Высоко над схваткой
Начиная с 2014 ⁠года неоднократно писалось ⁠о том, что Владимир ⁠Путин полностью поглощен внешней политикой и на внутреннюю ⁠у него не остается ни времени, ни особого интереса. Однако ⁠касалось это в основном вопросов государственного управления: социальной и экономической политики, внутриполитической повестки. В 2016 году он вернулся, чтобы произвести кадровую перетряску, но все это опять было направлено на облегчение его управленческого бремени внутри страны: Путину хотелось сделать все проще, технологичней, менее политизированным и более самоуправляемым. Меньше политики, больше исполнительности.

За этот период Путин также заметно снизил активность своего участия во внутриэлитных конфликтах, что вело к шараханьям «вертикали», лишенной политических ориентиров и внятности позиции президента, затягиванию принятия решений. Это было видно на примере отъема «Башнефти» у АФК «Системы», когда Владимир Евтушенков попал под арест, находясь там до тех пор, пока не согласился отдать актив государству. Путин был лишь еле заметным фоном к этой ситуации, где судьбы решались на других, более низких, уровнях. Это было видно и на примере увольнения главы РЖД Владимира Якунина, который едва не слетел с поста еще в 2013 году: тогда совместное поедание глухаря с президентом лишь продлило его пребывание на посту президента «РЖД», но не избавило от конфликта с правительством.

В последнее же время отстраненность Путина от конфликтов внутри системы кажется еще более выраженной. На пресс-конференции по итогам саммита БРИКС он прокомментировал три таких конфликтных проблемы: ситуацию вокруг Кирилла Серебренникова, скандальное заявление Рамзана Кадырова и судебный спор между «Роснефтью» и АФК «Системой». Все эти истории объединяет тот факт, что в них практически нет Путина: ни его позиции, ни его интереса, ни эмоций, ни участия.

В первую очередь стоит отметить, что и конфликты внутри системы все чаще возникают безо всякого участия Путина, в то время как в 2000-е с его подачи эти конфликты часто и возникали. Без личной санкции главы государства мало кто решался пошевелить пальцем. Инициатива была наказуема, а движение начиналось там, где имелась личная санкция президента. Достаточно вспомнить конфликт «Газпрома» и «Роснефти» после начала дела ЮКОСа (2005 год): первый попытался поглотить останки крупнейшей частной нефтяной компании вместе с «Роснефтью», но в итоге остался ни с чем. Каждый шаг тогда, каждое движение были на президентском контроле, и решалось все исключительно через Путина, вникающего в малейшие детали, воспринимавшего происходящее как персонально значимое дело. В том же деле ЮКОСа Путин говорил, что «все решит суд», компанию важно сохранить, но через этот формально-нейтральный подход просачивалось выраженное негативное эмоциональное отношение к Ходорковскому и его деятельности (достаточно вспомнить неоднократно произнесенное «руки по локоть в крови»).

Сейчас конфликты возникают по всей вертикали как правило по инициативе крупных игроков, а Путин нередко ставится в известность постфактум или тогда, когда развитие конфликта уже четко распланировано одной из его сторон (и президент в такой ситуации вовлекается в него, как главный ресурс, но уже не как ключевой субъект).

Без особого интереса
Во всех трех обозначенных выше ситуациях (впрочем, как и почти во всех конфликтах последних лет) напряженность возникла без Путина, без его стратегического интереса. Дело Кирилла Серебренникова — следствие активности «силовиков», развивающих уголовные процессы, связанные с Минкультом (а тут уже появляется целый набор потенциальных целей — от Владислава Суркова до внесистемной оппозиции). И если в прежние годы уголовные дела, имеющие политическое значение, как правило выстраивались вокруг очень конкретной, согласованной на самом верху мишени, были логически понятны, то теперь уголовное «политическое» преследование становится не средством, а самоцелью — чем больше накопаешь, тем больше политических дивидендов можешь потом получить.

Раньше уголовное дело могло быть инструментом решения политической задачи. Сейчас уголовные дела становятся сами по себе политическими задачами, а те, кто эти дела «реализует», превращаются из рычагов в субъекты политики. И все это вовсе уже не требует никаких пошаговых согласований с Кремлем. Поток компромата стал настолько полноводным, что Путин, потонув в нем, просто самоустранился — пусть пишут, а там разберутся.

Другой конфликт связан с фигурой Рамзана Кадырова, который, активно эксплуатируя эксклюзивность своего статуса как ресурс, уже успел перессориться со многими — ФСБ, Игорем Сечиным, теперь с МИДом. Он, также как и инициаторы дела против Серебренникова, чувствует свою эксклюзивность, а, значит, собственную легитимность, уже не столь зависимую от легитимности Путина (а ведь именно она была ключевой «жизненной силой» для всех пропутинских игроков, ведущих свою экспансию). Ни в одной из этих ситуаций вмешательство Путина не привело к разрешению конфликта — скорее, напротив: проблема становилась более комплексной, более громоздкой. Так, обострение конфликта Кадырова с ФСБ после убийства Бориса Немцова стало одним из факторов, подтолкнувших принятие решения о создании Росгвардии, что в целом усилило позиции Кадырова перед его конкурентами, но несколько ослабило персонально перед Путиным. Теперь же, вспомнив о конфликте мусульма​н-рохинджа и правительства Мьянмы, Кадыров бросает вызов Кремлю, подчеркнуто расходясь с позицией МИДа. «Тлеющим» остается и конфликт Кадырова с Сечиным, несмотря на встречи обоих с Путиным.

Наконец, третий спор — Сечин против Евтушенкова: первый восстанавливает «справедливость» в своем собственном понимании, подав разорительный иск и толкая одну из крупнейших компаний страны к пропасти. Путин в курсе мотивации Сечина, но не он инициировал движение, не он является и его мотором. Президент встретился с обеими сторонами конфликта, но, судя по всему, никому не помог.

И нашим, и вашим
Каждый из комментариев Путина на пресс-конференции объединяет в себе сразу несколько общих аспектов. Во-первых, президент не поддержал ни одну сторону конфликта публично, а общая риторика сводилась к тезису «и нашим, и вашим»: Путину банально неудобно делать публичный выбор, производить своеобразное судебное действие, осуществлять арбитраж. Он сам себя избавляет от этого, не желая генерировать неприятие со стороны аудиторий, которых эти конфликты затрагивают. Он не желает ссориться ни с либералами и силовиками, ни с реформаторами и консерваторами. Ему проще устраниться, исходя из установки, что внутри системы достаточно механизмов для разрешения спорных ситуацией и без него.

Во-вторых, мы не видим никаких проявлений его собственной позиции или эмоции. Интересно, что, комментируя судебный процесс между «Роснефтью» и «Системой», Владимир Путин дал понять, что у него есть своя собственная позиция в отношении происходящего, но он не хотел бы ее озвучивать. Но, кажется, все намного проще: его позиция и состоит в том, что лучше бы никакого конфликта не было, также, как и затраченных на его урегулирование усилий. Как будто на самом деле он хочет сказать: «Ну хватит уже, идите работать и прекратите балаган».

Такое устало-равнодушное отношение просматривается и в его комментарии по поводу заявлений Кадырова. Он искренне не понимает, чего все так разволновались. «Уверяю вас, здесь никакой фронды со стороны руководства Чечни нет. Прошу всех успокоиться, всё в порядке», — сказал Путин, назвав заявление президента Чечни «мнением гражданина». В то же время заметим, что такие мнения его крайне волнуют, когда касаются таких вопросов как развитие американской ПРО или расширение НАТО. Тут уже никаких свобод не допускается. Вот только круг этих вопросов сузился настолько, что включается в себя лишь комплекс геополитических вызовов и все, что связано с их влиянием на развитие внутренней ситуации в России. И именно поэтому, например, решение о признании «Левада-центра» иностранным агентом Путин будет принимать лично, а конфликтные заявления «своего» Кадырова особенно и не тревожат.

Никаких гарантий
Все это указывает на изменение характера развития конфликтных ситуаций внутри системы. Инициаторы конфликтов получают больше свободы, «реализаторы» — возможностей для творчества. Евтушенков встретился с Путиным, но, кажется, не получил никаких гарантий защиты. Также, как и Сечин не получил санкцию на собственный жесткий сценарий — «раздавить» противника. Каждая сторона теперь будет действовать по собственному усмотрению. В ситуации вокруг «Гоголь-центра» силовики теперь тоже получили «добро» на процесс и перестали быть «дураками», а Серебренников — сохранил шанс на защиту в условиях отсутствия жестко принятого политического решения о его судьбе на самом верху, как часто бывает с политически значимыми процессами. Наконец, и Кадыров не получил по голове: ведь он всего лишь «озвучил свое мнение».

Новая роль Путина, которая заключается в том, что он из арбитра-судьи превращается в наблюдателя, ограничивающегося «внешней экспертизой», создает и новую (хотя уже относительно устоявшуюся) реальность. Персональная роль Путина девальвируется. Теперь, если к вам пришли люди в масках, есть ли смысл обивать пороги путинской приемной? Есть ли смысл искать защиты «гаранта»?

Жертвы теряют смысл в поисках путинской защиты, а политические хищники получают более широкое поле для действия, проявления инициативы. Не бежать же с каждым уголовным делом к Путину. Сначала атаковать, а потом оглядываться на Кремль, да и то, если потребуется. Так, кажется, было с арестом Никиты Белых или с обысками у Андрея Бельянинова — в обоих случаях, по слухам, Путин не был поставлен в известность.

Никому никаких гарантий Путин больше не дает. Шансы на симпатию повышаются лишь в тех случаях, когда вопрос касается путинской повестки: а это все геополитика. Именно поэтому не стоит удивляться, что геополитические спекуляции станут ключевыми в коммуникациях путинского окружения со своим патроном.

В ближайшей перспективе число внутриэлитных конфликтов в России будет быстро расти, причем речь о конфликтах не латентных, а публичных, громких. Аресты, уголовные дела, суды и новые беспрецедентные иски, — все это приведет в действие внутренний механизм регулирования конфликтов без Путина. Стоит ли удивляться в такой ситуации, что ключевым адресатом для защиты становится не президент, а глава ФСБ, которому пишут и Сечин, и режиссер Алексей Учитель. Так и вся элита апеллировать будет хоть к черту, но только не к главе государства, а Путину будет все идти в копиях, накапливающихся тоннами никому не нужной макулатуры. Резко вырастет значение силового, финансового, административного ресурсов, судов, прокуроров, следователей. Владимир Путин в скором времени может оказаться не демиургом, а скучным фоном к процессам, уже не зависящих в полной мере от его собственных желаний или приоритетов. Именно так, при Путине, и рождается постпутинская Россия.

Татьяна Становая
Руководитель аналитического департамента Центра политических технологий