Дайнора Урбонене была депортирована из Литвы 14 июня 1941 года в возрасте 9 лет вместе с семьей. Ее дочь Раса Юхнявичене в 1990 году стала депутатом Верховного Совета Литвы, принявшего Акт о восстановлении независимости Литвы.
На фото: Дайнора Урбонене с дочерью Расой Юхнявичене
Мы жили в небольшом городе Рагува. Папа был директором школы, мама — учительницей. Моему брату Арутису было всего полтора года. Однажды утром, еще будучи в кровати, я услышала шум в другой комнате. Я пошла туда и увидела картину, которую запомнила на всю жизнь. Мама сидела на диване, рядом с ней стоял вооруженный мужчина. Другой направил винтовку в спину моего отца — он стоял прижатый лицом к дверному проему. Брат плакал, но маме не давали подойти к нему, чтобы успокоить.
Затем начался обыск. Мама начала нервничать, надо было собрать с собой вещи. Набрали что смогли. Нам сказали, что вещей слишком много. Мама с трудом уговорила — объяснила, что там в основном детские вещи. Нас посадили в грузовик и повезли в Паневежис, на станцию. Но поезд стоял не на самой станции, а на приличном расстоянии от нее — наверное, чтобы не было видно, как нас грузят. Я увидела страшные вагоны — тогда я не понимала, что они были предназначены для перевозки скота. Мы забрались туда, устроились в уголке у окошка. Посередине вагона — дырка в полу. Мама спросила, зачем она нужна. Ей объяснили, что это туалет. Через несколько дней женщины придумали соорудить подобие занавески, чтобы было хоть чуть-чуть удобнее.
После первой ночи я немного успокоилась. На другой день пришли вооруженные солдаты и сказали, что мужчины поедут в другом поезде. Дети плакали, пытались удержать отцов. Но нас оттолкнули, и мужчин вывели. Нам сказали, что это временно. А на другой день мы увидели, что этот поезд стоит, а на нем надпись: «Арестовано». А на нашем поезде такового слова не было. Тогда все женщины поняли, что их везут в лагерь. Мы с мамой подошли к этому поезду. Через одну из оконных решеток я заметила папу. Мама плакала. Папа увидел нас с братиком, помахал рукой и даже улыбнулся. Больше мы его не видели.
А нас повезли дальше. Люди помогали себе церковными песнопениями. В какой-то момент появились слухи, что поезд атакуют с воздуха и нас освободят. Мы, дети, думали — выживем ли мы сами под этими бомбами. Конечно, это были лишь разговоры: никто нас не освободил. Мы проехали через Уральские горы, и мамы начали плакать: «Это уже Сибирь!». Мы ехали примерно две недели. Нас высадили в Барнауле и отвели за город — в огороженное поле. По краям — вышки, в каждой из которых стоял вооруженный солдат. Нас поселили в палатках — по четыре-пять женщин с детьми в каждой. На другой день маму куда-то вызвали. Я изнервничалась, потому что не знала, что делать с маленьким братом. Через какое-то время нас перевели в город и поселили в очень холодный подвал. Из еды нам выдавали только по 200 граммов хлеба на человека. В том подвале мы прожили почти месяц. Начался голод. Один раз мы ничего не ели дней десять. Тело начинало пухнуть.
Мама пошла работать. Тогда ей стали выдавать по 400 граммов хлеба в день. Потом мама начала обменивать свои красивые платья, привезенные из Литвы, на еду. И сама говорила: «О чем я думала, когда брала с собой в Сибирь эти красивые платья?» Но даже на вырученные за эти платья деньги купить еду было сложно. Магазины были пустые — там продавался лишь лук да просо. Однажды мама достала мешок картошки. Мы все картофелины пересчитали и постарались их растянуть максимально надолго. Деньги, оставшиеся от продажи платья, мама завернула в платок и спрятала под матрас. А мне сказала следить, чтобы никто не украл или чтобы не отобрала охрана во время обыска. Нас вообще часто обыскивали. Один раз, помню, отобрали у всех альбомы с фотографиями. Видимо, получили такой приказ.
Потом нас опять погрузили в вагоны и отвезли на другую станцию. Там нас ждали подводы. Садиться в них можно было только детям. Я сидела с братом, а мама шла рядом по снегу. Было очень холодно. Особенно запомнился один вечер. Мама шла грустная, я с братиком сижу в телеге. Небо — красное. А извозчик так ударяет лошадь кнутом, что тот отскакивает в нашу сторону. Я прикрывала собой брата, но кнут ударял по мне. Было больно, но жаловаться тоже было нельзя — иначе пришлось бы слезть с повозки, а уставшей маме самой нести Арутиса. После недели пути мы приехали на место — 60-й квартал. Нас поселили в жутких бараках. Огромный зал, посередине печка. Но было очень холодно. У нас в бараке умерли три женщины, их похоронили в тайге. Пока их гробы стояли в бараке, мне было очень страшно и тревожно за брата.
Арутис сильно ослаб. К тому же, у него была корь. Однажды вечером он начал плакать, а потом потихонечку затихал. И потом и вовсе стих. Мама ходила с ним на руках по этому бараку. Я увидела, что у него распрямилась ручка. Я ее потрогала и почувствовала, что она совсем холодная. Мама положила его на кровать, и мы поняли, что он умер. Ему тоже сделали гробик и похоронили. Нам опять сказали собираться, и мы долго с мамой плакали, потому что понимали, что оставляем Арутиса похороненным буквально в лесу, что больше его могилы никогда не увидим.
Потом мы переехали в другой барак, в десяти километрах от этого. Это место называлось 82-й квартал. В этом бараке хотя бы были комнаты. Мама уже через несколько дней отправилась на работу. Ходить надо было далеко, и она возвращалась совсем без сил. Один раз мама шла с другими женщинами, те увидели, что мама села на землю и стала говорить, что он хочет спать, что больше никуда не пойдет. Но те ее взяли под руки и отвели в барак. Конечно, мама сильно болела, на нее все навалилось: болезни, голод, смерти. А в соседней комнате дети моего возраста остались без мамы — она умерла. Весь барак их тоже поддерживал, чем мог.
Однажды одна из женщин получила письмо из лагеря от своего мужа. Наши, литовцы, были в Красноярском лагере (Краслаг, станция Решоты). Мама написала папе письмо, и мы очень быстро получили короткий ответ: все хорошо, я здоров. Но уже через месяц другая женщина получила письмо от мужа, который писал, что Йозас Тамошюнас, мой папа, умер. После смерти Арутиса это был второй страшный удар.
Летом 1946 года я случайно узнала, что есть люди, которых собирают литовских сирот и «неофициально» везут их домой. У них уже был готовый список из Литвы. Конечно, он состоял из детей, чьи родственники имели связи с начальниками в Литве. Но поскольку нашли не всех детей, то предложили и другим, в том числе и мне. Поинтересовались, где отец. Я ответила, что он умер в Карлаге. А про маму ничего не спросили. Мне очень хотелось вернуться домой, но и бросать маму тоже было плохо. Но она настояла, чтобы я ехала, дала мне в дорогу денег. У меня было ощущение, что мы прощаемся навсегда.
В поезде все дети сидели тихо, многие плакали. Еды давали мало, я покупала на остановках вареную картошку. Дня через четыре приехали в Москву. Нас отвезли в детский дом, там нас вымыли и продезинфицировали нашу одежду. Утром посадили в грузовик — повезли показывать столицу. А вечером уже выехали в Литву. В Вильнюсе, как и когда-то в Паневежисе, нас выгрузили подальше от станции. Кто-то из взрослых сказал: «Целуйте землю!» Мы так и сделали. Дошли до самого здания вокзала, вышли на площадь — а там большой портрет Сталина. Мы стали показывать на него пальцем и шутить, но нас, конечно, же за это обругали, посадили в грузовик и отвезли в детдом.
Через какое-то время меня забрал дядя по маме и отвез к родным. А уже в ноябре приехала и мама — она смогла сбежать и тайком добраться до Литвы. У меня не было метрики, у мамы — паспорта, который она в итоге получила, прикинувшись другим человеком. Так началась наша новая жизнь в советской Литве.
Если Вам было интересно это прочитать - поделитесь пожалуйста в соцсетях!
Прямо Сталин пришёл, арестовал и сослал? Или же это были местные активисты?
ЗЫ. Террор развязали ещё до того, как Сталин получил полную власть. И развязали его люди, почему-то почти поголовно с еврейскими фамилиями. Кагал, наверное, мировой хотели построить по заветам Троцкого и под прикрытием коммунистических лозунгов?
А Сталин, кстати, этих выродков самих всех вытравил, воспользовавшись ими же развязанными репрессиями. За что ему надо памятники ставить.
И, кстати, по этому в СССР существовало негласное правило, не пускать евреев на руководящие работы, уж больно кроваво наруководили в своё время. Из-за чего потом началось вытье «всего мира» о притеснении евреев в СССР, а США ввели санкции имени каких-то Джексонов-Веников.
А Гитлер, мерзавец такой, почему-то всегда называл коммунистов «иудо-коммунисты». Дурак наверное был, чо.
Зато у нынешних дураков и иноагентов, Сталин тиран и кровавый палач. И вообще, русские виноваты во всех преступлениях того времени, совершенных людьми с интересными фамилиями...
еврей мавзолейное дерьмо грузинский еврей и другие ихние соратники евреи на бабки зарубежцев развалили царскую Россию так что говорить что кто то виновнее ктото нет после этого неправильно виновны адназначна евреи развязавшие всё это дерьмо к тому же и у царя были евреи во власти да и сейчас евреи мутят воду в современой России