Выступление Леонида Парфенова вышло пронзительным и, если учесть специфику собравшейся аудитории, весьма жестким: - Сегодня утром я был в больнице у Олега Кашина. Ему сделали очередную операцию, хирургически восстановили в прямом и переносном смысле этого понятия лицо российской журналистики. Зверское избиение корреспондента газеты \"Коммерсант\" вызвало гораздо более широкий резонанс в обществе и профессиональной среде, чем все другие покушения на жизнь и здоровье российских журналистов. В реакции федеральных телеканалов, правда, могла подозреваться заданность – ведь и тон немедленного отклика главы государства на случившееся отличался от сказанного первым лицом после убийства Анны Политковской. И еще. До нападения на него Олег Кашин для федерального эфира не существовал и не мог существовать. Он в последнее время писал про радикальную оппозицию, протестные движения и уличных молодежных вожаков, а эти темы и герои немыслимы на ТВ. Маргинальная вроде среда начинает что-то менять в общественной ситуации, формирует новый тренд, но среди тележурналистов у Кашина просто нет коллег. Был один Андрей Лошак, да и тот весь вышел – в интернет. После подлинных и мнимых грехов 90-х в 2000-е годы в два приема – сначала ради искоренения медийных олигархов, а потом ради единства рядов в контртеррористической войне – произошло огосударствление \"федеральной\" телеинформации. Журналистские темы, а с ними вся жизнь, окончательно поделились на проходимые по ТВ и непроходимые по ТВ. За всяким политически значимым эфиром угадываются цели и задачи власти, ее настроения, отношение, ее друзья и недруги. Институционально это и не информация вовсе, а властный пиар или антипиар – чего стоит эфирная артподготовка снятия Лужкова. И, конечно, самопиар власти. Для корреспондента федерального телеканала высшие должностные лица – не ньюсмейкеры, а начальники его начальника. Институционально корреспондент тогда и не журналист вовсе, а чиновник, следующий логике служения и подчинения. С начальником начальника невозможно, к примеру, интервью в его подлинном понимании – попытка раскрыть того, кто не хотел бы раскрываться. Разговор Андрея Колесникова с Владимиром Путиным в желтой \"Ладе-Калине\" позволяет почувствовать самоуверенность премьера, его настроение на 2012 год и неосведомленность в неприятных темах. Но представим ли в устах отечественного тележурналиста, а затем в отечественном телеэфире вопрос, заданный Колесниковым Путину: зачем вы загнали в угол Михаила Ходорковского? Это снова пример из \"Коммерсанта\" – порой возникает впечатление, что ведущая общественно-политическая газета страны (вестник отнюдь не программно-оппозиционный) и федеральные телеканалы рассказывают о разных Россиях. А ведущую деловую газету \"Ведомости\" спикер Грызлов фактически приравнял к пособникам террористов – в том числе по своей привычке к контексту российских СМИ, телевидения, прежде всего. Рейтинг действующих президента и премьера оценивают примерно в 75%. В федеральном телеэфире о них не слышно критических, скептических или иронических суждений. Замалчивается до четверти спектра общественного мнения. Высшая власть предстает дорогим покойником: о ней только хорошо или ничего. Притом, что у аудитории явно востребованы и другие мнения: какой фурор вызвало почти единственное исключение – показ по телевидению диалога Юрия Шевчука с Владимиром Путиным. Вечнозеленые приемы, знакомые каждому, кто застал Центральное телевидение СССР. Когда репортажи подменяет протокольная съемка \"встреча в Кремле\", текст содержит \"интонационную поддержку\", когда существуют каноны показа: первое лицо принимает министра или главу региона, идет в народ, проводит саммит с зарубежным коллегой. Это не новости, а старости – повторения того, как принято в таких случаях вещать. Возможны показы и вовсе без инфоповодов – на прореженной эфирной грядке любой овощ будет выглядеть фигурой просто в силу регулярного появления на экране. Проработав только в Останкине или для Останкина 24 года, я говорю об этом с горечью. Я не вправе винить никого из коллег, сам никакой не борец и от других подвигов не жду. Но надо хоть назвать вещи своими именами. За тележурналистику вдвойне обидно при очевидных достижениях масштабных телешоу и отечественной школы сериалов. Наше телевидение все изощреннее будоражит, увлекает, развлекает и смешит, но вряд ли назовешь его гражданским общественно-политическим институтом. Убежден, это одна из главных причин драматичного спада телесмотрения у самой активной части населения, когда люди нашего с вами круга говорят: чего ящик включать, его не для меня делают! Куда страшнее, что большая часть населения уже и не нуждается в журналистике. Когда недоумевают: ну, побили, подумаешь! Мало ли кого у нас бьют, а чего из-за репортера-то такой сыр-бор? – миллионы людей не понимают, что на профессиональный риск журналист идет ради своей аудитории. Журналиста бьют не за то, что он написал, сказал или снял. А за то, что это прочитали, услышали или увидели.
Если Вам было интересно это прочитать - поделитесь пожалуйста в соцсетях!
Люди, которые готовы не только языком трепать, но и \"мешки ворочать\", всегда нужны, особенно когда большинству страшно чтоли-бо предпринимать для возврата надежды на справедливость. А самое забавное, что \"языком трепать\" бывает даже страшнее, особенно когда в глаза и при людях.
>Люди, которые готовы не только языком трепать, но и \"мешки ворочать\", всегда нужны, особенно когда большинству страшно чтоли-бо предпринимать для возврата надежды на справедливость.
> А самое забавное, что \"языком трепать\" бывает даже страшнее, особенно когда в глаза и при людях. quoted1
Он на самом деле подводил итоги и не более. А давать оценку тому, что уже сделано всегда легче, чем творить новое. Это позиция критика, а не гражданина. Поэтому заслуга его невелика, если он действительно журналист.
Ниже цитирую слова человека, котрый не посыпает свою голову пеплом и слова которого отражают его гражданскую позицию.
Как же быть? Стать русскими во-первых и прежде всего. Стать русским значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, тотчас же начнет и нас самих уважать. Тогда не отвертывались бы от нас высокомерно, а выслушивали бы нас. Став самими собой, мы наконец получим облик человеческий, а не обезьяний. Мы получим вид свободного существа, а не раба, не лакея,.. нас сочтут тогда за людей, а не за международную обшмыгу...
Мы убедимся тогда, что настоящее социальное слово несет в себе никто иной как народ наш,.. в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их, к сохранению полной свободы людей и с указанием, в чем именно эта свобода заключается, – единение любви, гарантированное уже делом, живым примером, потребностью на деле истинного братства, а не гильотиной, не миллионом отрубленных голов...
«ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ» (1876 г.). Ф.М. Достоевский
Так что, Парфенову было у кого учиться, как надо выражать свою позицию. А когда это делать - читайте ниже слова Мао.
> А давать оценку тому, что уже сделано всегда легче, чем творить новое. > Это позиция критика, а не гражданина. > Поэтому заслуга его невелика, если он действительно журналист. quoted1
Что то никто до него, в глаза власти публично, не подводил такие итоги. Вот Вы часто говорили своему начальнику в глаза, все что Вы о нем думаете? А он сказал.
Есть и более резкие мнения. «Речь Парфенова — позор российской журналистики, — считает блогер gloomov. — Это не предмет для восхищения. Это предмет для стыда. Она демонстрирует очевидное типологическое сходство с историей снятия Лужкова. Нужно было ждать десять или больше лет, чтобы наконец сказать не правду даже, а полуправду, микроправду, наноправду».
> Вот Вы часто говорили своему начальнику в глаза, все что Вы о нем думаете? quoted1
Я не пиарюсь в его глазах. Я веду планомерную работу, добиваясь того, чтобы он уважал мое мнение, а я его. А выступать с обличительными речами используя случай - это самоПиаР, не более того.