Олеша и Фадеев – каждый по-своему – перешли некий предел, откуда возвращение в круг порядочных людей уже в принципе невозможно. Точкой невозврата явилась, как ни странно, любовь. Искренняя попытка полюбить дракона, то есть государственную власть. Не приспособиться, не приноровиться, а именно полюбить. Это была роковая ошибка. С драконом можно вступать в самые разнообразные отношения. С драконом можно бороться, тайно или явно, активно или не очень. Становясь героем-победителем или безвестно исчезая в его пасти. Дракону можно покориться, если нет сил и возможностей для борьбы. За это нельзя осуждать, ибо никто не обязан приносить себя в жертву. Дракона можно стараться не замечать, жить как бы отдельно от него. Это трудно, но в принципе возможно. Особенно если ты великий композитор, физик-теоретик, лодочник или конюх. Наконец, к дракону можно поступить на службу. За деньги, чисто по Марксу, демонстрируя феномен отчуждения работника от продукта труда. Мне заказали написать текст, но я-то, друзья-товарищи, делаю не текст, я делаю деньги. Я – профи, пролетарий умственного труда. Но, как всякий уважающий себя рабочий человек, не стану карателем или штрейкбрехером. Можно, наверное, придумать еще какие-то варианты. Например, заключить с драконом пакт о ненападении. Или вступить с ним в заговор молчания. И так далее. Нельзя делать только одного – нельзя его любить. Нельзя убеждать себя, заставлять себя верить, что дракон добрый, милый, умный и честный. Что он хочет только хорошего, а все отдельные неприятности – оттого, что пошлая толпа (или зажравшаяся элита) его не понимает. Сказанное не означает, что государственная власть по определению плоха. Никоим образом. Известно, что хуже власти только ее отсутствие. Но даже самая хорошая власть нуждается не в страстной любви, а в спокойной критике. Дракон может умереть, может улететь, а может просто взять да и поменять свой рацион. Это тоже случается. Самых мощных это приводит к самоубийству. Самых нервных – к социальной деградации. Большинство же отвергнутых любовников власти пытается сделать вид, что ничего не случилось. Что жизнь продолжается, а они просто выходили на минутку. Пардон, в туалет. А на обратном пути заскочили в буфет и взяли пива. «Привет, старик! Ну, как она? Сколько мы не виделись? Выпить надо!» Остается надеяться, что у порядочных людей хватит сил отказаться.
Денис Драгунский
14:18 24.09.2014
Драгунский == Драконский
Государственная власть - это лев и хищные звери и птицы.
> Можно ли любить дракона? > > > Олеша и Фадеев – каждый по-своему – перешли некий предел, откуда возвращение в круг порядочных людей уже в принципе невозможно. > Точкой невозврата явилась, как ни странно, любовь. Искренняя попытка полюбить дракона, то есть государственную власть. Не приспособиться, не приноровиться, а именно полюбить. > Это была роковая ошибка. > С драконом можно вступать в самые разнообразные отношения. > С драконом можно бороться, тайно или явно, активно или не очень. Становясь героем-победителем или безвестно исчезая в его пасти. > Дракону можно покориться, если нет сил и возможностей для борьбы. За это нельзя осуждать, ибо никто не обязан приносить себя в жертву. > Дракона можно стараться не замечать, жить как бы отдельно от него. Это трудно, но в принципе возможно. Особенно если ты великий композитор, физик-теоретик, лодочник или конюх. > Наконец, к дракону можно поступить на службу. За деньги, чисто по Марксу, демонстрируя феномен отчуждения работника от продукта труда. Мне заказали написать текст, но я-то, друзья-товарищи, делаю не текст, я делаю деньги. Я – профи, пролетарий умственного труда. Но, как всякий уважающий себя рабочий человек, не стану карателем или штрейкбрехером. > Можно, наверное, придумать еще какие-то варианты. Например, заключить с драконом пакт о ненападении. Или вступить с ним в заговор молчания. И так далее. > Нельзя делать только одного – нельзя его любить. Нельзя убеждать себя, заставлять себя верить, что дракон добрый, милый, умный и честный. Что он хочет только хорошего, а все отдельные неприятности – оттого, что пошлая толпа (или зажравшаяся элита) его не понимает. > Сказанное не означает, что государственная власть по определению плоха. Никоим образом. Известно, что хуже власти только ее отсутствие. Но даже самая хорошая власть нуждается не в страстной любви, а в спокойной критике. > Дракон может умереть, может улететь, а может просто взять да и поменять свой рацион. Это тоже случается. > Самых мощных это приводит к самоубийству. > Самых нервных – к социальной деградации. > Большинство же отвергнутых любовников власти пытается сделать вид, что ничего не случилось. Что жизнь продолжается, а они просто выходили на минутку. Пардон, в туалет. А на обратном пути заскочили в буфет и взяли пива. «Привет, старик! Ну, как она? Сколько мы не виделись? Выпить надо!»
> Остается надеяться, что у порядочных людей хватит сил отказаться. > > Денис Драгунский
Олеша вообще то в свое время под расстрельной статьей ходил и уж отродясь не был любителем дракона. Бухал по страшной силе. А Фадеев вообще спился и в пьяном угаре застрелился, Шолохов тоже спился. Кстати сам Фадеев к Сталину ходил на писателей жаловаться - типа пьют да по бабам.... Сталин ему ответил "других писателей у меня для вас нет". Любить дракона можно конечно, но за это дорогой ценой платить приходится ежели ты с душой и с совестью....
14:36 24.09.2014
andkx писал(а) в ответ на :
> > Олеша вообще то в свое время под расстрельной статьей ходил и уж отродясь не был любителем дракона. Бухал по страшной силе. А Фадеев вообще спился и в пьяном угаре застрелился, Шолохов тоже спился. Кстати сам Фадеев к Сталину ходил на писателей жаловаться - типа пьют да по бабам.... Сталин ему ответил "других писателей у меня для вас нет". Любить дракона можно конечно, но за это дорогой ценой платить приходится ежели ты с душой и с совестью....
Кстати Фадеев письмо оставил интересное перед смертю.Может потому и спился?
1956. Предсмертное письмо А.Фадеева в ЦК КПСС. Хрущев приказал письмо скрыть, а в прессу и "в слухи" запустить про алкоголизм писателя. Во многом самоубийство Фадеева было связано с десталинизацией.
«В ЦК КПСС.
Не вижу возможности дальше жить, т.к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы — в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, — физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих: лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40—50 лет.
Литература — это святая святых — отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых “высоких” трибун — таких, как Московская конференция или XX партийный съезд, — раздался новый лозунг “Ату ее!” Тот путь, которым собираются “исправить” положение, вызывает возмущение: собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и потому не могущих сказать правду, — и выводы, глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой, все той же “дубинкой”. С каким чувством свободы и открытости мира входило мое поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создавали и еще могли бы создать! Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это — “партийностью”. И теперь, когда все можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность — при возмутительной доле самоуверенности — тех, кто должен был бы все это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных.
Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и — по возрасту своему — скоро умрут. И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить... Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одаренный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеалами коммунизма. Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком неисчислимых бюрократических дел.
И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспомнить все то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических порок, которые обрушились на меня, кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутреннего глубоко коммунистического таланта моего.
Литература — этот высший плод нового строя — унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения, даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина.
Тот был хоть образован, а эти — невежды. Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь, клевета, ухожу из этой жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.
