Также как и в Галиции, на территории Буковины официальным языком был
немецкий. Но в отличие от польской шляхты, румынские помещики были более
лояльны к местному населению. Преобладающей религией Буковины было
православие, а народный язык (называемый «руским») не преследовался, и на языке,
близком к русскому литературному даже разрешалось преподавание в школах.[4]
Русский литературный язык использовался интеллигенцией, а простонародье, имея
свой говор, отличающийся от литературного русского языка, считало между тем его
также русским. Как вспоминал Алексей Геровский, несколько лет проведший в
Буковине в конце XIX века:
.[11]

Против украинской пропаганды решительнее всех реагировала галицко-русская студенческая
молодежь. Она выступила против украинской \"Новой Эры\" открытым движением - \"Новым курсом\".
Галицко-русские народные и политические деятели опасаясь усиления террора, вели все время
консервативную, осторожную и примирительную политику с поляками и с австрийскими властями. Чтоб
не дразнить ни одних, ни других, они придерживались в правописании официального термина \"руский\" (с
одним \"с\") и всячески пытались замаскировать свои настоящие русские чувства, говоря молодежи:
\"будьте русским\" в сердцах, но никому об этом не говорите, а то нас сотрут с лица земли. Россия
никогда не заступалась за Галичину и никогда не заступится. Если мы будем открыто кричать о
национальном единстве русского народа, Русь в Галичине погибнет навеки\".

Хотя вся интеллигенция знала русский литературный язык, выписывая из России книги, журналы и
газеты, но по вышеуказанной причине не употребляла его в разговоре. Разговорным языком у нее было
местное наречие. По этой же причине и книги и газеты издавались ею на странном языке - \"язычии\", как
его в насмешку называли, т. е. на галицко-русском наречии с примесью русских литературных и
церковнославянских слов, чтобы таким образом угодить и Руси и не дразнить чистым литературным
языком властей. Словом, ставили свечу и Богу и черту огарок. Молодежь, особенно университетская, не
раз протестовала против этих \"заячьих\" русских чувств своих отцов и пытались открыто говорить о
национальном и культурном единстве всех русских племен, но отцы всегда как то успевали подавлять эти
рвущиеся наружу стремления детей. Молодежь раньше изучала русский литературный язык в своих
студенческих обществах без боязни, открыто и тайно организовала уроки этого языка для гимназистов в
\"бурсах\" (общежитиях) и издавала свои газеты и журнал на чистом литературном языке.

После \"Новой Эры\" в ответ на украинизацию деревни, студенты стали учить литературному языку и
крестьян. На сельских торжествах парни и девушки декламировали стихотворения не только своих
галицких поэтов, но и Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Майкова и др. По деревням ставили
памятники Пушкину. Член Государственной думы, граф В. А. Бобринский, возвращаясь со Славянского
Съезда в Праге через Галичину с галицкими делегатами этого съезда, на котором он с ними
познакомился, и присутствуя на одном из таких крестьянских торжеств в деревне, расплакался, говоря: \"Я
не знал, что за границей России существует настоящая святая Русь, живущая в неописуемом угнетении, тут
же, под боком своей сестры Великой России. Я - Колумб, я открыл Америку\".

Выборы в сейм и парламент сопровождаются террором, насилиями и убийством жандармами русских крестьян. Украинофилы пользуются на выборах и моральной и финансовой поддержкой власти. Имя избранного громадным большинством галицко-русского депутата при подсчете голосов просто вычеркивается и избранным объявляется кандидат украинофил, получивший менее половины голосов. Борьба русских с украинофилами усиливается из года в год и продолжается под страшным террором вплоть до мировой войны, - войны немецкого мира со славянством, к которой Германия и Австро-Венгрия готовились десятки лет, в связи с чем ими и насаждался украинский сепаратизм и ненависть к России среди искони русского населения в Галичине. Россия очнулась и открыла глаза на происходящее в Червонной Руси только накануне войны, когда во Львове начался нашумевший на всю Европу чудовищный процесс о \"государственной измене\" и \"шпионстве\" против двух галицко-русских интеллигентов (Бендасюка и Колдры) и двух православных священников (Сандовича и Гудимы). На этот процесс нежданно явились пять депутатов государственной Думы всех оттенков (среди них и настоящий \"украинец\" - депутат Макогон) и они, войдя в зал публично, во время заседания суда, поклонились до земли сидящим на скамьях подсудимых, со словами: \"Целуем ваши вериги!\" Подсудимые были оправданы присяжными заседателями, несмотря на то, что председательствующий судья в своей напутственной речи заседателям, очевидно по указанию свыше, не скрывал надежды на то, что будет вынесен обвинительный приговор.

В самом начале этой войны австрийские власти арестуют почти всю русскую интеллигенцию Галичины и тысячи передовых крестьян по спискам, вперед заготовленным и переданным административным и военным властям украинофилами (сельскими учителями и \"попиками\") с благословения преусердного митрополита графа Шептыцкого и его епископов. Арестованных водят из тюрьмы в тюрьму группами и по пути на улицах городов их избивают натравленные толпы подонков и солдатчины. В Перемышле озверелые солдаты изрубили на улице большую партию русских людей.

За арестованных и избиваемых русских священников добровольно заступаются епископы католики: польский и армянский, а униатские епископы во главе с Шептыцким, несмотря на просьбы жен и детей, отказывают в защите своим русским галицким священникам. Этого нужно было ожидать: они же их предали на убиение.

Арестованных вывозят вглубь Австрии в концентрационные лагеря, где несчастные мученики тысячами гибнут от голода и тифа. Самые передовые деятели после процесса о государственной измене в Вене, приговариваются к смертной казни и только заступничество испанского короля Альфонса спасает их от виселицы. В отместку за свои неудачи на русском фронте, улепетывающие австрийские войска убивают и вешают по деревням тысячи русских галицких крестьян. Австрийские солдаты носят в ранцах готовые петли и где попало: на деревьях, в хатах, в сараях, - вешают всех крестьян, на кого доносят украинофилы, за то, что они считают себя русскими.

Галицкая Русь превратилась в исполинскую страшную Голгофу, поросла тысячами виселиц, на которых мученически погибали русские люди только за то, что они не хотели переменить свое тысячелетнее название.

Эти зверства\" и мучения с иллюстрациями, документами и точными описаниями увековечены основанным после войны Талергофским Комитетом во Львове, издавшим их в нескольких томах.

Всем известно, что русское население Буковины исстари считало себя русским и не имело никакого понятия о том, что существует какая то украинская нация и что они должны превратится в “украинцев” и больше не называть ни себя, ни своего языка русскими. Когда, в конце прошлого столетия, пришлые галичане начали пропагандировать в Буковине идею сепаратизма, они в начале, в течение нескольких десятилетий, не смели называть ни себя, ни свой новый „литературный\" язык украинским, но называли себя и свой язык руским (через одно „с\"). Все русские буковинцы сочли это польской интригой. В этом сознается даже „Українська Еицикльопедія\". Во главе этой пропаганды стояли два „украинских великана\": профессор черновецкого университета Стефан Смаль-Стоцкий, человек без какой либо научной квалификации, получивший место профессора на основании письменного обязательства, хранящегося в архиве черновецкого австрийского губернатора, что он Обязуется в случае своего назначения профессором “рутенского” языка, пропагандировать „научную точку зрения\", что рутенский язык - самостоятельный язык, а не наречие русского языка. Только несколько лет после своего назначения он написал при помощи профессора романских языков, Гаргнера, мизерную грамматику, заглавие которой было „Руска грамматика\". Впоследствии, незадолго до первой мировой войны, он попал под суд за растрату нескольких миллионов крон, которую он совершил, будучи председателем „Селянской Касы\". Только мировая война спасла его от тюрьмы. Иным украинским „великаном\" в Буковине был Николай фон Вассилко, отец которого был румын, а мать румынская армянка. Николай фон Вассилко не зная ни слова ни по-русски, ни по „украински\", но это не помешало ему сделаться вождем буковинской Украины и быть „избранным\" в австрийский парламент и буковинский сойм в чисто русском путиловском округе. Вассилко воспитывался в Тере-зиануме вместе с австрийскими аристократами и членами габсбургской династии. Благодаря этому у него были большие связи. К тому же он был сын богатых родителей. Имение его отца оценивалось в несколько миллионов крон. Он был единственный сын, родители его умерли рано. Когда ему стукнуло двадцать четыре года, он унаследовал имение отца и прокутил его в течение нескольких лет в Вене вместе со своими высокопоставленными приятелями. Оставшись без гроша, он решил заняться политикой. Сперва он предложил услугу своим румынам, но они, зная Вассилко, их не приняли. Затем он предложил свои услуги русскому консулу в Черновцах, обещая за плату в пятьдесят тысяч не то крон, не то рублей, работать в пользу России. Но и там он получил отказ. В конце концов он решил превратиться в украинца и в конечном итоге о“ вместе со Смаль-Стоцким составил „дуумвират\", который, по словам украинской энциклопедии, руководил всем украинским движением в Буковине. Как выяснило судебное следствие, Вассилко был тоже причастен к растрате миллионов „Селянской Кассы\". В это дело были замешаны, по словам украинской энциклопедии, тоже „почти все украинские интеллигенты в Буковине\". (Украінська Енцикльопедія\" том Ш стр. 678).

Обрабатывать этих крестьянских сыновей в “руссофильском духе” было нечего. Все они не только были русские и называли себя русскими, но они все прекрасно сознавали, что это значит. Русская граница была тут же, под боком, от города Черновцов всего только в двадцати километрах, т. е. в 12-ти американских милях. Почти в каждом селе были люди, которые побывали в России на работах или сплавляли лес по Пруту в Россию. О них упоминает даже Максим Горький в одном из своих рассказов. Поэтому все буковинские крестьяне знали, на каком языке говорят в России, не только простонародье, но и представители власти, пограничные стражники и другие государственные служащие, с которым им приходилось встречаться. Язык этот они, конечно, не называли литературным русским языком, ибо они слова „литературный\" не знали, но они считали литературный русский язык настоящий русским языком, выражая эту мысль словами “там говорят твердо по-русски”.

Во всей восьмиклассной гимназии в Черновцах среди русских учеников было только двое, считавших себя не такими русскими, как “москали”. Это были два галичанина: Бачинский и Ярошииский. Бачинский был известен своими доносами на своих русских товарищей, и его все избегали. Ярошинскяй был сыном народного учителя, который почему-то переселился из Галичины в Буковину и продолжал учительствовать там. Когда я попал в черновицкую гимназию, Ярошинский был уже в восьмом классе и скоро исчез с горизонта. Но не лишним будет отметить здесь факт, что когда за несколько лет до этого правительство решило упразднить в школах старое общерусское правописание и заменить его фонетическим, то оно встретило единодушное сопротивление со стороны всех учителей начальных школ. Правительство устроило что-то в роде плебисцита учителей, который дал совершенно неожиданный результат для их начальства. За “фонетику” высказались только два учителя, оба “зайды”, т. е. пришлые галичане. Один из них был Ярошинский. Не взирая на это, этo приказано ввести фонетику. Но название языка было оставлено руским (через одно „с\"). Однако лет двадцать спустя уже почти все народные учителя были самостийники, как и значительная часть интеллигенции новых поколений.

При всем этом необходимо иметь в виду, как мы уже упомянули, что подавляющее большинство учеников как гимназии, так и учительской семинарии были сыновья крестьян, которым вне общежития приходилось вести полуголодное существование. Казенное общежитие представлялось им настоящим раем. Мне часто приходилось разговаривать с родителями этих бурсаков, воспитываемых в украинском духе. Не раз мне жаловался тот или другой отец, что его сын, возвращаясь летом домой на каникулы, называет его, отца дураком за то, что тот считает себя русским. “Подумайте только, что сделали из моего сына в бурсе”, сетовал отец. “Он меня, своего отца, называет дураком и уверяет меня, что мы не русские, а какие-то украинцы”. И когда я спрашивал такого отца, почему он все же посылает своего сын” в эту бурсу, он мне отвечал: “Потому, что он там не голодает и не живет в холодном подвале, и еще потому, что он оттуда выйдет в люди и будет паном”. И при этом такой отец утешал себя мыслью что когда его сын вырастет, он поумнеет, и что вся эта „украинская дурь\" вылетит у него из головы. Такие случаи, конечно, бывали, до очень редко ибо, окончив гимназию, а затем и университет, надо было подумать о дальнейшей карьере, а всякая карьера зависела в той или иной степени от всемогущего императорско-королевского правительства, которое „москофилам\" не только не давало ходу, но и сажало их в тюрьму за государственную измену.