Юрий Поляков: Я, вообще, считаю, что проблема нынешней элиты нашей российской, это ее такая я бы сказал: безнациональность.

Вот сами подумайте, вот скажем, если бы советская власть, когда страна начала распадаться, сделала бы ставку в противостоянии национализмам, хотя бы на некоторую активизацию национального самосознания русских в Прибалтике, русских в Средней Азии, русских в Молдавии и т. д…

Хотя бы немножко их структурировала потому, что — настроения-то были очень мощные. Но даже под угрозой распада на это не пошли! И в результате там возникли этнократические режимы. Но этого же не произошло в России.

Поэтому сегодня, русские будучи самым крупным народом в Российской Федерации, они в политике не представлены лидерами, которые артикулируют свою принадлежность к этому народу, в отличие от всех государств лимитрофов на постсоветском пространстве.

Единственный, кто это делает — это Жириновский. Таков парадокс.
На мой взгляд это очень серьезная проблема потому, что стало понятно: по распаду Советского Союза потому, что сейчас происходит на Украине…, показало, что национализм, без коннотаций, как явление любого социума: его рано списали в запас — национализм.

Национализм не в традиции восприятия нашей культуры, где национализм в отличие от патриотизма имеет отрицательную коннотацию, а как в Европе. В Европе национализм нейтральное слово.

Но в нашей политической культуре, особенно в сочетании «русский национализм» — это бранное.
И понимаете, так оно есть, но так не должно быть потому, что русский народ, который составляет больше 80% России, он не лучше остальных народов, но он имеет точно такое же право на выражение своих национальных чувств, мечтаний, обид, грез, как все остальные народы.

Но если все остальные народы, поскольку у них есть какие-то национальные образования: республики, автономии, они имеют возможность на государственном уровне этим заниматься, то русские не имеют такой возможности.

Что, в общем-то неправильно, и здесь во мне говорит не какое-то желание чего-то большего чем есть, а как раз предчувствие, что это может в какой-то момент, вот эта обида от того, что: ну, а как, а как так получилось, ну мы же не этнический эфир, в котором осуществляют свои интересы остальные народы — мы не эфир этнический, мы народ, мы этнос.

Это может сыграть с нами очень дурную шутку, и говоря об этом я даже думаю не столько о судьбе русского народа, хотя меня как русского человека рязанского разлива это очень волнует, а я думаю о судьбе многонационального государства российского.

Ведь Российская Империя, и прав здесь историк, мыслитель Валерий Соловей, автор книги «Кровь и почва русской истории», когда он сказал, что Российская Империя рухнула тогда, когда это тягло имперское надоело нести русским. Русские, тогда имелось в виду: великороссы, малороссы, белароссы, тогда их еще никто не разделял.

И с Советским Союзом тоже самое произошло потому, что опять тягло…, ну понятно, самый большой народ — тягло самое большое. Ну нельзя нести самую большую нагрузку, просто в силу исторической традиции и своей численности, и в этом не быть заявленным как субъект в истории страны.

Ведь российская компартия возникла только перед самым крахом, а мы же помним избиение Русской партии: Вознесенский, Кузнецов и т. д. Об этом мало говорят, но это было на порядок кровавее и жестче, чем разборки с космополитами.

Но про трагедию космополитов нам напоминают постоянно, а трагедию Русской партии, когда просто было выбито себя осознающее как русское чиновничество советское уже — об этом практически не говорят.

Я просто боюсь, что на очередном крутом повороте истории, а судя по тому, что у нас в мире столько событий, не окажется этой необходимой поддержки, вот этого самого большого народа.

Потому, что замерами его настроений, его обид, его самочувствия, его претензий к власти, его обид на недостаточное представление в информационно-культурной сфере: никто же не измеряет, никто не изучает, а когда это шарахнет — будет уже поздно.

Я здесь как раз выступаю не как националист, а как государственник. Мы должны учитывать состояние настроений, и отношения к государству самого большого народа — этого не делается, и это неправильно.

После того, как Британская империя потеряла 13 американских колоний, оставив за собой Канаду, Индию, некоторые владения в Вест-Индии и ряд разбросанных и отдалённых поселений, в метрополии наметились две политические линии. Первая предполагала ориентацию на расширение британского влияния в Индии и на Дальнем Востоке . Вторая линия, наряду с расширением этого влияния (в интересах британской промышленности и в целях экономии государственных расходов), допускала развитие в колониях самоуправления, чтобы предотвратить повторение Войны за независимость североамериканских колоний [3].

Термин «Содружество наций» был введён британским премьер-министром лордом Розберри в 1884 году. Начало Содружеству было положено проведённой в 1887 году в Лондоне колониальной конференцией, на которой закрепились основы новой колониальной политики: отныне наиболее развитым колониям стал дароваться статус доминионов — автономных квазигосударственных образований (позднее — фактически независимых государств), при этом все они становились частью Британского Содружества наций