На протяжении всей истории России отношение к Кавказу и кавказцам у русских различалось в зависимости от того, насколько хорошо они были знакомы с кавказцами.

Русские, жившие на Кавказе, или люди, имевшие дело с кавказцами, относились к ним по-разному в зависимости от обстоятельств: что-то вызывало уважение, что-то — настороженность и недоверие.

Среди интеллигенции бытовал миф о «благородных горцах», которыми, как водится, принято восхищаться на расстоянии. Но для большинства русских, живущих в Центральной России, Сибири или на Дальнем Востоке, кавказцы оставались своего рода экзотикой. Личные контакты ограничивались покупкой фруктов на рынке (эту нишу кавказцы частично занимали ещё с советских времён), а культурные — двумя-тремя цитатами из Лермонтова и рассказом Толстого «Хаджи-Мурат». В целом же к кавказцам относились скорее благожелательно.

Антикавказские настроения среди жителей крупных российских городов начали формироваться в конце 80-х годов прошлого века. Именно выходцы с Кавказа образовали первую достаточно массовую волну мигрантов, зримо отличавшихся от коренного населения. Сам факт появления людей с иным внешним обликом, менталитетом, поведением и формами социальной адаптации, дистанцирующих себя от сложившегося общества, стал определённым раздражителем для русского населения, обострённым тяжёлыми условиями «переходного периода».

Главной причиной массовой миграции кавказцев стало резкое ухудшение ситуации на Кавказе и в Закавказье, деградация экономики и вспышки насилия. Многие мигранты были, по сути, беженцами из неблагополучных регионов.

Свою роль сыграл и приход новых экономических отношений, то есть разрешение торговли и ослабление мер по охране общественного порядка, что создало две новые рыночные ниши: торговлю и криминал.

Наконец, сработал и демографический фактор: высокая рождаемость на Кавказе, создающая избыточное демографическое давление, и крайне низкая — в русских областях.

К примеру, «коэффициент суммарной рождаемости» в Татарстане в 2008 году (1,45 рождения на 1 женщину) — примерно такой же, как в Курской (1,43), Тверской (1,45), Костромской (1,46) или Вологодской (1,49) областях. В Чечне в том же 2008 году — намного выше (3,4). Таким образом, сегодня материнский капитал стимулирует рождаемость лишь на национальных окраинах России, где рождаемость была высока и до этого. Так, в 2010 году, в Ингушетии многодетными являются 54,5% семей, а в Питере только 1%.

Разные народы мигрировали в разные точки России: азербайджанцы переезжали в основном в Дагестан; армяне — в Ростовскую область, Краснодарский и Ставропольский края; греки — на Кавказские Минеральные Воды; турки-месхетинцы — в отдельные районы Краснодарского края. Ареал миграции чеченцев и ингушей включал

практически всю Российскую Федерацию. И, конечно, основным центром притяжения оказались главные мегаполисы России — Москва и Санкт-Петербург.

Впоследствии география кавказской экспансии расширялась и расширялась — сейчас она охватывает всю Россию, за исключением, может быть, самых бедных и неудобных для жизни областей. Но, к примеру, заселение кавказцами Центральной России и традиционных русских областей происходит на наших глазах.

Успеху кавказских общин в условиях «экономики переходного периода», безусловно, способствовал специфический общекавказский менталитет.

Основными его чертами являются клановость, замкнутость, круговая порука, власть традиционных авторитетов, приоритет племенных обычаев перед законами государства. Это, впрочем, свойственно всем бедным и отсталым обществам, но в данной ситуации играют свою роль чисто кавказские особенности, берущие начало в традициях «набеговой экономики», а также специфическая этика, основанная на безусловном приоритете личных, семейных и племенных интересов перед любыми нравственными принципами.

Этому обществу был неведом «просто человек», который «сам по себе». Любой горец с рождения входил в род и был связан с её членами сложной системой прав и обязанностей, господства и подчинения. Любой чужак априори считался врагом, с которым можно обращаться как угодно (убить, поработить, ограбить, обмануть), если только это выгодно и безопасно. Но и член рода должен постоянно доказывать право на уважение со стороны соплеменников, любой ценой поддерживать свой статус. Отсюда — очень заметная извне потребность кавказцев в постоянном самоутверждении в глазах своих соплеменников.

Это порождает такие свойства кавказского менталитета, как абсолютное непризнание за «своими» вины; объективность в оценках воспринимается как слабость и даже предательство «своего рода». В том же ряду — высокая агрессивность на бытовом уровне, готовность применять оружие первыми и максимально жёстко, «на поражение». От войны «всех против всех» кавказские народы защищала выработанная веками система договорённостей, «сдержек и противовесов», вошедшая в обычай и закреплённая религиозно, которая удерживала агрессию в определённых рамках.

Сейчас многие утверждают, что именно эта система позволила сохранить традиции жёсткого коллективизма и племенного единства. Если из русских за сто лет были напрочь вытравлены коллективистские начала, то с кавказцами этого не случилось. Отчасти это верно. И тем не менее в течение прошлого столетия традиционный кавказский менталитет начал разлагаться. Увы, первыми распались именно сдерживающие механизмы. Зато такие черты, как родственная солидарность и взаимопомощь как обязанность, нашли себе новое применение — как механизм клановой экспансии.

С точки зрения кавказцев русские, не включённые в систему родственно-клановых отношений, воспринимаются как люди второго сорта, «статисты», а Россия — как зона криминальной экспансии, свободная от традиционных норм и запретов, действующих в своих национальных республиках.

Важно понимать, что проявление всех этих «диких» черт оказалось возможным в силу возникшего в «новой России» правового и ценностного вакуума. Если во времена Российской империи приезжающий, скажем, в Москву кавказец знал, что находится в пространстве русского закона, а в СССР — закона советского, то сегодня официальная мультикультурная концепция «многонационального народа» объективно создаёт ощущение «ничейности» Москвы и других русских городов, которые, как нам сейчас настойчиво внушают, «для всех». Но «для всех» если и бывает, то не надолго. Видя отсутствие хозяина, в т. ч. на символьно-ценностном уровне, кавказским

«пассионариям» ничего не остаётся, как заполнять этот вакуум собой, своими понятиями и правилами.

Итак, тенденция, когда в царской России, да и в СССР представители кавказских элит перенимали у русских европейскую культуру, сменилась на противоположную — стремление далеко не лучших выходцев из горных сёл навязать русским свои порядки. «Чеченец может уехать из аула, но куда уедет аул из чеченца?».