Про «железный занавес» в СССР. Ну, не для всех «железный»…
Еремин7,62
1 492 09:47 09.09.2021
Сразу после октябрьского переворота 1917 года петроградский Военно-революционный комитет отправил комиссару пограничной станции Торнео на финляндско-шведской границе (в условиях продолжавшейся еще мировой войны это был единственный безопасный путь из России в Европу) короткую телеграмму: «Граница временно закрыта. Без особого распоряжения комитета никто пропущен быть не может».
И это было логично для большевиков, ведь если буржуи сбегут — кого грабить? С рабочих и крестьян много не выжмешь.
На фото Феликс Дзержинский — гроза российской «контрреволюции». Снимок сделан на швейцарском курорте Лугано в 1918 году, в самый разгар Гражданской войны в России.
Третьего июня 1919 года Совет народных комиссаров (правительство) принял постановление: «Вменить Народному комиссариату по иностранным делам в обязанность при выдаче заграничных паспортов лицам, отправляющимся за границу по поручению советских учреждений, требовать представления постановлений соответственных коллегий и ручательства этих коллегий за добропорядочность командируемых лиц и лояльность их по отношению к Советской власти».
Лояльность устанавливали чекисты. Выпускать или не выпускать — решалось на совещании в здании на Лубянке, которое устраивалось раз в неделю. 6 июня 1920 года Наркомат иностранных дел утвердил инструкцию о порядке выдачи заграничных паспортов: «В обстоятельствах исключительного времени» для выезда требуется разрешение Особого отдела ВЧК."
Название органов госбезопасности менялось, а обстоятельства исключительного времени действовали до 1991 года.
Попытка бежать от советской власти рассматривалась как тягчайшее преступление против государства и каралась жестоко, хотя с правовой точки зрения невозможно сформулировать, в чем же состав преступления. Но формулировать и нужды не было.
22 ноября 1917 года глава советского правительства Ленин подписал декрет «О суде», который отменил все старые законы. Страна вступила в эпоху беззакония — в прямом и переносном смысле. Большевики уничтожили суд, а заодно институт судебных следователей, прокурорского надзора и адвокатуру.
Взамен статья 8 декрета учредила рабочие и крестьянские революционные трибуналы — «для борьбы против контрреволюционных сил в видах принятия мер ограждения от них революции и ее завоеваний, а равно для решения дел о борьбе с мародерством и хищничеством, саботажем и прочими злоупотреблениями торговцев, промышленников, чиновников и прочих лиц».
В «Руководстве для устройства революционных трибуналов» говорилось: «В своих решениях революционные трибуналы свободны в выборе средств и мер борьбы с нарушителями революционного порядка». Иначе говоря, нормы права не имеют значения. Казнить или миловать — вопрос политический.
Трибуналы руководствовались «революционным чутьем» и «социалистическим сознанием». Это представление о праве и судопроизводстве крепко въелось в сознание советского человека.
«Уничтожив суды, — писала тогда газета „Наш век“, — господа народные комиссары этим самым укрепили в сознании „улицы“ право на „самосуд“, звериное право. Нигде человека не бьют так часто, с таким усердием и радостью, как у нас на Руси. „Дать в морду“, „под душу“, „под микитки“, „под девятое ребро“, „намылить шею“, „накостылять затылок“, „пустить из носу юшку“ — все это наши русские милые забавы. Этим хвастаются. Люди привыкли к тому, что их бьют — родители, хозяева, полиция. И вот теперь этим людям, воспитанным истязаниями, как бы дано право свободно истязать друг друга. Они пользуются своим „правом“ с явным сладострастием, с невероятной жестокостью».
В 1919 году ВЦИК (законодательный орган) утвердил положение о революционных трибуналах. Председателя и двух членов трибунала подбирать «из числа ответственных политических работников». Еще раз отметим: не юристов! ВЦИК разъяснил: трибунал, получивший право приговаривать к смертной казни, сам решает — вызывать ли свидетелей, приглашать ли защитников. Это была санкция на полное самоуправство и беззаконие.
Большевистская власть не правосудие осуществляла, а устраняла врагов. К правосудию система трибуналов не имела никакого отношения. Назывались трибуналы чрезвычайным органом борьбы против контрреволюции. В реальности — инструмент расправы с неугодными. Худшим преступлением считалась попытка убежать.
Забавно, однако, что советские руководители прекрасно понимали разницу между иностранной жизнью и той, которую они устроили своим согражданам. Ленин озаботился состоянием здоровья Алексея Рыкова, которого сделал своим заместителем в правительстве. 26 мая 1921 года обратился к его жене, Нине Семеновне: «Не можете ли Вы его уговорить или хитростью, что ли, заставить, или самой с ним поехать? Ну где в Ессентуках у нас хорошее лечение? Явный вздор! Будет хаос, бестолочь, неустройство, усталость, а не лечение, дерганье нервов, обращения местных работников. Он упрямится, не хочет в Германию. А там 2−3 месяца стоит 4−5 у нас. Будет изоляция, отдых, корм, лечение по науке строгое. Очень прошу постараться его вывезти в Германию и вылечить серьезно».
Когда-то молодая революционерка Коллонтай, направлявшаяся на пароходе в Америку, чтобы агитировать американцев за социализм, гневно писала: «Ненавижу этих сытых, праздных, самовлюбленных пассажиров первого класса! Таких чужих по духу! Ненавижу эту бестолковую, праздную жизнь, убивание времени на еду, пустую болтовню, какие-то маскарады, концерты».
Прошли годы, и Александра Михайловна после скудной советской жизни наслаждалась комфортом на шведском пароходе «Биргер Ярл»: «Завтрак был чудесный. Длинный, во всю столовую каюту стол, уставленный закусками. Целые пирамиды аппетитного финского масла с соленой слезой, рядом пирамиды разных сортов шведского хлеба, селедки во всякими приправами, блюда горячего отварного картофеля, покрытого салфеткой, чтобы не остыл, копченая оленина, соленая ярко-красная лососина, окорок копченый и окорок отварной с горошком, тонкие ломтики холодного ростбифа, а рядом сковорода с горячими круглыми биточками, креветки, таких крупных нет и в Нормандии, блюда с холодными рябчиками, паштеты из дичи, целая шеренга сыров на всякие вкусы, к ним галеты и на стеклянной подставке шарики замороженного сливочного масла. И за все эти яства единая цена за завтрак, ешь сколько хочешь. Если блюда на столе опустеют, их пополняют. Таков обычай в Швеции. Я набрала себе тарелку по вкусу и, сев за отдельный столик, заказала полбутылки легкого финского пива».
Это были те самые годы, когда в результате сталинских реформ в деревне советские люди миллионами умирали от голода.
Федор Раскольников, бывший командующий Балтийским флотом, переведенный на дипломатическую работу, вспоминал, как доставил главе советского правительства Молотову подарки от его старинного приятеля Александра Аросева, полпреда в Чехословакии.
Доверху нагруженный картонками и свертками Раскольников приехал в Кремль. Молотовы обрадовались заграничным дарам. Аросев прислал материю на костюм для Вячеслава Михайловича, зеленое спортивное пальто для его жены Полины Семеновны и детские вещи для дочери Светланы. С восхищением разглядывая вязаный детский костюмчик, Полина Семеновна воскликнула: — Когда у нас будут такие вещи? — Ты что, против советской власти? — шутливо перебил ее Молотов.
Брежнев записывал в дневнике: «Получил костюм спортивный от легкой промышленности… Принял Романова Григория Васильевича (Ленинград). Принес малогабаритный телевизор… Приходил Могилевец (заместитель управляющего делами ЦК КПСС) с образцами шерстяной куртки — не подходит… Говорил с Абрасимовым. Я попросил гэдээровский фен».
Петр Абрасимов был послом в ГДР. Сделать фен, чтобы руководитель Советского Союза мог укладывать волосы, — а он придавал большое значение своей прическе, — отечественной промышленности оказалось не под силу.
Высшие руководители страны, с высоких трибун поносившие бездуховный Запад, по-детски радовались импортным вещичкам. «Гречко с благословения Брежнева, — записал в дневнике довольный хозяин Советской Украины Петр Шелест, — нам с Машеровым подарил хорошие охотничьи финские костюмы». Маршал Гречко был министром обороны, Петр Машеров — руководителем Белоруссии.
«Если работающая за границей советская дама рассказывает, как безумно ее тянет в Москву, то, конечно, каждый прекрасно понимает, как должно относиться к таким словам, — писал Максим Яковлевич Ларсонс, некоторое время служивший большевикам, а потом уехавший за границу.— Если партийная коммунистка, жена высокого советского сановника за границей, проживающая в прекрасном доме в одном из лучших кварталов крупной европейской столицы, заявляет мне, что она была бы счастлива, если бы вместо этого прекрасного дома ей представлялась возможность иметь хотя бы две сырые комнаты в Москве, то положительно не знаешь, что думать об этом смехотворном лицемерии. Оно лучше всего характеризуется иронической советской поговоркой: «Они безумно рвутся в Москву, но никак не могут вырваться».
Работавшие за границей старались на публике хаять страну пребывания и вообще заграничную жизнь. Знали, что среди слушателей обязательно окажется секретный сотрудник госбезопасности, который бдительно следит за моральным состоянием загранаппарата. Если советскому дипломату нравилась буржуазная действительность и он не умел это скрыть, его быстренько возвращали на родину.
А очень многим хотелось поработать за рубежом — на родине было голодно, скудно и опасно. Оттого командировка за границу воспринималась как высшее счастье. Ради этого надо идти на все — унижаться перед хозяином, исполнять любые указания, предавать старых товарищей и даже любимых людей.
Поездки за границу становились все более заманчивыми и трудными, даже для высшей номенклатуры. Отбор — еще более жестким. Еще в конце 1923 года секретная экзаменационно-проверочная комиссия ЦК провела массовую чистку Наркомата иностранных дел, убирая всех «неблагонадежных». Комиссия рекомендовала ЦК ввести в штат загранучреждений сотрудников госбезопасности для «внутреннего наблюдения» за дипломатами и их семьями. Служба внешней контрразведки присматривала за всей советской колонией. В результате, рассказывал один бывший советский министр иностранных дел, не посол, а офицеры КГБ стали реальными хозяевами посольства: — Что посол? Пока срок командировки не кончился, посол тебя домой не отправит. А офицер безопасности любого может досрочно вернуть на родину. Вот их все и боялись.
В 1920-е годы высшим чиновникам и знаменитым деятелям культуры еще разрешали лечиться за рубежом. Вскоре отменили и это послабление. В 1930 году политбюро постановило: «1. Временно, впредь до особого постановления ЦК: запретить командировки за границу театров, спортивных команд, делегатов на выставки, литераторов, музыкантов <nobr>и т. п.</nobr>, а также, как правило, делегатов на научные съезды. Исключения допускать лишь в каждом отдельном случае по особому постановлению ЦК. 2. Сократить планы ведомств по заграничным командировкам. 3. В целях сокращения сроков командировок признать необходимым выдачу заграничных паспортов на ограниченные сроки (3−6 месяцев)… Предоставить право полпредам в 24 часа откомандировывать в Москву лиц, находящихся в заграничных командировках».
Еще до начала массовых репрессий только за один год, с осени 1928 по осень 1929 года, 72 сотрудника советского заграничного аппарата отказались вернуться в Советский Союз. В разных странах, бывало, дипломаты не соглашались с политикой собственного правительства, но они просто уходили в отставку. Советские же люди бежали с родины. И большей частью это были вовсе не оппозиционеры, а прошедшие проверку вроде бы надежные коммунисты.
Чекисты расстраивались: измена за изменой. Ответ не заставил себя ждать. ЦИК принял постановление «Об объявлении вне закона лиц — граждан СССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказывающихся вернуться в Союз ССР». 21 ноября 1929 года статью о невозвращенцах внесли в уголовное законодательство. Наказание: конфискация всего имущества и расстрел. Причем — невиданное дело! — закон получил обратную силу: вне закона оказались все, кто когда-либо не вернулся в СССР.
Началась ликвидация невозвращенцев, но эти операции не были достаточно успешны. Поэтому старались просто никого не выпускать. А еще придумали брать в заложники семью. Предупредили всю страну: если кто убежит — накажем детей и родителей.
Девятого июня 1934 года «Правда» поместила постановление ЦИК: «В случае побега или перелета за границу военнослужащего совершеннолетние члены его семьи, если они чем-либо способствовали готовящейся или совершенной измене или хотя бы знали о ней, но не довели об этом до сведения властей, караются лишением свободы на срок от 5 до 10 лет с конфискацией всего имущества. Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет».
Почему же все-таки старались за границу никого без крайней нужды не выпускать? Исходили из того, что, если советскому человеку представится такая возможность, он обязательно сбежит. Иначе говоря, ясно понимали, какую жизнь создали и как ее люди воспринимают. Сравнение собственного бытия с заграничным было смертельно опасно для режима. А если хорошенько отгородиться, никому и в голову не придет, что жить можно иначе. Поэтому держали железный занавес закрытым! И неизменно ссылались на «обстоятельства исключительного времени». И то верно: у нас в стране — за малым исключением — время всегда исключительное…
Источник: Леонид Млечин, «Страна под замком»
20:03 09.09.2021
главное что евреи вздохнули свободно при ленине...уже небыло резни и погромов.................
