Из воспоминаний Анны Молокановой:

...В 1942 года меня угнали в Германию. Нас 444 человека было, целая команда. Много ребят сумело удрать из поезда, они отрывали доски и удирали. Они вернулись к себе, а когда вернулись наши, их, неподготовленных, взяли в армию, и они почти все погибли.

А меня привезли в Германию. Четыре месяца я работала на заводе в городе Ахен, это на самой границе Бельгии и Голландии, 6 километров до Бельгии и 6 километров до Голландии. Кроме нас на заводе работали и бельгийцы с голландцами. Но хозяин этого завода разорился и у него стали забирать рабочих. Так меня отправили на иголочную фабрику, где я работала до конца войны, а сестру на шахты. Она там чуть не погибла, вся почернела, высохла. Потом немцы видят, что женщины на шахтах не выдержат, повесили объявления – кому из крестьян нужны помощники, можете приехать и забрать. И моя сестра попала в одну семью, помню фамилию Менекен Йоган и Мария, у них 6 детей, 16 коров. Моя сестра была там до того, как нас освободили американцы. Там она поправилась.

А я до конца войны работала на игольной фабрике. На фабрике 800 человек было. На этой фабрике еще до войны работали иностранцы, и там, такой лагерь был, в котором мы жили – такой четырехэтажный домик вплотную с фабрикой.

Настроение у нас было жуткое, очень хотелось домой. Мы могли переписываться с домом, иногда из дома даже посылочки приходили, малюсенькие мешочки с пшеном. В подвале был котел, в котором мы грели воду и мылись. Кормили нас овощами.

Не скажу, чтобы немцы к нам плохо относились. Один дедушка привозил нас к себе на дачу, когда малина и прочие ягоды созрели он позвал нас в гости. Хозяйка-немка говорила, что ваш Сталин и наш Гитлер один к одному. Если их рядом повесить, то не известно, кто кого перетянет своей жестокостью и грехам. А перед окончанием войны они еще деликатней стали с нами относиться – я даже могла ездить к сестре, за 15 километров.

Вообще, отношения с местным населением у нас были нормальные. Были, конечно, неприятные случаи, о которых мне не хочется вспоминать, но вообще, народ не ожесточенным был, а может быть, они стали бояться. Перестали верить Гитлеру, увидев к чему он их привел. Помню, поехали с двоюродной сестрой в Дюссельдорф. Хозяева нам сказали: «Вы езжайте, но мы ничего не знаем. Мы вам не разрешали». И мы поехали. На вокзале проверка была и вот жандарм как заорет: «Хальт!» – почувствовал, что русская. Мы как драпанули. Вскочила в вагон, причем, попали в вагон высшего класса, а у нас были самые простенькие билеты. Потом у нас билеты проверили, мы доплатили, нам уступили место. Народ не был ожесточенным...

Из воспоминаний Велиевой Зеры:

...Потом вышли женщины, недалеко от стоянки была баня, начали проверять нас, тут мы узнали, что привезли нас в австрийский город Кафенберг. Нас разбили на группы по 50 человек, мы пошли, искупались, после нам сделали дезинфекцию, такие чистые все вышли. Воды было много, мыла дали вдоволь. После купания объявили, что надо строиться, и мы куда-то пошли, а мы же голодные, люди падать от истощения начинают, куда нам идти?! И тут подходят к нам местные, видят, что у нас многие даже не дышат, мы начали плакать, и австрийцы начинают спрашивать:
- А почему это вас на машине не могут отвезти?
Там было не так далеко до лагеря, но если пешком, то порядочно. Всего подошло к нам трое мужчин, один из подошедших говорит:
- Сейчас я помогу этим девочкам.
Пошел куда-то, и пришли машины, такие большие. Так нас довезли до лагеря, вызвали хозяина и сказали:
- Примите, это вам рабочие.
А хозяином оказалась очень хорошая, молодая женщина 26-ти лет, австрийка, а уже заведующая лагерем, она нас начала устраивать, позвала рабочих, они помогли нам выбраться. Потом наших девочек, кто поздоровее, позвали на кухню варить, пригласили нас вечером кушать. Мы были такие голодные, а тут настоящий вермишелевый суп. По кусочку хлеба дали, по чашке вермишели. После этого хозяйка сказала:
- Пойдемте, я покажу вам комнаты, но вот убирайте их сами. - Дала нам тряпки, туда-сюда. А там, видимо, очень долго никто не жил, пыли было ужас. Тем временем привезли двухъярусные кровати, нам ребята помогли все затащить. Выдали матрацы, набитые соломой, и так мы поселились в этом лагере.

Три дня мы отдыхали, с нами только приходили и беседовали какие-то люди. Еще рабочие ходили к нам. После нас повели на завод, показали, кому, где работать, меня, к примеру, поставили к хорошему станку, я на нем железки резала для военных нужд, как я после узнала, эти железки были компонентами для винтовки. Я делала по 2-3 нормы, но нам ничего не платили, никто ничего не получал, даже ореха не видели. Вообще-то у нас норму все выполняли, в нашем лагере не было такого, чтобы кто-то не делал работу. Распорядок дня был таким: приводили нас утром в 8 часов, в 4 дня мы уже уходили назад в лагерь. Перерыва обеденного не было, кушать не давали, но разрешали минут по 10 передохнуть. За моей работой смотрел мастер, австриец, очень хороший человек, сильно жалею, что его адрес не взяла. Был очень красивым мужчиной, добрым, каждый день не следил за работой, но регулярно приезжал из района, а так в основном на заводе работали угнанные, и мы, и поляки, и чехи, и молодые ребята, и девушки, и даже старики были. Работали по 5 дней в неделю, в субботу и воскресенье выходные. В эти дни разрешали в город ходить, но чего нам было туда идти, денег ведь нет.

По периметру лагеря была колючая проволока, забор высотой 7 метров, но собак у немцев никаких не было. Да и куда нам бежать?! Там камень, здесь лес, найдут быстро. Было и такое, что к некоторым нашим девчатам приезжали родители, им разрешали встретиться и поговорить. Ко мне не приезжали, далеко ведь как, и у меня, как я узнала, родители уже умерли. А так в основном приезжали те, кто рядом жили, эшелон приходил, и в нем по 2-3 вагона родственников приезжало...

Из воспоминаний Петровой Тамары:

...Привезли нас в Литву, в г. Шауляй. Распределили, моя семья попала в лагерь, как я потом узнала, находившийся в 6 км от города. В нем содержалось только мирное население, военнопленных не было. Поселили в длинные одноэтажные бараки, с двухъярусными нарами, на которых была настелена солома и какое-то тряпье. Лагерь был обнесен колючей проволокой, нас родители предупреждали, чтобы мы к ней не прикасались, так как по ней пущен ток. В углах вышки стояли. Кормили, до сих пор помню, супом с клецками: тертая сырая картошка сварена и добавлено немного молочка, и маленький кусочек хлеба. Меня с братом на работу не брали, а маму и других взрослых возили на торфоразработки. В мае 1944 г. нас отправили к хозяину, весь лагерь распределили, насколько я знаю, по хуторам.

Здесь мать доила коров, которых было очень много у нашего хозяина, литовца с фамилией Вакубайтис. Он был жестоковатый человек, его жена сдерживала, особенно в его отношении к нам. Но тут с мамой несколько раз происходила такая беда: ее два раза привозили без сознания. Там ведь хозяин еще мыло варил, видно, при производстве случались отравления. У хозяина был скотный двор, в подсобном помещении рядом с молочными бидонами нам поставили топчан с соломой и тряпьем. Хозяева сами в еде не роскошествовали, и мы продолжали питаться супом с клецками. Мне с братом приносили еду или мама, или двое военнопленных, русский Павел и узбек, которые также работали у хозяина, еще до того, как нас привезли. Постоянно, каждый день, утром и вечером приезжали на мотоциклах то ли немцы, то ли литовцы, проверяли, все ли на месте и что никто не сбежал. Несколько раз была бомбежка, не знаю, куда прятались хозяева, а мы бежали в котлованчик, вокруг которого росли вербы. Военнопленные, когда начались бомбежки, как чувствовали, что фронт рядом, я хорошо помню, они предлагали маме бежать с ними, но мама просто не могла, я с 34 г., брат с 40-го. При второй бомбежке Павел и узбек сбежали. Их дальнейшую судьбу я не знаю...