— Что ты хочешь от меня!
Он запнулся.
– Что ты хочешь, я тебя спрашиваю! Да ты вообще знаешь, кто ты такой! Ты никто! Понял! Ты никто-о! – она это выдохнула ему в лицо, просто выплеснула.

Мальчик смотрел на нее и мне показалось, у него дрожит голова. Или это я дрожал. Почувствовал, как потеет спина. Помню первую мысль: «Неужели это она ему говорит! О ком она думает в этот момент! »

— Видеть тебя не могу, — прошептала она.

«Ты же убила его! », — сказал я, но никто меня не услышал. В маршрутке, как ни в чем не бывало, продолжали дремать люди. Я сидел, не шевелясь. А мальчик не плакал. Она отбросила его руку и снова развернулась к окну. Он уже не бушевал, притих как-то сразу. Смотрел в разорванную спинку сиденья напротив и молчал.

А у меня было желание встать и при всех, вот сейчас, просто разорвать ее на части! Сказать ей: «Это ты никчемная мать! Это ты никто! Ты же убила его! » Клянусь, я бы сделал это! Только мальчик сдерживал меня. Я закрыл глаза, стал глубоко дышать, чтобы успокоиться как-то. А когда открыл их, увидел конфету. Молодой парень, похоже, студент, такой светлый, кучерявый, в джинсовом костюме, протягивал конфету мальчику. Он еще встряхнул рукой, сказал:

— Бери, это тебе.

Тот взял. И тут же парень протянул ему вторую конфету. Мальчик помедлил и взял вторую. Дальше происходило действие, вспоминая которое, я еле сдерживаю слезы. Мальчик не стал есть, он коснулся маминой руки. Она не сразу повернула к нему лицо. Но все-таки повернула. И видно хотела добить его. Но он протягивал ей конфету.
Она посмотрела на него, на конфету, я видел, она недоумевает. Тогда он вложил ей конфету в руку. Она, как обожглась — быстро вернула ему.

— Я не хочу», — сказала.

Две конфеты лежали у него на ладони. Руку он не опускал.

— Ешь сам», — сказала она и тихо добавила, — Я не хочу… Честное слово.

Тогда он положил конфету к ней на колени. Никогда не забуду эту паузу. И эту взрослость. Передо мной за несколько минут этих мальчик стал мужчиной, а она из злой, раздраженной стервы стала красивой молодой женщиной. Во всяком случае, это я так почувствовал. Она молчала. Долго-долго молчала. Смотрела на него так, словно только увидела.
Потом обняла. И он ее обнял. Потом он развернул конфету и дал ей. И пока она не положила ее в рот, сам не ел. Вы представляете такое! Это был еще один шок, но уже другой.

Я тогда подумал о себе: «Вот ты сидишь, такой праведник, ты хотел встать, обвинить, ты хотел ее «разорвать», переделать. И ты бы ничего не добился, кроме скандала и брани. А этот мальчик, посмотри, насколько он мудр, как он велик, этот мальчик, он взял другим. И пронял до самых печенок, до сердца, до слез. А еще этот молодой парень, который дал ему две конфеты, — подумал я, — он ведь не просто так дал две».

Я огляделся… В заднем стекле маршрутки увидел этого молодого парня, он уходил вдаль по «моросящей» улице. А мама и сын сидели, склонив головы, друг к другу. Как молодые влюбленные! Тут водитель объявил мою остановку. Я, выходя, дотронулся до руки мальчика. Этим сказал ему «спасибо». Не думаю, что он понял, но это и не важно. Я навсегда запомнил этот урок.

Запомнить-то запомнил, но должны были пройти годы, чтобы я его осознал. Что это и есть настоящее воспитание. О котором не все взрослые знают. Что только примером и воспитывают. Не криком, не обвинениями, не битьем, нет. Только пример работает, больше ничто. И мальчик этот показал пример. И ей, и мне. И он изменил нас.

Віталій Колтовский
Испоганенные города Галичины, или Исповедь рогуля


Я перестал любить город как раньше.
В студенческие годы любил беспричинно блуждать по улочкам Ивано-Франковска в центре, нырять в арки проходных дворов, сидеть на скамейке, делая вид, что ожидаю важной встречи. Город казался утонченным, загадочным, недоступным.

О Львове вообще молчу. Месяц вступительных экзаменов был периодом счастья, прикосновением к непонятной, неповторимой монументальности, которая пьянила и завораживала. За этими каменными стенами не могли жить обычные люди, так не бывает. Там жили львовяне.

Ивано-Франковск также перехватывал дыхание своими австрийскими мурами, польскими костелами и еврейскими особняками. Таких как я, франковчане называли "ходаками". Слова "рогуль" тогда не было.

Я, конечно, не имел длинных немытых волос и не носил огромный пластмассовый гребень в заднем кармане штанов, но я был из райцентра, который даже примерно не отвечал масштабам и шику города. Городские держались отдельной группой, к нам в общежитие наведывались не часто и их посещения напоминали походы людей в зоопарк. Мы все понимали; старались держать порядок в комнатах и всеми силами стремились собезьянничать развязность франковчан, но не возможно было скопировать их лоск.

Они иначе выглядели. У них были более белые лица, прямая осанка и свободный незатравлений взгляд. Это нельзя было сыграть. Так, как на Западе вы легко узнаете нашего человека среди европейцев, так легко узнать студента из села.

Со временем мы стали почти как они. Копировали их прически, одежду, манеру разговаривать. Уже года через три в селе на вид можно было определить, кто из молодежи поступил в институт, а кто угодил в армию или пошел работать. В селе уже подражали нам. В райцентре были свои "ходоки" из сел. Врезались в память рассуждения нашего сельского тракториста. «Вот, смотри», - говорил он. «Идут бабы с базара. Я сразу скажу которая наша, а которая из села. Наши всё-таки выглядят как пани (госпожа)».

Даже по окончании учебы мы не стали полностью городскими. Мы были жителями города, но не стали франковчанами. И не потому, что не могли. Мы уже не хотели. Мы поняли, что город - не абсолютное благо. Искренности и доброты и в селе немного, но в городе ее еще меньше. В городе больше интеллигентных людей, но это вовсе не значит, что больше людей порядочных. В городе больше фальши, и маскируется она за многовековой стеной значительно лучше, чем за копной сена.

Когда на улице ко мне, улыбаясь, подходит человек и начинает спрашивать о жизни и вспоминать как мы учились в 22, 18, 13-й школе, я все-таки выжимаю из себя : "Извините, Вы ошиблись. Я не из Франковска".
Город теперь другой потому, что мы остались жить в нем. Мы его испортили. Ежедневно слыша мат на улице, переступая через разбросанный мусор, объезжая припаркованные в неположенных местах авто я зло процеживаю сквозь зубы: "Село!".

Но злоба эта скорее на себя. Нужно признать: мы сами виноваты. Мы забрали всё лучшее из села и не сделали лучшим город. Мы все испортили. Худшее из города мы привезли в село. "Ходаки" стали "рогулями": это все, чего мы достигли.

Наши дети построили новый город. Величие серого камня они заменили африканской пестростью, деревянные окна сгорели в пластиковой вакханалии, металлические ограждения съела кирпичная ржавчина… И не у кого даже просить прощения. Вокруг нет горожан. Они растворились в сибирских снегах или песках Мёртвого моря, горах Канады и европейских столицах. Вокруг только мы.

Простите нас, современные мега-села Львов, Ивано- Франковск, Тернополь... Если сможете
https://octpib.info/Blog.aspx?IdArticle=216