Архивные документы о голоде на Кубани 1932–1933 гг.
Slav&Co
1 2791 00:54 14.11.2012
«Голод на Кубани» - странное словосочетание. Житница России, освоенная казачеством в конце XVIII – XIX веках в условиях военного закрепления южных рубежей государства, Кубань пережила немало лиха, но такой массовый голод здесь случился однажды – в 1932-1933 гг., на завершающем этапе «сплошной коллективизации». Он охватил и другие зерновые регионы - Нижне-Волжский край, Центрально-Черноземную область, Дон, Украину, Казахстан… Историки справедливо рассматривают голод как порождение аграрного кризиса и беспощадной политики хлебозаготовок, посредством которой сталинское правительство решало задачи форсированного развития тяжелой промышленности, индустриализации страны. К началу 1930-х годов производительные силы сельского хозяйства в СССР были существенно подорваны насильственной коллективизацией и раскулачиванием. Значительное количество колхозов распалось, а наиболее крепкие хозяйства единоличников были разорены и выселены. Усугублялись и чисто экономические проблемы: в системе планирования, распределения, методике расчета урожайности, раскладах налогообложения и т. д. Неурожайные, засушливые годы в этих условиях неизбежно вели к катастрофе всей системы хлебозаготовок, срыву экспортных поставок зерна, усугублению и без того тяжелого положения в снабжении продовольствием городов. Но эти и другие объективные и субъективные обстоятельства трактовались партийным руководством страны однозначно – как саботаж классового врага. Показательно в этом отношении выступление Л. М. Кагановича (секретаря ЦК ВКП(б), с декабря 1932 г. – заведующего сельскохозяйственным отделом ЦК) на расширенном заседании бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) 23 ноября 1932 г. Процитируем его слова по академическому изданию «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы» (Т. 3. Конец 1930-1933. Москва, 2001. С. 549-553): «Нам, представителям ЦК, - рассказывал докладчик о своей поездке в Северо-Кавказский край и на Кубань в частности, - удалось объехать районы, побывать в станицах-селах, детально ознакомиться с работой колхозов, совхозов и МТС, посетить собрания станичных партячеек, колхозников, единоличников, побеседовать в одиночку со многими коммунистами, колхозниками, единоличниками. На местах буквально руками можно прощупать саботаж сева и заготовок, организованный кулацкими элементами. Кулацкая идеология проникла не только в ряды единоличников, но захватила часть колхозников и даже часть коммунистов… На селе, особенно на Кубани, еще остались представители кулачества. Они нами разбиты, потрепаны, потеряли прежнюю мощь, но еще живы. Живы и пытаются использовать всякий наш промах для своей агитации, для разложения колхозов, для организации сопротивления пролетарскому государству. Это, во-первых, часть невыселеных кулаков, во-вторых, - зажиточные крестьяне, перерастающие в кулачество и тесно смыкающиеся с ним; в-третьих, сбежавшие из ссылки и скрывающиеся у своих родственников, а порою и у «сердобольных» членов партии, имеющих партийный билет в кармане, а на деле являющихся предателями рабочего класса. И, наконец, представители буржуазной, белогвардейской, казаческой интеллигенции (а ее много в больших кубанских станицах, в одной ст. Полтавской насчитывается свыше 400 чел. интеллигенции, из них многие с белогвардейским прошлым)…» В этом же выступлении докладчик привел пример, как следует поступать с «изменившими» коммунистами: «Например, в колхозе им. Первой Конной – ст. Отрадная Тихорецкого района секретарь ячейки Котов ночью собрал коммунистов и предложил раздать значительную часть хлеба колхозникам, не записывая в книги ни обмолота, ни розданного хлеба. А тем, кто проговорится о такой раздаче, он пригрозил, что пристрелит. Чем такой поступок не измена делу партии, не контрреволюция? Котов и Котовы поступают как провокаторы, используя свое звание членов партии для того, чтобы поссорить колхозников с Советской властью. Краевой суд правильно поступил, приговорив Котова к расстрелу…». Следует отметить, что меры борьбы с контрреволюцией, законодательно оформленные, имели к началу 1930-х годов обширную практику. Суровые наказания, вплоть до высшей меры, предусматривались за контрреволюционные преступления статьей 58 УК РСФСР. Статья 61 УК РСФСР в редакции, принятой 28 июня 1929 г., устанавливала наказания – от штрафа (в пятикратном размере от недоимок) либо принудительных работ до лишения свободы с конфискацией имущества и «с выселением из данной местности или без такового» - за отказ от выполнения общегосударственных заданий или работ, имеющих общегосударственное значение. Статьи 111 и 112 УК РСФСР определяли наказания в виде принудительных работ, увольнения и лишения свободы за бездействие должностных лиц, халатное отношение к обязанностям: причинение имущественного ущерба, медленность в производстве дел и другие служебные упущения. Репрессивный механизм в стране работал безостановочно, перемалывая огромные массы населения, однако для решения задач резкого форсирования хлебозаготовок в 1932 году были изобретены новые карательные меры, беспрецедентные по дикости и жестокости. 7 августа 1932 г. ЦИК и СНК СССР приняли постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», получившее название – «закон о пяти колосках». За любое хищение социалистической собственности, даже самое малое, устанавливалось наказание 10 лет тюрьмы или расстрел. Прежде всего это постановление было нацелено на решение проблемы хлебозаготовок, положение с которыми к осени 1932 г. стало катастрофическим. По сравнению с предыдущим неблагоприятным 1931-м годом, когда засуха поразила северо-восток страны, валовый сбор хлебов в 1932 году в целом был больше. Однако по районам Северного Кавказа, Нижней Волги и Украины, где засуха случилась летом 1932 г. (а дожди пошли в разгар уборочных работ, губя и без того скудные урожаи), обнаружилось все нарастающее отставание в сдаче хлеба. Как отмечает И.Е. Зеленин во введении к третьему тому сборника «Трагедия советской деревни…», именно эти регионы, как наиболее благополучные, выполняли в 1931 г. повышенные обязательства по заготовкам (так называемые «встречные планы») и поэтому не смогли обеспечить себя хлебом до нового урожая; «теперь же, в условиях засухи, крестьяне остро ощущали надвигающуюся беду и всеми правдами и неправдами оттягивали выполнение хлебозаготовок, не надеясь на обещанное авансирование в ходе уборки» (Указ. соч. Т. 3. С. 25). По данным СПО ОГПУ, приведенным в спецсводке «О ходе хлебозаготовок и нездоровых настроениях по русским районам Северо-Кавказкого края» от 22 сентября 1932 года, по состоянию на 5 сентября августовский план хлебозаготовок был выполнен на 32%. В документе отмечалось, что в большинстве случаев разверстка планов хлебозаготовок производилась районами механически, в результате «часть колхозов оказалась переобложенной, а другая, сумевшая «сманеврировать», наоборот недообложенной». В спецсводке констатировались упаднические настроения работников колхозов и низовых парторганизаций в сельсоветах, «где колхозы оказались переобложенными (Отрадненский, Белоглинский, Кропоткинский и другие районы)», распространение слухов о неизбежном голоде, увеличение случаев массовых выступлений на почве хлебозаготовок (Указ. соч. Т. 3. С. 488-489). 1 октября 1932 г. Комитет заготовок с/х продуктов при СТО СССР принял постановление о сокращении годового плана хлебозаготовок урожая 1932 г. по Северо-Кавказскому краю в связи с недородом на 606 тысяч тонн, но это не привело к сдвигам в темпах хлебозаготовок. В целях «усиления хлебозаготовок» 22 октября 1932 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о создании на Украине и Северном Кавказе чрезвычайных комиссий. Северокавказскую возглавил Л.М. Каганович, в состав комиссии вошли М.А. Чернов (комитет заготовок), Т.А. Юркин (наркомат совхозов), А.И. Микоян (наркомат снабжения), Я.Б. Гамарник (политуправление РККА), М.Ф. Шкирятов (ЦКК ВКП(б), Г.Г. Ягода (ОГПУ), А.В. Косарев (ЦК ВЛКСМ). Архивные источники позволяют историкам сделать обоснованный вывод о том, что «столь представительный и масштабный состав северокавказской комиссии предопределил ее ведущее положение. Разработанные ею под руководством Кагановича меры по слому саботажа хлебосдатчиков являлись своего рода эталоном и для других комиссий» (Указ. соч. Т.3 С. 28). Эти меры были применены на Кубани с 4 ноября 1932 г. (раньше других регионов) и стали основным механизмом возникновения искусственного, рукотворного массового голода. 4 ноября 1932 г. при активном участии членов комиссии ЦК ВКП(б) Северо-Кавказский крайком ВКП(б) принял постановление «О ходе хлебозаготовок и сева по районам Кубани». В преамбуле его говорилось о «позорном провале плана хлебозаготовок» и «боевой задаче» - сломить саботаж и уничтожить сопротивление. Далее объявлялось о занесении на черную доску трех кубанских станиц: Новорождественской Тихорецкого района, Медведовской Тимашевского района и Темиргоевской Курганинского района. Первыми приговоренные к массовым репрессиям, эти станицы имели различное происхождение (и соответственно состав населения): Новорождественская была бывшим крестьянским селением, переведенным в 1848 г. в составе Тихорецкой волости из Ставропольской губернии в Кавказское линейное казачье войско; Медведовская – из первых черноморских станиц, основана в 1793 г.; Термиргоевская – закубанская линейная станица, поселена в 1855 г. На черной доске их объединил «саботаж хлебозаготовок». Что такое «черные доски»? Синоним «доски позора», элемент агит-пропработы. Под такими заголовками в газетах публиковались сведениях об отстающих. Была и другая подобная символика: «орден верблюда», например, а для передовиков – «красные доски». Но в постановлении крайкома от 4 ноября 1932 г. термин «черная доска» приобрел новое, зловещее содержание. Постановлением предписывалось: «В отношении станиц, занесенных на черную доску, применить следующее: а) немедленное прекращение подвоза товаров и полное прекращение кооперативной и государственной торговли на месте и вывоз из кооперативных лавок всех наличных товаров; б) полное запрещение колхозной торговли, как для колхозов, колхозников, так и единоличников; в) прекращение всякого рода кредитования и досрочное взыскание кредитов и других финансовых обязательств; г) изъятие органами ОГПУ контрреволюционных элементов, организаторов саботажа хлебозаготовок и сева. Предупредить жителей станиц, занесенных на черную доску, что в случае продолжения саботажа сева и хлебозаготовок краевыми организациями будет поставлен перед правительством вопрос об их выселении из пределов края в северные области и заселении этих станиц добросовестными колхозниками, работающими в условиях малоземелья и на неудобных землях в других краях». (Указ. соч. Т.3. С. 522-524). Фактически это означало блокаду чернодосочных станиц. Но репрессиям подвергались не только эти, но и другие населенные пункты. Вторым пунктом данного постановления предусматривалось – «в качестве последнего предупреждения» - полностью прекратить завоз товаров в 10 районов края (в том числе 8 кубанских), а еще из 10 районов (все кубанские), прекратив завоз, «вывезти все товары со складов райпотребсоюза и товарных баз промышленности и кооперации». В отношении единоличников, отказывающихся от сева, устанавливались такие меры, как лишение усадебной земли, выселение за пределы края, а к злостно невыполняющим планы хлебозаготовок – применение взысканий по ст. 61 УК РСФСР. 13 ноября 1932 г. было издано еще одно постановление, принятое Северо-Кавказским крайкомом ВКП(б) совместно с представителями ЦК – «О ходе хлебозаготовок и сева по районам Кубани». В нем, в частности, определялись задачи комсодам – комитетам содействия хлебозаготовок, по указаниям которых в каждой станице предписывалось провести процессы над саботажниками хлебозаготовок, «обеспечив конфискацию имущества не позднее одного дня по вынесению приговора». Объявлялось о проведении чистки всех сельских ячеек в пяти кубанских районах (исключенные из партии в семидневный срок подлежали высылке из пределов края). А также содержалась просьба в адрес ЦК партии санкционировать высылку из станиц Кубани 2000 хозяйств, срывающих хлебозаготовки и сев (ЦДНИКК. Ф. 1361. Оп.1 Д.130. Л.80). Эта просьба была исполнена быстро: 22 ноября ЦК вынес соответствующее решение, а к 8 декабря 1932 г. из 13 районов Кубани было выслано 1008 кулацко-зажиточных и 998 единоличных хозяйств (Указ. соч. Т.3. С. 549, 612). Следует заметить, что мнения местного руководства о других подходах к форсированию хлебозаготовок комиссией ЦК отвергались. Секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Б.П. Шеболдаев, предлагавший сначала снизить планы, а потом бороться за их выполнение, был обвинен «в отсутствии революционной бдительности». «Мы не можем пойти на скрупулезные расчеты баланса хлеба, - выступал Л.М. Каганович. – Это будет означать отказ от хлебозаготовок». Разработанные комиссией ЦК меры массовых репрессий были приняты «к неуклонному исполнению». Положения постановлений крайкома ВКП(б) от 4 и 13 ноября 1932 г. продублированы и получили развитие в многочисленных дальнейших решениях краевых и местных партийных комитетов, а также документах ЦК ВКП(б) и партийных органов других регионов СССР, обеспечивающих хлебозаготовки. По Северо-Кавказскому краю на черные доски было занесено 15 станиц (из них 13 – кубанских), а также целый ряд отдельных колхозов, ферм и бригад. Черные доски стали символом смерти. Развернутые под флагом слома саботажа репрессии целенаправленно обрекали на гибель от голода целые станицы и колхозы; многие многодетные семьи вымирали полностью, от младенцев до стариков. В устной истории Кубани зафиксированы многочисленные свидетельства этой трагедии. А что сохранилось из архивных источников? Вопрос этот очень важен для объективных исторических исследований.
II. До недавнего времени источниковая база по данной теме считалась неполной и узкой, исследователи сталкивались с пробелами и ограничениями в источниках, многие из которых находились на закрытом хранении. На наш взгляд, после выхода в свет многотомного академического сборника документов «Трагедия советской деревни» этот этап историографических проблем остался, в основном, в прошлом. А подготовленное по инициативе Росархива новое четырехтомное документальное собрание «Голод в СССР», для которого был собран огромный массив документов не только федеральных, но и региональных архивов, несомненно, явится большим вкладом в установление исторической правды о событиях начала 1930-х годов и позволит приступить к глубоким исследованиям, в том числе в региональном русле. Именно в связи с проектом «Голод в СССР», по поручению Росархива и Управления по делам архивов Краснодарского края, в 2007 году в Центре документации новейшей истории Краснодарского края было проведено выявление документов о хлебозаготовках и голоде на Кубани. К сожалению, документы эти практически не изучены: за последние 15 лет в читальном зале Центра документации обращений пользователей по аграрной проблематике конца 1920-х – 1930-х годов не было. Настоящей информацией о результатах нашей работы мы надеемся привлечь исследователей к данной теме. Центр документации новейшей истории Краснодарского края, созданный в сентябре 1991 г. на базе бывшего партийного архива крайкома КПСС, -единственный кубанский архив, сохранивший в своих фондах крупный комплекс документов официального происхождения за начало 1930-х годов. В крайгосархиве и большинстве архивов городов и районов Кубани архивные материалы 1930-х годов отсутствуют, так как документы горрайисполкомов, сельсоветов, колхозов, различных ведомств и организаций за этот период погибли во время оккупации края в годы Великой Отечественной войны. В начале 1930-х годов территория Кубани находилась в составе Северо-Кавказского края с центром в г. Ростове-на-Дону. После ликвидации в 1930 г. окружного административно-территориального деления кубанские районы напрямую подчинялись краевому руководству в г. Ростове-на-Дону. Поэтому фонды Центра документации (и соответственно документы в них) – только районного (городского) уровня. За обобщающими материалами по краю исследователям нужно обращаться в Центр документации новейшей истории Ростовской области и федеральные архивы (РГАСПИ, ГАРФ, РГАЭ, ЦА ФСБ РФ). Однако это обстоятельство вовсе не обесценивает местные источники. Именно они позволяют в хронологической и практической детальности проследить, как в конкретно взятом районе, населенном пункте реализовывалась политика хлебозаготовок, кульминацией которой стал массовый голод. Документы начала 1930-х годов представлены в Центре документации в 56 фондах сельских райкомов ВКП(б) (из них 55 фондов уже рассекречено), 34 фондах районных комиссий по чистке партии (все рассекречены), 10 фондах политотделов МТС (все рассекречены), а также в фондах городских комитетов партии, городских и районных комитетов ВЛКСМ и фондах первичных парторганизаций. Основной блок информации по теме хлебозаготовок содержат фонды сельских райкомов ВКП(б). Однако при работе с ними обращает на себя внимание странное, на первый взгляд, обстоятельство – крайне скудный состав документов сравнительно с другими десятилетиями (1920-е и 1940-е годы). В фондах не отложились или почти не встречаются информационные документы различных организаций, присылаемые в райком, переписка, справки, доклады, отчеты и прочие виды документации, типичной в партийном делопроизводстве. «Особые папки» за эти годы также сохранились в единичных случаях и, как показывают исправления в нумерации листов, - в очень неполном составе. Сдаточных описей и других учетных данных, свидетельствующих о возможных утратах и списании документов, не сохранилось. Но можно предположить, что многие документы 1930-х годов, попадая под нож проводимых в то время в стране «макулатурных кампаний», просто не успевали дойти до архивного хранения. Кроме того, фонды райкомов ВКП(б) в необработанном виде перевозились из районов края в г. Ростов-на-Дону, а затем после создания самостоятельного Краснодарского края, - в партийный архив в г. Краснодар, возможно, подвергаясь в ходе этих путешествий чисткам или утратам. Достоверно известно, что уже в Краснодаре в 1941 г., перед отправкой документов партархива в эвакуацию в Казахстан, специальная комиссия крайкома ВКП(б) провела экспертизу материалов партархива, выделив к уничтожению без составления отборочного списка 65 тысяч единиц хранения, не представлявших, с позиций того времени, практической и научно-исторической ценности. Установить, что это были за дела, уже невозможно. Очевидно, что на состав официальных документов райкомов (также как и на их содержание) повлиял своего рода режим умолчания, общепринятый в партийных инстанциях и высшем руководстве страны для сокрытия ужасных последствий голода и персональной ответственности за это. Табуировано было само слово «голод», вместо него использовался термин «продзатруднения» (см.: Указ. соч. Т.3. С. 639, 648). В редких случаях в партийных документах райкомов упоминается «голодовка», «спекуляция якобы на голоде». Характерно, что в протоколах бюро райкомов ВКП(б) досконально подсчитывается падеж скота, тягла, кур, гусей (порой с излишними для партийного документа ветеринарными подробностями), но о гибели людей нет ни слова! Единственное прямое свидетельство голода, обнаруженное в ходе изучения более десяти фондов нашего архива, содержится в отчетном политдонесении начальника политотдела Лиманской МТС Н.П. Петрова от 29 декабря 1933 года. Вполне вероятно, что сохранилось оно благодаря многословности автора, составившего свой отчет в виде пятнадцатистраничного сплошного текста, перегруженного самой разной информацией, от данных по выполнению планов до рассуждений о роли МТС, среди которых «затерялись» потрясающие свидетельства очевидца: «Основное, что характеризовало в январе положение колхозов, - писал Н.П. Петров в этом отчете, - это саботаж в хлебозаготовках. В целом МТС выполнила план хлебозаготовок 72 %. Но целый ряд колхозов всего сдал 44-48-56%, (им. Буденного, Кр. Партизан, Нестеренко и др.). Нечего и говорить, что эти проценты колхозы сдали не добровольно, а через ямы и черные амбары. Больше 6000 ям, из них 3500 с зерном были разрыты. Весь район МТС наводнен уполномоченными, которые руководили не колхозами и бригадами, а группами комсодов. При таком руководстве роль правления, бригадира, роль бригады совершенно стерлась. Формально колхоз существовал, а фактически его не было… Колхоз как организация был стерт. Бригады перемешались, поразбегались… Состояние людей было… жутким. За январь-апрель по ряду колхозов умерло от 365 ч. до 290 ч., итого по четырем колхозам свыше 1000 человек». Далее автор приводит страшные примеры людоедства, похищения трупов с кладбища, пишет, что «людей даже не хоронили, а просто сбрасывали на кладбище или на улицу», характеризует психологическое состояние голодающих (апатия, безразличие к своей участи). Особое внимание уделяет фактам сокрытия зерна не только отдельными колхозниками, но и целыми колхозами. Так, в колхозе им. Буденного, по его свидетельству, - «самом саботажном»- «даже опухших от недостатка питания не было» и «маленький штрих – даже собаки (огромные овчарки) здоровенные полностью сохранились. Ясно, что колхоз разворовал, довольно крепко спрятал и понемногу питался до госпродссуды…». В этом же документе приведены такие личные наблюдения автора: «Зимой деревня была точно мертвая. Попадающиеся тогда на улице люди – это или уполномоченные района или края, или комсоды. Было тихо до противности. Летом и весной появились песни. Часов с 10 вечера колхозные поля летом дрожали от песен, смеха и плясок. Любопытно, такие же вещи были и с тяглом. Уже в апреле кони при виде несущегося автомобиля стали поводить ушами и глазами. В мае и дальше: при виде авто кони брали в карьер и неслись без удержа по степи. Тягло тоже почуяло новую обстановку. Этим я не хочу охаять вчерашнее, я просто констатирую трудности 1932 года…». (ЦДНИКК. Ф. 1689. Оп. 1. Д. 2. Л. 1-15). Процитированный документ, как уже отмечалось, - исключение. Основной массив источников в Центре документации – протоколы (бюро, пленумов, конференций) с соответствующими постановлениями. Благодаря развернутой преамбуле постановления бюро райкомов достаточно информативны и, как правило, содержат описание повседневной обстановки и изменений в ней с момента предыдущего решения. Документы партийных чисток (протоколы заседаний комиссии и материалы к ним, постановления о вынесении взысканий и исключении из партии) сфокусированы на персоналиях, но, тем не менее, часто содержат детали конкретных событий, ярко характеризуют состояние парторганизаций в ходе хлебозаготовительной кампании и репрессий, противодействие им многих коммунистов, с одной стороны, и разложение ряда членов ВКП(б), занявшихся спекуляцией, присвоением конфискованного имущества, - с другой. Кроме того, в делопроизводстве комиссий по чистке встречаются ценные аналитические доклады и отчеты о состоянии районов и населенных пунктов, которые составляли члены оргпартгруппы, направленные проводить чистку. В таких документах, как правило, приводится экономическая и демографическая статистика в динамике за несколько лет, сообщается революционная и «контрреволюционная» история местности, даются сведения о коллективизации, хлебозаготовках, саботаже, примененных репрессиях, состоянии советского актива, парторганизации и комячеек, комсомола, профсоюза и пр. То есть содержится материал обобщающего характера, который не отражен в «повседневных» постановлениях бюро райкомов ВКП(б). Физическое состояние архивных документов начала 1930-х годов за немногими исключениями малоудовлетворительное. Часто это третьи, четвертые копийные экземпляры протоколов (оставлявшиеся в собственном делопроизводстве партийных комитетов и комиссий на правах подлинника). Многие документы напечатаны на ветхой или папиросной бумаге, всплошную, без интервалов, с трудночитаемым текстом. Однако исследователи, которые преодолеют сложности работы с подлинниками, безусловно, получат хотя и мозаичный, но и очень ценный исторический и краеведческий материал.
