даже приходить на это собрание, потому что моя точка зрения очень часто не совпадает с точкой зрения президента и совета. Меня же никто не поддержал, и каждый раз я таким бельмом становлюсь. Может, мне вообще не надо заниматься общественной деятельностью? Я так же торчу, как кол, в ситуации градозащиты в Петербурге, я везде не ко двору. Может, не надо этим заниматься?

— А что если этого от вас и добиваются?

— Ну, может, и правильно, что мне об этом говорят. А я не нахожу ума это понять. Это ошибка — выступление, которое не вызывает общественной поддержки ни у прессы, ни у членов совета, ни у людей, окружающих меня. Значит, это ошибка. Значит, надо таким, как я, замолчать и перестать участвовать в этом процессе. Мы не нужны. И в этом нет никакой обиды. Объективно обстоятельства сложились таким образом, что мы не нужны. Вот вы же не встанете на мою защиту. Вы просто будете меня использовать как дровишки в костре вашего СМИ. Вы же не защитите меня, если что-то со мной произойдет. Вы будете наблюдать со стороны: ах, опять он высунулся и получил по заслугам. Когда средства массовой информации защищали людей, которые серьезно думают о происходящем на Родине?