Мне как-то сложно представить маневренную войну в тылу противника, основываясь на страхе перед заградотрядом. «И никаких заградотрядов, о чем многие хулители нашей военной истории говорят и пишут, не было, а была вера в то, что эти бывшие офицеры, хотя и провинившиеся в чем-то перед Родиной, остались честными советскими людьми и готовы своей отвагой и героизмом искупить свою вину, которую, надо сказать, в основе своей они сознавали полностью».

А сзади нас заградотряд
Направил в спины пулемёты.
И если кто пойдёт назад,
Им не остаться без работы.

Мы с боем брали высоту.
В живых остался каждый пятый.
Заполнить нечем пустоту,
Атакой строй был весь измятый.

Но только те, кто ранен был,
А здесь затишье было кстати,
Стал пробираться молча в тыл,
Чтоб подлечиться в медсанбате.

Мы кровью искупили грех,
И пусть снимают с нас судимость,
Но не было в атаке тех,
Кто к пулемётам примостились.

И мы расстреляны в упор,
Без жалости и без разбора.
НКВДешник очень скор
В стрельбе по штрафникам с упора.

Он словно в тире, не спеша
В прицеле выбор делал смело.
И отлетала ввысь душа,
Когда он убивал умело.

И вот нас всех в один курган,
Раздев, бросают, те кто живы.
Заградотряд был снова пьян,
Наркомовские пил служивый.

Им дали больше чем всегда,
Чтоб угрызенья не душили.
Но замирали иногда
В раздумье... После пить спешили.

Пытался каждый заглушить
В себе крик помощи, просящий.
Но продолжал он дальше пить,
Дождь не заметив, моросящий.

А по утру в окоп опять,
Ведь штрафникам идти в атаку.
И если что, по ним стрелять,
Усилив злобой этой, драку...

Наспех сколоченные полки и отряды, преимущественно из разложившихся солдат старой армии, как известно, весьма плачевно рассыпались при первом столкновении с чехословаками.

— Чтобы преодолеть эту гибельную неустойчивость, нам необходимы крепкие заградительные отряды из коммунистов и вообще боевиков,-- говорил я Ленину перед отъездом на восток.-- Надо заставить сражаться. Если ждать, пока мужик расчухается, пожалуй, поздно будет.

— Конечно, это правильно,-- отвечал он,-- только опасаюсь, что и заградительные отряды не проявят должной твердости. Добёр русский человек, на решительные меры революционного террора его не хватает. Но попытаться необходимо.

Весть о покушении на Ленина и об убийстве Урицкого застигла меня в Свияжске. В эти трагические дни революция переживала внутренний перелом. Ее «доброта» отходила от нее. Партийный булат получал свой окончательный закал. Возрастала решимость, а где нужно — и беспощадность. На фронте политические отделы рука об руку с заградительными отрядами и трибуналами вправляли костяк в рыхлое тело молодой армии. Перемена не замедлила сказаться. Мы вернули Казань и Симбирск 7. В Казани я получил от выздоравливавшего после покушения Ленина телеграмму по поводу первых побед на Волге.

Историк и журналист К. М. Александров в комментарии к книге написал:[2] «Николай Николаевич совершил обычный подвиг в самом высоком, христианском смысле этого слова. Он сказал соотечественникам Правду. Написал небольшую книгу, после публикации которой ее читатели стали другими людьми. … Признать правоту Никулина означало признать лживыми и бессовестными все существующие, до сих пор упорно нам навязываемые представления о минувшей войне, ныне объявленной главным идеологическим символом. Никулин наглядно показал: советская власть воевала с внешним врагом так, что превратила „священную войну“ в массовое истребление русского народа во имя спасения партийной номенклатуры».