> Слышали вопли коммуняк про «хрустобулочников»? Так вот, термин не совсем точный. В Российской Империи любой мог похрустеть не только французскими батонами, но и вполне русским жареным гусем, который в 1909 году стоил всего 20 копеек.
>
>
>
>
>
> Михаил Михайлович Мелентьев — главный врач Тарусской больницы в 1946—1967 гг. Это был человек неординарный, из старых русских интеллигентов, коллекционер. В числе его близких друзей и просто знакомых художники Корин, Нестеров, Крандиевская, Григорьев, пианист Игумнов, философ Шульгин, дочь В.В. Розанова Татьяна и множество менее известных широкой публике фамилий. Он пережил революционные события в Кронштадте, где потерял любовь всей жизни — Капитолину Тимофеевскую. Был арестован в 1933 году и провел 3 года в ссылке. Сменил несколько городов. И везде работал по специальности — и как лечащий врач, и как главврач различных лечебных учреждений.
>
> Цитаты (в скобках — пояснения):
> (Окт. 1905 г. — многолюдные похороны первого выборного ректора Московского университета, кн. С.Н. Трубецкого).
> «А почему же толпа шла? На расстоянии многих и многих лет и учитывая весь опыт жизни и наблюдения, я могу ответить на этот вопрос: толпа шла, потому что в Москве все были сыты, за исключением забулдыг и пьяниц, и у всех было много свободного времени.
> Толпа, шедшая в демонстрации, не была рабочей толпой обездоленных или безработных. Это была толпа любопытных обывателей и множества девиц, ищущих приключений.
> Я наблюдал затем эту толпу на митингах в университете. Это была праздная толпа студентов и курсисток, потому что университеты и курсы были закрыты, и они не учились. Толпа разношерстных людей, ищущих, чем бы поживиться, чтобы развлечься, и наконец, толпа людей — типа статистов революции, которые и были дрожжами и вожаками своего времени, и часть которых потом так метко назвал В.В. Розанов — «социал-сутенерами». И вот всякий подходящий случай обертывался в то время демонстрацией, что особенно легко у некультурного и отсталого народа. (47−48)
>
>
> «С осени всю зиму я слушал курс русской истории, который читал по субботам от одиннадцати до часу В.О.Ключевский… Василия Осиповича встречали овациями. Поблескивая очками, склонив голову набок, он терпеливо ожидал тишины, опершись одной рукой на кафедру. Был он небольшого роста, сухонький, седенький, с длинными жиденькими волосами с зачесом назад, с маленькой бородкой и усами. Глаза его, остро и пытливо, смотрели в себя и в толпу. Наступала мертвая тишина. Аудитория полудышала. Пауза. И тихим голосом начинался изумительный показ истории в лицах. Тут проходили „Тишайший“ со своим собинным другом Патриархом Никоном, Петр I за пирушкою в Кронштадте, царь-девица Елизавета Петровна с Разумовским, матушка Екатерина… И каждый говорил своим языком и своею манерою; языком, конечно, своей эпохи, образным, выпуклым, живым. Это была неподражаемая передача того, чему, казалось, Василий Осипович сам был свидетелем. Это была тончайшая игра ума, глубокого знания, проникновения в эпоху и, конечно, таланта, исключительного, самобытного таланта.»
>
> «…Хочу еще рассказать о том, как мы с Лихоносовым побывали на заседании Государственного Совета. Помещался он, как известно, в великолепном Мариинском дворце, построенном Николаем I для своей дочери Марии Николаевны. Пропуск на заседание мы получили очень легко у коменданта дворца, какого-то генерала, причем он был так любезен, не забыл о нас, и в день заседания справился, пришли ли мы и удобно ли сидим.
> Небольшая зала заседаний с креслами для членов Совета была внушительно оформлена. Поражали места президиума обширностью и сложностью своего размещения. За креслами президиума висело огромное полотно Репина, повторяющее в картине картину зала. Перед началом заседания ливрейные лакеи в туфлях с пряжками курили по залу благовониями. Наконец, стали собираться члены Совета в шитых золотом мундирах, многие в белых панталонах. Некоторые из членов Совета были так стары, что по два лакея подводили их к местам, и они, сидя в креслах, как китайские болванчики кивали головами.
> Здесь мы увидели А.Ф.Кони, тоже старого, идущего с трудом, с палкою, с крупной, квадратной, но умною головою; графа С.Ю.Витте. У него болели зубы, он был в «кислом» виде и держался за щеку. А что у него болели зубы, об этом прошел шепот по залу. Видели громадного и толстого Максима Максимовича Ковалевского… Да что перечислять? «Имен» была целая плеяда.
> Заседание предстояло бурное. Председатель Совета министров П.А.Столыпин должен был дать объяснение Совету о проведении им ряда законов без санкции законодательных палат, и потому зал заседаний был полон. Председательствовал граф Сольц. Деталей заседания, я, конечно, не помню. Но выступления Витте, Столыпина, Тян-Шанского доставили большое культурное удовольствие. Это был триумф ума и глубокой культуры. Были ли они свойственны всему Государственному Совету, судить не берусь, но знаю одно: вышел я из залы заседаний с одним чувством: «Учиться, учиться и учиться»
>
> (О будущем муже сестры Мелентьева Анны, В.С. Долгополове. Конец XIX в.) «…Володя приезжает домой уже в форме студента Лесного института… он кроме того „революционер“ и знает такие „тайны“, о которых мы и представления не имеем. В одни летние каникулы Володю вместе с другими студентами сажают в тюрьму. Держат там какое-то время. Мы горды им, ходим к тюрьме, становимся сами как бы участниками революции, и когда Володю выпускают из тюрьмы, мы встречаем его, как героя…» (562)
>
> (Дополняют сведения Мелентьева также воспоминания его сестры, А.М. Долгополовой.) Она упоминает о знакомстве с семьей революционера, «отбывшего ссылку в Архангельской губернии… и работающего в Земстве в отделе народного образования». (630) В Дерюгине «большой революционер С.И. Либерман», посредник в торговле лесом с Германией, «втянул нас в революционную работу — часто хранилась у нас ценная литература, живали месяцами люди, преследуемые правительством и нуждавшиеся в отдыхе. Здесь, в имении великого князя, они были вне подозрений, отдыхали, а часто и работали, ведя беседы с рабочими». (650)
>
> (У нее же, запись за 1909 г. Дорога на Дальний Восток, между Уралом и Иркутском). «На станциях погоня за едой… Так всего много, так все дешево, что просто поражает. Гусь огромный жареный стоит 20 копеек, курица — 10 копеек. Есть не хочется, всего уже много в запасе, но покупаешь, потому что дешево, потому что очень соблазнительно все выглядит и что всем этим еще можно угостить кого-нибудь». (641)
>
> ***
> «Весною 1914 года я занял место в туберкулезном санатории в Гжели, в Бронницком уезде. Это было недалеко от Москвы, в чудесном сосновом бору. Санаторий был новый, прекрасно построенный, всего на 60 человек, из которых половина была платных — 60 рублей в месяц, половина бесплатных, главным образом, для рабочих фарфорового производства Гжельского района. Врачу предоставлялся отдельный дом в пять комнат на отдельной усадьбе… Няни из санатория тоже каждая имела комнату. При санатории были небольшая молочная ферма и огород.
> Весь небольшой штат санатория, живя при нем, имел свои выходные дни, но часами работы регламентирован не был… Няни, конечно, чередовались в работе, но рабочий день их был с утра до вечера, и никто не считал себя перерабатывающим. У всех было время и для своей работы, и для отдыха.» (76−77)
>
> (Кронштадтский военно-морской госпиталь, 1914−1917). «Состав врачей госпиталя был очень солиден и представлен всеми специальностями. Все это были люди уже на возрасте, в чинах, все доктора медицины, многие проделавшие большие морские кампании, многие пережившие осаду Порт-Артура. Все они прочно обосновались в Кронштадте семьями, в больших квартирах, занимались практикой, хорошо зарабатывали. Каждое утро вся врачебная корпорация встречалась в сборной комнате врачей госпиталя — громадной со сводами, обставленной прекрасной кожаной мебелью. С утра и часов до двух, а потом вечером, кипел электрический самовар, и лакей разносил чай желающим. Здесь врачи читали газеты, узнавали последние новости, играли в «трик-трак» и за новый и никому не известный анекдот платили премию. Большинство врачей держалось просто, «без чинов», в них чувствовался «старый студент» и, прежде всего, врач. Чинопочитание отсутствовало, <nobr>т. е.</nobr> никто никогда не говорил друг другу: «Ваше превосходительство» или «Ваше высокородие». Все звали друг друга по имени и отчеству, вплоть до тайного советника Обезьянинова. И это нисколько не мешало служебным отношениям, не мешало быть подтянутым и знать свое место.
>
> …Несмотря на эту громадную и продуманную организацию, работать в госпитале было тяжело, а порой и неприятно. Уж очень велика была машина, не была она гибка, и очень много было приказного казарменно-военного. Многочисленная санитарная рота, состоящая при госпитале и набранная из «второго» сорта людей, была обязана ухаживать за больными, за помещением, чистотой и порядком. Над санитарами стояли сестры. Казалось, все предусмотрено, и организационно — правильно. Но не каждый матрос мог быть братом милосердия. А требовать из-под палки труднейшего служения ближнему и, притом, больному, часто неопрятному, от молодого и недовольного своим положением парня, явно было несостоятельно. Сколько раз думалось мне: ну, что бы вместо десяти санитаров иметь мне три женщины платных, и было бы отлично. Но этого не было. И нужно было много усилий, чтобы подобрать подходящих санитаров и сестер и сработаться с ними…
> Трудно было также с питанием больных в смысле дифференцирования диетического стола, с тишиной в палатах, с курением, со сменою белья, с посещением палат чинами разного звания и ранга и их распоряжениями." (80−81)

> avenarius (avenarius) писал (а) в ответ на сообщение:


>> И, вообще, при царе-батюшке жареных гусей бесплатно раздавали...
quoted2