Свидетельствуйте о свете! День Победы славянской письменности
Михаил Кильдяшов
Когда в 1912 году в Российской империи отмечалось 100-летие победы над Наполеоном, нашлось несколько живых свидетелей того времени. И, возможно, некоторые из долгожителей застали правнуков своих внуков. Если не призываешь выверять метрики, а принимаешь на веру такой пример связи поколений – задумываешься о том, как, с кем и какими встретим мы через четверть века столетний юбилей Победы в Великой Отечественной войне. Сколько каждый из нас сохранит свидетельств правды, добытой не из учебников и архивных документов, а из рассказов тех, кто прошёл «долгие вёрсты войны»? Отпустим мы Победу в туманное прошлое или сумеем сберечь её – яркую, лучистую, родную – в настоящем? Устремимся, вдохновлённые её величием, к новым победам, или, поникшие, обессилевшие, измельчавшие, устыдимся самих себя рядом с ней?
«Внуками Победы» все мы именуемся сегодня собирательно. Я -тридцатитрёхлетний – правнук Победы: мой прадед пропал без вести в первые месяцы войны. А годящиеся по возрасту мне в сыновья и дочери – уже праправнуки победной весны. Это счастливые дети: они успели увидеть фронтовиков как поколение, как эпоху, как образ жизни, как мировоззрение. Застали дивизию, что когда-то была огромной армией. Им, праправнукам, собирать последние, золотые, крупицы воспоминаний.
Мы уповаем, что Бог наделит ветеранов долголетием старца Симеона, прожившего триста шестьдесят лет в ожидании Спасителя. Но следующее поколение детей застанет героев уже, как чудо, впитает в основном воспоминания о воспоминаниях, свидетельства о свидетельствах, переданные старшими.
Больно, что ещё при живых ветеранах так бессовестно переписывают историю. Вживляют в историческую память, ставшую для нас генетической, больные гены лжесвидетельств, старательно взращивают исторического мутанта. Больно, что венец Победы примеряют на себя те, кто до поры был подобен обезьяне на вершине холма, кто включился в войну только тогда, когда стал ясен её исход. Таким псевдопобедителям ещё в 1944 году ответил поэт Николай Глазков:
Вечная слава героям
И фронтовое «прости».
Фронт не поможет второй им,
А мог бы им жизнь спасти.
Лучше в Америке климат
И дешевизнее быт;
Но мертвые сраму не имут,
А вы отказались от битв.
Вы поступаете здраво,
Пряча фронты по тылам;
Но в мире есть вечная слава,
Она достается не вам.
Слово правды очень сильно. Но у слова лжи своя мощь – разрушительная. Слово лжи сокрушает то, что не под силу сокрушить танкам, самолётам, боевым кораблям. Слово лжи – лукавый яд, ржа и плесень, дурман, отравляющий газ, морок, дурной сон, омут, из которого так тяжело вынырнуть.
Слово лжи одолимо только словом правды. Оно всегда достаётся дорогою ценой. Ученики Кирилла и Мефодия были гонимы. Пушкин у Чёрной речки заслонил собой русское слово, уберёг его от «клеветников России». Шолохов – творец гениального «Тихого Дона», испив горькую чашу лжи, никогда не опускался до споров об авторстве романа, никогда никому ничего не доказывал. Знал, что солнце правды однажды просияет.
Истинное слово долготерпит и никогда не умирает, потому что в нём живёт историческая память, копится сила предков. Язык Победы – это пушкинский язык, который внятен нам во всей полноте и через двести лет. «Василий Тёркин», «Молодая гвардия», «Горячий снег» - пушкиноязычны.
Внятен нам, приходящим на службу в православные храмы, и язык пращуров, на котором молились Нестор-летописец, Александр Невский, Сергий Радонежский, Минин и Пожарский. Язык, азбуку для которого создали святые равноапостольные Кирилл и Мефодий, заповедовав нам и детям нашим: «рцы слово твердо». Победа зарождается словом. Слово крепнет в Победе.
Праправнуки Победы, вы прекрасны! Вы, начинающие свои повествования словами: «Я хочу рассказать о прапрадеде-фронтовике…»; «Я с трепетом держу в руках фотографию ветерана…»; «Каждый год всей семьёй мы идём в Бессмертном полку…»; «9 мая – самый великий праздник…». Пушкин, Шолохов, Кирилл и Мефодий с вами. Свидетельствуйте о правде! Свидетельствуйте о Победе! Свидетельствуйте о свете!
19:36 10.06.2020
Вещий скворец Шолохов стал писателем на все русские времена
Александр Проханов
Во времена, когда я был молодым писателем, Шолохов казался недосягаемым в своём величии, в своей значимости, в своей литературной красоте. Он был небожителем тогдашней советской литературы. И когда я думал о Шолохове, то думал, что он — это Байкал или Волга. Когда я видел, как издают многотомники Шолохова, издают так, как, наверное, сегодня издают Конституцию: на дорогой бумаге, с великолепной обложкой, с рисунками, с изумительным шрифтом, — я понимал, что мы имеем дело с чем-то абсолютно неординарным, небывалым в нашей литературе. Он был важнее генсеков — генсеки приходили и исчезали. Шолохов был писателем времён Сталина. Был писателем времён Хрущёва. Писателем времён Брежнева. Он стал писателем на все русские времена.
И я не помышлял о встрече с Шолоховым, слишком громадная дистанция была между нами. Но вот случилось так, что, работая в "Литературной газете", я был направлен редакцией в Афганистан, куда только-только вошли советские войска. Когда я приехал туда, ещё дымился дворец Амина, и я помню, как перед входом разгромленного дворца среди кровавых бинтов и колец от гранат стоял исстрелянный десантниками "Мерседес" Амина. Автомобиль был изувечен до безобразия, но как тихо и изящно чмокнула дверь салона, которую я открыл, а потом тихонько отпустил! И этот звук исстрелянной машины казался каким-то тайным поцелуем.
Я написал мои репортажи в "Литературную газету". Эти репортажи, были, конечно, не то, что потом я описал в своих романах. Это не были сцены кровавых боёв, это не были сражения в Герате, это не истребление Муса-Калы, это не сцены уничтожения целых поселений. Это были репортажи, которые сдерживались газетной цензурой. Но всё-таки мне удавалась рассказать о боевой ситуации в Афганистане, а не только о садах, которые сажал наш ограниченный контингент. Это был один из первых моих военных походов. Репортажи вышли в "Литературной газете", и я очень гордился этой поездкой, гордился, что повторяю своими работами фронтовые репортажи Симонова или Кольцова.
Но реакция литературной среды на эти репортажи была для меня ужасна: в основном либерально, демократически настроенные писатели сделали меня нерукопожатным. Это была первая травма, которую я получил от писательского сообщества. Это поветрие, которое заставило множество людей отвернуться от меня, распространилось, и когда я входил в Дом литераторов: мимо меня проходили и делали вид, что не замечают. Я здоровался, думая, что люди по рассеянности не поздоровались, догонял их и опять говорил "здравствуйте". Они проходили и не здоровались. Это было ужасно. Я понял, что я — изгой, что я — нерукопожатный, потому что тогдашняя либеральная общественность считала, что война в Афганистане — это чудовищное преступление Советов, и что всякий, в том числе и изображающий эту войну, является аморальным человеком. Я ходил угнетённый. Но внезапно произошло удивительное событие.
День рождения Михаила Александровича Шолохова ежегодно отмечался в станице Вешенской, где он проживал. Это рождение было почти как государственный праздник, куда собиралась вся советская знать. Туда ехали вельможные секретари ЦК, ехали секретари Союза писателей. На этот праздник съезжались самые именитые военные и государственные деятели. Они не приглашались, они появлялись там по статусу.
Но у Шолохова было обыкновение: он направлял личные приглашения на свой день рождения. И на этот раз он тоже прислал личные приглашения — трём писателям. Прислал приглашение Егору Исаеву, прислал приглашение близкому по духу фронтовику Михаилу Николаевичу Алексееву. И третье приглашение он прислал мне — писателю, которого никогда не видел. Он просто прочитал мои репортажи в "Литературной газете" и прислал приглашение: он хотел видеть на своём юбилее молодого писателя, который побывал на фронте.
Я собрался и поехал. Я сидел в купе прекрасного вагона, рядом сидели Егор Исаев и Михаил Алексеев. Они смотрели на меня с некоторым удивлением, потому что по рангу я был далёк от них, это были вельможные писатели Союза. Мы подружились в дороге: пили с ними водку. И таким образом приехали.
Помню несколько эпизодов. Приехав в Вешенскую, мы вышли к Дону. Шли вдоль этой великой казачьей реки, и к нам на берег Дона слетел скворец. Он слетел и бежал перед нами. Мы, не торопясь нагоняли его, он не взлетал, а просто бежал. И так, проходя вдоль высокой ограды шолоховского дома, этот скворец вёл нас. Для меня это была какая-то вещая птица, которая прилетела и вела меня к Шолохову.
Когда мы совсем было собрались на шолоховскую усадьбу, пришло сообщение: у Шолохова резко поднялось давление, и он отменил торжество. И все, кто собирался его навестить, пришли в уныние: встреча с Шолоховым не состоится. Это было большое потрясение для всех: все жаждали увидеть этого художника. Но к середине дня давление нормализовалось, и Шолохов решил всё-таки праздновать рождение. И мы вслед за толпой именитых гостей вошли в его дом.
Торжество проходило внизу, на первом этаже. Когда я вошёл, меня ошеломили столы, где стояли разносолы, вина, и было гигантское количество разнообразных цветов: георгины, гладиолусы, розы. Это испугало меня, потому что такое обилие цветов чем-то напоминало погребальный зал.
Я занял там скромное место, и всё моё пребывание сводилось к созерцанию. Как проходило это торжество? Шолохов сидел один за отдельным столом. Он был очень худ, очень бледен. Седые усы, седые волосы. Он держал в руке рюмочку коньяка, почти не подносил её к губам. Меня поразило его запястье. Оно было тонким, сахарным, худым. Когда-то — мощный казак, рубака, весельчак, бражник — он этой рукой писал романы, крушил недругов, взмахивал во время речей на съезде. А сейчас это была стариковская, хрупкая, почти детская, рука. Мне было страшно за эту руку, которая держала маленькую рюмку.
И вот начались чествования. Поднимались один за другим звёздные люди нашего государства. Конечно, первыми речи произнесли секретари ЦК. Все радостно, чествуя Шолохова, выпили за его здоровье. Шолохов только пригубил рюмку. Потом поднялись секретари Союза писателей — тоже вельможи, некоторые из них поднимались на трибуну Мавзолея в дни больших праздников или государственных трауров. Потом поднялись командующие округами — могущественные военные. Они уже выпили третью или четвёртую рюмку, порозовели от вина, были полны энтузиазма, громогласно приветствовали. Говорили, в общем-то, дежурные фразы, которые не отличались оригинальностью, но громыхали своими голосами. Потом поднимались секретари обкомов и краёв. Потом говорили директора могучих заводов. И вся эта публика, которая была уже полна хмеля, полна праздничного возбуждения, радовалась тому, что присутствует на этом торжестве, что они оказались вместе с Шолоховым. Выходя, они напоминали горы, которые надвигаются на Шолохова. И мне было страшно, что они его сомнут, раздавят своими могучими телесами, своими громыхающими голосами, своей какой-то яростной радостью. А он сидел тихий, слабо улыбался, держал свою рюмочку, и все били своими бокалами эту рюмку, которая и не опустошалась.
И в этот момент я вдруг подумал, что вся эта громада государственных людей преклоняет свои колени. Они преклоняются перед этим маленьким хрупким человеком, который являлся государственным писателем. Шолохов тогда был олицетворением государства, был могущественнее всех этих людей. Он своими книгами, своей долгой прожитой жизнью создал великую государственную советскую культуру. И я понял, что значит быть человеком, писателем, который оказался вровень с государством, или даже выше его, потому что государственные деятели возносились и сменялись, падали, а он оставался и с каждым годом становился всё значительнее и значительнее.
И вот отгремели тосты, отзвучали приветствия, люди стали выходить, вываливаться на улицу для того, чтобы продолжать пировать за пределами дома.
А ко мне подошёл один из секретарей Союза писателей и сказал: "Ну, что ты сидишь-то? Пойди чокнись с Шолоховым".
Тот всё держал на весу рюмку, и я, робея, со своей рюмочкой, полной коньяка, подошёл к нему и чокнулся с ним. Наши рюмки сошлись и издали тихий звон. Я до сих пор помню этот звон — звон крохотного хрустального колокольчика, который в действительности был для меня громовым колокольным ударом.
После этого мне были не обидны и не страшны те нападки, которым я подвергался. Эти нападки преследовали меня всё время. Я был отвратителен и ужасен либералам. Дальнейшие мои походы в Афганистан, в Анголу, в Мозамбик, в Никарагуа, в Кампучию только усиливали то отторжение, которое я испытывал. И до сих пор я нахожусь в списках если не нерукопожатных, то, по крайней мере, литературных изгоев, как меня величают либералы.
После этого торжества нам не хотелось расходиться, расставаться. Мы вышли за околицу Вешенской — там, кажется, была сосновая роща, развели костёр. Сидели у этого костра, озарённые пламенем, продолжали здравицы в честь Шолохова. Мир нам казался величественным и прекрасным, потому что он был осенён шолоховским именем.
А потом, когда кончился Советский Союз, и Шолохова уже не было в живых, многие из тех, кто сидел у этого костра, оказались предателями и изменниками: они изменили Шолохову, изменили стране, они изменили этому костру, они изменили всем нам.
Но звук того лёгкого хрустального колокольчика до сих пор не умолкает во мне. И я понимаю величие художника, который своими трудами помогает существовать нашему трудному мучительному русскому государству.
Вот опыт того моего давнишнего похода в казачью станицу Вешенская.
18:29 20.08.2020
О русской советской визуальной идиллии как убедить людей видеть в качестве первичного, первоочередного, хорошее
Евгений Фатеев
Эпиграф
— ...вас следовало бы арестовать!
— За что?
— А вы не любите интеллигенцию
— Да, я не люблю интеллигенцию...
Русская интеллигентность предполагает фундаментальную невозможность радости и счастья. Русская интеллигентность – это такой заговор против счастья, это какая-то противоестественная культурная институционализация несчастья, безрадостности, уныния, угрюмости, безнадеги и вечного траура. Интеллигентское мировидение предполагает обязательный поиск трещины, червоточины, которая обязательно есть в картинах и картинках мира, довольства, красоты и ухоженности. У всего хорошего, обязательно есть родовой изъян, который и почитается русскими интеллигентами, как правда. В картине мира русского интеллигента настоящей правдой почитаются грязь, мерзость и уныние. Это убогое манихейство, инфантильное и грязненькое, управляет нашей туземно-аборигенной интеллигенцией уже почти триста лет. Если русский интеллигент отыщет в картинке мира хотя бы микрон тлена, то именно этот тлен сосредоточит на себе все интеллигентское внимание. И это определяется тем, что у нас так и не сложилась философская традиция. Большая беда наша состоит в том, что у нас функции философии отправляла и отправляет до сих пор эмоциональная, эгоцентричная по своей природе литература. Именно комплекс несчастного творца и определяет смешное, инфантильное, водевильное, драматическое (по законам драмы) восприятие происходящего.
В России так и не сложился, в том числе, и визуальный канон русской идиллии. Это не значит, что идиллическое, радостное искусство в нашей стране не делалось. Делалось, и отменное. Просто такое искусство очень медленно актуализируется и востребуется сегодня. Оно не почитается великим и эталонным, определяющим. Не в последнюю очередь это обусловлено тем, что 80% визуальных искусств даже ХIХ века не актуализировано, не входит в активный оборот. Даже научный. Только-только начинает заявлять о своем месте в истории отечественного искусства – русская ведута, русская акварель, русское салонное искусство, русский функциональный фарфор, русский ориентализм, русский живописный вестернизм, различные техники воплощения русского модерна, не написана история успеха в русских визуальных искусствах, не описана история взаимоотношений живописи и фотографии в ХIХ веке, не написана истории русской судебной графики, нет полной истории русского пейзажа, до сих пор почти анонимен русский групповой портрет первой половины ХIХ века, толком не изучена русская батальная живопись, не изучена визуальная пропаганда русского народничества, толком не создана история русской художественной промышленности и прочее, и прочее, и прочее. Недостаточно оценены такие мощные и важные имена в истории нашего искусства, как Соломаткин, Зарянко, М. Воробьёв, Сорока, Семирадский, Елена Поленова и многие другие. Это парадоксально, но практически не изучены многие немногие русские художницы ХIХ века. Хочу поделиться с читателями ссылкой на уже давно опубликованную мною исследовательскую программу «Другая история русского искусства ХIХ века». Если даже искусство ХIХ века, которого количественно гораздо меньше, остается нами в значительной степени не актуализированным, заслоненным только интеллигентскими стенаниями в лице «передвижников», которых я очень люблю и ценю, но только к которым не сводимо наше искусство позапрошлого века, то, какая участь уготована советским визуальным искусствам, главным родовым качеством которых была способность к невероятно энергетически заряженной радости, оптимизму, вере в хорошее в человеке и мире. И до чего же это претит нашим кухонно-лавочным туземцам от либеральной интеллигенции, всем этим носителям жуткого, разъедающего душу и смердящего личного, карманного, портативного ада. Эти угрюмые дикари и невежды обязательно отыщут что-нибудь плохое. И всем своим интеллигентским стадом с улюлюканием будут загонять жертв в болото своего убогого, истлевшего и смердящего мировидения.
А советское искусство реализовало то, чего не смогло сделать искусство досоветское. Советское искусство смогло выдать самый настоящий канон русской идиллии. В этом смысле, советское искусство крайне важно для нашей истории. Советское искусство сумело достичь невероятной подробности идиллической картины мира. Русская идиллия в советских визуальных искусствах – это самый настоящий идиллический космос. В некотором роде, советская идиллия может надолго стать (и, признаться, уже становится) нашим «золотым веком», вторым «золотым веком», наряду с допетровской Россией:
1. Советские визуальные искусства смогли очень убедительно воссоздать ощущение цивилизационного уюта, того, что мы в нашей текучей современности стремительно утрачиваем. Советские визуальные искусства буквально дышат, источают цивилизационный уют. Этим уютом больны и оптимистичный пост-авангард, и сталинский имперский бидермайер, и шестидесятничество, и советский живописный маньеризм. Его транслируют и замечательные журнальные обложки, и книжная иллюстрация, и парадная постановочная фотография, и многочисленные почтовые открытки и другие жанры.
2. Советская, особенно послевоенная, визуализация детства буквальна беспрецедентна для истории отечественных визуальных искусств. Тут очень важно заметить, что речь идет не только о конструировании мира детства, управлении им, а об отражении его в высоких жанрах визуальных искусств, об отражении его в, простите, настоящем искусстве.
3. Сложился невероятных размеров комплекс памятников, который поэтизирует современность. Советская действительность была почти абсолютно показана советскому человеку. Она была абсолютно тотально по-доброму и по-светлому кодифицирована. Советскому человеку было показано избыточное идеальное. Красный Проект избыточно информировал советского человека о своих планах и идеалах. Подкачала, как всегда, способность реализовать и воплотить. Советское идеальное оказалось не просто избыточным. По большому счету, советское идеальное оказалось в значительной степени законченным во всех своих невиданных, необычайных подробностях. Оно оказалось настолько циклопическим, что стало не очень обозримым для обычного человека. Не случилось необходимой, но и талантливой кодификации. Не была понята ограниченность ресурса человеческого внимания. Случились избыточные траты на создание космоса советского идеального. Советская действительность катастрофически не догоняла советское идеальное. В итоге у нас так и не сложилась настоящая, целостная поп-культура, как символический универсум. Даже СССР приходилось закрывать прорехи в поп-культурном космосе за счёт прямых заимствований, или даже импорта.
4. Уверен, очень многие современные потребители символического уже ощутили невероятный, потрясающий терапевтический эффект, который рождают советские визуальные искусства. Советское искусство буквально способно исцелять, лечить. У интереса к советским визуальным искусствам есть важное основание сегодня, оно все больше становится востребованным в соцсетевой среде. Советское искусство – весьма ценный контент, который помогает нарастить социальную, соцсетевую капитализацию людей, его публикующих, чему пример – автор этих строк, ваш покорный слуга. Боюсь, изучение советских визуальных искусств не будет поощряться по причине их абсолютной противоположности всему тому, что пытаются насадить у нас сейчас.
5. Советское искусство смогло пережить испытание Освенцимом. Советское искусство оказалось устойчивым к безумию двух мировых войн. Поставщиками, делателями самого светлого, самого оптимистичного искусства были художники-фронтовики. Ещё впереди создание индекса света и гимна жизни в творчестве художников, прошедших страшную войну. Даже активно продвигавшийся советским искусствоведением довольно вторичный формально «суровый стиль» оказался маргинальным для советских визуальных искусств.
6. Советское искусство выдало и свою версию визуального будущего. Советская визуальная футурология еще не собрана в некий общий канон, мозаика советского визуального футуризма еще не закончена, не сведена, но то, что мне удалось уже увидеть, говорит о том, что это был оптимистический взгляд на будущее и в будущее, уже можно понять и прочувствовать саму его интонацию.
Можно только мечтать о том, как перевернуть с ног на голову наше видение искусства. Как убедить людей видеть в качестве первичного, первоочередного, хорошее, идиллическое? Что для этого нужно сделать? Поправима ли наша глубинная зацикленность на плохом? Не знаю. Знаю, что нужно работать. Вода камень точит.
Илл. Алексей и Сергей Ткачёвы. "В поле. Самолёты летят" (1954)
05:38 01.09.2020
09:33 03.09.2020
Baltik (Talvi) писал (а) в ответ на :
>> УДИВИТЕЛЬНО ПРЕКРАСНЫЙ МИР! > Автор, что Вы курите?
То же, что и я... видимо. Самосад. Свой, собственный. Как и Циолковский, и Ломоносов, и Менделеев... и Кулибин... Просто у каждого на участке получается свой табачёк. Эксклюзивный. С аурой своей...
>>> УДИВИТЕЛЬНО ПРЕКРАСНЫЙ МИР! >> Автор, что Вы курите?
>
> То же, что и я... видимо. Самосад. Свой, собственный. > Как и Циолковский, и Ломоносов, и Менделеев... и Кулибин... > Просто у каждого на участке получается свой табачёк. Эксклюзивный. С аурой своей...
флюшку делать лучше не приходи
06:01 26.09.2020
15:59 26.09.2020
Настоящему индейцу надо только одного. Да и этого немного, да почти что ничего!
11:15 13.10.2020
На защиту позднесоветской архитектуры и монументального искусства Общественная палата предлагает жителям города принять участие в подготовке общественных обсуждений
Редакция Завтра
Глава Екатеринбурга предложил восстановить ранее демонтированную Краснознаменную группу на прежнем месте – плотине городского пруда, проявив уважение к исторической памяти и культурным традициям прошлых лет.
Разделяя эту позицию, команда уличных художников SPEKTR в рамках онлайн-фестиваля «Стенограффия» создали арт-объект «Серознаменную группу», тем самым обратив внимание на тот факт, что в современных условиях выдающиеся памятники позднесоветской архитектуры, а также советского монументального искусства (мозаики, витражи и др.), практически не защищены государством.
Назрела необходимость обсуждения возможности каталогизации, внесения в охранные списки и реставрации таких памятников, многие из которых имеют большую художественную и историческую ценность.
Общественная палата муниципального образования «город Екатеринбург» в январе 2021 года планирует провести слушания на данную тему с участием экспертов, представителей власти и общества.
Кроме того, Общественная палата муниципального образования «город Екатеринбург» предлагает каждому жителю Екатеринбурга принять участие в подготовке общественных слушаний. На адрес bubnova_ti@ekadmru можно направить фотографии и адреса памятников советского периода, чтобы информация о них нашла отражение в будущем каталоге.
20:20 13.10.2020
05:51 21.10.2020
Сурков и "Бесы"
Алексей Иванов
10 ноября в Театре на Малой Бронной состоится премьера спектакля "Бесы". Первая постановка режиссёра и эталонного беса Константина Богомолова после его назначения худруком театра. Цена билета будет доходить до 50 тыс. рублей.
Прогон представления для VIP-гостей (среди которых замечена руководитель Фонда открытой новой демократии и экс-пресс-секретарь движения "Наши" Кристина Потупчик) прошёл 20 октября в концертном зале "Барвиха Luxury Village" на 8 км Рублёво-Успенского шоссе, принадлежащем мультимиллионерам Леониду Фридлянду и Леониду Струнину.
Что конкретно сотворил собчачкин муж из великого романа Фёдора Михайловича - даже трудно предположить. Изюминка, собственно, не в этом.
В "Бесах" появился бывший первый замглавы АП Владислав Сурков.
Во время прогона он не вышел на сцену, ВЮС был на экране. "В спектакле есть видео, на котором Сурков произносит текст Достоевского", - рассказала РБК глава PR-отдела театра Мария Малкина. "Партнёром по кадру бывшего чиновника кремлёвской администрации стал актёр Никита Ефремов (сын Михаила Ефремова - Прим.)", - уточнила "Фонтанка".
Бесы as it is... "Сообщают, что бывший чиновник АП, один из величайших интриганов и комбинаторов нашего времени Владислав Сурков, в конце концов спалился и полностью раскрыл свой образ", - резюмировал ТГ-канал "Котёл #6".
19:30 23.10.2020
С нами Джанни Родари к 100-летию со дня рождения автора «Приключений Чиполлино»
Георгий Судовцев
Удивительное дело, но более-менее полная биография Джованни Франческо, известного всему миру как Джанни, Родари (23.10.1920—14.04.1980), кажется, до сих пор не написана. Ни в родной ему Италии, ни в Советском Союзе, где его книги издавались и издаются миллионными тиражами, ни — тем более — в современной России, ни где-либо ещё. И в этом он сродни другому гениальному детскому писателю, Николаю Носову. Что причиной тому — можно только догадываться. Но сходство главных образов, созданных ими: Чиполлино и Незнайки, — тоже видно, что называется, невооружённым глазом.
Во всех публикациях, посвящённых «доброму итальянскому сказочнику», излагается, в общем-то один и тот же набор фактов, основанный на «официальной» автобиографии писателя, опубликованной в начале 1960-х годов: родился в коммуне Оменья на берегу озера Орта в Пьемонте, его отец Джузеппе работал пекарем-булочником, а мать Маддалена после замужества — продавщицей в его лавке. В семье было ещё двое сыновей: старший Марио от первого брака отца и младший Чезаре, которого Джанни очень любил. В 1929 году отец умер, и мать, продав всё имущество, вернулась вместе с детьми к своим родителям, в коммуну Гавирате соседней области Ломбардия. Там Джанни в 1937 году окончил католическую школу, в 1939-1941 годах учился на филологическом факультете Миланского университета, где вступил в молодёжную фашистскую организацию «Итальянская ликторская молодёжь», от призыва в армию был освобождён по причине слабого здоровья, а с 1941 года бросил обучение из-за финансовых трудностей и начал работать учителем, для чего ему пришлось вступить в Национальную фашистскую партию. В 1943 году, после краха режима Муссолини и оккупации немцами Северной Италии («Республика Сало»), по личным мотивам примкнул к движению Сопротивления, с 1944 года — член Итальянской коммунистической партии. Работал журналистом в газете «Unita» («Единство»), с 1950 года — соредактор еженедельного детского журнала ИКП «Pioniere» («Пионер»), где печатались его стихи, а в 1951 году — сказка «Le avventure di Cipollino» («Приключения Чиполлино»), последняя редакция которой была закончена в 1957 году.
В 1952 году 32-летний итальянский писатель-коммунист по партийной линии впервые приехал в СССР, где сразу же попал в поле зрения сверхавторитетного Самуила Яковлевича Маршака, который взял шефство над молодым дарованием. А уж о том, как «Маршак держит корректуру», в советских литературных кругах ходили легенды. В результате 22 ноября 1952 года на первой полосе «Литературной газеты» появились стихи Джанни Родари в переводе и с предисловием Маршака, где мэтр советского литературного процесса дал высочайшую оценку своему новому «подопечному»: «Сочинять стихи, достойные стать рядом с народной песней и считалкой, умеют только те поэты, которые живут с народом общей жизнью и говорят его языком. Таким поэтом представляется мне Джованни Родари. В его стихах я слышу звонкие голоса ребят, играющих на улицах Рима, Болоньи, Неаполя».
При этом Маршак не скрывал, что его переводы — не столько копии, сколько творческое отражение оригинала: «В некоторых из своих переводов я отошел от буквальной точности, стремясь передать самую сущность свежих и непосредственных стихов итальянского поэта. Но иначе, я думаю, и нельзя переводить свободные и причудливые, часто основанные на забавной рифме стихи для детей».
Но только этими переводами дело не ограничилось. С начала 1953 года, ещё при жизни Сталина, началась публикация «Приключений Чиполлино» в советском журнале «Пионер» (перевод Златы Потаповой под редакцией Маршака) и тогда же был поставлен одноимённый радиоспектакль для детей с написанными Маршаком стихами. Так молодой итальянец сразу стал в глазах советских читателей живым классиком зарубежной (а значит — и мировой) детской
Никто не проводил сравнительных текстологических исследований, но, наверное, не будет удивительным, если в их результате окажется, что Родари редактировал свою книгу с учётом переводов её текста на русский язык. И это вовсе не будет означать какой-то творческой либо иной зависимости итальянского писателя от «старших советских товарищей», но только то, что результат своей работы автор «Чиполлино» стремился довести до совершенства, используя для этого все доступные ему возможности.
В 1955 году в «Детгизе» вышло первое книжное издание «Приключений Чиполлино» на русском языке с великолепными рисунками Владимира Сутеева, через год мальчик-луковка стал одним из главных героев детского журнала «Весёлые картинки» («Клуб весёлых человечков»), а в 1961 году появился полнометражный 37-минутный мультфильм, музыку к которому попросили написать известного композитора Карэна Хачатуряна. И тот не только блестяще выполнил эту работу, но впоследствии создал балет по мотивам сказки Джанни Родари (первая постановка — 1974 год), который сразу же в шутку окрестили «Спартаком» для детей», имея в виду знаменитый балет его дяди Арама Хачатуряна. Сценическая судьба балета «Чиполлино» оказалась менее громкой, но он прочно утвердился в репертуаре отечественных театров, а партии в нём танцевали такие «звёзды», как Марис Лиепа, Николай Цискаридзе, Нина Сорокина, Марина Кондратьева и многие другие. Про художественный фильм «Чиполлино» снятый в 1973 году на киностудии «Мосфильм» режиссёром Татьяной Лисициан, где Джанни Родари сыграл сам себя, и говорить не приходится. Большую известность в нашей стране получили также другие книги Джанни Родари, особенно «Gelsomino nel paese dei bugiardi» («Джельсомино в стране лжецов», 1959) и «La freccia azzurra» («Голубая Стрела», 1965), по которым в Советском Союзе тоже были сняты двухсерийная лента «Волшебный голос Джельсомино» (Одесская киностудия, режиссёр — Татьяна Лисициан, 1977) и кукольный мультфильм «Голубая стрела» (ТО «Экран», 1985). При этом Джанни Родари разрешил свободно издавать «Приключения Чиполлино» и использовать образы персонажей этой книги на территории СССР.
Советский триумф эхом отозвался и в Италии — во многих католических приходах страны в 1950-е годы книгу «Приключения Чиполлино», а также номера журнала «Pioniere», который редактировался «проклятым коммунистом» Джанни Родари, в буквальном смысле этого слова сжигали на кострах. Ситуация изменилась только в связи с работой Второго Ватиканского собора, прошедшего в 1962-1965 гг. В 1967 году, «всего» через 16 лет после выхода в свет «Приключений Чиполлино», его признали «писателем года» в Италии — за сборник «La Torta in cielo» («Торт в небе»), а в 1970 году Джанни Родари стал лауреатом международной литературной премии имени Ганса-Христиана Андерсена, этой «нобелевской премии по литературе для детей», — за книгу «Gip nel televisore» («Джип в телевизоре»). Как видим, никаким Чиполлино там
Хотя, если бы сказка про мальчика-луковицу, жившего в стране, где «все люди и животные были сродни каким-нибудь овощам или фруктам», не была написана, всё остальное творчество Родари, скорее всего, не вышло бы за пределы итальянской литературы, да и в её рамках занимало бы совсем иное место. Но вместе с Чиполлино, его друзьями и врагами, писатель по-настоящему шагнул в Большое Время мировой литературы и культуры в целом.
Знаете, почему это — гениальная находка? А назовите хотя бы ещё одно литературное произведение, героями которого были бы «очеловеченные» растения. Даже в народных сказках, идущих из самой глубокой древности, такое нечасто встретишь. Есть, конечно, украинский Катигорошек, есть ещё Царь-Горох, есть сказки некоторых народов Африки. Но это и всё. К тому же, герои Родари — не просто растения, а в основном овощи и фрукты, то есть заведомо — каждый по-своему — нужные и полезные людям плоды, идущие в пищу? Ни одного ядовитого или хотя бы изначально несъедобного персонажа в этой «оранжерее от Джанни Родари» не отыскать. Даже зловредный мистер Моркоу, иностранный сыщик, — и тот, по сути, может быть полезен. Есть, правда, доктор Мухомор, лечивший графа Вишенку, но он даже не растение, а гриб. Точно так же «не в счёт» насекомые и животные, обитатели местных тюрем и зоопарков. А все беды случаются только от того, что одни овощи и фрукты находятся не на своём месте, получая слишком много разных ресурсов за счёт других. Стоит эту несправедливость устранить — для чего стоит всего лишь хорошенько ударить бичом принца Лимона и водрузить над главной башней дворца Знамя Свободы — графини Вишни и адвокат Горошек эмигрируют, барон Апельсин станет носильщиком на вокзале, а синьор Помидор, отсидев заслуженный им срок в тюрьме, займётся стрижкой газонов и выращиванием капусты (как известный в истории римский император Диоклетиан, надо полагать). О том, что стало дальше с принцем Лимоном, который спрятался в навозной куче, история вообще умалчивает… В общем, социальная революция, но очень по-итальянски, с карнавалом и маскарадом, да ещё и без жертв.
Пусть такая постановка проблемы, по большому счёту, на «взрослом» уровне далеко не полностью соответствовала марксистской теории классовой борьбы, но на детском, советским октябрятам и пионерам, она подходила «не все сто», а уж идеологиям нацизма и либерализма категорически противоречила…
Понятное дело, после уничтожения Советского Союза, Чиполлино, этот опасный для власть предержащих очень луковый персонаж, который любого может довести до слёз и до смеха, всегда говорит правду и никого не боится, выступая против несправедливости и лжи, стал, что называется, «не ко двору» — как раз по причине «пропаганды социальной революции». До сжигания «Приключений Чиполлино», как в Италии 1950-х годов, дело не дошло, но фонды детских библиотек в этом отношении сильно проредили, а согласно Федеральному закону от 29.12.2010 г. № 436-ФЗ «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию», издания главной книги Джанни Родари на территории РФ отнесены к информационной продукции для детей, достигших возраста двенадцати лет, поскольку «содержат эпизодические сцены насилия», и обязаны маркироваться отметкой «12+». Заметный резонанс в российском обществе получили сообщения о попытках цензуры истории про Чиполлино — пока только в театральной сфере.
Так, в 2019 году дирекция московского фестиваля любительских театров «Молодые — молодым» исключила из программы спектакль «#рябчиковжуй #новыдержитесь» режиссёра Александра Таттари, поставленный участниками студии Центра театрального искусства при Московском Лианозовском театре, в котором проводились параллели между сказкой Джанни Родари и современной российской действительностью.
И тогда же, осенью 2019 года на сцене московского театра «Содружество актёров Таганки» режиссёром Еленой Королёвой была поставлена музыкальная сказка «Чиполлино», в которой главные герои никакой революции не устраивают, а добираются до принца Лимона и подают ему прошение, поле чего все несправедливые указы и законы отменяются, а в волшебном королевстве наступает всеобщее счастье и веселье. «Конечно, мы оставили в спектакле социальную остроту, но, так как я ужасно боюсь всяких революций, то переворот совершится в умах героев. Жители этого огромного графского сада поймут, что главное — это уважение к личности, которое не имеет отношения ни к деньгам и положению, ни к тому, сильный человек или слабый. Мне кажется, это должно быть особенно близко детям», — пояснила тогда свою творческую позицию режиссёр-новатор.
А уж в свете комплекса противоэпидемических мер, в связи с коронавирусной инфекцией предпринятых практически по всех странах мира, не исключая Россию, сказка Джанни Родари, с её налогами на воздух, атмосферные осадки, на каждый шаг, вздох и чих обитателей описанной им волшебной страны, начинает выглядеть даже не злой сатирой, а мрачным, но оттого не менее точным пророчеством…
И если ситуация будет развиваться в том же направлении, возможно, недалёк тот день, когда саркастические шутки о занесении «Приключений Чиполлино» Джанни Родари, «Незнайки на Луне» Николая Носова, «Трёх толстяков» Юрия Олеши и ряда других детских книг в списки экстремистской литературы станут реальностью… Что, в общем-то исходит от растущего разочарования людей в своей собственной человеческой природе, свободной и творческой, по образу и подобию Бога, открывая дорогу, ведущую к пост-, альт-, транс- и прочему антигуманизму. Ничего подобного ни в «Приключениях Чиполлино», ни в других произведениях Джанни Родари вы не найдёте. Он-то понимал, что в человеке при определённом усилии можно вырастить и зверя, и робота, и «овощ», но это — против его истинной природы. Чему доказательство — вся история человечества, включая Победу 1945 года над нацизмом. К тому же сам Родари, несомненно, был причастен к этой Победе, и, можно сказать, даже одержал победу над нацизмом в самом себе.
Так что перечитайте «Приключения Чиполлино» сами, прочитайте их своим детям и внукам. Честное слово, хуже от этого не будет — только лучше.
Умер Джанни Родари неполных 60 лет, во время операции на венах ноги. Может быть, оторвался тромб. Может быть, была какая-то иная причина. Похоронен на римском кладбище Кампо Верано у базилики Святого Лаврентия на древней Тибуртинской дороге, в одной могиле со своим младшим братом Чезаре.
Но его весёлые и отважные герои всегда будут сопровождать человечество по дороге в будущее.
Заглавное фото: итальянский писатель с московскими школьниками, 1961 г.
19:14 09.11.2020
«И я свирел в свою свирель…» к 135-летию со дня рождения Велимира Хлебникова
Георгий Судовцев
Явление Велимира Хлебникова (28 октября / 9 ноября 1885 года — 28 июня 1922 года) для русского Слова, для Русского мира было и невозможным, и неизбежным, а потому — непредсказуемым. Его современники-поэты: даже такие безусловно гениальные, как Блок, Маяковский, Есенин (желающие могут продлить этот ряд Серебряного века согласно своим пристрастиям и разумению), — всё-таки писали стихи и поэмы. Хлебников же как будто непрерывно создавал одно и то же произведение, вернее, как сказали бы сегодня, гипертекст, и сам становился этим гипертекстом. Он — феномен иной природы: не корпускулярной, дискретной, а "волновой", даже "квантовой" внутри себя. Не только в поэзии — во всей своей жизни. И после смерти. «Ты волна, моя волна..."
Если Пушкин — животворящее "солнце русской поэзии", то Хлебников — её световая волна, "человек-луч", создающий при взаимодействии с языком, со Словом, голограмму Вселенной. Да, — русскую голограмму русской Вселенной. Где «у Лукоморья дуб зелёный…» Поэтому не просто поэт, а "юродивый", "дервиш", "поэт для поэтов". Поэтому — Председатель Земного шара. Поэтому — "Доски судьбы", в которых "законами времени" прозревается даже не единство, а триединство прошлого, настоящего и будущего.
Одно из хлебниковских творений, созданное в 1909 году, называется "Госпожа Ленин" (писатель учился в том же Казанском университете, что и будущий вождь Великого Октября Владимир Ильич Ульянов, взявший псевдоним "Ленин" в 1901 году). В 1912 году он предсказывал на 1917 год "падения (во множественном числе! — Г.С.) государства (в единственном числе! — Г.С.)", а за два дня до Октябрьской революции объявил Временное правительство России «временно не существующим». Случайные совпадения? Возможно. Но не исключено и обратное.
Сделанные Хлебниковым подробнейшие чертежи исторических событий (не только прошлых, но и будущих), его фантастические на первый взгляд проекты машин-"волновиков" для неба, воды и земли, его змеящиеся стихи-рисунки, стихи-скульптуры (нелинейное письмо?), которые почему-то сразу сами собой читаются не только слева направо, но и справа налево, и сверху вниз, — не признаки ли всё это сумасшествия, психической ненормальности их автора, деградации, спроецированной в сферу искусства? Или, может быть, Хлебников — всего лишь фикция, мнимая величина?
Нет смысла в ответ на эти вопросы рассуждать о норме и патологии, о движениях границы между этими понятиями. Проще применить к ситуации евангельское: «Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы?.. По плодам их узнаете их…» Хлебников в этом смысле вполне соответствовал своей фамилии, давая читающим его просителям хлеб, а не камень. «У нас один поэт — Хлебников. Остальные — нахлебниковы». Его поэзией действительно "негласно питалась" поэзия 1920-х годов, но "питалась" не в плане поглощения и пищеварения, а как реки питаются родниковой водой, как Господь насыщал пятью хлебами пять тысяч человек.
Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И капля молока.
Да это небо,
Да эти облака!
Падают Брянские, растут у Манташева,
Нет уже юноши, нет уже нашего
Черноглазого короля беседы за ужином.
Поймите, он дорог, поймите, он нужен нам!..
"Кушай", — всадник чурек отломил золотистый,
Мокрый сыр и кисть голубую вина протянул на ходу,
Гнездо голубых змеиных яиц,
Только нет матери…
И я свирел в свою свирель,
И мир хотел в свою хотель…
Что тут можно и нужно ещё объяснять и доказывать? Какие добавлять слова и стихи Владимира Маяковского, какие рисунки и картины Павла Филонова (к сожалению, написанный в 1913 году портрет Хлебникова работы Филонова бесследно исчез), какие свидетельства академиков и лауреатов приводить? Или, может быть, стоит сравнить известный лозунг "парижской весны" 1968 года «Будьте реалистами — требуйте невозможного!» с хлебниковским «Хоти невозможного!»?
Нет, "Предземшара" Хлебников вопреки расхожему мнению не "опережал" и не "обгонял" своё время — просто его личное "своё время", в котором он жил и творил, имело совсем иные очертания и границы, чем у подавляющего большинства современников. Русская версия футуризма, развёрнутая им и декларированная как "будетлянство" (Хлебников демонстративно отказался от общения с итальянским "апостолом футуризма" Филиппо Маринетти, приехавшим в Россию в 1914 году, а в 1942-м воевавшим под Сталинградом), — это не попытка отказаться от прошлого во имя будущего, сбросить кого-то "с парохода современности", нет. И его "заумь" не абсурдна, она — к жизни, а не к смерти в отличие от многих считавших и называвших себя "хлебниковцами". "Зангези жив!"
Искать во внешней биографии Хлебникова какие-то связи с его внутренней духовной жизнью или тем более причины таковой — занятие по-своему интересное и даже плодотворное, но всё-таки бессмысленное. В сходных условиях тогда в России жили десятки тысяч людей, но явления, подобные феномену Хлебникова, в любом случае уникальны и единичны. Может быть, это — Николай Фёдоров, Константин Циолковский, Владимир Вернадский (опять же согласно своим пристрастиям и разумению каждый может дополнить этот ряд). Тысячи лет яблоки падали на землю, но согласно легенде только Ньютона этот факт привёл к открытию закона всемирного тяготения. Тысячи лет разные тела погружались в воду, но согласно легенде только Архимеда этот факт привёл к открытию первого закона гидростатики.
Впрочем, как заметил ещё Пушкин, описывая на страницах "Путешествия в Арзрум" свою то ли реальную, то ли воображаемую встречу с гробом убитого в Персии Грибоедова: «Люди верят только славе и не понимают, что между ими может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в "Московском телеграфе"… Замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны».
Возможно, проживи дольше на десяток-другой лет "архивный юноша" Дмитрий Веневитинов (чей прах сейчас захоронен на том же Новодевичьем кладбище, что и прах Велимира Хлебникова), само "солнце русской поэзии" рядом со своим четвероюродным братом сияло бы сегодня для нас как-то иначе. Точно так же, возможно, в безвестности и безмолвии скончались все те, кто мог бы в наших глазах встать ближе к "поэту для поэтов". Да и сам он в чуть иных обстоятельствах пространства и времени мог кануть бесследно. Но история, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Особенно — история мысли.
Да, Волга впадает в Каспийское море. И там, где это происходит, родился Хлебников. Да, для него с детства не были "закрытой книгой" ни православные храмы, ни католические костёлы, ни протестантские кирхи, ни мусульманские мечети, ни буддистские дацаны. Веры различны, а боги этих вер — разве не один Бог? Да, для него была раскрыта книга природы, и первой публикацией стала статья по орнитологии. Да, он пытался понять языки животных, птиц и деревьев, выйти за рамки не только привычной этноконфессиональной, но и видовой определённости человека. Из поэмы "Ладомир", где поставлена проблема "равноправия всего живого":
И будет липа посылать
Своих послов в совет верховный,
И будет некому желать
Событий радости греховной…
Опять волы мычат в пещере,
И козье вымя пьёт младенец,
И идут люди, идут звери
На богороды современниц.
Я вижу конские свободы
И равноправие коров,
Былиной снов сольются годы,
С глаз человека спал засов.
Так или иначе, словотворение Хлебникова — это поражало всех его читателей и слушателей, независимо от того, принимали они его творчество или отвергали — куда более глубинно, изначально по сути своей. Он показывал, каким бы мог стать наш язык, если пересотворять его заново: от корней, доступных внимательному взгляду, и едва ли не до "первозвуков", относящихся к описанной ещё мудрецами древности "музыке небесных сфер".
В уже сложившийся, устоявшийся веками космос языка через творчество Хлебникова как "революционера слова" (определение Юрия Тынянова) властно вторгался хаос нереализованных возможностей. Бенедикт Лившиц в своих воспоминаниях о Хлебникове писал: «Дыхание довременного слова пахнуло мне в лицо. И я понял, что от рождения нем. Весь Даль с его бесчисленными речениями крошечным островком всплыл среди бушующей стихии. Она захлёстывала его, переворачивала корнями вверх застывшие языковые слои, на которые мы привыкли ступать, как на твердую почву… Я стоял лицом к лицу с невероятным явлением. Гумбольдтовское понимание языка как искусства находило себе красноречивейшее подтверждение в произведениях Хлебникова, с той только потрясающей оговоркой, что процесс, мыслившийся до сих пор как функция коллективного сознания целого народа, был воплощён в творчестве одного человека».
Такой "сдвиг вещей", священно-безумная пляска дервиша, в которой энергия творчества словно истекает из энергии распада слов на первообразы, их столкновения между собой и синтеза новой реальности, — даже не предчувствие, а предвосхищение электростанций: современных атомных и будущих термоядерных, — а может быть, подступ и подход к освоению внутренних, ядерно-корневых сил Слова, энергий того "мирового эфира", который сейчас мы считаем и называем "вакуумом".
Один из наших современников, уже ушедший из жизни писатель, с тонким сарказмом заметил, что большинство людей, считающих себя русскими, знают вроде бы родной свой язык преимущественно "понаслышке" и "вприглядку". То есть, даже не задумываясь и не замечая того, по насколько тонкому льду и над какими глубинами всё время ходят.
Хлебников замечал и задумывался. Он был инаковым, "таковским", со своей особой миссией здесь. "Человек-луч", уходящий от своей начальной точки рождения в бесконечность. По законам "неэвклидовой" геометрии Лобачевского, которым бывший первокурсник математического отделения физико-математического факультета Казанского университета Виктор Владимирович Хлебников восхищался всю свою жизнь, изучая неэвклидовы пространства Слова и Времени. Не случайно герой его "Войны в мышеловке"
Уравнение Минковского
На шлеме сером начертал
И песнезовом Маяковского
На небе чёрном проблистал.
Уже упоминавшийся выше "поэт революции" Владимир Маяковский известен всем, а немецкий математик и геометр, родившийся в Российской империи, Герман Минковский был создателем ещё одного варианта "неэвклидовой" геометрии…
Кстати, имя Виктор переводится с латинского языка как "победитель". Сменив это имя на литературный псевдоним Велимир (и Велемир), Хлебников символически отказался быть победителем. Но и побеждённым — тоже. Vae victis! А из двух вариантов, отнюдь не равнозначных, поскольку имя Велемир первой частью своей происходит от глагола "велеть", а имя Велимир — от прилагательного "велий", то есть "огромный", "большой", в конце концов остановился на последнем, предпочитая раздвигать границы мира, а не повелевать им..
Альберту Эйнштейну приписывается яркая фраза: «В мире есть две бесконечные вещи: Вселенная и человеческая глупость. Впрочем, насчёт Вселенной я не уверен». Официальный автор формулы E = mc2 и создатель специальной и общей теорий относительности, чья картина мира сейчас является общепризнанной, здесь немного слукавил. Трудно поверить в то, что он, выпускник цюрихского политехникума с дипломом преподавателя математики и физики, сомневался в принципиальной бесконечности, например, прямых линий или ряда натуральных чисел. Но, видимо, не относил подобного рода идеальные явления к "натуральному миру". Который к тому же априори считал асимметричным, — иначе к «бесконечной человеческой глупости» добавил бы и бесконечный человеческий ум…
Хлебников же признавал разные бесконечности и пытался ими оперировать, в том числе бесконечностями Числа, Слова и Времени (Пространства-Времени) в их взаимосвязи и взаимодействии, создавая на импульсе отталкивания от канонических молитвенных часословов своего рода числословы и времясловы. Его жанр "сверхповести", написанной "сверхсловами", каждое из которых "со своим особым богом, особой верой и особым уставом", — результат экспериментов в процессе такого отталкивания, в условиях специально создаваемой и созданной им невесомости "языкового космоса". Хлебникова можно назвать (да он и был!) одним из русских "космистов", открывшим путь к преодолению силы языкового тяготения.
Речь для нашего слуха "квантуется" на слова куда заметнее, чем свет — на фотоны для нашего зрения. И "корпускуляция" слов в словарях, и "радиация" их в речи были фактом нашего сознания задолго до открытия постоянной Планка. Можно даже сказать, что современная физическая картина мира возникла как результат неосознанного согласования с картиной лингвистической. Той самой, где «В началѣ бѣ Слово, и Слово бѣ к Богу, и Бог бѣ Слово».
Русская поэзия, русская литература, да и вся отечественная культура никогда не сомневались в первенстве Слова по отношению к Числу. Помимо отмеченного выше безусловного влияния христианской традиции это было обусловлено и тем, что в её рамках цифрами для обозначения чисел на письме долгие века служили особым образом выделенные буквы церковнославянского языка — точно так же, как это было изначально и в древнегреческой, и в римской письменности. Причём ряд таких "букво-цифр" не соответствовал их последовательности в алфавите (азбуке). Более того, в православной традиции Слово имело божественную, а Число — ангелическую и даже человеческую природу («Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо число это человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть»).
Только с внедрением системы арабских (индийских) чисел, начатым ещё в XVII веке и завершённым реформами Петра I, который создал и "гражданский" алфавит, начал возникать особый, отдельный от "языка слов" "язык чисел". И соответственно формироваться — сначала на уровне смысловых флуктуаций — проблема взаимодействия двух этих языков, двух этих миров, едва ли не первым проявлением которой можно считать пророческое и таинственное упоминание "расчисленья философических таблиц" в пушкинском романе "Евгений Онегин", этой "энциклопедии русской жизни" первой трети XIX века.
Почти через сто лет в творчестве Велимира Хлебникова те же проблемы взаимодействия слова, числа и пространства-времени предстают перед нами уже не только названными, но и вполне осознанными, хотя результаты авторских экспериментов (позволю себе, учитывая вышесказанное, не согласиться с определением Тынянова: "Он не искал, а находил», — считая более верной формулу: «Ставил опыты и открывал, создавал») до сих пор нельзя назвать в полной мере расшифрованными.
Мы ещё, может быть, сумеем соотнести цитату из "Досок судьбы": «Громадное число основания увенчано или единицей, двойкой, или тройкой, но не далее" — с известным в математике законом Бенфорда, согласно которому в десятичной системе исчисления первой значащей цифрой в распределениях любой выборки величин, взятых из реальной жизни, как правило, будет единица — в 30,1% случаев, двойка — в 17,6% и тройка — в 12,5%. Только вот закон Бенфорда датируется 1938 годом, а "Доски судьбы" были написаны до 1922 года. Но уже следующий шаг, "двоек и троек священные рощи…», даже сегодня понятен нам примерно в той же степени, что и слоговое письмо Фестского диска.
Впрочем, говоря здесь "мы" и "нам", я вовсе не имею в виду всех без исключения представителей рода человеческого, вполне допуская, что где-то кому-то тайнопись Хлебникова уже открыта. Античный "постмодернист" Диоген Лаэртский в своём трактате о философах приводит слова Сократа Еврипиду о Гераклите Эфесском по прозвищу Тёмный: «То, что я понял, — прекрасно; чего не понял, наверное, тоже. Впрочем, здесь нужен делосский ныряльщик (водолаз)». Между разделёнными двумя с половиной тысячами лет "поэтом для поэтов" и "философом для философов" вообще — и достаточно неожиданно — можно обнаружить немало общего. Даже в их смерти, хотя до гераклитовских 60 лет Хлебников не дожил, остановившись около точки "золотого сечения" на пути к этой дате.
Впрочем, духовное содержание такого уровня, как правило, плохо совместимо с телесным, физически-материальным бытием человека и достаточно быстро разрывает, прекращает последнее. Не обязательно в 37 полных или неполных земных лет, как у Байрона, Пушкина, Рембо, самого Хлебникова и Маяковского, но, как видим, случай далеко не единичный. Видимо, здесь удобное место для "купания в волнах небытия", как определил смерть сам поэт… Радиоактивный распад слова, вырванного из языковых скреп, опасен убийственно. А Хлебников, "человек-луч", повторим, занимался не только радиоактивностью Слова — он в экстремальных условиях предреволюционной и революционной России изучал также сверхжёсткую радиоактивность Времени. И погиб от острейшей лучевой болезни.
Его могила на Новодевичьем кладбище в Москве увенчана вынутым из курганного раскопа лежащим "каменным человеком" — антропоморфным менгиром древних народов великой евразийской Степи.
Может быть, повод для создания и публикации этой статьи: 135-летие со дня рождения "поэта для поэтов" — покажется читателям менее важным и оправданным, чем грядущее "всего-то" через полтора года 100-летие со дня его кончины, но кто знает, как сложатся к тому времени наши собственные "доски судьбы"?
15:17 04.12.2020
«Я песней, как ветром, наполню страну» к 120-летию со дня рождения поэта Александра Прокофьева
К концу жизни он стал почти карикатурной фигурой, над которой подсмеивались. Вместе с тем, он превратился в большого писательского чиновника со всеми соответствующими рычагами влияния. В свои поздние годы он полностью соответствовал типажу секретарей райкомов и даже внешне своей тучной фигурой напоминал Никиту Хрущева.
Шутили над ним его коллеги по цеху часто. Так, на встрече советских писателей с Хрущёвым поэт Смирнов сказал: «Вы знаете, Никита Сергеевич, мы были сейчас в Италии, многие принимали Прокофьева Александра Андреевича за Вас». Посмотрел Хрущёв на эту карикатуру, нахмурился и отошёл, ничего не сказав. Чем не анекдот?
Есть еще вот такое воспоминание Елены Игнатовой о позднем Прокофьеве-чиновнике:
«Второй раз я увидела Прокофьева в роковой для него момент: впервые за много лет его «прокатили» на выборах в председатели ленинградского отделения СП. Мы случайно оказались тогда в ресторане Дома писателя и смирно пили кофе среди общей суеты и возбуждения. Отчего-то всякий триумф, даже безудержное ликование победившего добра (а тогда казалось, что это именно так) вызывает в моей душе чувство отстраненности и грусти. Моложавые «шестидесятники» в демократических бородах и свитерах громко праздновали, и облака табачного дыма над их столами были как дым костров над станом победителей. Свергнутые идолы бродили тут же: коротконогие старики со свирепыми и растерянными лицами кирпичного цвета – от пьянства и подскочившего давления. Прокофьев сидел один, к нему никто не подсаживался, хотя в зале ресторана была теснота. Перед ним стоял графин водки, и он уже успел изрядно выпить, когда к столу протерся Толик, но не сел, а приклонясь и приобняв патрона, что-то тихо наговаривал. Вдруг тот поднял физиономию – и плюнул Толику в лицо: «Сволочь... Все ты!» Толик мгновенно выхватил из кармана платок и вытер – сначала губы Прокофьева, потом промокнул себя. Я навсегда запомнила этот жест и старого поэта, похожего на злого поросенка».
Я думаю, что не нужно представлять Александра Андреевича только с положительной или только с отрицательной стороны. Он был многогранным и неоднозначным человеком. Вообще, если мне нравится стихотворение, то для меня совсем не обязательно знать подробности жизни его автора. Но, конечно, большинство из нас очень любят, когда биография автора и его творчество дополняют друг друга. Такой интересный симбиоз высокой поэзии и трудной судьбы.
Прокофьев, действительно, был чиновником и занимал пост ответственного секретаря Ленинградского отделения Союза Писателей. В то время это была очень высокая и ответственная должность. Помимо различных внутренних интриг, Прокофьеву приходилось вещать с трибун, произнося различные идеологические речи, что вряд ли сейчас оценили бы потомки. Но это многим тогда приходилось делать, даже вашим любимым писателям той эпохи.
Только представьте, какой груз приходилось нести Александру Андреевичу. Одно только дело Ахматовой и Зощенко чего стоит... К «делу Бродского» он тоже приложил руку, хотя вполне мог бы и отстраниться. У него не было "рычагов" для того, чтобы защитить молодого поэта, но он мог бы просто не участвовать в этом деле, что никак не повлияло бы на его исход. Однако Александр Андреевич предпочёл оказать помощь процессу в негативном для Бродского ключе. Говорят, что виной всему стала эпиграмма на Прокофьева, авторство которой приписывалось Иосифу Бродскому (потом выяснилось, что не он её написал). От эпиграммы мэтр просто пришел в ярость, и его отношение к делу Иосифа Александровича сформировалось окончательно.
Возможно, Прокофьеву хотелось всеми средствами сделать государственную карьеру, поэтому получив однажды шанс для карьерного роста, он уже не смог отказаться от соблазна занимать весомый пост во власти. А может быть, он искал в своем высоком статусе защиту для себя? Ведь многих писателей, с которыми он когда-то вместе начинал литературную деятельность, расстреляли или отправили в лагеря. Каждый из нас вырабатывает свои механизмы защиты. К сожалению, в конце жизненного пути поэт в Прокофьеве ушел куда-то на второй план. Но я думаю, что не стоит помнить только одну часть биографии "северного самородка".
На самом деле, за своей бюрократической внешностью Александр Прокофьев скрывал далеко не простую судьбу, и событий, выпавших на его долю, хватило бы на несколько человеческих жизней. Посмотрите на одну из его ранних фотографий: стальной взгляд, суровый и хмурый. Его глаза впиваются в вас, о таких можно сказать, что они много видели в жизни. С фотографии на нас смотрит совсем молодой парень, который слишком рано повзрослел, как и многие его ровесники. Чего они только не видели в годы гражданской войны или во время службы в ВЧК-ОГПУ. Впрочем, об этом известно только самому Александру Андреевичу. О чём-то из событий его юности можно узнать из его стихов, например, есть стихотворение о гражданской войне «Разговор по душам»: Земля - по моря в окопах, на небе - ни огонька. /У нас выпадали зубы с полуторного пайка. /Везде по земле железной железная шла страда... /Ты в гроб пойдешь - не увидишь, что видели мы тогда.
Александр Андреевич Прокофьев родился 19 ноября (2 декабря) 1900 года в снле Кобона Петербургской губернии в семье ладожского крестьянина-рыбака. Будущий поэт появился на свет в самом начале двадцатого века, когда Российская Империя еще казалась вечной, а дворянские балы и усадьбы постепенно становились прошлым, ветшали и покрывались "пылью истории". Это было время великих потрясений для нашей страны и для всего мира.
Поколение Прокофьева росло на фоне Первой мировой войны и двух революций. Вступив во взрослую жизнь, оно приняло участие в гражданской войне, страшной и безжалостной. Представители именно этого поколения активно строили новое государство на руинах царской России, они были его "топливом", сжигающим себя, чтобы эта огромная государственная конструкция продолжала свой путь. Отсюда в стихах Прокофьева появляются его "матросы", коммунистический пафос и "красные командиры". Они естественны для него, поскольку автор находится среди них, воюет плечом к плечу с ними. Это не пафос или стремление угодить литературному начальству, это - его жизнь. И автор сам верит в идеалы, о которых пишет.
Что знал Александр Прокофьев о дворянах, усадьбах и балах? Какое ему было дело до этой параллельной вселенной? Его окружало необъятное Ладожское озеро, то тяжелое и серое, то ярко-синее и глубокое, как будто нарисованное художником-самородком из глубинки - таким же сыном крестьянина-рыбака, как и сам ладожский поэт.
Он писал в одном из своих стихотворений о ладожанах, о том, что в их семьях «из люлек вставали уже рыболовы». Ладогой пронизана вся его жизнь. Прокофьев стал её певцом, бытописателем, взяв с собой в советскую поэзию односельчан, волны, бьющиеся о берег, северный пейзаж, оживший в его стихах. Его поэзия словно вышла из фольклора, но выйдя, сама стала его частью, естественным продолжением. Молодой Прокофьев расплескивает свою поэзию ладожской волной, как гармонист разносит свою музыку по округе. Его ранние стихи звучат, дышат, наполнены жизнью и эмоциями: И я говорю ей: «В нарядной стране/Серебряной мойвой ты кажешься мне. / Направо взгляни и налево взгляни, / В зеленых кафтанах выходят лини. / Ты видишь линя, иль не видишь линя? / Ты любишь меня, иль не любишь меня?».
Или вот, еще одно сильное стихотворение «Товарищ» («Я песней, как ветром, наполню страну…»): …А песня взлетела, и голос окреп. /Мы старую дружбу ломаем, как хлеб! /И ветер - лавиной, и песня - лавиной... /Тебе - половина, и мне - половина! /Луна словно репа, а звезды - фасоль.../Спасибо, мамаша, за хлеб и за соль!.. Что же касается его «советских» стихов, с красными матросами, пропагандой и агитацией, то не всё так просто. Это не заказ автора у самого себя, а его взгляды, его идеология и вера. Прочитайте стихотворение «Мы» или другие из раннего, вряд ли они написаны только для соблюдения линии партии. Он так чувствует, автор воевал за эти идеалы не только словом, но и делом: …Но нам, ребята, не к лицу благословенный край... /Я сам отправил четверых прямой дорогой в рай. /Тут арифметика проста - гудит свинцовый рык. /Четыре порции свинца - в обрез на четверых…
Такие стихи как «Развернись, гармоника…», «Чок-чок, каблучок…», ««Третья песня о Ладоге», «Не боюсь, что даль затмилась…» и многие другие ранние произведения вполне достойны того, чтобы войти в золотой фонд советской поэзии конца двадцатых и начала тридцатых годов.
В 2020 году большинство ранних сильных стихов Александра Прокофьева забыто. Поздняя патриотическая лирика и его деятельность, как советского чиновника, вышли на первый план и оттеснили ранний поэтический талант перед новыми поколениями читателей. Но на малой родине поэта его помнят. В преддверии юбилея школьники Кировского района провели акцию, в рамках которой записывали видео с чтением его стихов. Библиотеки района провели в интернете Всероссийскую сетевую акцию "Александр Прокофьев "Настроим сердце на стихи...". В акции приняли участие жители различных регионов России. В Кобоне, в восстановленном здании школы, где учился Прокофьев, работает музей. В Ленинградской области вручается губернаторская литературная премия имени поэта. Несмотря на все сложности и неоднозначности своей биографии, Александр Андреевич Прокофьев был и остается для нас главным поэтическим голосом Ладоги.
