Его физиономия была аппетитна – как у розовенького и готового к закланию поросёнка. Казалось, ради реформ он сам готов был лечь под гильотину.
Его кругленькая комплекция восхищала дам. Колобком катился он к их ножкам, забирался под платье и щекотал промежности. Как это приятно для стареющих домохозяек!
Его дикция умиляла самых преданных ценителей прекрасного. Сочное причмокивание расшифровывалось как эротический призыв к массам – совокупляйтесь, ироды, вот вам индульгенция на разврат! - и поэтому воспринималось в этой среде как настоящее художественное открытие.
Его силы в области экономики не знали границ. Стоило ему чмокнуть, как падали ниц красные директора, как застывали заводы и фабрики. Как целые отрасли хватала кондрашка.
Его команда гауляйтеров наводила на вражий народ страх и трепет: Чубайс, Греф, Авен, Кох… Какие мозги!.. Тальберг плачет от зависти!
Его имя – не Гитлер и не Наполеон. Его имя Гайдар. Но сделал он для России больше, чем Гитлер и Наполеон вместе взятые. Его реформы превзошли план «Барбаросса». Такого мир еще не видывал, в глупой голове человечества как-то не возникало идеи ставить на себе самом такие глобальные эксперименты. Даже Троцкий не верил, что такое возможно. Расширять энергию и массовидность террора – старомодно и грешно.
Террор должен быть главным экономическим рычагом и финансовым инструментом, а не троцкистской забавой. Кровь младенцев должна питать банки. Старушечьи кости должны быть топливом экономического двигателя. Кресты на кладбищах должны быть мерилом эффективности управления.
Милый Гёте писал о Мефистофеле – какая блажь! Геббельс или кто-то там говорил, что при слове культура хватается за пистолет – вот чудак. Культура в России нужна, но только управляемая из общественной уборной, а её содержимое должно быть достоянием масс.
Гайдар победил. Гайдаровский форум – съезд победителей. Они торжествуют.
«Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет».
Из откровений Петра Чаадаева.
Человек с красивым именем и некрасивым поведением. Максим Карлович Кантор. Человек известный и, что самое обидное – печально известный. Разумеется, не все так полагают – кому-то подобный выбор покажется нормальным, естественным, единственно-возможным. Ещё бы! Как может потомственный интеллигент шагать в едином строю с «имперскими черносотенцами», которые, к тому же, оказались ещё и «путинскими прихвостнями»?! Это же позор джунглям и грязное пятно в трудовой биографии! Мы все отлично помним, как пару лет назад, во время белоленточных стояний (и лежаний) на Чистых Прудах и в беспросветную «болотную» годину Максим Кантор весьма откровенно высказывался в адрес креативных либералов да примкнувшей к ней офисной шушеры. Больше того, словесная картина, живописующая анти-путинскую нечисть, оказалась настолько талантливой и живой, что её постоянно цитировали или же - ставили в качестве хлёсткого эпиграфа. Помните? «Шли свободолюбивые менеджеры среднего звена, шли взволнованные системные администраторы, шли маркетологи с горящими глазами, шли обуянные чувством собственного достоинства дистрибьюторы холодильников. Шли колумнисты интернет-изданий, гордые гражданской позицией; шли галеристы и кураторы, собирающие коллекции богатым ворам; шли юристы, обслуживающие ворьё и считающие, что свою зарплату они получили заслуженно, а чиновный коррупционер ее не заслужил. Шли негодующие рестораторы и сомелье, которые более не могли молчать…» Шикарно и выпукло! Просится в учебник истории. Разве что юристов на той полит-вакханалии было не так уж много, но это уже частности – поэты-художники традиционно не выносят законников, посему без крючкотвора с дипломом МГЮА колонна врагов была бы жидкой и какой-то осиротевшей. Помимо этого, Максим Карлыч истово сокрушался, что в наши дни люди становятся настолько циничными и беспамятными, что… «теряется понятие "герой", и стирается понятие "подвиг", какой же герой может быть в войне, где неправы все? Вот уже и вырисовывается правда Власова…» Многие верили Кантору, читая его публикации, написанные прекрасным русским слогом. Но вот после Крыма (или чуть раньше?) что-то треснуло и разбилось – человек, потративший тонну сарказма на развенчание «жрецов белой ленты» вдруг стремительно побежал в противоположном направлении.
…И вот уже совсем другие лица вызывают у него негодование. Его антигерой ныне – путинский патриот - некрасивый, быдловатый, прямолинейно-тупой. Эпичная, кажется летняя, вещица с поясняющим названием «Русский мир». Итак, «…подростку Севе было шестнадцать лет, он был очень крупным подростком, и, когда вставал в проходе меж полок, воздуха в купе не оставалось. Польский коммерсант сразу же забрался наверх, чтобы не попасть Севе под руку и оттуда вел свои антироссийские разговоры». К сожалению (точнее – к счастью), Кантору тут начисто изменила муза - вероятно, сбежала от него фривольным галопом, роняя сандалики. Повествование создано в наихудших традициях советского Агитпропа, когда бездарному, но ретивому фельетонисту хотелось состряпать узнаваемо-типичный образ хулигана, прогульщика или, например, стиляги, а на выходе получалась картонная поделка, перегруженная многочисленными клише. Помните? Если персонаж значился треклятым стилягой, то его должны были непременно звать Эдиком или Рудольфом; он увлекался джазом, носил некомильфотные полосатые носки, фарцевал жевательными резинками и всё теми же носками и очень-очень плохо учился в институте. Или вообще нигде не учился, а только тусовался в Коктейль-Холле, в Шестиграннике и на танцевальных вечеринках в ЦДРИ. Стиляга Эдик был просто обязан тунеядствовать, презирать русские народные песни и музыку Петра Ильича Чайковского, поклоняться лейблам и слыть Дон Жуаном, что есть быть максимально неразборчивым в половых связях. Иной раз фельетонистам настолько изменял здравый смысл, что они делали своего героя горьким пьяницей, который - при этом – яростно и с коленцами отчебучивал рок-н-ролл. Всю ночь. «На хате с чувихами». Попробуйте потанцевать всю ночь рок-н-ролл после выпитого! Не получится ведь. Но авторам, как, впрочем, и читателям, было некогда рассуждать, потому что сие социальный заказ – развенчание стиляжничества. Посему тунеядец и двоечник Эдуард мог в финале оказаться ещё и сыном большого начальника... Вам показалось, что я слишком отвлекаюсь на постороннюю тему? А зря! Потому что я провожу точнейшую аналогию с опусом Максима Карловича о тупом и злющем патриоте Всеволоде, …которого никак не можно было бы поименовать всё тем же Эдиком. Законы жанра. Идём далее! Но для пикантной затравки вот это: «Интеллигенция бросилась на вокзалы, успеть в последние поезда — а патриоты смеялись над ними… <…> Русской весны испугались? Россия с колен встает, возрождение у нас». Трогательный намёк – интеллигенты и патриоты – это две непересекающиеся популяции, примерно, как стиляги и комсомольцы из вышеуказанных горе-фельетонов. Это уже стало общим местом и узнаваемой приметой либерального творчества – интеллигенция (которая тоже любит Россию, «…но странною любовью») VS патриоты, которые всенепременно с бородами и зовут Русь к топору (дабы рубить…понятно – кого, то есть всю ту же интеллигенцию). Впрочем, мы как-то опять отвлеклись от лирического героя (точней – антигероя) по-канторовски.
Так, патриот Сева носит футболку с портретами Путина и Шойгу, пафосно хамит и объясняется на дворово-районном жаргоне: «А мы вот с братанами решили, что президент молодец». Понятно, что нормальный и правильно воспитанный человек начинает допытываться: «- У тебя есть братья? — спросил я». Но для путиниста Севы братаны (а также братва и брателлы) – это не кровные братья, а просто друзья (они же – дружбаны, пацанва и ещё какая-нибудь, извините, кодла). Максим Карлыч нам показывает – у интеллигента с патриотом даже значения слов не совпадают. Разумеется, его антигерой - сын печальной матери-одиночки: «Сева возник в ее жизни случайно, плод грустного приключения юности». Неблагополучен, плохо воспитан, катастрофически примитивен. Представить себе на месте юного гопника Севы – рафинированного выпускника Литинститута или молодого адвоката никак нельзя-с – мешают рамки заявленного жанра. Прокрустово ложе пропагандиста! Помните? Если человек – стиляга, то он – непременный Эдик, джазист и не комсомолец. А если ты - комсомолец, то ни за что не джазист, не Эдик, но очень даже Вася - и с непременным баяном. И в Шестигранник – ни-ни. Вот и здесь!
Патриотичный Сева не может знать слишком много букв, цифр и латинских изречений. Он обязан изрыгать лозунги, перемежая оные с прибаутками недоучившегося плебея. Антигерой Сева изъясняется устойчивыми формулами: «Вы меня за лоха не держите. Агрессора из меня делать не надо. Помогать братьям будем. Жизнь отдадим за други своя. Русский мир построим». Железно, парниша! Оно понятно и вполне объяснимо. Такого персонажа легко высмеять и поймать на отсутствии логики. Далее? «- А Украина при чём? Вечно вы с фашизмом не в том месте воюете. И отцы ваши такие же были». У вас ещё есть иллюзии? Впрочем, некоторые, с позволения сказать, «интеллигенты» ныне склонны полагать, что и с тем, с главным фашизмом «совки» зря боролись – всё-таки европейская культура, красивая форма, много сортов пива и солидный список сексуальных свобод,… а так пришлось аж до 1991 года ждать! И многие не дождались, включая стилягу Эдика. Что ж, это и есть та самая «…правда генерала Власова», по поводу которой некогда возмущался мистер Кантор.
«- Наши отцы — герои, — сказал Сева, а его мать Лариса смотрела на крупного сына печальными блёклыми, как пейзажи среднерусской полосы, глазами». Дьявол – в мелочах, в полутонах и в прилагательных. В клише. Если за окном вдруг появляется русский пейзаж, то он просто обязан быть невзрачным. Точно такой же (а то и скромнее) пейзаж в Европе будет всенепременно пригожим. Даже в Исландии. Потому что – Европа. Культура. Цивилизейшен. А тут – серый «совок» и блёклые перелески без проблеска солнечной надежды. Если персонаж – патриот (читай – быдло), то он явится, нам крупным или даже дебелым, как растиражированный черносотенец или штурмовик Эрнста Рема. Тонкорукий и близорукий патриот – это вроде бы как оксюморон. Уже смешно и рвёт шаблоны. Патриот-скрипач – это нечто из области анекдотов и баек. Обладателю нервных и музыкальных пальцев предписывается горькая ирония при слове «Родина» да саркастическая ухмылка при упоминании о Путине. Это как в традиционной итальянской комедии dell`arte– никак невозможно, чтобы Панталоне говорил вещи, предназначенные Доктору или Бригелле. Положительный же персонаж должен непременно отметиться следующим образом: «Я не служил в армии сознательно, и никогда не жалел о том, что не служил». Как говорил знакомый …интеллигент: «Я что, на помойке себя нашёл – в армии служить?»
…Финал столь же предсказуем, как и начало: «Она [мать] потащила чемодан по проходу; крупный подросток Всеволод шел за матерью, руки в карманах». И снова вспоминаем картонного стилягу Эдика, который – о, разумеется! - ни в грош не ставил своих «отсталых предков», прожигая их министерские зарплаты в Коктейль-Холле с крашеными чувихами. Единственное, что удалось автору, так это вызвать к своемуперсонажу чисто физическое отвращение - описание телесных прелестей Севы – не для слабонервных гуманитарных тётушек! Что же произошло с нашим Карловичем? Почему он вдруг из яркого критика современного креатив-либерализма превратился в его бесталанного подпевалу? Ответ на вопрос пришёл неожиданно – после ознакомления с одним весьма показательным интернет-диалогом. Максим Кантор против Андрея Фефелова! Оказывается, что Кантор так долго был с нами только потому, что это позволяло ему «быть против», как шестикласснику, которого третирует весь мир – от мымр-училок до папаши с ремнём и мамаши с валокордином. «Сложилось так, что я всегда был против общего направления. Когда власть была либеральной, я выступал против либеральной компрадорской власти». Замечу, что зрелый, взрослый, состоявшийся человек бывает противником системы или идеологии только тогда, когда она его в чём-то не устраивает, но как только окружающий мир приходит в соответствие с его ожиданиями, он тут же становится союзником и верноподданным. Напомню, что всё так же газета «Завтра» резко критиковала власть в эпоху ельцинизма. Многие из нас (и я в том числе) в 1990-х были яростными оппозиционерами – нам откровенно не нравилось всё то, что происходит со страной: развал и разграбление, пляски на обломках и пошлые блёстки на фоне рушащегося мира. Да. Тогда мы были против. Против конкретной системы ценностей. Против определённого человека во власти. Стреляюще-рыгающие 1990-е катастрофически не совпадали с нашими «биологическими часами» и с нашей группой крови! Но как только курс начал меняться, весь митингово-баррикадный запал куда-то исчез – а зачем он теперь-то?! А вот нервный подросток или же перманентный революционер никогда не бывает «за» - он автоматически кричит «а я не хочу!» даже если это выглядит глупо… И тут же бежит в сторону противоположных баррикад. Такие всегда полагают, что ищут истину. На деле они её ненавидят и постоянно с ней борются, ибо она им совершенно не нужна – им надобен повод лишь для недовольства. Тому ещё один пример – Александр Невзоров, который настолько привык быть в оппозиции, что, наверное, уже запутался в собственных предпочтениях.
…Итак, Андрей Фефелов пишет: «Кантор страшно боится оказаться один на один с Россией. Порвать пуповину, которая связывает его с европейской ветошью. Интеллектуальная трусость возникает от чувства какой-то эмоциональной неполноценности…» Эмоциональная неполноценность – это тоже типично для капризного дитяти. Замечу, что и своим антигероем Кантор сделал не мужика и даже не парня лет двадцати пяти, а именно подростка-переростка Севу. Такое ощущение, что Максим Карлович до сих пор не может разобраться со своими дворово-школьными воспоминаниями и всё борется-сражается с ненавистными ему районными гопниками. Хотя, сие только моё предположение! А вот это уже момент истины: «Имперская Россия мне отвратительна. И путинское издание этого вот фефело-прилепинского патриотизма - очень противное». Экая детская лексика – «очень противное». Как манная каша в детском саду. Но не в этом дело! Максим Карлович честно сказал – ему отвратительная имперская Россия, тогда как Россия другой быть попросту не может (если она, конечно, не бандитско-ельцинская). Ну, и какой вывод? Да. Что и требовалось доказать.