Путивльский партизанский отряд
Сумское партизанское соединение
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D1%83%D1%82%D0%B8%D0%B2%D0%BB%D1%8C%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%BF%D0%B0%D1%80%D1%82%D0%B8%D0%B7%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%BE%D1%82%D1%80%D1%8F%D0%B4
Фотографии и материалы буду добавлять постепенно
В качестве предисловия хочу сказать, что Петр Евсеевич Брайко жив
Ему уже 98 лет ; дай Бог еще столько же и еще 10 раз по столько
Украинец Петр Евсеевич Брайко попал в отряд С.А. Ковпака в начале 1942 г: Сначала был рядовым бойцом, затем командовал взводом, ротой, был начальником разведки соединения. В 1943 году был начальником штаба входившего в соединение Ковпака Кролевецкого партизанского отряда, потом командовал этим отрядом. В 1944 году был назначен командиром 3-го полка 1-й Украинской партизанской дивизии. Возглавил проведение свыше 100 боевых операций. Участвовал в семи рейдах по тылам врага. За время рейда по западным областям Украины и восточным воеводствам Польши полк уничтожил сотни гитлеровцев и пустил под откос 4 вражеских эшелона. В посёлке Мир (Кореличский район Гродненской области) полк разгромил 9 маршевых батальонов противника. 7 августа1944 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза ( https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D1%80%D0%B0... )
Насколько я знаю, он сейчас единственный из оставшихся в живых взрослых партизан Сумского партизанского соединения С.А. Ковпака
Если Вам было интересно это прочитать - поделитесь пожалуйста в соцсетях!
Карпенко Фёдор Иванович 1904 г. р., украинец, уроженец станицы Привольной Каневского района Краснодарского края, лейтенант, командир стрелкового взвода 791 сп 135 сд 15 ск 5 А. Официально (по документам ЦАМО) пропал без вести в сентябре 1941 г. Уходил на фронт добровольно (его год рождения был призван в августе 1941 г.) 24.06.41 г. из Владикавказского ГВК Северо-Осетинской АССР. В октябре 1941-го г., выходя из окружения с группой бойцов, сержант Карпенко оказался на территории путивльского района, где в лесу встретился с будущим командиром Сумского соединения С.А. Ковпаком
Первая встреча Ф. Карпенко и его ребят с С.А. Ковпаком: из книги П.П. Вершигоры «Люди с чистой совестью»
Расположившись на привал на лесной поляне, недалеко от перекрестка лесных троп, Карпенко однажды увидел фигуру старика с клюкой, шедшего по тропке. Он был один и вел себя в лесу непринужденно и смело. Он походил на старого хищника, который идет по следу своей добычи. Старик иногда останавливался, рассматривал тропу, брал в руки ветви деревьев с тронутыми осенью листьями, разглядывал их, затем вытягивал голову вперед, как бы принюхиваясь к лесному воздуху, и шел дальше. Карпенко следил за ним, молча прильнув к траве. Когда старик прошел мимо и спина его скрылась за деревьями, Карпенко, поднявшись, решительно сказал: - Всем оставаться на месте, Цымбал и Намалеванный — за мной. Хлопцы поняли своего вожака сразу: - Ишь, выслеживает, старый дьявол! Ухлопать его надо, товарищ командир, из-за него житья не будет. - Сам знаю, — ответил Карпенко. Он дал соседу свой автомат, вынул из кобуры пистолет и сунул его в карман. Еще раз сказав Цымбалу и Намалеванному «за мной», он быстро пошел по траве, догоняя старика. Сразу за поворотом они увидели его спину. Старик медленно и задумчиво шел по тропе. Карпенко прибавил шагу и, догоняя лесника, опустил руку в карман, когда ему показалось, что тот слегка повернул голову и заметил его. Но лесник выпрямился и снова медленно пошел дальше, как бы ничего не замечая. «Хитер старый лис, ох, и хитер, — подумал про себя Карпенко и прибавил шагу, — но от меня теперь не уйдешь». Они уже почти догнали старика и шли в ногу с ним, на расстоянии нескольких метров. Пройдя еще немного, старик резко повернулся, остановился, в упор глядя на трех бойцов. Они подошли ближе — Карпенко прямо, Цымбал и Намалеванный — по бокам. Глаза старика смотрели спокойно, седенькая бородка не дрожала, только два пальца на правой руке, странно согнутые, изредка вздрагивали в непроизвольном движении.
[Вся последующая сцена записана мной со слов партизан Карпенко, Цымбала и Намалеванного.] - Ну, что вам, хлопцы, от меня надо? - спросил старик, стараясь усмехнуться. — Насели человеку на пятки, вроде я дивчина яка, - и он дружелюбно сделал шаг вперед. Карпенко снова сунул руку в карман. - Вот тебя-то нам и надо. — Он кивнул головой хлопцам, и они обступили старика. Старик посмотрел на них: - Ага, окружение, значит. Выходит, мне и выхода от вас нет? Карпенко вынул из кармана пистолет и сунул его под нос старику. - Ну, вот что, долго нам с тобой тут разговаривать нечего, ты хвостом не крути, говори, что в лесу ищешь? Кого выслеживаешь по этим тропам, чего к лесу принюхиваешься в военное время? Старик усмехнулся: - Наше дело такое, лесное. - Да что с ним долго разговаривать! — воскликнул Цымбал. - Федя, дай ему девять грамм, и дело с концом. - Шпиен, явный шпиен, - убедительно сказал Намалеванный, - давай кончать, Федя. - Молчать! — крикнул на них Карпенко. — Не мешайте, допрос снимаю, не видите? Ну, говори, — он снова сунул пистолет ближе к носу старика. - Ты эту штучку из-под носа моего убери, у меня тоже такая штучка имеется, — и старик вынул из кармана маленький пистолет. — А стрелять и не подумайте, — добавил он, — я вот свистну своим хлопцам, и от вас, в случае чего, мокрое место останется. — Затем, выйдя из себя, заорал на весь лес: — Отойди на три шага от меня! Против кого пистолетом машешь! Я есть партизан гражданской войны. Я два Егория получил, когда ты еще под столом ходил, сопляк! Старик разволновался. Ребята с интересом смотрели на него, но из кольца не выпускали. - Ты не псиxуй, папаша, а толком говори, — сказал Намалеванный, — чего тебе в лесу надо? - Чего мне в лесу надо? — возмутился старик. — Здоров ты вырос, а у разумного твоего батьки был сын дурак. Ну, сам рассуди, чего людям в такое время в лесу может понадобиться. Кто я такой? — обратился он к Карпенко. - Вот я тебе сейчас скажу, кто я такой, - и он сунул ему под нос свою мухобойку. — Я есть командир партизанского отряда. Ребята примирительно заговорили: - Ну, так сразу бы и сказал, а мы думали… лесник тут один ходит, партизан выслеживает. - Ишь ты, — тоже идя на перемирие, ответил старик. - Выходит, у вас тоже разведка действует? - Постой, — спохватился Цымбал, — а где же, командир, партизаны твоего отряда? Ты чего все один ходишь? Старик подумал, поковырял каблуком землю и задумчиво переспросил: - Отряд?.. А вот вы и будете моим отрядом… партизанским, - добавил он. Карпенко свистнул. - Ну, ладно, дедок, пошли к ребятам, там разберемся. Командиром партизанским я тебя пока не признаю. Проверю, если ты не предатель, тогда живи, топчи землю, хрен с тобой. - Командиром не признает! - ворчал себе под нос старик, идя за Карпенко. — Видал молокососа? Не признает! А если меня на это дело партия назначила, то что — тоже признавать не будешь, а? - Ладно, ладно, не ворчи, разберемся, - говорил Цымбал, миролюбиво подталкивая старика. Они подошли к расположившимся под деревьями бойцам и стали разбираться…
Михаил Голубович о Федоре Карпенко:
«- А Вы знаете, что Карпенко — это реальный персонаж? И еще неизвестно, как бы пошло партизанское движение в Украине, если бы не он. Карпенко до войны жил в селе, работал в колхозе бухгалтером. Это был очень грамотный человек по тем временам. В 37-м году его друг женится, а Федя Карпенко был дружком на свадьбе. Но перед свадьбой его друг перевернулся на колхозной машине и разбил ее. Идет свадьба, сидят молодые и заходят сотрудники НКВД за женихом. И тут поднимается Федя Карпенко и говорит, что это он разбил машину. И прямо со свадьбы его забирают и он получает срок. А когда началась война, он подает заявление, чтобы его отправили на фронт. И там, на фронте попадает в окружение. А Сидор Артемьевич Ковпак был очень сильным хозяйственником. И когда немцы начали подходить к Путивлю, он дал команду готовить в лесу партизанскую базу: закапывать в бочках муку, сахар, сало. И на этой базе Ковпак с товарищами скрывались от немцев. Но реального боевого опыта у них не было. Воевать они не умели. У тут на них выходит Федя Карпенко, пробираясь из окружения. И вместе с ним 26 бойцов. С оружием, с документами. Голодные, ободранные, но не бросившие оружия и идущие к фронту, чтобы сражаться. А с Ковпаком было всего 13 человек гражданских людей. И Ковпак Федю уговорил остаться. И эти люди, которые были с Федей и создали то боевое ядро отряда Ковпака.
После того, как фильм прошел я неожиданно получаю из Ивано-Франковской области пакет. Я когда открыл его, у меня руки начали дрожать. В пакете фотографии похорон. Школьники-следопыты нашли место гибели Карпенко и это фотографии с перезахоронения. Представляете?!»
Из книги «Люди с чистой совестью» (П.П. Вершигора)
Встречный бой! Эти два слова часто повторялись Ковпаком на совещаниях, на командирских разборах. Лицо Руднева при этом всегда становилось суровым. Встречный бой за Делятином — это была его роковая ошибка. Как часто вспоминаю я первое знакомство с этим богатырем русского народа и его слова: «И мертвым не прощаем ошибок». Дорого дали бы мы, ковпаковцы, да и не только мы, чтобы ты не ушел тогда вперед после Делятинского боя. Живой, заблуждающийся, даже в своей ошибке прекрасный и самоотверженный! «Мы и мертвым не прощаем ошибок», — учил ты нас, но тут я не могу следовать твоему правилу. Мы простили бы тебе еще многое, не прощаем одного: зачем ты ушел вперед. Ушел и погиб, умный, талантливый человечище, комиссар моей жизни, Семен Васильевич!
> ********* (раскрыть)
А больше всего не прощаем этого себе. Встречный бой! Встречный бой был навязан нам врагом сразу же за Делятином. Не в стройной колонне, шедшей на марше в боевом порядке, пришлось комиссару принять этот бой. Партизаны выходили из Делятина, как всегда из боя, отдельными группами: командиры растеряли своих бойцов, бойцы шли без командиров. Только небольшая группа в пятьдесят - семьдесят человек - в основном из рот Горланова и Бакрадзе — двигалась впереди. Их объединил и повел вперед Руднев. Гуцулы недаром бежали нам навстречу. К Делятину по дороге из Коломыи, куда мы держали путь, шло подкрепление: 273-й горнострелковый полк, выгрузившись у Коломыи, на машинах двигался к штабу генерала Кригера. Колонна до сотни машин подходила из-за Прута как раз в то время, когда мы ворвались в Делятин. Услышав стрельбу и взрывы, полк остановился в трех километрах от города. Возможно, он двигался без штаба и офицеров, а может быть, немцы вначале послали разведку. Во всяком случае, они сразу не ввязались в бой, а остановили машины на дороге. Группа Руднева, Горланова, Бакрадзе, выигрывая время, спешным маршем двигалась вперед. Через полчаса ходьбы от Заречья они напоролись на колонну автомашин, стоящих на дороге. Возле машин — ни души. Была еще темень, та темень, которая так сгущается перед рассветом. - Не стрелять и не жечь машин, — послышалась команда Руднева. Видимо, у комиссара возникла мысль сесть в машины и умчаться вперед. Но очень медленно подходили наши. Ковпак и Павловский, шедшие с обозом, где-то замешкались. На западе небо еще чернело. В предрассветной мгле горы перекликались еле заметными огоньками ракет. Это главная группировка Кригера, оставленная нами в горах, пришла в движение и спешила на помощь своему штабу. Кто-то из ребят, подошедших позднее и не слышавших команды Руднева, дал очередь по мотору машины. Надо же было случиться, чтобы именно этот автомат был заряжен зажигательными пулями. Бензин вспыхнул. Машина загорелась и осветила группу бойцов. Это была часть роты Горланова. Сам Горланов с несколькими бойцами стоял, освещенный горящим мотором. Завороженные темнотой и напуганные неизвестностью, немцы пришли в себя. Целый немецкий полк ударил залпом по группе Горланова. Начался бой, жестокий и смертельный. Комиссар не был ни убит, ни ранен этим первым залпом. Но Горланова скосило вместе с семью бойцами. Только теперь к мосту подошли наши главные силы с Ковпаком, Павловским и санчастью. Пока они выбирались из города, прошло не меньше часа. Светлело. Вот-вот взойдет солнце. А я, выполняя приказ Ковпака, все держал и держал мост, надеясь пропустить через Прут весь отряд. Впереди густо поднимались клубы черного дыма. Не доходя до машин метров двести, под огнем немецких минометов и пулеметов, Ковпак повел свою колонну налево, прямо через рожь. За Прутом резко менялся ландшафт. Не было крутых гор. Холмистое плато слева и широкая долина справа окаймляли наш путь по шляху на Белые Ославы. Урочище Дил — называется место, где застопорил ход своих девяноста шести автомашин немецкий горнострелковый полк. Ковпак вел колонну по полю, носящему ласковое гуцульское название «Дилок». Сбоку раскинулась пологая гора Рахув. К ней и были прижаты осмелевшим немецким полком роты Бакрадзе и Горланова. Руднев принял над ними командование. Оставив себе группу в восемнадцать бойцов, он стал дожидаться колонны. Она вот-вот должна была подойти. Бакрадзе во главе двух рот по приказу комиссара кинулся на высоту. Село Белая Ослава, видневшееся впереди, он захватил с ходу. Уже взошло солнце, появились немецкие самолеты. Они долго кружились над горой Рахув, Дилом и Делятином, с недоумением накренясь на борт и разглядывая горящие машины. Немецкие летчики долго не могли понять, кого же им бомбить и обстреливать. Колонна все тянулась через мост. Мы несколько раз готовились взорвать его. Но каждый раз из-за Прута показывалось несколько бойцов. Они несли раненых, и я давал команду пропустить их. А впереди, за горой, тяжело охал и вздыхал миномет. По его отвратительному чавканью я узнал: это бил враг. Наперебой с ним резко перекликались наши пулеметы. Только в 10 часов утра, выполняя ранее намеченный приказ, я взорвал мост и стал отходить с ротой Карпенки. Сразу за Делятином нас встретил огонь немецких пулеметов. Недалеко от догоравших и чадивших автомашин след, вытоптанный во ржи, и трупы коней указывали, что Ковпак прошел через Дилок. Отстреливаясь от наседавших фашистов, рота Карпенки стала отходить вдоль горы Рахув. Надо было подобрать раненых. Затем откуда-то прискакал связной. Он кричал на ходу: - Занимайте оборону на опушке. Приказ командира — не пускать фашистов к лесу. Но налетевшие в это время самолеты заставили меня залечь. Затем долго не давал подняться миномет, пристрелявшийся по овражку, где я лежал. Немцы вдруг перенесли огонь на Рахув. Когда я опомнился и, оглушенный, поднялся с земли, третьей роты не было вблизи. Она уже достигала леса. Надо было использовать передышку и догнать наших. Бросившись бежать вдоль оврага, я наскочил на раненого. Он лежал подле одинокой ели, широко и щедро раскинувшей свои траурные ветви над полем. Я нагнулся. Раненый тихо стонал. Ему оторвало полступни. Почти мальчишка. Плачет. Соображая, как бы лучше оттащить его к лесу, я выглянул из овражка. - Не бросай меня! — закричал малец дико и пронзительно. - Молчи! — шепнул я ему прислушиваясь. На Дилке слышны были голоса немцев. - Нет, не замолчу, ты меня бросишь… Застрели меня, - тихонько заскулил раненый. — Застр-е-ли… тогда уходи… - Не брошу, — сказал я, отстреливаясь от ползущего к нам нахала автоматчика. - Нет, бросишь, бросишь! — капризно, как ребенок, подвывал раненый. Автоматчики отклонились. Их отрезал огнем своих пулеметов Карпенко. - Стреляй меня скорее! — опять от страха заныл малец. Я сел и взял его за шиворот. - Ты чего скулишь? Не брошу, слышишь? Есть, понимаешь, совесть у человека… Ну! — я злобно тряхнул его и выругался. Парень вскрикнул от боли и затих. Затем успокоенно, глядя в глаза, сказал: - Вот теперь вижу, что не бросишь. Товарищ дорогой, спасибо… Я смастерил ему костыль. Мы заковыляли к кустам. Затем переползли к лесу. Карпенко заметил мое отсутствие и послал трех бойцов на розыски. Мы встретились в кустах и догнали роту. Наскоро окопавшись, наладили связь. - Справа от нас занял оборону Матющенко. Слева - никого, - весело, словно радуясь этому, доложил Карпенко. Только сейчас я вспомнил, что батальон Матющенки не проходил по мосту. Значит, перешел вброд. Вскоре подошла вторая рота. Бойцы ее успокоили нас. Ковпак ушел в горы, в лес. - Матющенко, разгромив станцию, вышел напрямик через Прут, - объяснил мне Карпенко. Прошло несколько часов. По сторонам, как зарницы темной ночью, вспыхивали и гасли перестрелки. - Темнота обстановки, — говорил мне, зевая, Матющенко. - Но ясно хотя бы, что фашисты растрепаны? — ответил я вопросом. - До вечера, думаешь, не полезут? — спросил меня вместо ответа Федот Данилович Матющенко. Я смотрел на его штатский пиджак и карие глаза. Они показались мне даже веселыми. «Значит, вот на кого можно положиться в беде?» Вдоль дремавшей цепи третьей роты взад и вперед ходил Карпенко. Странное дело. Не было в бою спокойнее человека. Но вот четыре часа нет врага перед глазами, и он взвинчен, больше того, растерян и зол. Он ходил и думал. То ворчал на своих третьеротцев, то подбадривал их. Карпенко подошел ко мне, кивнул головой, и мы отошли в сторону. - Давай уходить из этих мест. Пока не поздно. На равнину. Умрем, так хоть на ровном месте. Я не мог понять, шутил или всерьез предложил он мне снова такой ход. - Немцы перестали нажимать, - говорю я ему. - Видимо, потери их немалые. Карпенко что-то хмыкнул в ответ и отошел. Только отдельные выстрелы около догоравших машин говорили о присутствии врага. Может быть, это рвались остатки патронов. Может, озверев, фашисты достреливали наших раненых, оставшихся на поле боя. Связные и разведчики, разосланные во все стороны, не обнаружили Ковпака. Со мной были только батальон Матющенки, рота Карпенки и несколько разрозненных групп бойцов. К полудню мы решили идти лесом к урочищу Раховец. Пройдя густым сосновым бором, перевалили через высоту и очутились на пологом склоне. Впереди виднелась равнина. Прут, вырвавшись из теснин Яремчи и Делятина, крутой излучиной замедлял свой голубой бег на восток. Здесь мы с Матющенкой и Карпенкой решили делать дневку.
За Делятином Прут, вырвавшись из гор и ущелий, огромной лукой огибает Карпаты. Левый его берег уходит на север холмистыми полями и рощами к Станиславу и Коломые. Справа лесистые горы, нахмурившись, глядят в его голубую муть. Усталые от боя и разомлевшие от еды, наши люди отдыхали. А в эти же часы у подножия горы Рахув шло совещание штаба генерала Кригера. О нем я узнал позже. Генералу туго пришлось в ту ночь. Он еле ускользнул от третьей роты. На двух легковых машинах и броневичке они успели проскочить через Прут несколькими минутами раньше, чем нас вывел на мост мой проводник в нижнем белье. Не веря, очевидно, в то, что резервный полк поспеет вовремя, Кригер сразу за мостом свернул в глухие улочки Заречья. Это и спасло его. Он забился на окраину Заречья. Как жаль, что мы не узнали об этом вовремя! После взрыва моста и оставления нами Делятина генерал, в сопровождении двух офицеров штаба и подобранных им на пути отдельных солдат, пробился к полку, ведущему бой. Вот почему немцы так активизировались после 10 часов утра. Не знаю, пришел ли на память генералу сошедший с ума хорват-пулеметчик из павеличевского легиона, который на горе Дил вдруг стал стрелять и по партизанам и по своим, пока его не добили прикладом, или генерал вермахта бравировал своей объективностью, но переводчик — фольксдейч, попавший к нам в плен на следующий день, много раз почти дословно повторил рассуждения Кригера. Когда они прибыли к подножию горы Дил, генерал, уважающий себя «за объективность» мнений, говорил приблизительно следующее: - Я уже дал шифровку рейхсминистру Гиммлеру с просьбой прислать срочно подкрепление. Анализ обстановки и наша личная встреча с врагом… (Штабные офицеры подтянулись и геройски выпятили грудные карманы мундиров; они старались не смотреть друг на друга, чтобы не вспомнить, как в парадном мундире, при орденах, в высоких ботфортах, но без верхних штанов, их командующий сидел всю ночь в бронемашине.) - …Противник наш опрометчив. Но выдающаяся храбрость его солдат может компенсировать многое… Я думаю, что поведение врага достойно удивления. И если бы не немцы были моими солдатами, я бы отказался продолжать борьбу. Судя по тому, как переводчик таращил с усилием глаза, пытаясь передать эти рассуждения Кригера, генерал явно нервничал. Он даже забыл, что среди офицеров его штаба есть доверенные Гиммлера. Кригер стал произносить «крамольные» речи. - Это невозможно понять! Прорваться в тыл врага! За тысячу километров от своей армии! Второй месяц, как я зажал их в горах. В горах! И до сих пор не имею ни одного пленного. Черт возьми! Все это заставляет меня заявить, что на свете нет наград, которыми можно было вознаградить храбрость этих солдат. И как жаль, что о не в пользу оружия фюрера… - Ага! Сдает! Он сдает! — хотелось мне крикнуть переводчику, который с натугой уставил на меня свои буркалы, с немецкой пунктуальностью стараясь воспроизвести напыщенную речь Кригера. И я подумал, что генерал, пожалуй, прав. И еще подумал, что «тысяча людей с пылкой верой и решимостью сильнее миллиона». Но откуда надувшемуся спесью генералу вермахта знать это? Много и очень внимательно беседовал я с этим переводчиком. Хотелось хоть что-нибудь узнать о судьбе комиссара и Ковпака. Этот глазастый фольксдейч из бессарабских немцев-колонистов - странная помесь национальностей — не то гагауз, не то тиролец, лицом смахивающий на турка, «переводил» и немецкие документы и речи Кригера на язык, составленный из румынских, полунемецких и невозможно перевранных русско-болгарских слов. О Ковпаке и Рудневе он, видимо, ничего не знал. Ни наводящие вопросы, ни, наконец, поставленные в упор требования не помогли. Он мотал отрицательно головой и все бормотал о том, что генерал Кригер созвал офицеров на совещание, но так и не спросил ни у кого мнения, не отдал ни одного приказания. Кригер шагал по полю, вдоль кукурузной полосы. Узенькое гуцульское поле пересекала вытоптанная колонной партизан дорога. Она-то, видимо, и гипнотизировала Кригера. - Ви видель единственный ель? Елка такой черный, как зонтик. Этот елка стоял среди рожь и папушой как его по-русску… ну да, кукуруз, - бормотал словно в бреду фольксдейч. Я вспомнил. Действительно, у подножия Дил на урочище Дилок росла могучая ель. Это возле нее я укрывался с раненым мальчишкой-партизаном, когда нас прижал к земле автоматчик. - Кора на ней быль весь нахлестан из пулеметным очередь… - Знаю. Продолжайте. - Вы знает? — переводчик застыл, хватая воздух не носом, а всем горлом, тараща глаза, словно карп, вытащенный из воды. Я даже улыбнулся. - Так… это быль вы? — взвизгнул он, словно встретил старого знакомого на улицах Рене или Букарешта. Действительно, было похоже на то, что он и Кригер наблюдали за копошившимися у корней могучей ели двумя людьми. Кригер не выдержал и после совещания с офицерами все же подошел к этой ели, росшей на Дилке. Ее толстый и могучий ствол был весь иссечен пулями и осколками и блестел крупными слезами, выступившими из раненых капилляров. Пахучая густая смола стекала по стволу липкой еловой кровью. - «Глядите! Это они!..» — вскрикнул Кригер. Он хваталь меня за рука. Я думаль — пратизанен наступаль нас из-за гора. Но доминул генерал Кригер, как завороженный, во весь глаз смотрель на этот черный елка. По кора с пахучая смола ползал муравей. Они умираль тысячами, но сзади упорно напираль другой. По трупам они перелезали на сантиметр форвертс и тоже погибаль. Так продольжался лянге цайт, ошень дольго. А потом они махен… этот через река по-русску… Как? - Мост? - О я, я!.. Они сделаль мост, а по мост шель все новый и новый орд, и уже он не имель препутствий на самой вершин, - переводчик вздохнул и, умоляюще глядя на меня, замолчал. - Ну, а что же было дальше? Что сказал вам Кригер? - «Это они!» — с ужас в глаза сказаль генераль. Против нас только первый, но за ними идут новый. А ми с вами — вот эта смола. Переводчик вновь переживал сцену у ели… А может быть, он только искусный актер?.. Может быть, весь рассказ — досужая выдумка фольксдейча, похожего на турка? «Но все рассказанное им довольно правдоподобно», — думал я, роясь в письмах немецких солдат, взятых вместе с фольксдейчем. Он ездил на машине полевой почтовой станции штаба группы Кригера. Машина взлетела на мине-нахалке, которую из густой кукурузы подсунули под нее, перед самым носом водителя, наши минеры. Переводчика вышвырнуло взрывной волной в кювет, а рядом с ним лежал иссеченный осколками кожаный мешок с письмами. Я выбрал из них пачку. Многие были подчеркнуты зеленой тушью. Целые фразы и абзацы… - Это что? — спросил я у фольксдейча. - Письма наших зольдат… - Кто отмечал? - Оберст фон Кюнце. Для цензур. Там, где зольдатен писал много о партизан. - Кто такой Кюнце? - Личный представитель рейхсминистра на штаб группен генерал Кригер. Я повертел в руках несколько писем. Выбрав конверт и бумагу получше, протянул его переводчику. - Переведите. - Весь писем? - Нет, только нецензурное… Переводчик начал читать нараспев, словно псалмы, подчеркнутые оберстом фразы. - «…Гер лейтенант Винтер Вестель на свой добрый старый друг…» - Что он пишет? - «Мы снова уехаль из Южная Франция. Ми сейчас выехаль на путь к своей старый могиль… На участок сорок первый, сорок второй яар. Но ми пока еще находимся в путь. Все еще может изменялься. В этом весь наш… гофнунг… надежд. В такие время никому не стоит верить, даже самим собой…» - Ого, этот Вестел из полка, который повернули с марша из Франции на советский фронт! - Вы знаете? - Да, да, продолжайте… Все подчеркнутые фразы… Пока переводчик возился с письмами, видимо подыскивая такое, что не может разозлить меня, я думал все о том же. «…Но тогда чудак сам генерал Кригер… Ему не понять даже такой простой вещи. Люди же не муравьи. Нет, господа фашисты, мы, советские люди, не муравьи, а куцая ваша логика и грошовая философия гитлеровского солдафона нам не подойдет…» - Обер ефрейтор Липат Адольф на ефрейтор Виттенгаузен, — поет над моим ухом фольксдейч. — «…Сейчас мы находимся на ошень приятный местность. Но и здесь опасность он бандит ошень велик. Это еще шлехт, чем передовой позиций. Там ждешь противник только с один сторон. А здесь партизанен идут на всех сторона. Они сейчас ошень нахальный…» - Что случилось? Переводите! Угодливо хихикая, он роется в письмах и сам предлагает новые. - Вот интересант писем… - Валяйте. - «…От ефрейтор Фридрих Рольф на Фриц Бауер… На новая позиция. Это настоящий край земли. Однако и здесь можно штербен на один геройский смерть и даже на два простой смерть. Наши пересталь давать отпуска. Это вирклих цвейтер фронт. Но борьба и сражений здесь совершенно другой, чем на гроссе фронт. Против этот враг нельзя применяль тяжелый артиллерий, люфтвафе… Этот враг не идет на открытая борьба. Но я пишу писем, а мимо везут убитых зольдат вермахт. Эти гунд швейн действуют очень нахаль. Я живу пока хорошо. Русский водка много… Напьешься цум тайфель и забываешь все на свете, кроме партизанен…» Переводчик протягивает мне письмо. - Здесь написан такой слов, что я не мог, шестный слов, не мог… Вот… - Ничего, переводите, как написано. - Так и написано: «гунд швейн…» Это будет по-русску сучьи свннь… Я молчу. Смысл нашего похода на Карпаты совсем не в том, что мы ляжем костьми на этих скалах. Нет, дорогой генерал Кригер. Он в том, что мы еще на полтысячи километров дальше на запад пронесли и вселили в сердца народов идею Победы правого дела… Он еще и в том, что в умы немецких фашистов одно только появление наше на границах вассальной Венгрии и Румынии, порабощенной Словакии и Польши вселяет ужас перед неминуемым возмездием свободных народов. Вот это, пожалуй, понимает если не Кригер, то подручный Гиммлера оберет Кюнце, подчеркивающий эти слова в письмах своих солдат. Недаром же Гиммлер торопит, торопит… и нервничает, требуя от Кригера: «Дайте мне голову Кальпака». Немец читал, переводил, но я уже не слушал его. Невеселые мысли вселял наш Карпатский рейд в фашистские головы. И плохо дело Гиммлера. Чтобы угодить фюреру, надо было стягивать войска из Норвегии и Греции, Франции и Польши. Может быть, легче вздохнули «маки» в Тулузе и греческие партизаны в Пелопоннесе, потому что так туго было нам под Делятином. Туго партизанам Руднева и Ковпака! Но ведь есть же на свете и карело-финские, и ленинградские, есть псковские и витебские, есть минские, есть барановичские партизаны; живы на зло и смерть врагам брянские, орловские, гомельские, пинские и брестские партизаны; есть на свете ровенские, киевские, сумские, донские и молдавские партизаны; бьют фашистов крымские, кубанские, азовские и ростовские партизаны. А там, по ту сторону фронта, лавиной огня и стали, ненависти к врагу и любви к порабощенным фашизмом народам, неудержимо движутся на запад московские и ленинградские, сталинградские и ростовские, орловские и белгородские дивизии. Идет могучая советская пехота, гремит наша артиллерия, сметают фашистов на своем пути доблестные танкисты, летчики - соколы, кромсают их — и нет силы на земле, способной остановить эту могучую поступь армии народа-исполина. Пусть помнит и знает трудовой человек в поверженной ниц Европе, что пока есть на свете мы, советский народ и его непобедимая армия, луч надежды, сверкнувший у стен Москвы, разгоревшийся под Сталинградом и пылающий сейчас под Орлом и Курском, - это спасение мира, свободы и самой жизни от мрака фашизма. А мы только разведчики и предвестники победоносной поступи Советской Армии. Нет, эти немецкие письма с подчеркнутыми зеленой мастикой строками я оставлю себе на всю жизнь. Ведь превосходство сил — это не только количество оружия и солдат, но также и превосходство ума. На войне важнее всего внушить веру в наши силы не только своим солдатам, но и неприятелю. Это уже сделано. Это прежде всего плоды нечеловеческих усилий героев Севастополя, Ленинграда; это озарившая весь мир надеждой победа великого Сталинграда. Это дела рабочих Урала и Караганды. Это руки колхозниц и доярок. Это мины и автоматы ленинградских, белорусских, крымских, греческих борцов. Это сделано Корицким и Гришиным, Рудневым, Македонским и Заслоновым…
Командование Сумским партизанским соединением (справа налево): С. В. Руднев, М. И. Павловский, Г. Я. Базима, С. А. Ковпак и командир Чернигово-Волынского партизанского соединения А. Ф. Федоров. Фотография конца 1942 или начала 1943 г.
Начальник штаба Сумского партизанского соединения Григорий Яковлевич Базыма
Базима Г. Я. (1888-?) — активный участник партизанского движения на временно оккупированной нацистами территории Украины в 1941—1944 гг.; родился в селе Дичь бывшей Путивльской волости Курской губернии; прапорщик старой армии, участник Гражданской войны 1918−1920 гг.; по специальности — учитель. До Великой Отечественной войны работал директором неполной средней школы г. Путивль. В сентябре 1941 г. был назначен начальником штаба одного из путивльских партизанских отрядов, которыми командовал С.В. Руднев; после объединения партизанских отрядов С.А. Ковпака и С.В. Руднева (октябрь 1941 г.) стал начальником штаба Путивльского объединенного партизанского отряда, затем Сумского партизанского соединения под командованием С.А. Ковпака; участник Сталинского и Карпатского рейдов. В январе 1944 г. по состоянию здоровья был отозван на партийную работу.
Герой Советского Союза командир Сумского партизанского соединения Сидор Артемьевич Ковпак в окружении соратников. Слева от Ковпака — начальник штаба Г. Я. Базыма, справа от Ковпака — помощник командира по хозяйству М.И.Павловский.
Слева направо: (сидят) Я. Панин, Г. Базыма, С. Ковпак, П. Вершигора, (стоят) В. Войцехович, М. Павловский
С.А. Ковпак и А.Ф. Федоров на берегу Припяти (1943г)
Помпохоз (помощник командира по хозчасти) Михаил Иванович Павловский (Одна из самых колоритных личностей в Сумском партизанском соединении)
«Павловский — старый черниговский партизан гражданской войны, комиссар полка времен Щорса, еще в девятнадцатом году получивший боевой орден Красного Знамени, — остался в тылу у немцев и был у Ковпака помощником по хозяйственной части. Как хозяйственник отличался чудовищной скупостью, но в боях был исключительно смел и проявлял боевой опыт и командирский талант.»
(П.П. Вершигора, «Люди с чистой совестью»
… Павловский умолял командира и комиссара задержаться хотя бы на час. Он захватил несколько грузовиков, на которых приехали немцы из Тернополя, нагрузил их сахаром, мукой, мануфактурой и гнал это добро в лес. Хозяйственное сердце старика трепетало при мысли, что все это ускользнет из его рук. Но продовольственные и вещевые склады Скалата были велики, и даже при мертвой хватке Павловского использовать их для отряда полностью мы не смогли бы. Пришлось помпохозу раздать большую часть добычи населению. Вначале брали неохотно, опасаясь, по-видимому, расправы немцев. Но лишь сгустились сумерки, все, что было в немецких складах, жители вмиг растащили по домам. - Народ, як море, все снесет, — мрачно и завистливо заметил Павловский по этому поводу. - А тоби що, жалко? — спросил Ковпак. - А то как же? — удивился тот. — Когда еще так повезет? Конешно, жалко. Остались бы до ранку, я бы все чисто вывез… и сахар… и… - Иди ты к черту со своим сахаром! Базыма, давай команду! Трогаем… Не лезь ко мне зараз со своей горилкой… Я шо сказал — не лезь!.. И голубая литровка хряснула о пень, отозвавшись по лесу жалобным звоном и тихим смешком связных. Хлопцы любили втихомолку посмеяться над интендантскими «трагедиями» Павловского.
… Павловский, старый партизан, краснознаменец еще гражданской войны, был первый год у Ковпака командиром восьмой роты. В знаменитом Веселовском бою он с небольшой горстью бойцов уничтожил до роты врагов, но сам чуть не погиб. Пулеметной очередью ему перебило обе ноги. В лубках кости срослись неправильно, и он ходил, широко расставив ноги, кавалерийской поступью, опираясь на палку. Ходить ему было трудно, и Ковпак назначил его своим помощником по хозяйству. Старика это повышение обидело, но все же он согласился, с непременным условием, что ему будут поручать и боевые дела. На новом своем посту Павловский обнаружил чудовищное скопидомство, обоз его был набит всякой всячиной, и Руднев беспрестанно воевал с Павловским, правда без особого успеха, из-за непомерного роста хозяйственного обоза. Павловский всегда защищал свое хозяйство страстно и настойчиво. На приказ Ковпака о выдаче спирта он реагировал чуть не истерикой, и только когда дед повысил голос, Павловский, бурча себе под нос, что у него «вылакают весь медицинский резерв», отошел в сторону. Ковпак и Руднев стояли на берегу, с тревогой следя за переправой 76-миллиметровых пушек. Рискованный груз уже подходил к середине реки, к самому опасному месту, когда к нам приковылял охрипший от ругани помпохоз. За ним виновато плелись дежурный и здоровенный, весь мокрый партизан. - Я ж говорив, товарищ командир?! С такими архаровцами весь медицинский запас… - Говори толком… — не отрывая глаз от пушек, сказал Ковпак. - Толком и говорю. Нарошно пид льод розбишака плыгае… Щоб нашармака спирту налызаться… - Как это нарочно? — спросил Руднев. - А от так. Иду я з колонной. А он, товарищ комиссар, бронебойку хлопцам отдает и каже: подержите, хлопцы, берданку, я сейчас за здоровье нашего командира магарыч выпью; и боком, боком, до того, як его, ну до ополонки, и бух в воду. А хлопцы його зразу назад, а он до дежурного, а тот, понимаете, товарищ комиссар, уже хотив налывать… Щоб не мое присутствие, так и налыв бы. - Совсем одурел Павловский. Ведь человек из ледяной воды вылез. Ты что?.. - Зажды, Семен Васильевич, — перебил Ковпак. - А ну, подойди сюда. Какой роты? - Второго батальона, первой роты бронебойщик Медведь, — ступив два шага вперед и оглушительно щелкнув обледеневшими сапогами, отрапортовал мокрый партизан. - У того Кульбаки вси таки архаровци, — вставил Павловский. - Мовчи, Павловский. Ты що, в самом деле нарошно в воду полиз? - Первый раз нечаянно, второй раз нарочно, товарищ командир Герой Советского Союза, — бойко рапортовал Медведь. Все рассмеялись. Один Павловский был серьезен и зол. - Так ты один уже попробовав? — смеясь, говорил Ковпак. - Ну да… - Мало показалось? - Маловато. Я прошу добавки по моему росту, як я бронебойщик, а воны говорить — норма. Говорять — за одно купанье тильки двисти грамм положено. Хочешь ще, говорыть раздатчик, то и прыгай ище раз… - Какой раздатчик? — спросил Руднев. - А от воны, — указывая на дежурного, говорил безобидно Медведь. - Ну, и скочив ты ще в воду? — облегченно вздохнул Ковпак: одна пушка уже выбиралась на берег. - А що ж поделаешь, товарищ командир Герой Советского Союза, як выпить захотилось, ну хоть умры… Одним словом, дальше все було, як товарищ Павловский рассказалы. Все чиста правда. Снова все засмеялись. - За другое купанье выдать Медведю двести грамм, а за то, що правду говорыть, дать ище триста… — громко сказал Ковпак. Павловский ударил руками об полы кожуха.
… — Гудыть! — закричал дежурный на дворе. Мы все высыпали на улицу, думая, что летит самолет. Прислушались - ничего не слышно. - Кто кричал? — спросил Ковпак у часового. - Так это дежурный нас разыгрывает. Кричит: «Гудыть!..» А мы: «Самолет?» — «Не, Павловский гудыть…» Они там свою хозчасть распекают. Ну и похоже… Ковпак сплюнул и зашел обратно в штаб. Хлопцам понравилась затея. Все ночи в разных концах села шутники кричали: - Гудыть… - Хто, самолет? — притворно серьезно спрашивали из дворов. - Не, Павловский гудыть, — отвечал балагур, шествуя дальше и затем в другой роте повторяя то же самое.
… К роте Карпенко подошел Павловский. Он был возбужден. Не замечая комиссара в цепи, он стал ругать автоматчиков. Вначале он ворчал про себя, а когда кто-то из роты огрызнулся, помпохоз совсем ошалел, вылез на берег и стал во весь рост. - Вперед! — он выхватил пистолет. Рота лежала на самом берегу и продвигаться ей, конечно, было некуда - впереди была река. Карпенко подошел к помпохозу. Павловский рассвирепел и лез на рожон. У Карпенко заиграли желваки на лице, глаза покраснели. Они стояли друг против друга, размахивая пистолетами, и не было, пожалуй, в русском лексиконе ругательств, которыми бы они не обменялись. Вот уже Павловский схватил Карпенко за грудки. Смешок, до сих пор пробегавший по цепи, затих. Третьеротцы знали, что еще никто пальцем не посмел тронуть их командира. Федя рванулся. С ворота посыпались пуговицы. Павловский и Карпенко стояли, как быки, готовые столкнуться лбами. - Эх, трусы, боягузы! — хрипел Павловский. - Кто? Я — трус? — тихо спросил оскорбленный Карпенко, загоняя патрон в ТТ. - Товарищ комиссар, зараз он его застрелит, — тихо сказал Шпингалет. Руднев, переставший наблюдать за пароходом, подошел к распетушившимся командирам и стал между ними. - Убрать оружие! Убрать, говорю! Карпенко, весь дрожа и не попадая пистолетом в кобуру, отошел и лег в цепи, лицом вниз, положив голову в ладони. Похоже, очень похоже было на то, что он плакал. - А ты, старая калоша, чего тебе надо? Пошел вон, - тихо сказал комиссар Павловскому. - Эх, товарищ комиссар… - Пошел вон, говорю! - Так немцы же уйдут. Вот только стемнеет. - А что ты с ними сделаешь?.. По воде в атаку идти, что ли? - Эх! — махнул рукой Павловский и отошел в сторону. Выстрелами бронебоек с берега удалось зажечь деревянные части внутри судна. В иллюминаторах изредка вспыхивало пламя и валил дым. Когда мы прекратили огонь, из одного иллюминатора все чаще стала показываться рука с котелком на пояске. Черпая воду, немцы, видимо, пытались потушить начинавшийся пожар. В это время из затоки выплыла лодка. На ней сидели Сердюк - командир отделения пятой роты, и еще один боец. Павловский подошел к ним и, поговорив с ними, влез в лодку, крикнув в цепь: - Прикрывайте огнем, сволочи! Я вам покажу, як у Щорса воевали, сопляки… — И над Припятью поплыло густое и виртуозное ругательство…