> типа как сериал...того времнеи...чем и увлек своего читателя...как "Рабыня Изаур"...приманивала своих зрителей...))) quoted1
Не "сериал" - а именно объёмное плетение. "Рабыня Изаура" - как сказка "Колобок": сначала одно событие - за ним следует второе - третье - ... - пятьсот сорок пятое... Книги Крапивина - вроде бы каждая сама по себе... но читаешь очередную - и видишь пересечения с предыдущими. Не линейное продолжение (типа сиквелов, приквелов и вбоквелов) - а именно пересечения-узелочки, создающие объём пространства (как в кружеве - линии-нитки создают своими пересечениями узор). Именно объём - а не плоскость... 7 измерений - слишком много для плоскости. Именно поэтому - "Миры Великого Кристалла".
> Тебе важно именно это - ты это и видишь во всём, что на глаза попадается: quoted1
важен смысл...а нек... - "осторожно двери закрываются...господа-товарищи...займите свои места...)))
случайно нашел...сравните с крапивинскими...в чем различие...?...)
Проходим перроном, молодые до неприличия, Утреннюю сводку оживленно комментируя. Оружие личное, Знаки различия, Ремни непривычные: Командиры!
Поезд на Брянск. Голубой, как вчерашние Тосты и речи, прощальные здравицы. И дождь над вокзалом. И крыши влажные. И асфальт на перроне. Все нам нравится!
Семафор на пути отправленье маячит. (После поймем — в окруженье прямо!) А мама задумалась… — Что ты, мама? — На вторую войну уходишь, мальчик!
> конечно не про Россию...но как похоже...))) quoted1
И на США - тоже похоже. А уж на Швецию (с её программой принудительной стерилизации "неполноценных" граждан, закрытой лишь в 1973 году) - вообще очень-очень похоже!
Да здравствует Остров сокровищ За то, что к нему дорога Бежит сквозь пенное море, Сквозь радости и преграды! Да здравствуют дикие джунгли И радуга в брызгах прибоя, и крик попугая: «Пиастры! Пиастры! Пиастры!» Но нам не нужны пиастры.
Пиастры, пиастры, пиастры…
А что с ними делать в море? Не купишь на них ни ветер, Ни чистые горизонты, Ни белых стремительных чаек, Тебя провожающих в поиск, Ни звонкое золото солнца, Что блещет в струе за кормой…
Пиастры, пиастры, пиастры…
А что с ними делать в детстве? Не купишь на них ни сказку, Ни смех товарищей звонкий, Ни ясную радость утра, Когда по траве росистой Сквозь солнечный пух тополиный Бежишь ты навстречу другу.
Да здравствует остров зеленый, Лежащий за черной бурей, За синей глубокой тайной, За искрами южных созвездий! Да здравствует смех и дорога! Да здравствует дружба и море! Да здравствует все, что не купишь На черное золото Флинта!
А на Диком Западе Дни стоят хорошие. Брызжет, брызжет солнышко В заводи речные.
Там, на Диком Западе Жили-были лошади Умные и добрые, Только не ручные.
Не были исчерчены Прерии дорогами В травах незатоптанных Звонко птицы пели. Племена индейские Лошадей не трогали, И гуляли лошади Вольно, где хотели.
Но пришли охотники С петлями, с арканами. Злык ямы вырыли, Cети растянули. Тропы водопойные Обросли капканами, А уйдешь от петли ты — Не уйдешь от пули.
Дождики багровые На траву закапали, И теперь без страха там Не ступить ни шагу; И на Диком Западе, Западе, Западе Стало, как в окрестностях Пыльного Чикаго…
Ржавые ведьмы «…Никто не знал, откуда ржавые ведьмы взялись и зачем живут на свете. Ходили слухи, что давным-давно на месте свалки был цыганский табор и старухи остались здесь с тех незапамятных времён. Была также сказка, что когда-то свалкой правил, как король, тощий ржавый старик — то ли колдун, то ли сумасшедший. Он говорил, что со временем весь мир превратится в свалку ржавого железа и ему, старику, придёт пора править этим миром. А ведьмы станут ржавыми придворными дамами… Рассказы эти, скорее всего, были сплошные фантазии… „А может быть, старик был из тех?“ — подумал Гелька, прячась за мятой автомобильной дверцей. Ему тоже стало жутковато. Но тут же он вспомнил, что старухи никогда не делали зла мальчишкам (если не считать ворчанья)… Старухи замерли на бочках. На фоне лунного неба они казались статуями из заброшенного парка. Вдруг одна ударила каблуком. Ей ответила другая. За ними топнули сразу несколько. Ещё, ещё… Удары каблуков по гудящему железу перешли в рассыпчатый грохот, но тут же в грохоте пробился чёткий ритм. Рубленая мелодия какого-то быстрого и дерзкого танца. Ведьмы запрокидывали разлохмаченные головы, угловато выбрасывали руки, ломались в талии, юбки метались вокруг них, а железный ритм гремел над пустырём… — Во рубят, — прошептал Янка. — На три четверти… Танец ржавых ведьм гулко стучал, рокотал и рассыпался под зелёным лунным небом. Постепенно он стал казаться не таким громким. Зато узор его ритма сделался сложнее, красивее. Сквозь гулкие удары пробивалась россыпь мелких тактов, они переплетались, обгоняя друг друга… Потом в танец проник посторонний, пришедший издалека гул. Это был нарастающий шум поезда. Старого поезда, какие до сих пор бегают на дачных линиях. Они мчатся по рельсам с деревянными шпалами и гремят колёсами на стыках. Откуда он мог взяться? Поблизости не было рельсовых путей.»
> — Что ты, мама? > — На вторую войну уходишь, мальчик! quoted1
так что...у Вас - "кругом враги...спасай Родину"...и нет самого главного...у них то же есть Родина...и кем ты являешься для них...?...)))
нет у Крапивина...кто есть ты (лит герой)...хотя есть романтик...которому нужно вырваться из обыденности жизни...а для чего...какие вопросы тебя мучают...чего хочешь получить...этого у Крапивина нет...во всех стихотворениях...которые вы здесь выложили...)))
типа...рисовать на тему - на ржавой бочке...стриптизерша...отплясывала свой...стрептиз...оно проще всего...)\
нарисуйте картинку на это...)
Андрей Платонов КОТЛОВАН В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда. Вощев взял на квартире вещи в мешок и вышел наружу, чтобы на воздухе лучше понять свое будущее. Но воздух был пуст, неподвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на безлюдной дороге — в природе было такое положение. Вощев не знал, куда его влечет, и облокотился в конце города на низкую ограду одной усадьбы, в которой приучали бессемейных детей к труду и пользе. Дальше город прекращался — там была лишь пивная для отходников и низкооплачиваемых категорий, стоявшая, как учреждение, без всякого двора, а за пивной возвышался глиняный бугор, и старое дерево росло на нем одно среди светлой погоды. Вощев добрел до пивной и вошел туда на искренние человеческие голоса. Здесь были невыдержанные люди, предававшиеся забвению своего несчастья, и Вощеву стало глуше и легче среди них. Он присутствовал в пивной до вечера, пока не зашумел ветер меняющейся погоды; тогда Вощев подошел к открытому окну, чтобы заметить начало ночи, и увидел дерево на глинистом бугре — оно качалось от непогоды, и с тайным стыдом заворачивались его листья. Где-то, наверно в саду совторгслужащих, томился духовой оркестр; однообразная, несбывающаяся музыка уносилась ветром в природу через приовражную пустошь, потому что ему редко полагалась радость, но ничего не мог совершить равнозначного музыке и проводил свое вечернее время неподвижно. После ветра опять настала тишина, и ее покрыл еще более тихий мрак. Вощев сел у окна, чтобы наблюдать нежную тьму ночи, слушать разные грустные звуки и мучиться сердцем, окруженным жесткими каменистыми костями.