начальник Чукотки (123412) писал(а) в ответ на сообщение:
> Во время Великой Отечественной войны символом Интернационального боевого братства стала знаменитая эскадрилья «Нормандия-Неман». quoted1
Эскадрилья "Номандия" перестала существовать поздней осенью 1943 года, когда она была преобразована в ИСТРЕБИТЕЛЬНЫЙ АВИАЦИОННЫЙ ПОЛК под названием "Нормандия".
Иосиф Виссарионович Сталин присвоил этому полку в конце ноября 1944 года дополнительное название "Неман" за неделю до приезда де Голля в Москву. В это время ИАП "Нормандия" базировался на аэродроме вблизи реки Березина. Как я думаю, что присвоить французскому полку название "Березина" он не мог по чисто историческим причинам, т.е. всем известным обстоятельствам разгрома французских войск и войск, состоящих из европейских стран, просто не мог.
Но то, что это НЕ БЫЛА 4-я ЭСКАДРИЛЬЯ В СОСТАВЕ Витебского дважды Краснознаменного ордена Суворова второй степени 18-го Гвардейского истребительного авиационного полка это факт. Французский ИАП "Нормандия" уже год был в составе 303 ИАД самостоятельной единицей. Кстати, французские летчики в это время по собственной инициативе прочесывали белорусские леса в свободное от полетов время, отлавливали своих соплеменников из французского фашистского легиона и расстреливали их. Советские механики и техники, которые входили в состав французского полка не делали этого. Все французы, техники и механики, были отправлены на родину еще весной 1943 года по причине а) как не справлявшиеся со своими обязанностями по обслуживанию самолетов и их полностью заменили нашими солдатами и офицерами. б) как не довольных качеством питания, т.е. тем, чем кормили всех бойцов Красной Армии - кашей, сваренной на воде, под названием "шрапнель" (кстати, у меня тоже осталось стойкое отвращение к "шрапнели" до сих пор, спустя пятьдесят лет после срочной службы, хотя в ней было и мясо), то, что французам вместо водки, т.е. спирта разведенного водой, не давали благородные французские вина, лягушачьи лапки и салат из одуванчиков.
aleksandr kyncevich 23798 (23798) писал(а) в ответ на сообщение:
>>> Отечественная война 1812 года. против французских захватчиков. > освободителей quoted1
Достоверных фактов о своем шляхетстве ты не привел.
И в твоей белорускости я сильно сомневаюсь, если ты говоришь о Наполеоне, как освободителе.
Ты скорей всего по национальности пОляк. Я помню твои восхваления польской армии Андерса по взятии какого-то монастыря в Италии и твою ложь, откровенную ложь, когда ты, заменив всего одно слово, а этим словом было слово "РАНЕНЫЕ" на слово "УБИТЫЕ" из книги главного начальника всей медицинской службы Красной Армии генерал-полковника медицинской службы Смирнова Ефима Ивановича, количество потерь Красной Армии увеличил ВТРОЕ, т.е. до 22 млн. человек. Я согласен с тобой, что на одного убитого приходится трое раненых и это прекрасно согласуется со статистикой потерь Красной Армии вовремя ВОВ, т.е. с 7 с половиной погибших (не считая погибших наших военнопленных в плену). Смирнов не мог знать количества погибших, поскольку в его подчинении не находились похоронные команды. Это, правда, не относится напрямую к данной теме - это просто характеризует степень твоей правдивости.
Однако, вернемся к "Наполеону - освободителю", что очень похоже на "Гитлера - освободителя" под БЧБ тряпками в Минске в 1942 году).
Я приведу тебе воспоминания легендарного Русского партизана- поэта, гусара и полковника Дениса Давыдова, освободившего город Гродно от захватчиков в декабре 1812 года:
Восьмого числа Чеченский
(ЗУБР Майор, который был подчинен полковнику Д. Давыдову)
столкнулся с аванпостами австрийцев под Гродною, взял в плен двух гусаров и, вследствие наставления моего, немедленно отослал их к генералу Фрейлиху, командовавшему в Гродне отрядом, состоявшим в четыре тысячи человек конницы и пехоты и тридцать орудий.
Фрейлих прислал парламентера благодарить Чеченского за снисходительный сей поступок, а Чеченский воспользовался таким случаем, и переговоры между ними завязались. Вначале австрийский генерал объявил намерение не иначе сдать город, как предавши огню все провиантские и комиссариатские магазины, кои вмещали в себе более нежели на миллион рублей запаса. Чеченский отвечал ему, что все пополнение ляжет на жителей сей губернии и чрез это он докажет только недоброжелательство свое к русским в такое время, в которое каждое дружеское доказательство австрийцев к нам есть смертельная рана общему угнетателю. После нескольких прений Фрейлих решился оставить город со всеми запасами, в оном находившимися, и потянулся с отрядом своим за границу. Чеченский вслед за ним вступил в Гродну, остановился на площади, занял постами улицы, к оной прилегающие, и поставил караулы при магазинах и гошпиталях.
Он не преминул также уведомить меня о духе польских жителей города, весьма для нас противном. Нельзя было быть иначе: город Гродна ближе всех больших литовских городов граничил с Варшавским герцогством и потому более всех заключал в себе противников нашему оружию: связи родства и дружбы, способность в сношениях с обывателями левого берега Немана и с Варшавою, с сим горнилом козней, вражды и ненависти к России, – все увлекало польских жителей сего города на все нам вредное. Напротив того, все вообще евреи, обитавшие в Польше, были к нам столь преданы, что, при всей алчности к наживе и корыстолюбию, они во все время отказывались от лазутчества противу нас и всегда и всюду давали нам неоднократные и важнейшие известия о неприятеле.
Девятого числа я вступил в город со всею партиею моею. У въезда оного ожидал меня весь кагал еврейский. Желая изъявить евреям благодарность мою за приверженность их к русским, я выслушал речь главного из них без улыбки, сказал ему несколько благосклонных слов и, увлеченный веселым расположением духа, не мог отказать себе в удовольствии, чтобы не сыграть фарсу на манер милого балагура и друга моего Кульнева: я въехал в Гродну под #####вским балдахином. Я знаю, что немногие бы на сие решились от опасения насмешки польских жителей, но я не боялся оной, имев в себе и вокруг себя все то, что нужно для превращения смеха в слезы.
Исступленная от радости толпа евреев с визгами и непрерывными ура! провожала меня до площади. Между ними ни одного поляка не было видно, не от твердости духа и не от национальной гордости, ибо к вечеру они все пали к ногам моим, а от совершенного неведения о событиях того времени. Хотя известие о выступлении из Москвы дошло до них несколько дней прежде занятия мною Гродны, при всем том они все еще полагали армию нашу в окрестностях Смоленска, а отряд мой – партиею от корпуса Сакена. Я остановился на площади, сошел с коня и велел ударить в барабан городской полиции. Когда стечение народа сделалось довольно значительным, я приказал барабанам умолкнуть и велел читать заранее приготовленную мною бумагу, с коей копии, переведенные на польский язык, были немедленно по прочтении русской бумаги распущены по городу.
«По приему, сделанному русскому войску польскими жителями Гродны, я вижу, что до них не дошел еще слух о событиях: вот они: Россия свободна. Все наши силы вступили в Вильну 1-го декабря. Теперь они за Неманом. Из полумиллионной неприятельской армии и тысячи орудий, при ней находившихся, только пятнадцать тысяч солдат и четыре пушки перешли обратно за Неман. Господа поляки! В черное платье! Редкий из вас не лишился ближнего по родству или по дружбе: из восьмидесяти тысяч ваших войск, дерзнувших вступить в пределы наши, пятьсот только бегут восвояси; прочие – валяются по большой дороге, морозом окостенелые и засыпанные снегом русским.
Я вошел сюда по средству мирного договора; мог то же сделать силою оружия, но я пожертвовал славою отряда моего для спасения города, принадлежащего России, ибо вам известно, что битва в улицах кончается грабежом в домах, а грабеж – пожарами. И что же? Я вас спасаю, а вы сами себя губить хотите! Я вижу на лицах поляков, здесь столпившихся, и злобу, и коварные замыслы; я вижу наглость в осанке и вызов во взглядах; сабли на бедрах, пистолеты и кинжалы за поясами… Зачем все это, если бы вы хотели чистосердечно обратиться к тем обязанностям, от коих вам никогда не надлежало бы отступать? Итак, вопреки вас самих я должен взять меры к вашему спасению, ибо один выстрел – и горе всему городу! Невинные погибнут с виновными… Все – в прах и в пепел!
Дабы отвратить беду – не войскам моим, которые найдут в оной лишь пользу, а городу, которому грозит разрушение, – я изменяю управление оного. Подполковник Храповицкий назначается начальником города. На полицеймейстера и подчиненных его, которые все поляки, я положиться не могу и потому приказываю всем и во всем относиться к еврейскому кагалу. Зная приверженность евреев к русским, я избираю кагального в начальники высшей полиции и возлагаю на него ответственность за всякого рода беспорядки, могущие возникнуть в городе, так, как и за все тайные совещания, о коих начальник города не будет извещен. Кагального дело-выбрать из евреев помощников для надзора как за полицией), так и за все¬ми польскими обывателями города. Кагальный должен помнить и гордиться властью, которою я облекаю его и евреев, и знать, что ревность его и их будут известны вышнему начальству.
Предписывается жителям города, чтобы в два часа времени все огнестрельное оружие, им принадлежащее, было снесено на квартиру подполковника Храповицкого. У кого отыщется таковое пять минут после истечения данного мною срока, тот будет расстрелян на площади. Уверяю, что я шутить не люблю и слово свое умею держать как в наградах, так и в наказаниях».
«Это что за столб?» – спросил я, увидя высокий столб посреди площади. Кагальный объявил, что этот столб поставлен во время празднования польскими обывателями взятий Москвы. В ото время, не помню точно, но, кажется, г-н Андржикович (шурин генерала Беннингсена, ныне губернатор Волынской губернии и оплеченный анненскою лентою) подошел ко мне с унизительною ужимкою и сказал: «Се1а se norame mat de cocagne, mon colonel; les circonstances…» (Это – так называемый призовой столб, полковник; обстоятельства. – Ред.). Взгляд пронзительный осадил его в толпу, из которой он выступил.
«Кагальный, топоры, – и долой столб!» – Столб мгновенно рухнул на землю. «Что за карти¬ны вижу я на балконах и окнах каждого дома?» Это прозрачные картины, – отвечал кагальный, – выставленные, как и столб, для празднований взятия Москвы». – «Долой, и в огонь на площади!».
Когда некоторые из картин пронесли мимо меня, я приметил разные аллегорические ругания насчет России. Но самая замечательная находилась на балконе аптекаря. На ней изображались орел Франции и белый орел Польши, раздирающие на части двуглавого орла России. Я велел позвать к себе аптекаря и приказал ему к 12-му числу, то есть ко дню рождения императора Александра, написать картину совершенно противного содержания, присовокупи к орлам Франции и Польши еще двух особых орлов, улетающих от одного орла русского.
Между тем я не забыл и жителей, с домов коих сорваны были подобные аллегории. Им было велено к тому же числу выставить изображения, приличные настоящим обстоятельствам и прославляющие освобождение России от нашествия просвещенных варваров. Все повиновались без прекословия; один аптекарь представил затруднения, уверяя, что так как картина, на него наложенная, весьма многосложна, то он не успеет исполнить приказания в такой короткий срок. Этого было довольно. До сей поры на лице и в словах моих изображалась одна холодная строгость; я искал случая закипеть гневом, чтобы окончательно уже сразить надменность польскую. Случай предстал, и, как мне после сказывали товарищи мои, безобразие мое достигло до красоты идеальной… Я заревел, и электрическая искра пробежала по всей толпе поляков; об аптекаре же и говорить нечего; он вытянулся, как клистирная трубка, и побледнел, как банка магнезии. Я приказал к дому его приставить караул с тем, чтобы целые сутки 12-го числа не было у него огня не токмо в доме, но даже и на кухне, а 13-го вечером, когда нигде уже не будет иллюминации, велел ему осветить все окна и выставить на балконе означеную прозрачную картину. Так и было.
В заключение всем неистовствам (как называли их поляки и в чем я с ними соглашаюсь), я отыскал того ксендза, который говорил похвальное слово Наполеону при вступлении неприятеля в пределы России, и приказал ему сочинить и говорить в российской церкви слово, в котором бы он разругал и предал проклятию Наполеона с его войском, с его союзниками и восхвалил бы нашего императора, вождя, народ и войско; а так как я не знал польского языка, то назначено ему было 11-го числа, вечером, представить рукопись свою Храповицкому для рассмотрения.
Сверх того я назначил сотню казаков, всегда готовых для Храповицкого, когда нужно было ему прибегнуть к силе для исполнения повелений его. Эти казаки также были патрулями по городу, денно и нощно и не позволяли сборища свыше пяти человек. Предписал запечатать магазины и оставить при них поставленные майором Чеченским караулы.
Приказал открыть греко-российскую церковь и восстановить в ней богослужение. 12-го числа, в день рождения государя императора, приказал, чтобы все городские чиновники явились ко мне с поздравлением, чтобы город был освещен плошками и чтобы звонили целые сутки во все колокола всех церквей.
И, наконец, приказал кагалу подать, список всем чиновникам и обывателям, записавшимся в службу Варшавского герцогства. Таким образом, оконча, так сказать, площадные дела мои, я пошел на квартиру, откуда немедленно отправил курьера в главную квартиру с донесением о благополучном исполнении возложенного на меня препоручения.
>>> >>> Bulbash (Bulbash) писал(а) в ответ на сообщение: >>>> >>>> начальник Чукотки (123412) писал(а) в ответ на сообщение: >>>>>
>>>>> от себя лично- в Столбцах я был еще в 1986-м. И стоя возле реки Неман я восхвалял мужество славян отразивших нашествие Наполеона >>>> Отечественная война 1812 года. против французских захватчиков. >>> освободителей quoted3
Таким образом, окончив, так сказать, площадные дела мои, я пошел на квартиру, откуда немедленно отправил курьера в главную квартиру с донесением о благополучном исполнении возложенного на меня препоручения.
Двенадцатого числа, поутру, господин Рот вошел ко мне и объявил о приезде чиновников и всех почетных особ города для поздравления. Занимаемый мною дом был на городской площади, против ратуши. Я и Храповицкий жили в двух маленьких горницах, примыкающих к обширной, сырой зале, с самого начала зимы не топленой и по сырости своей обитаемой одними кашлями и ревматизмами. Там я заставил ждать битый час всех моих посетителей, одетых уже в губернские мундиры, с повинными головами, дрожавшими от страха и стучавшими зубами от стужи нестерпимой. Наконец я предстал пред ними в моей наездничьей одежде. Имелся список, куда кто был записан; я говорил им крупно, без запятых и точек, и заключил монолог мой приказанием итти со мною в русскую церковь молиться за царя русского и благодарить бога за избавление России.
Все, что я приказал Храповицкому, Храповицкий – кагалу, а кагал – обывателям, все исполнилось в точности и все разрывало от досады поляков, принужденных против воли прославлять и царя и народ русский, внезапно перейти от надменной походки вооруженных рыцарей к национальному их ногопадению, и вместо владычества над Россией – исполнять предписания #####вского кагала.
(Цит. по: «Дневник партизанских действий 1812 года» Дениса Давыдова)
При использовании материалов сайта обязательна прямая ссылка на grodno-best.info
> Здесь с тобой можно дискутировать, поскольку в 1812 году половина белорусов служила и воевала в Российской Армии, а другая половина в армии Наполеона. quoted1
Тут не вопрос в том, за кого воевали беларусы.. Да тут элементы гражданской войны.. Проблема в том, что у беларусов в этот период не было Отечества, следовательно и войны отечественной быть не могло..