> При подготовке данной статьи в основном использовались материалы книги Хмелинского П.В. «Навстречу смерчу».
> Кто и как определял военную политику в СССР в довоенные времена? Не ответив на этот вопрос, мы не сможем понять причин тяжелых поражений РККА 1941−42 годов.
>
>
>
>
> …Сталин не только физически уничтожил большинство членов ЦК партии и Политбюро 20-х годов; даже пережившие все волны репрессий «ближайшие соратники» висели на волоске. Одни из них могли считаться, строго говоря, «членами семьи врага народа», так как у них были репрессированы ближайшие родственники (Молотов, Каганович, Калинин); других Сталин в разное время всерьез обвинял в предательстве (Молотов, Микоян, Ворошилов). Лазарь Каганович, находясь на пенсии, в частном разговоре как-то признался, что при Сталине боялся по ночам уличного визга тормозов… Подлинная (а не рекламируемая) генеральная линия, вопреки впечатлению Бухарина, существовала, но она была строго засекречена ото всех. Достаточно полное представление о ней имел только один человек на свете. Сталин много раз противоречил сам себе, круто менял курс категорически опровергал назавтра то, что категорически утверждал позавчера; выступал против своего же «культа личности». Но нигде и никогда он не формулировал свои настоящие замыслы от «а» до «я»… Рассекречивание каких угодно архивов не даст нам в руки документа, в котором бы вождь откровенно излагал свои концепции и свою политическую стратегию. Он вел себя, как зверь, запутывающий следы.
>
> Многочисленные мемуаристы, описывающие довоенные совещания в Кремле, не приводят… ни одного случая живой дискуссии, настоящего обмена аргументами между Сталиным и кем-либо из присутствовавших. Обычно хозяин кабинета прохаживался, не мешая гостям высказываться и спорить, а в какой-то момент объявлял свое решение. Он часто задавал вопросы выступающим, но очень редко мотивировал свои окончательные приговоры. И мотивировки эти были предельно краткими. Так, он в один прекрасный день прекратил строительство многобашенных танков (которое до тех пор поддерживал), сказав: «Нечего делать из танка «Мюр и Мерилиз» (название крупного московского универмага со множеством башенок на крыше).
>
> Он хотел, чтобы исполнили его волю, но не хотел, чтобы поняли его мысли. С этой целью он время от времени устраивал домашний театр абсурда: например, на одном из послевоенных заседаний Политбюро вышел из кабинета, сказав, что хочет позвонить Мао Цзэдуну и попросить сто миллионов долларов взаймы, а вернувшись, заявил, что Мао дать в долг согласен, но мы брать не будем.
>
> По свидетельству работавшего в Кремле переводчиком Н. Т. Федоренко, «Сталин вообще редко смотрел на собеседника. Его взгляд обычно был обращен куда-то в сторону… Сталин искусно носил маску, за которой скрывалось нечто непостижимое… Весь его облик, манера держаться, беседовать как бы говорили окружающим, что власть должна быть таинственной, ибо сила власти в ее неразгаданности… Достаточно было появиться Сталину, как все будто переставали дышать, замирали. Вместе с ним приходила опасность» {3}.
>
> Тираны и тирании тоже бывают разные. Гитлер выступал перед своими генералами на закрытых совещаниях с подробными обоснованиями и описаниями планов завоевания мирового господства. Каждый следующий его внешнеполитический или военный акт не был сюрпризом для приближенных. А начальник советского Генштаба Б. М. Шапошников, например, узнал о войне с Финляндией в 1939 году, находясь в отпуске, из газет. По словам В. Новобранца, приехав в Москву и узнав подробности, Шапошников «потрясенный, схватился за голову, бегал по кабинету и с болью в голосе восклицал:
> — Боже! Что наделали! Ай-яй-яй! Осрамились на весь мир! Почему же меня не предупредили!» {5}.
>
> Такая сцена в германском Генштабе была в то время абсолютно исключена, что не делало режим Гитлера менее тоталитарным. В Москве же никто, кроме Сталина, не знал наверняка, что будет (и чего не будет) делаться завтра, а главное — зачем, с какими целями это будет. Тот же В. Новобранец, опытный работник разведки, называет в своих мемуарах финскую войну «личным капризом Сталина», вызванным «неясными причинами». А адмирал Н. Г. Кузнецов, занимавший в 1939 году пост наркома Военно-Морского Флота, пересказывает по-своему замечательный диалог, состоявшийся тогда на даче у Сталина:
> «За ужином зашла речь о Балтийском театре. Я высказал свое мнение относительно линкоров — не о том, нужны ли в принципе такие корабли, а конкретно, следует ли их строить для мелководного Балтийского моря, где линкоры легко могут подрываться на минах.
> Сталин встал из-за стола, прошелся по комнате, сломал две папиросы, высыпал из них табак, набил трубку, закурил.
> — По копеечке соберем деньги, а построим, — чеканя каждое слово, проговорил он, строго глядя на меня.
> Я подумал, что у него есть какие-то свои планы, делиться которыми он не считает нужным…» {6}.
>
> Казалось бы, с кем же делиться «какими-то» замыслами, связанными с флотом, как не с наркомом этого самого флота? Но Сталин, очевидно, строит эти планы только сам, в своем воображении, а молодой нарком не решается настаивать и выспрашивать. И такая ситуация сложилась не только в связи с линкорами. Н. Г. Кузнецов констатирует:
> «Мы, к сожалению, как и Наркомат обороны не имели четких задач на случай войны. Все замыслы высшего политического руководства хранились в тайне» {7}.
>
> Под «высшим руководством» здесь может подразумеваться только лично Сталин, так как без него никто не решал вопросы ВМФ. Причем при переходе от мира к войне тайна не рассеивалась:
> «До Великой Отечественной войны, как известно, нашей стране пришлось участвовать в нескольких военных кампаниях… Нарком обороны на деле не был Верховным Главнокомандующим, а нарком Военно-морского Флота не являлся Главнокомандующим флотами. Все решал Сталин. Остальным предоставлялось действовать в соответствии с принятыми им решениями… Работа военного аппарата в такой обстановке шла не планомерно, а словно бы спазматически, рывками. Выполнили одно распоряжение — ждали следующего… Случалось, мы узнавали о намеченных операциях, когда и времени на подготовку почти не оставалось» {8}.
>
> Сталин принимал все ключевые решения единолично, и мотивы их никому не были в точности известны. Прочие руководители, подобно историкам или журналистам, могли лишь строить догадки на этот счет с той или иной степенью достоверности. Приведем свидетельство Н. С. Хрущева, доказывающее, что личная монополия на принятие решений и на знание их причин и истоков в равной мере распространялась на оборонную промышленность:
> «Сталин стремился сосредоточить в своих руках руководство производством вооружений и механизированной техники на наших заводах, а это, в свою очередь, вело к тому, что никто толком не знал, в каком состоянии находится наш арсенал… В 1941 году Сталин… сказал мне, что дизельные двигатели производятся на Харьковском паровозостроительном заводе. Я, естественно, знал этот завод, но от Сталина впервые услышал, что на нем производят дизели… Сталин позаботился о том, чтобы никто, кроме тех, кто был непосредственно связан с этой работой, не совал на завод свой нос. Даже я, первый секретарь украинского Центрального комитета, ничего не знал…» {9}. Добавим, что Хрущев был тогда и членом Политбюро ЦК ВКП (б).
>
> Режим единоличного немотивируемого принятия решений Сталиным устанавливался постепенно, поэтапно, в разное время включая одну область государственной, партийной или общественной жизни за другой. В философии этот режим установился в 1930 году, в истории — в 1931-м, в вопросах сельского хозяйства несколько раньше, в 1929 году. Что касается армии, флота и оборонной промышленности, у нас есть возможность определить момент перехода к режиму неограниченного волюнтаризма достаточно точно. С ленинских времен главные решения по обороне оживленно обсуждал и принимал Революционный Военный Совет (РВС). В 30-е годы этот орган собирался, как правило, в декабре, подводил итоги года в армии и на военном производстве и разрабатывал планы на будущее. Исключением стало заседание РВС в начале июня 1937 года, созванное Сталиным для обсуждения сфабрикованного дела «восьми шпионов» — Тухачевского, Якира и некоторых других высших руководителей Красной Армии. Эти дни стали концом РВС как органа руководства. Вот что вспоминает о заседании РВС его участник, генерал-лейтенант К. Полищук:
> «В течение двух дней заседаний наблюдались прямо дьявольские происшествия: из зала заседаний наяву исчезал то один, то другой военачальник. Обнаруживалось это обычно после перерывов в заседании. До перерыва рядом с вами сидел кто-нибудь из командиров, а после перерыва вы его уже не могли обнаружить в зале. Все понимали, что это значит: тут же, на наших глазах агенты НКВД хватали того или иного деятеля и перемещали его из Кремля на Лубянскую площадь. Все мы понимали, что происходит, в кулуарах фамилии исчезнувших шепотом перекатывались волнами, но в зале все молчали, с ужасом ожидая, кто следующий. Особенно крупная утечка начальников произошла между заседаниями, в ночь с первого на второе июня. Состав пленума потерял за это время около половины своих членов… Все следили за перешептываниями Ежова со Сталиным, все думали:
> „Пронеси, Господи!“ Над всеми царил дух обреченности, покорности и ожидания… Сталин был очень бодр, уверен в себе и, я бы сказал, весел» {10}.
>
> Заметим следующее: арестовывать командиров Сталин мог и поодиночке, в разных городах, на местах их службы. Это было даже безопаснее и надежнее. Но он пошел на преднамеренную демонстративную наглость: в зале постоянно, не стесняясь, толпились и расхаживали люди Ежова. Судьбы серьезных и немолодых мужчин, прошедших огонь и воду, с издевательской прямотой решались у них на глазах. Он как бы подставлялся: «Вы же видите, что с вами делают и кто это делает. Вы же не можете не видеть. Ну так лезьте на рожон, плюньте мне в лицо…»
> И каждый выступавший не просто с фальшивым пафосом требовал казни «врагов». Каждый оратор должен был «не заметить» творившейся у него на глазах и грозящей ему самому расправы. Вся соль заключалась в том, что не заметить этого было нельзя, и каждый знал это и знал, что это знают все вокруг. То есть, каждым своим словом говоривший должен был унижать себя сам. В этом заключался смысл экзамена.
>
> И если до того дня многие руководители Красной Армии резко и настойчиво спорили с бестолковым наркомом обороны Ворошиловым (а в 1936 году даже требовали его отставки), то начиная с июня 1937 года Сталин мог делать и делал в армии и военной промышленности все, что хотел, никому ничего не объясняя.
>
> К 50-летию Сталина Ворошилов написал статью под названием «Сталин и Красная армия», напечатанную в газете «Правда». В этой статье Климент Ефремович утверждал, что все основные победы, одержанные в гражданской войне, были достигнуты благодаря исключительной роли товарища Сталина. Еще в рукописи Сталин ознакомился с этой статьей и сделал некоторые поправки. В частности, возле фразы, где было написано, что в период гражданской войны «…у И.В.Сталина ошибок было меньше, чем у других», Сталин написал красным карандашом следующее: «Клим! Ошибок не было, надо выбросить этот абзац». Это сталинское замечание объясняет очень многое в его действиях, кажущихся порой абсолютно неадекватными. Ошибок не было, Иосиф Джугашвили искренно считал себя непогрешимым! Именно поэтому ему нравилась даже самая тупая лесть в его адрес, ведь он воспринимал ее как обычное признание своих «великих» заслуг. Возможно, товарищ Джугашвили, как и многие советские граждане, глядя на портреты и статуи «великого вождя», читая советские газеты, битком набитые славословиями в его адрес, сам постепенно поверил массированной пропаганде, убеждающей всех в гениальных способностях и непреходящей «безошибочной» мудрости товарища Сталина. Ведь для человека, который не совершает ошибок, нет никаких моральных преград, ему можно практически все.
>
> Единственное искусство, в котором Клим Ворошилов достиг совершенства, это искусство лести и славословия. В период Великой Отечественной войны Сталину пришлось отстранить его от командования войсками из-за чудовищной некомпетентности.
>
>
> Итак, долгосрочные планы и основные концепции прятались в мозгу у Сталина и никогда не излагались на бумаге в сколько-нибудь полном виде. В этом первая их особенность. Вторая особенность состоит в том, что долгосрочное планирование Сталиным своих действий и своей политики тем не менее действительно имело место; и планы эти шаг за шагом, год за годом неуклонно проводились в жизнь. При ретроспективном взгляде это последовательное, неторопливое, поэтапное продвижение в промышленности и в сельском хозяйстве, в идеологии и в охоте на «врагов», в подготовке к войне и в руководстве наукой — нельзя не заметить. Куда в действительности вел он страну, правильно ли сформулировал и выбрал цели — вопрос другой.
>
> Еще в 20-е годы в партии никто не сомневался в том, что в сравнительно недалеком будущем предстоит грандиозное военное столкновение с миром капитала. Уже одно это предполагало постановку таких задач (экономических, социальных и др.), выполнение которых заведомо не могло уложиться в один-два года. В 1938 году главный партийный журнал «Большевик» писал в редакционной статье: «Основная функция социалистического государства в условиях эпохи победы социализма на одной шестой части земли… организация победы над капиталистическим окружением».
> В тот год заявление такого характера в таком журнале уже никак не могло появиться, минуя Сталина. Следовательно, мы имеем право без натяжек заключить, что будущую победоносную войну против капиталистического мира вождь считал ГЛАВНЫМ своим делом, и итогом такой войны должна была стать «мировая коммуна», «мировая диктатура пролетариата». И дабы никто не сомневался, что это именно его мысли, Сталин обратился к теме будущей войны в своем знаменитом «Кратком курсе истории ВКП (б)», вышедшем в том же 1938 году. Вот его слова:
> «Чтобы уничтожить опасность иностранной капиталистической интервенции, нужно уничтожить капиталистическое окружение».
> На этой фразе можно было бы и остановиться, но этот автор разжевывает до последней крошки:
> «Конечно, советский народ и его Красная Армия при правильной политике Советской власти сумеют дать надлежащий отпор новой иностранной капиталистической интервенции так же, как они дали отпор первой капиталистической интервенции в 1918—1920 годах. Но это еще не значит, что этим будет уничтожена опасность новых капиталистических интервенций. Поражение первой интервенции не уничтожило опасность новой интервенции, так как источник опасности интервенции — капиталистическое окружение — продолжает существовать. Не уничтожит опасности интервенции и поражение новой интервенции, если капиталистическое окружение будет все еще существовать»
>
> Как мы сегодня знаем, война пошла совсем по-другому сценарию и Сталину пришлось униженно выпрашивать помощь этого самого проклятого капиталистического окружения, чтобы выиграть войну и не потерять власть.
>
> При всем значении, какое придавалось подготовке к войне, военное планирование Сталина было, как мы увидим ниже, подчинено соображениям невоенным, более широким. Сталин претендовал на руководство всей жизнью общества, и не только советского. Он назначал лидеров зарубежных компартий и давал им инструкции, присутствовал на очных ставках арестованных и редактировал тексты приговоров, утверждал архитектурные проекты и раздавал квартиры артистам, лично определял форму штыка для винтовки и форму диска для автомата, вправлял мозги философам и устанавливал оклады дипломатам…
>
> При столь сильном желании и готовности влезать не в свои дела, в которых участие главы государства излишне и странно, при столь обширных, пестрых и поверхностных интересах он просто не мог руководствоваться какими-либо рациональными соображениями. В этих разнородных и мелочных (для его положения) занятиях он неизбежно должен был следовать за своими пристрастиями и предрассудками. Избавив себя от труда обосновывать свои решения перед другими, он избавился и от необходимости обосновывать их перед самим собой. Напряженно рассуждать, ломать голову было ни к чему — можно было просто делать то, что казалось интуитивно очевидным. Диктатура Сталина в значительной степени была диктатурой его подсознания, интуиции, прихоти. Еженощные бдения многих тысяч управленцев по всей стране — наиболее яркая иллюстрация тому. Люди работали до 4−5 часов утра, потому что к такому режиму был приспособлен организм их Хозяина. Но точно так же и принципиально важные решения принимались под воздействием его эмоциональных импульсов и впечатлений.
>
> Музыкант Юрий Елагин, много раз выступавший перед Сталиным, замечает: «Анализ сталинских музыкальных вкусов дает картину поразительного и полного соответствия с официальной музыкальной доктриной Советской власти, носящей столь объективную маску „социалистического реализма в музыке“. Доктрина эта обоснована политически, философски и исторически. Сотни глубокомысленных статей и книг написаны на эту тему, придуманы эстетические теории, проведены исторические изыскания, введена точная терминология… А на деле все это сводится к тому, что любит Сталин и чего он не переносит» {11}.
>
> Все решения Сталина (а значит, и вся общественная жизнь страны) основывались на совершенно иррациональной базе. Интуитивный, в сущности, характер мышления и поведения вождя еще более усугублялся в силу того, что Сталин никогда и нигде не обучался рассуждать строго. Ни церковная семинария, ни марксизм не могли научить его думать на научном уровне точности. Как справедливо замечает доктор философских наук С. А. Эфиров, «марксизм — не строго аналитическая концепция, а „рационализация“ идеалов, существовавших до концептуальных построений» {12}. Недисциплинированность мышления не помешала Сталину прийти к власти, так как борьба за власть не более научна, чем уличная драка. Интуитивность и непредсказуемость здесь могут быть и козырями, а не минусами. Но долговременное руководство государством, развитием страны — совсем другое дело. Оно никак не сводится к борьбе между людьми и требует интеллектуальной культуры, которой у Сталина не было и в помине.
>
> Армия — это сложнейший инструмент, требующий тонкой настройки и умелого исполнителя. Все компоненты и составляющие должны быть безусловно доведены до ума, отлажены и притерты друг к другу. Сталин не вникал в эти «тонкости» (да и не мог вникнуть по причине отсутствия профильного образования и опыта), он требовал одного: больше дивизий, танков, самолетов, кораблей! Из-за гигантомании и некомпетентности Сталина в области военного строительства перед войной ускоренными темпами было создано огромное количество соединений, несбалансированных по своей структуре. При относительно приемлемой насыщенности вооружением, они имели крайне недостаточный уровень обеспеченности по службам тыла, связи, ремонта, автотранспорта. Летчики и механики-водителей танков были вопиюще неопытными, имея мизерное количество часов налета и вождения. Об уровне командования и говорить не приходилось, ведь после массовых расстрелов военачальников многими соединениями командовали бывшие майоры и лейтенанты.
>
> Только неблагоприятный ход войны заставил Сталина уступить часть своих властных функций, и тогда появилось новое, эффективное поколение военных и гражданских руководителей, прекрасно знавших цену себе и другим. Чувствуя это, Сталин устраивал кампании послевоенных зачисток, чтобы все вокруг не забывали — кто здесь главный. Впрочем, уже не такие массовые и кровавые, как в 1937—1938 гг. Видимо, события военных лет все же послужили для него уроком.
>
>
> Основной источник: http://militera.lib.ru/research/hmelinsky/index...
>
> Прочие источники:
> Захаров М. Н. «Генеральный штаб к предвоенные годы.» М., 1989. С. 124
> Проблемы Дальнего Востока. 1989. № 1. С. 152, 156.
> Правда. 1989. 20 января.