В богатой родной литературе без труда можно сыскать что-то похожее на наш день. Да вот хотя бы...
«В махорочном дыму поднялся старик Муртайкин. Молитвенно сложил руки на груди и сказал: «Фёдор Иваныч, прошу тебя, обчество просит, уйди ты с председателей Христа ради! Силов наших больше нет. Десятый год без урожая, коровенки подохли, лябяда и та не родится... А братовья твои последнюю косилку соседям продали... И мордуют всех, слова не скажи. Сгинь, тоись, уйди. Имей совесть». Собрание одобрительно загудело. Но тут слова взяла Софья Прялкина. Сверкая звездочкой героя соцтруда, она начала тихо: «Да, товарищи, все уж сроки просидел в председателях Фёдор Иванович Сорокин. Но нельзя нам сегодня менять нашу власть, когда зарятся на наши угодья соседи. Затеем выборы, отчекрыжат они пахотные земли и покосы за Дунькиным болотом, - и вдруг крикнула в голос, - нельзя, не можно нам сейчас без твёрдой руки. Не оставляй нас, Иваныч!». Собрание задумалось. В тишине поднялся председатель. Отыскав глазами Муртайкина, обратился к нему: «Хорошо сказал, старик. Спасибо тебе за горькую правду». После чего вышел из-за стола, протолкался к Муртайкину, ухватил его обеими руками за голову, да так, что шапка дедова отлетела в сторону, и приложился к бороде долгим поцелуем. Оторвавшись от ошалевшего Муртайкина, ни на кого не глядя, вернулся на председательское место. После долгого откашливания и сморкания, наконец, поднял мокрые глаза на собрание: «Братья и сестры, - голос его дрожал, - да кем же я буду, если брошу вас сейчас, когда все в таком развале и погибели, когда неспокойно на рубежах родного колхоза! А международная обстановка?...» ... Расходясь после собрания, мужики толковали: «Да, наш Иваныч голова, все ухватил! Ну на кого его менять? Нет ему замены. Время-то какое...». Роман «Время пахать», Тимофей Погудин, изд. «Советский писатель», 1962 год
Если Вам было интересно это прочитать - поделитесь пожалуйста в соцсетях!
Ванька Жуков, двенадцатилетний мальчик, незаконнорождённый, отданный три месяца тому назад из детского приюта в благонадёжную семью для патриотического воспитания, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда все обитатели трёхэтажного особняка покончив со своими делами отошли ко сну, достал из ранца чистую школьную тетрадку с ручкой и стараясь меньше шуметь, тихо выскользнул из спальни. Ступая босыми ногами по холодному паркету пробрался через длинный коридор в рабочий кабинет своего попечителя — единственное место в доме, за исключением кухни, где ночью не выключался свет. Осторожно заперев за собой тяжёлую дубовую дверь и закрыв шторы на единственном окне, взобрался на массивный стул, внешне напоминавший трон и присев на корточки, зажёг массивный светильник в форме готического замка. Комната наполнилась ровным жёлтым светом и Ванька принялся писать. Прежде нежели старательно вывести первую букву, Ванька пугливо оглянулся на дверь, покосился на огромную икону с горящей лампадкой, шмыгнул носом и склонился над бумагой: «Слава России ! Государю Слава ! " Первая строчка получилась неровной, буковки прыгали как озорные и ползли куда-то вверх. Ванька вздохнул, покривил рот, взглянул на пузатые часы, стоявшие перед ним на столе и сверкавшие позолотой и принялся писать дальше. «Милый мой дедушка Алексей Анатольич ! Здравия тебе желаю, многие лета и с наступающим светлым праздником Рождества Христова поздравляю. Пусть Господь наш всемогущий оберегает тебя от всевозможных искушений и направляет на путь истинный и светлый. Пишет тебе твой внучек Ванька Жуков. Раньше мне, когда я жил в детском приюте, говорили что никого у меня из родни нет, что я круглый сирота, а недавно я узнал, что у меня есть ты, дорогой мой дедушка Алексей Анатольич. Я так обрадовался, ты даже себе не представляешь себе и решил написать тебе письмо. " Строчки исправно ложились на бумагу и в душе Ванька уже предчувствовал ту великую радость, которая охватит дедушку при получение его письма. Он даже представил себе, как дедушка, кряхтя и постанывая, присядет на скамеечку перед ночлежкой и шевеля губами, вполголоса, будет читать его неровные, мелкие каракули. «Ещё совсем недавно я жил очень плохо, впроголодь, скитался по детским домам и приютам, а теперь живу у дядечки Никитки Сергеича, который забрал меня к себе для патриотического воспитания во славу великой России. Кормят меня здесь хорошо, не то что в сиротских домах, где на завтрак давали краюшку хлеба, на обед кашки и на ужин опять хлебушек. У дядечки Никитки Сергеевича ем регулярно супы с мясцом, рыбку разную, а уж фруктов так не счесть. Тут тебе и виноград италийский, и персик китайский, и абрикос тунисский и много чего другого. " «А вчерась мне была выволочка, дядечка Никитка Сергеич таскал меня за волосья, стегал розгами, крутил уши и обзывал всякими словами нехорошими, которые даже произносить страшно. А всё потому что я нашёл на пустыре, где машинами давят запрещённые продукты, несколько яблочек, принёс их домой и ел. Яблочки были вкусные, сладкие, а дядечка как узнал об этом, так пришёл в ярость и бил меня крепко, называл фашистом, смутьяном, внуком предателя и грозился выбить из меня всю дурь наследственную. А ещё говорил, что яблочко от яблони недалеко падает и приказал обедом и ужином меня не кормить, а «Отче наш» читать на коленях до тех пор, пока не поумнею ». Тут Ванька потрогал свои ещё красные уши, вздохнул, почесал затылок и задумался на минутку. В доме по прежнему было тихо, лишь за окном завывал ветер и скрипели молодые берёзы от его порывов. «Только тётушка Нюра, горничная, тайком принесла мне кусок вишнёвого пирога и жалела меня. Называла горемыкой, сиротинушкой, гладила по головке, крепко обнимала и плакала. А я пирог-то ел и спрашивал у неё, почему дядечка Никитка Сергеич был так зол на меня и отчего внуком предателя называл. Так тётушка долго не хотела рассказывать, дескать дядечка строго-настрого запретил говорить об этом. Только я не унимался, обещал не выдать её даже под страхом лютой смерти, крест целовал и на Священном писании клялся. Тётушка ещё пуще прежнего расплакалась, прижимала мою головушку к себе, растрогалась и уступив моим настойчивым просьбам, рассказала о тебе, дорогой и милый дедушка Алексей Анатольич. А я так обрадовался, так обрадовался, что есть у меня ты, что ты себе не представляешь ». Ванька вздохнул тяжело, всхлипнул, немножко замешкался и перевернув страничку разгладил её. Часы приглушенно пробили полночь и в комнате снова наступила тишина. «А Москва город большой и чистый. Дома все высокие и красивые, портретами Государя украшены. А на улицах казаки верхом с шашками гарцуют, за порядком присматривают и всяких недовольных нагайками потчуют. А ещё чеченцы с дагестанцами по вечерам на своих авто любят по проспектам с ветерком прокатиться да вверх с автоматов пострелять. Так казаки их не трогают и даже дорогу уступают. А магазины да лавки такие большие, яркие, в огнях, что дня не хватит, чтобы хоть один обойти и всякий товар в них продаётся. Да всё наш, родной, ничего заморского, вражеского. А по вечерам, под звон колоколов тысячи и тысячи людей верующих, православных, крестный ход совершают. С иконами, хоругвями, портретами Государя и песнопениями. И лица у всех такие светлые, чистые, богообразные, что прохожие либо присоединяются к верующим, либо становятся на колени и начинают молиться. А кто не желает славить Господа и расточать похвалы на адрес Государя, тех казаки насильно принуждают и нагаек не жалеют ». Тут Ванька вздохнул, тихонько откашлялся в кулак и покосился на дверь. В доме по прежнему не слышно было ни звука — даже малейший шорох не тревожил спящую тишину. «А недавно к нам в школу приезжал боевой генерал, настоящий Герой России Тагир Асхаб. Так у него одного глаза нету и лицо посечено осколками на войне с фашистами. А ещё нам говорили, что один осколок попал ему в грудь и застрял в сердце, так доктора наотрез отказались его доставать, потому как побоялись за свою жизнь и генерал с ним так и живёт. Так он меня перед всем классом похвалил, поднял на руки, назвал самым храбрым защитником Отечества, расцеловал и сказал, что гордится мною. А всё потому что я быстрее всех разобрал и собрал автомат, дальше всех бросил гранату, десятью выстрелами выбил сто очков и из гранатомёта попал в макет танка .» Ванька шмыгнул носом и краем глаза покосился на икону с образом Спасителя. Тусклый свет от лампадки дрожал и отражался от его лика и на миг Ваньке показалось, что Христос улыбнулся ему краешком губ, как улыбаются люди при виде доброго знакомого и приветливо, по-дружески ему подмигнул. От неожиданности Ванька зажмурил глаза и пугливо перекрестился. Потом осторожно, щурясь, чуть приоткрыл веки и ещё раз взглянул на икону — Спаситель как и раньше с безразлично-равнодушным видом смотрел на него. Только свет от лампадки лениво играл на его лице. Ванька ещё раз перекрестился, тряхнул головой и склонился над бумагой. «Милый мой дедушка Алексей Анатольич, -- продолжал он писать кривыми строчками -- если бы ты знал, как тяжело и трудно мне приходится тут. Мочи моей больше нету терпеть все унижения и издевательства. Одна надежда только на тебя — приезжай скорей, милый дедушка и забери меня. Сил моих больше нет. А то я, клянусь Христом Богом, уйду куда глаза глядят, хоть на край света. Уж лучше по миру бродяжничать и скитаться, чем здесь муку такую терпеть. Намедни батюшка треснул меня по лбу так, что звёзды запрыгали у меня перед глазами. А всё за то, что я на Божьем уроке уснул и его не слушал. Приезжай милый дедушка и забери меня. На сим заканчиваю своё письмо и в последних строках здоровьица тебе желаю, милый дедушка и хорошего настроения. Твой внучек Ванька Жуков .» Вырвав из тетради пару исписанных листов, Ванька вложил их о в заранее приготовленный конверт и подумав немного написал адрес:
На Соединённые Штаты Америки
Ещё подумал немного и прибавил внизу
город Вашингтон дедушке Алексею Анатольевичу Навальному
Довольный своей смекалкой и тем, что затея его так ловко удалась, он поставил конверт перед собой, положил голову на руки, устало закрыл глаза и спустя пару мгновений незаметно для себя уснул. А за окном бушевала вьюга, заметая всё кругом, в темноте трещал рождественский мороз. Где-то далеко послышался лай одинокой собаки. Однако он также внезапно стих, как и внезапно раздался и только тяжёлые белые хлопья неустанно стучались в окно. И снилось Ваньке поле, огромное, без конца и края ячменное поле, золотисто-жёлтое. Он бежит по нём на ранней зорьке, опустив руки вниз и тяжёлые, наливные колоски мягко ударяются о его ладони и послушно склоняются вниз. А далеко-далеко, у самого края земли, ласковое солнышко улыбается ему восходящими лучами и проснувшиеся стрекозы летят за ним вдогонку и так и норовят, так и норовят присесть на его пышные, рыжие волосы. А там впереди, на высоком пригорке, стоит дедушка Алексей Анатольич. В одной руке он держит крепкую, дубовую палку, а в другой — бутерброд с икрой. Палкой он машет пред собой и бьёт по спелым колоскам со всей силы и в то же время кушает бутерброд. И гогочет, и смеётся, и манит, и зовёт его к себе.
> const2309 (const2309) писал (а) в ответ на сообщение:
>> В богатой родной литературе без труда можно сыскать что-то похожее на наш день. Да вот хотя бы... quoted2
>Животный утоляя страх > > Времен двенадцатого года, > > Европа пляшет на костях > > Ей ненавистного народа. > > И грозный брит и грузный швед, > > И галл, презрительно лукавый, > > Плюют остервенело в след > > Его тысячелетней славы. > > И мутной злобою кипят, > > За них попрятавшись блудливо, > > Поляк спесивый, лит и лат, > > Эстонец – пасынок залива. > > Хохол с натуги ворот рвет, > > За ляхом тянется к европам, > > Спеша за шнапс и бутерброд > > Служить в неметчине холопом. > > И мир вокруг по швам трещит, > > И шрамы набухают кровью, > > А мы как прежде держим щит > > Пустому вопреки злословью. > > Умолкни, лживая молва, – > > Пускай узнают поименно:
> Россия все еще жива! > > Не пали отчие знамена! quoted1
Да и в неродной Чипполино как нынешняя действительность.