Страшный лик революции с невольным нагромождением ужасов пишут нам и
другие беллетристы: в Никитинском "Рвотном фронте" мы найдем не менее
страшные вещи--и насилия и самые грязные человеческие извращения. У Никитина
и у Пильняка в "Голом годе" герои-коммунисты, комиссары (то же и в
"Повольниках" Яковлева) насилуют Олечек, Манечек, Ниночек и вместе с ними
безнадежно надают в мещанско-похабную стихию, эти на миг захотевшие быть
героями люди-мещане.
У Никитина написано это в формах обмызганного, порой сюсюкающего
мастерства упадочного искусства, у Яковлева более ясно и просто, у Пильняка
его ужасы оправдываются в общем ритме его "мятельной" стихни, от которой
веет революцией настолько, нисколько революция раздробила старые формы
жизни,
В. Зазубрин делает попытку найти новую форму для изображения революции.
Самый стиль, его ритм -- суровый, резкий, скупой и ударный -- это ритм
революции -- по его слову, "прекрасной и жестокой любовницы", которая
уничтожила не только старый миропорядок, наше былое, индивидуалистическое
прекраснодушие, но и заставляет нас жить, чувствовать по-иному, утверждает
новую поступь, ритмику наших душевных переживаний.

-- По-моему, этот человек не виноват... Срубов его остановил решительно
и злобно:
-- Ну, вы, миндаль сахарный, замолчите. Чека есть орудие классовой
расправы. Поняли? Если расправы, так, значит,--не суд. Персональная
ответственность для нас имеет значение безусловное, но не такое, как для
обычного суда или Ревтрибунала. Для нас важнее всего социальное положение,
классовая принадлежность. И только.