Вы меня пока не рифмовали,
Несмотря на близость наших душ.
Вы меня пока не рифмовали, Несмотря на близость наших душ. Пьете Вы с другими «Цинандали», Познавая вкус кавказских груш. Я, конечно, Вам еще не ровня, Статусом на уровне собак, Мой приют — убогая часовня, А у Вас в столице — особняк. И глаза у Вас — как два Байкала, Тайнами наполнена их глубь; Служит образцом для идеала Мякотная сочность Ваших губ. Папа Ваш — огромная планета — Обуздал Пегаса без труда. Дочь такого крупного поэта Дервиша не примет никогда. Но пройдет всего одно столетье — И греметь я буду на Руси, Втиснутый потомками в бессмертье, Как в тугую банку иваси. И тогда, смущаясь, оробело Скажете Вы: «Как же это я Классика в тебе не разглядела В серости былого бытия?». Я в ответ шепну: «Екатерина Робертовна, нет во мне обид, Перед нами новая картина, И она о прошлом не скорбит». Вы ко мне прильнёте благодарно И прольёте пару-тройку слёз, А затем со мной комплиментарно Выпьете «Шато Грюо Лароз». Брудершафт, ведущий к поцелую, Выудит из Вас пред забытьём: «Я тебя, мой милый, зарифмую Так, что ты забудешь обо всём». И с Парнаса к истину обретшим Снизойдёт хмельная благодать, Обрекая заново расцветших В рифмах без конца благоухать.
