Историография
Общие исторические представления о создании единого Русского государства формировались уже у современников. Складывание общерусской государственности и рост международного престижа России привели к возникновению официальных политических идей о Русском государстве как законном преемнике крупнейших мировых империй — Римской и Византийской. «Сказание о князьях владимирских» рассматривало государя всея Руси как наследника власти византийских императоров. На протяжении XVI в. это представление стало важнейшей частью официальной идеологии самодержцев. Созданный в 10-е годы XVI в. в Иосифо-Волоколамском монастыре Русский хронограф, исходя из тезиса о преемственности всемирных монархий, рассматривал историю России как завершающий этап судеб человечества.1) В кругах, оппозиционных Василию III и Ивану IV, складывалось отрицательное представление о деятельности Ивана III и княжича Василия, причем эта негативная характеристика прямо связывалась со второй супругой Ивана III — Софьей Палеолог и ее окружением. И. Н. Берсень-Беклемишев говорил, что «как пришли сюда грекове, ино и земля наша замешалася». Кн. А. М. Курбский в полемическом задоре писал, что московские князья «обыкли тела своего ясти и крове братии своей пити».2) [8]
В дореволюционной историографии проблема образования единого Русского государства принадлежала к числу тем, к которым ученые обращались в первую очередь для того, чтобы понять ход русского исторического процесса.3)
Родоначальник отечественной исторической науки В. Н. Татищев, исходя из представления о незыблемости самодержавия, полагал, что единодержавие существовало еще в Древней Руси и было нарушено Ярославом Мудрым, а Иван III «совершенную монархию восставил и о наследии престола единому сыну, учиня закон, собором утвердил».4)
Дворянский историк XVIII в. М. М. Щербатов считал, что Иван III добился успехов в объединительной политике «без великих кровопролитий».5) М. М. Щербатов значительно обогатил комплекс источников. Он привлек гораздо больше летописных текстов, чем предшественники, и обратил внимание на актовые материалы.
Итоги развития русской дворянской историографии подвел в начале XIX в. Н. М. Карамзин. Для него Иван III — «герой не только российской, но и всемирной истории», ибо он восстановил в России единодержавие и уничтожил разновластие.6)
Резко противостоял официальной историографии революционер-демократ А. Н. Радищев. Исходя из тезиса о «договорном» начале как основе княжеской власти, он прославлял вольность Великого Новгорода и подчеркивал своеволие российских самодержцев, включая и Ивана III.7)
Радищевскую традицию в историографии продолжили декабристы. Н. М. Муравьеву претила «холодная жестокость Иоанна III». Более гибкую характеристику дал Ивану III Н. И. Тургенев: «С благоговением благодарю его как государя, но не люблю его как человека, не люблю как русского». Ставя ему в заслугу уничтожение уделов и достижение «независимости и внешнего величия России», Тургенев вместе с тем писал: при Иване III «Россия достала свою независимость, но сыны ее утратили личную свободу надолго, надолго, может быть, навсегда. История ее с сего времени принимает вид строгих анналов самодержавного правительства... вольность народа послужила [9] основанием, на котором самодержавие воздвигло Колосс Российский».8)......

Достижением сложившейся в середине XIX в. юридической, или государственной, школы (К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев, Б. Н. Чичерин) было представление о закономерном характере русского исторического процесса. Ученые этой школы считали определяющим фактором истории эволюцию форм политической жизни, а не созидательную деятельность народных масс. Ведущую линию исторического процесса составлял, по мнению С. М. Соловьева, «переход родовых отношений между князьями в государственные». Носителями государственного начала становились самодержцы, а родового — бояре и княжата. По Соловьеву, формирование государственных отношений падало на время Ивана IV, а политическая борьба при дворе Ивана III сводилась к противопоставлению бояр и княжат детям боярским и дьякам.9) Эта оценка расстановки сил исходила прежде всего из представления о борьбе государственного и родового начал, а не из конкретного рассмотрения источников.
Концепция С. М. Соловьева вызвала критику славянофилов.10) К. С. Аксаков, основные идейные позиции которого были связаны с идеализацией православия и самодержавия, исходя из представления о «союзе власти и народа», делил допетровскую историю России на три периода. На протяжении третьего («московского») периода Москва первая задумала «государственное единство» и начала уничтожение отдельных княжеств. В итоге Русская земля была соединена в одну «великую Общину».11) Верно подметив, что в концепции Соловьева начисто отсутствует народ, Аксаков поставил задачу изучения народного быта. К ее решению обратились историки славянофильского толка (И. Д. Беляев, И. Е. Забелин).
Наследие передовой отечественной историографии развивали революционеры-демократы. Для В. Г. Белинского Иван III — крупный политический деятель, сочетавший в своей политике и решительную борьбу с удельной разобщенностью, и черты восточного деспотизма. Подчеркивая, что Иван III «был творцом неподвижной крепости Московского царства, положив в его основу идею восточного абсолютизма», Белинский вместе с тем считал «великим переворотом» падение [10] уделов и становление самодержавия. Несколько идеализируя в духе построений С. М. Соловьева деятельность Ивана III, Белинский полагал, что Московское царство было утверждено «гением» Ивана III.
Более свободным от подобной идеализации был А. И. Герцен. Признавая очевидной «необходимость централизации», он писал, что «Москва спасла Россию, задушив все, что было свободного в русской жизни». По мнению Герцена, в XV столетии «и даже в начале XVI века» было неясно, какой из двух принципов возьмет верх: «князь или община, Москва или Новгород».
Еще определеннее высказывался Н. Г. Чернышевский, оценивавший централизацию как становление аппарата насилия.12)
Критиковал утверждение единодержавства в России и Н. И. Костомаров, но с либерально-буржуазных позиций, рассматривая его как победу деспотизма над началами «земской свободы».13)
Тезис ученых государственной школы о прогрессивности борьбы самодержавия с реакционным боярством был воспринят буржуазной историографией второй половины XIX — начала XX в.
В трудах В. О. Ключевского оценка истории России рубежа XV—XVI вв. является как бы модификацией концепции его учителя — С. М. Соловьева. По Ключевскому, при Иване III и его преемниках Московское княжество превращалось в национальное великорусское государство, а формирование Боярской думы из потомков когда-то самостоятельных княжат придало ему аристократический фасад.14) Вместе с тем Ключевский внес много нового в схему Соловьева: отметил значение для централизации социально-экономических факторов (колонизация, развитие крепостничества), обратил внимание на роль государственных учреждений.
В период кризиса буржуазной исторической науки, в конце XIX — начале XX в., воскресли обветшавшие догмы государственной школы. «Надклассовое» государство объявлялось ведущей силой русского исторического процесса в трудах С. Ф. Платонова, М. К. Любавского, П. Н. Милюкова и других историков. Заслуживает внимания тезис Н. П. Павлова-Сильванского о существовании на Руси феодализма, понимавшегося им в чисто юридическом аспекте. Павлов-Сильванский [11] считал, что с XIII до середины XVI в. господствовало крупное землевладение (вотчина-сеньория), а со времен Ивана III «феодальный порядок постепенно падал». В исследовании А. Е. Преснякова, посвященном образованию Великорусского государства, привлекает попытка строго аналитического рассмотрения источниковой базы проблемы. Однако этот процесс Пресняков изучал в отрыве от социально-экономического развития страны и фактически с позиций государственной школы. Венцом процесса складывания единой государственности был, по Преснякову, «синтез вотчинного властвования и политической силы великокняжеской власти в московском едино- и самодержавии».15)
С позиций экономического материализма пытался объяснить складывание единого Русского государства Н. А. Рожков. Зарождение самодержавия в России он относил к концу XV в. и связывал его с постепенной сменой натурального хозяйства денежным.16)

Г. В. Плеханов стремился изложить марксистское понимание истории России рассматриваемого периода. Однако основные его представления навеяны были Соловьевым и Ключевским. Вместе с тем он отмечал значение процесса складывания поместной системы при Иване III и постепенного утверждения крепостничества. В отличие от Павлова-Сильванского, сравнивавшего русский исторический процесс с западноевропейским, Плеханов находил в общественно-политическом строе Московской Руси черты, характерные для восточных деспотий.17)
Решительной критике подверг труды буржуазных историков М. Н. Покровский, пытавшийся дать марксистское освещение основных моментов русской истории. Экономической причиной образования «огромного Московского царства» Покровский считал зарождение городской буржуазии. Ученый, несомненно, преувеличивал роль в этом процессе торгового капитала. Ошибочными были и отрыв процесса «собирания» Руси Москвой от образования единой государственности, и отождествление «единого государства» с самодержавием (абсолютизмом). Зато Покровский убедительно критиковал тех буржуазных историков, которые «шаблонно» противопоставляли боярство и «государя» как центробежную и центростремительную силы в «молодом Московском государстве».18) [12]
Последние несколько десятилетий отмечены интересом к истории России изучаемого периода в зарубежной буржуазной историографии, воспринявшей традиции русской дореволюционной науки. Современные буржуазные историки, как правило, не учитывают классового характера государства, которое они считают творцом исторического процесса. В их трудах не находят заметного места вопросы социально-экономической истории и классовой борьбы. Историю общественной мысли они рассматривают сквозь призму филиации идей, особенно подчеркивая византийские традиции или влияние европейского Ренессанса. Вместе с тем в отдельных трудах содержатся конкретные соображения, позволяющие расширить представление о различных сторонах истории России рубежа XV—XVI вв. Явно заметно влияние советской историографии на конкретные построения в работах ряда зарубежных ученых. Это подтверждает плодотворность контактов между учеными разных стран.
За последние годы переведен на иностранные языки ряд важнейших источников по истории средневековой России.19)

Большой интерес представляют работы Г. Алефа о строительстве государственного аппарата, хотя не со всеми его гипотезами (в частности, о происхождении государственного герба России) можно согласиться.20) Труды историко-правового характера написаны Д. Дьюи, М. Шефтелем и Э. Клеймола.21) Для этих работ наряду с обстоятельностью изложения конкретного материала характерен формально-юридический подход к теме, отказ от рассмотрения права XV—XVI вв. как феодального права-привилегии. К циклу работ о государственном аппарате и политической истории принадлежит статья Г. Рюсса о наместничестве. События 1497—1502 гг. привлекли внимание Д. Фаина и Г. Алефа. Проблему взаимоотношений великих князей с наследниками престола на протяжении XIV—XVI вв. рассмотрел П. Нитше.22)
Ряд работ посвящен дипломатическим сношениям России с иностранными державами. X. Яблоновский изучал историю западнорусских земель во время противоборства России и Великого княжества Литовского. Его тезис об экспансии России представляется научно несостоятельным. Плодотворнее попытки О. Бакуса [13] выяснить причины заинтересованности западнорусской знати в присоединении к Русскому государству.23)
Особенно широко освещаются вопросы идеологии Руси рубежа XV—XVI вв. В идее «Москва — третий Рим» X. Шедер и В. Н. Медлин видят не одну из теорий церковного происхождения, как считают советские ученые, а некую программу экспансии, провозглашенную русским правительством.24) Работы советских ученых о русском реформационном движении на рубеже XV—XVI вв. вызвали широкий отклик за рубежом. Г. Штекль признает наличие черт реформационного движения в русской действительности того времени и вместе с тем считает их не результатом естественного развития русской общественной мысли, а «эхом» европейской Реформации.25) Специальные исследования посвящены взглядам Иосифа Волоцкого, однако наряду с интересными трудами на эту тему есть и работы чисто клерикального характера (книга Т. Шпидлика).26) Внимательно изучались «Лаодикийское послание» вольнодумца Федора Курицына и связанная с его именем «Повесть о Дракуле».27) Обстоятельную книгу о Ниле Сорском написала Ф. Лилиенфельд, выявившая ряд новых источников. Она рассмотрела идеологию Руси того времени в сравнительно-историческом аспекте. Сводный труд о русских ересях XI—XV вв. написал Э. Хеш. Н. Ангерман обнаружил новые данные о русско-немецких культурных связях конца XV в.28)
Появились и обобщающие труды с разносторонней оценкой важнейших явлений данного периода. Один из томов шеститомной «Истории России» Г. Вернадского посвящен XV — первой трети XVI в. Автор с позиций «евразийского» подхода обосновывает тезис о складывании Русского государства в системе монгольского властвования. Роль монголов непомерно преувеличена. Основанная на традиционной источниковой базе, книга отставала от уровня науки уже в момент публикации. Успехи политики Ивана III Вернадский объясняет «новыми генами, приобретенными в результате браков московскими князьями».29)

Монография Д. Феннела о деятельности Ивана III привлекает широким подходом к теме, ярким изложением, знанием литературы проблемы. Автор хорошо знаком с советской историографией, выводы которой он широко использует. Отдельные наблюдения Д. Феннела [14] (в частности, о «династическом кризисе» 1497—1502 гг.) приняты советскими учеными. Недостатком книги является отрыв политической истории от социально-экономических предпосылок образования единого государства.30)
Основные законы общественного развития, и в частности в феодальную эпоху, установили К. Маркс и Ф. Энгельс. Они доказали, что в период перехода к позднему феодализму формирование крупных феодальных монархий было закономерным явлением, обусловленным сдвигами в социально-экономической жизни общества, развитии производительных сил и росте общественного разделения труда. «Объединение более обширных областей в феодальные королевства, — писали Маркс и Энгельс, — являлось потребностью как для земельного дворянства, так и для городов. Поэтому во главе организации господствующего класса — дворянства — повсюду стоял монарх». Следовательно, складывание государственности протекало в феодальных условиях и вместе с тем было связано с развитием товарно-денежных отношений. «... В конце XV века, — писал Энгельс, — деньги уже подточили и разъели изнутри феодальную систему...»31)
Процесс создания национальных государств позднего средневековья был одним из важных рычагов прогресса. Королевская власть, указывал Ф. Энгельс, представляла собой «порядок в беспорядке», являлась «представительницей образующейся нации в противовес раздробленности на мятежные вассальные государства». Она восторжествовала «повсюду в Европе, вплоть до отдаленных окраин», причем «даже в России покорение удельных князей шло рука об руку с освобождением от татарского ига, что было окончательно закреплено Иваном III».32)
Маркс высоко ценил государственную деятельность «великого макиавеллиста» Ивана III. Он писал: «В начале своего царствования (1462—1505) Иван III все еще был татарским данником; его власть все еще оспаривалась удельными князьями; Новгород, стоявший во главе русских республик, господствовал на севере России; Польско-Литовское государство стремилось к завоеванию Московии; наконец, ливонские рыцари еще не сложили оружия. К концу царствования мы видим Ивана III сидящим на вполне независимом троне, об [15] руку с дочерью последнего византийского императора; мы видим Казань у его ног, мы видим, как остатки Золотой Орды толпятся у его двора; Новгород и другие русские республики покорны; Литва уменьшилась в своих пределах и ее король является послушным орудием в руках Ивана; ливонские рыцари разбиты. Изумленная Европа, в начале царствования Ивана III едва ли даже подозревавшая о существовании Московии, затиснутой между Литвой и татарами, — была ошеломлена внезапным появлением огромной Империи на ее восточных границах, и сам султан Баязет, перед которым она трепетала, услышал впервые от московитов надменные речи».33)

О ЛИТВЕ
DE LITUANIA
О государстве Литва, о княжевшем в ней ловком и кровожадном воине Витовте, о стране, которую тяжело пересечь летом, об особенностях характера народа, множество обрядов которого основательно описал пустынник Иероним Пражский.
Литва и ее просторы граничат с Польшей на востоке и там повсюду огромное количество болот и лесов. Витовт был братом тому Владиславу [Ягайло], который перестал почитать [языческих] богов и вместе с Польским королевством принял учение Христа. В то время Витовт уже имел титул Великий и все до такой степени боялись попасть к нему зависимость, что большинство решало для себя подчиниться приказам или лезть в петлю, чем вызвать гнев князя. Того, кто отказался выполнять приказ, зашивали в медвежью шкуру и бросали живому медведю, которого выкармливали для такого случая. И он [медведь] жестоко разрывал [человека] и это сильно воздействовало на другие жертвы. Конный лучник постоянно держал натянутый лук. Если он заметил кого-нибудь, кто хочет спасти другого, того сразу же пронзала стрела. Многих убили на таких играх. Кровавый палач приказал всем брить бороду, чтобы, вероятно, было различие во внешности между поддаными самим князем. Тому, кто не подчинился, - и, действительно, литвины легче переносят потерю головы, чем потерю бороды - не сбрил бороду и не обстриг голову, угрожает смертная казнь, даже если какой-нибудь провинциал оставил себе на голове хотя бы один волосок или не сбрил [бороду].
Король, который был избран князем после Жигимонта, умер раньше, чем приехали легаты, чтобы передать ему корону. Преемник Свидригайло выкармливал медведицу, которая привыкла брать хлеб из его рук и часто бродила по лесам. Потом она возвращалась к покоям князя и двери одна за другой перед ней открывались. Туда [к князю] обивали пороги и стучали в двери с надеждой, что он поможет, займет [место князя], а тот князь появлялся, чтобы дать еду [медведице]. Тогда, отважившись, несколько магнатов объединились против князя и поцарапали дверь комнаты князя так, как царапала медведица своей лапой. Свидригайло поверил, что это медведица и открыл двери. Он был схвачен, пронзен и там же быстро умер. После этого управление страной перешло к Казимиру.

К литвинам очень тяжело приехать летом, потому что практически везде болота или текущие воды. Зимой мороз покрывает болота толстым льдом. Купцы по льду и по снегу отправляются в путь. Много дней на своих повозках везут они провизию. Другой дороги нет. Направление определяют по звездам как на море.
Не много у литвинов городов, а также редко у них встречаются деревни. В большинстве своем они занимаются добычей звериных шкур животных, которые встарь у нас назывались зибелин и армелин (zibellinis armellinisque nomina). Обращение денег [им] неизвестно, а свое жилье наполняют шкурами. Дешевые медь и серебро обменивают на чистое драгоценное золото. Благородные матроны имеют любовников с разрешения мужа, которых называют учениками брака (matrimonii auditores). Для мужчины считается уродливым носить меха до законного брака. Однако брак расторгают по взаимному согласию и вновь, и вновь заключают брак.
Очень много меда и воска, который собирают дикие пчелы в лесах. Вино пьют редко, а хлеб у них очень черный. Выращивают скот, который дает много молока, которое употребляют [в пищу].
Язык народа [Литвы] славянский. Он очень широко распространен и разделен на множество говоров.
Некоторые из славян, а в частности долматы (Dalmatae), хорваты (Croatini), карнийцы (Carni) и поляки (Poloni) придерживаются римской церкви. Другие же повторяют ошибки греков, как болгары (Bulgari), русины (Rutheni) и многие литвины (Lituanis). Некоторые придумывают собственные ереси, как чехи (Bohemi), моравы (Moravi) и боснийцы (Bosnenses), из которых большая часть приняла безумие манихеев (Manichaeorum). Другие язычники до нынешнего времени блуждают во тьме, покланяясь идолам, как, например, многие из литвинов. В наше время большую часть тех [литвинов] привели ко Христу, после того как Владислав из их народа принял польское королевство.
Я знаю, что Иероним Пражский, который свыше 20 лет совершал покаяние в Камальдунской пустыни и Этрусских Апеннинах, весьма сведущ в Священном писании, славен чистотой жизни и исключительным красноречием.
Этот губительный яд с востока – ереси гуситов – проник в Польшу вместе с убежавшими с родины гуситами.
Когда были услышены высказанные королем Ягайло утвердительные слова, что евангелие Христа придет и к князю Витовту, в Литву, и что много людей Витовта с радостью и доверием обратяться к целительной вере Бога Христа, он [Ягайло] по приглашению кардинала Джулиано святого Ангела 2 поехал на собор в Базель, чтобы принять участие в деле с чехами. Про это рассказывали многие литвины, которые видели практически невероятные [вещи]. Я послушал, что другие говорили про это – я никого не переубеждал, но и не верил. И вот захотелось поехать к тем людям и узнать непосредственно от них.

Моими попутчиками были кастелян Николай, который управлял делами кардинала Джулиано, Бартоломей Люциман, известный архиеписком Милана и Петр Ноксетан, секретарь кардинала Фирмиани, муж уважаемый и ученый. Мы встретились с этими людьми, о которых шла речь, в своей церкви на другой стороне Рейна возле Картуса. Первые из литвинов, которых я посетил, почитают змей. Каждый глава семьи держит в каком-нибудь угле своего жилья змею, которую кормит и которой приносит жертвы, бросая ей [жертвы] в сено. Иероним приказывал убивать таких [змей], тащить их на площадь и публично сжигать. Среди [литвинов] всегда найдется кто-нибудь, старше остальных, который бросается к огню и не хочет, чтобы [огонь] уничтожил [змей]. После этога люди понимают, какую святыню они почитали, какой огонь чтили и что считали вечным. Жрецы не ведут службы, потому что исчез объект [для почитания]. Эти язычники рассуждают о грешной жизни. Этой же ночью они, жившие во грехе, советуются. Смущенные, они собираются возле огня, чтобы увидеться с тенями умерших предков, чтобы спросить их возле огня и получить положительные ответы. Они глядят, как волнуется [огонь], какие знаки – жизни или смерти – он покажет. Если в огне появится тоскующий лик, то он предвещает смерть, а если наоборот - повернется спиной. Таким образом, они, посоветовавшись, узнали последнюю волю и определились со своими делами. Иероним обнаружил этот обман, переубедил людей, уничтожил священное место, загасил огонь, и приучил [их] к христианским нравам.
Есть успехи и среди других племен [Литвы], которые покланяются солнцу и почитают железный молот - культ исключительный и редкий по своему величию. Жрецы отвечают на вопросы, которые определены их культом. Когда-то давно солнце нельзя было увидеть многие месяцы, поскольку оно было пленено, а могучий царь освободил его из весьма укрепленной башни-темницы. Затем знаки зодиака дали солнцу силу, а огромный молот сокрушил тюрьму и освобожденное солнце вновь вернулось к людям. Таким образом было создано почитание [солнца], которое несет свой бренный свет. [Культ] вызывает восхищение. Иероним посмеялся над их простотой и объяснил, что это бессмысленные сказки, убедил, что на самом деле и солнце, и луна, и звезды, которыми украшено небо, созданы всемогущим Богом, который приказал им светить вечным огнем на пользу людям.