Правила форума | ЧаВо | Группы

Культура и наука

Войти | Регистрация
К первому сообщению← Предыдущая страница Следующая страница →К последнему сообщению

Развитие культуры

  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
12:10 16.04.2019
Унесённые ветром
«Аристократический портрет в России XVIII — начала XX века» в Историческом музее

Галина Иванкина





«Продолговатый и твёрдый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?»
Марина Цветаева «Бабушке».

У Марины Цветаевой и Анны Ахматовой есть два поразительно похожих стихотворения. Оба посвящены старинным аристократичесим потретам. Цватаева любуется локонами и надменностью «двадцатилетней польки»; Ахматова ритмично констатирует: «Сжала тебя золотистым овалом / Узкая, старая рама. / Негр за тобой с голубым опахалом, / Стройная белая дама». Впрочем, финальный вопрос тот же: «И для кого эти жуткие губы / Стали смертельной отравой?»

В русской и зарубежной литературе существует приём: явить мир героя через фамильный портрет. Так, пушкинский Германн, крадучись, углядел, что «…на стене висели два портрета, писанные в Париже m-me Lebrun. Один из них изображал мужчину лет сорока, румяного и полного, в светло-зелёном мундире и со звездою; другой — молодую красавицу с орлиным носом, с зачёсанными висками и с розою в пудренных волосах». Читателю 1830-х годов становилось ясно — ветхая графиня живёт единственно прошлым, погруженная в пленительную сладость галантного столетия, когда она была молода и — блистала. Для современников Пушкина картины Виже-Лебрен казались чудовищным архаизмом.

Николай Гоголь — беспощадный в своих определениях, наделяет ад «Мёртвых душ» ещё и пафосным дурновкусием. «Между крепкими греками, неизвестно каким образом и для чего, поместился Багратион, тощий, худенький, с маленькими знаменами и пушками внизу и в самых узеньких рамках» — наблюдает жулик-Чичиков у куркуля Собакевича. У нелепой Коробочки и то висел портрет Kутузова и «…писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче». И нам, и Чичикову всё понятно: то — папенька и, скорее всего, малевал крепостной мастер, коего уж, верно, и в живых-то нет.

У советско-российской художницы Татьяны Назаренко есть сюрреалистичесая картина «Московский вечер» (1978), где явлен типичный «квартирник» 1970-х, но фантастическим, полупрозрачным фоном дан силуэт дамы с парадного портрета 1770-х годов — пудреная куафюра, строгое декольте, полуоткрытый веер. Она незримо присутствует на вечеринке «брежневской» интеллигенции, как бы выстраивая линию культурной преемственности. Старинный образ, лик времени. История рода — биография страны. И — унесённые ветром. Ветром эпох, войн, революций.

3D игра в стиле World Of Tanks!
Легендарная игра теперь и на твоём ПК. Играй бесплатно, без скачивания. 18+…
Узнать больше
xdgame.ru
Яндекс.Директ
18+
В Государственном Историческом музее работает выставка «Аристократический портрет в России XVIII — начала XX века» из собрания живописи музея. Экспозиция интересна тем, что даёт представление, как о знаковых персонах, так и о малоизвестных, практически нигде не упоминаемых. Переходя из зала в зал, можно проследить, как менялись направления живописи и сколь затейливой была мода на кружева и ленты. Репрезентативность уступала психологизму. Аристократические фамилии — творцы и паразиты, службисты и бунтари, блюстители морали и — вертопрахи. Постольку большинство экспонатов реквизировали в ходе Революции и Гражданской войны из апартаментов, имений, личных коллекций, то картины различаются по качеству исполнения — так, признанные шедевры оказались по соседству с посредственным, но крепким ремеслом какого-нибудь немца-гастарбайтера.

Например, однотипно-добротные изделия Иоганна Франкарта, подвизавшегося в эпоху Анны Иоанновны в Москве и Петербурге. Судя по клиентуре, герр Франкарт высоко ценился в светских кругах — так, мы наблюдаем портреты сыновей могущественного вице-канцлера Остермана (1738) — оба юноши свежи, надменны и одеты на версальский манер. Рядом и могучая фигура графини Марфы Ивановны Остерман (1738) — урождённой Стрешневой. Франкарт роскошно писал ткани, а потому парча Марфы Ивановны и бархаты младших Остерманов получились дюже лепо.

Изумительна кисть Дмитрия Левицкого — малоросса, раскрывшего свой талант исключительно на русско-имперской почве и отточившего умения, рисуя именитых заказчиков. Наталья Ивановна Мельгунова, в девичестве Салтыкова (1780-е гг.) изображена в домашнем платье перед зеркалом, с драгоценной табакеркой в руках. В XVIII веке нюхательные табаки считались проверенным средством для улучшения здоровья. Табакерки, изукрашенные камнями, были наилучшим презентом — особливо, если этим предметом одаривала сама императрица.

Несмотря на высокое мастерство русских живописцев (и крепостных, в том числе), знать предпочитала, чтобы их писали заморские знаменитости. Так, на излёте XVIII столетия была в фаворе Ангелика Kауфман — ловкая немецкая рисовальщица и в какой-то мере авантюристка, что вполне укладывалось в стилистику бурного и — суетного времени. В Россию она так и не доехала, зато принимала у себя в римской мастерской весь екатерининский бомонд. На выставке можно увидеть изысканный портрет графини Анны Александровны Чернышевой с дочерью (1793), одетых в якобы-античном духе, с венками, украшающими не напудренные локоны. Франтовство сделалось неуместной — теперь всем нравилась благоуханно-свежая простота. Из той же серии — работы Жана-Луи Вуаля, почти не известного у себя на родине, зато получавшего богатые заказы в Санкт-Петербурге. На экспозиции — ряд вещиц Вуаля. Например, изображение княгини Екатерины Барятинской (1791) или, скажем, портрет князя Александра Куракина (1790). Одно время француз подвизался в качестве придворного живописца Павла I, да и вообще создал в России особый тип «сентиментального портрета», где выражение глаз важнее лент с регалиями.

Удивителен портрет Екатерины Долгорукой «Танец с шалью» (ок. 1800), атрибутированный, как автопортрет — в те годы некоторые способные дамы, подражая старушке-Лебрен и не менее значительной Kауфман, упражнялись в искусствах. Антично-ориентально мания: дамы вообразили себя нимфами, а чтобы не умереть от простуды в сложном для наяд и граций, климате, затребовали кашмирскую или турецкую шаль. С этим предметом надо было уметь обращаться. Pas de Châle, импровизационный танец, позволявший выказать чувства и явить стройность тела. Заодно — похвастаться редкостной вещью — привезённые с Востока, шали стоили дороже иных бриллиантов. Автопортрет Долгорукой, чудо как хорош — перед нами изящный поворот, слегка растрёпанная — как требовала мода — причёска, и главнейший акцент повествования — красная шаль на сером фоне скромного платья. А вот — изображение одного из князей Гагариных (1837) в персидском халате. Писал заезжий немец Карл Йозеф Штиллер — с чувством, с толком, с расстановкой. Те восточные халаты, если они, конечно, не превращались в обломовский кокон — символы покорения земель. Наброшенный халат с древним золотым шитьём означал: обладатель служил в «горячей точке» и привёз, по сути, трофей.

Ещё один иностранец — Франц Рисс, живший в России и имевший крупные заказы от великосветской публики, представляет портрет княгини Татьяны Голицыной (1835) — кавалерственной дамы и московской благотворительницы. Её наряд, хоть и выполнен в чёрно-белой гамме — пышен и перегружен, как у гоголевских дам «фестончики, всё фестончики». Kак же автору удалось написать кротко-добрые глаза, если он так скрупулёзно копировал газовые рукава и золотые украшения? Язвительная светская сплетница пушкинской эпохи — Долли Фикельмон упоминала о Голицыной восторженно и — желчно, как умела: «Княгиня относится к тем женщинам, которых я могла бы полюбить. У неё чарующая прелесть во взоре, улыбке, словах. Она уже не молода, не очень красива, но весьма интересна».

Очаровательны работы крепостного мастера Фёдора Тулова, создавшего серию образов князей Шаховских. Более других притягивает совсем юная Александра Шаховская (1815) — на тёмном фоне, с пышным — барочным букетом в ампирной вазе. Контраст детскости лица и — серьёзного, почти мрачного фона, странное смешение стилей — а тут явная отсылка к XVII веку — всё это делает картину незабываемой. Многозначительная деталь русской культуры: если писатель — то барин, если художник — то крепостной или же иноземец. Бывали разные вариации, но это — правило, тенденция.

А мы продолжаем разглядывать лики былого. Милейшая, капризнейшая англоманка Лизанька (Бетси) Чернышова (1845−1846). В чёрной «амазонке» в момент одной из конных прогулок. Средненькая живопись Генри Эндрюса, напоминающая тогдашние английские рекламы путешествий, зато всё — по-аглицки, а сама Бетси выглядит истинной English rose — как называли поэты и обыватели привлекательных англичанок с тонкой талией, розовым лицом и крохотным прямым носом.

В середине XIX века в Париже, Вене и Лондоне гремела слава Франца Kсавиера Винтерхальтера, искусного портретиста, умевшего потрафить императрице Евгении и госпоже Миттерних. Ему стали подражать, и небесталанный Иван Макаров выдаёт Евдокию Трегубову (1869) в совершенно винтерхальтеровской манере. Правда, русскому художнику хватило смелости нарисовать усталость и печаль этой красивой дамы — Винтерхальтер же из любой кривобокой принцессы «ваял» чудо в сладких розочках. Ивана Макарова, кстати, привечали знатные клиенты — он был удостоен живописать саму императрицу Марию Александровну.

На экспозиции можно увидеть шедевры Константина Маковского. В центре внимания — лицо Зинаиды Юсуповой, графини Сумароковой-Эльстон (1900-е г). Одна из самых красивых женщин империи, она восседает в боярском платье. В Серебряном веке популярность русского стиля и допетровской благости — в самом разгаре. «Матушка от природы имела способности к танцу и драме и танцевала и играла не хуже актрис. Во дворце на балу, где гости одеты были в боярское платье XVII века, государь просил ее сплясать русскую. Она пошла, заранее не готовясь, но плясала так прекрасно, что музыканты без труда подыграли ей. Её вызывали пять раз», — повествует сын героини, Феликс Юсупов. Ещё один занимательный типаж — портрет графа Сергея Зубова (1913), писаный заграничным автором Джованни Больдини. Столпы европейского и американского high-life выстраивались в «очередь», дабы засветиться у коммерчески-успешного синьора Больдини. Итак, один из графов Зубовых. Идеальный мужчина ‘Belle époque' - высок, атлетически сложен и утончён. Одежда его проста и изысканна, ибо он любит комфорт и технику, не намереваясь отказываться от одной радости в пользу другой. Предреволюционная жизнь оказалась наполнена дивными штучками и — предвкушением (!) краха.

Все эти люди — хороши они или дурны — являются частью исторического процесса, фрагментами сложнейшей мозаики, а потому здесь равны все — и деятели, и бездельники. «Тут были старинные фамильные портреты, которых потомков, может быть, и на свете нельзя было отыскать», — читаем у Гоголя и — переносим в настоящее. Жестокий XX век разметал и физически уничтожил многих из тех, кто носил фамилии Голицын, Шаховской, Шереметьев. Унесено ветром. Восстановлению не подлежит. Нам же остаётся лишь смотреть на портреты и восторгаться жемчужной серёжкой, тщательно выписанной крепостным гением.

Илл. Константин Маковский. Портрет княгини З. Н. Юсуповой, графини Сумароковой-Эльстон. 1900-е г.
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
07:01 22.04.2019
Продолжение культуры
определять, каким должно быть современное российское искусство, должны священники, чекисты, ветераны, хозяйственники

Игорь Старков





Война — продолжение политики, которая, в свою очередь, является логичным продолжением экономики. Возможно, с этим можно поспорить, упомянув «святые идеалы», которые выше денег, но если изучить причины любого конфликта, то важнейшим из факторов, приведшим к противостоянию, всегда будет именно экономика. Конфликт — не всегда война, иногда это вежливые переговоры при галстуках, где выбивается решение, у кого будет больший кусок.

В области культуры действуют абсолютно такие же законы, как на войне между государствами, поспорившими за очередную точку на карте, где есть нефть. Вокруг культуры вертятся астрономические суммы, за которые имеет смысл вести борьбу, и она идёт.

Ведомство воюет с ведомством, этаж с этажом, кабинет с кабинетом. Есть мнение, что внутривидовая борьба говорит о здоровье организма.

Может быть и так, только организм, у которого нет целеполагания, называется телом или трупом. Современная российская культура находится примерно в таком состоянии. Какие цели у нашего искусства? Вопрос простейший.

При СССР — прославить трудового человека и далее по списку. Кого сейчас? Либеральные деятели от культуры кричат: никого не нужно прославлять и не мешайте художнику творить, он имеет право.

При этом забывают добавить, что художники и прочие деятели «искусств», которым закон не писан, живут за счёт государства.

Недавно отпустили под подписку известного театрального режиссёра, которого судят за воровство казённых денег. Либеральная общественность визжит, что он кристальный гений, что деньги низкая для него сфера и кровавый режим душит свободу.

Патриоты всех мастей требуют инквизиторских решений от российского суда, но никто не задаётся вопросом, почему этому извращенцу в принципе дали бюджет на визуализацию и пропаганду откровенной мерзости.

Он великий художник, его признали на западе. На том самом западе, где уже давно открыты филиалы ада во всех сферах жизни. Конечно, для них кристальный режиссёр свой, родной, адский. Как и для российских поклонников прав без обязанностей.

Один итальянский художник в мае 1961-го закатал в девяносто баночек собственное дерьмо, простите. Скромно так, по 30 граммов в каждую, и продал по золотой цене. Так и назвал: «Дерьмо художника». Относительно недавно одну такую баночку продали на аукционе за 124 000 евро.

Советский Союз отправил первого человека в космос, а через месяц итальянский творец нагадил в баночки и назвал это искусством.

Вокруг искусства деньги крутятся не такие, как в нефтянке, но это только на первый взгляд. Культура — иммунная система нации.

Если люди начинают считать дерьмо искусством, то они не способны летать к другим планетам. Это образно, но точно.

Именно это настырно предлагают деятели и менеджеры от ельцинского арта. Именно арта.

Даже если они сейчас надели трусы и показательно крестятся. Их задача — сохранить прежнее положение дел, уничтожать государство за его же счёт. Говорят, что в России нет художественного рынка, и это, мягко говоря, не правда. Он есть, только работает странно.

Главный спонсор и покупатель — государство, даже если его не видно. И очень часто покупатель и спонсор таких вещей, что это больше похоже на банальную аферу. Группа неких «экспертов» с международным именем и признанием говорит, что инсталляция из палочек и бумажек — это искусство, выставляет это самое «произведение» в государственных залах и даже платит небольшую сумму творческой единице, себе оставляя несколько побольше.

При этом за всё заплатил путинский режим, по линии поддержки молодых дарований.

По бумагам всё чисто, только разбросанный на полу государственной галереи мусор — это не искусство, с какой стороны ни посмотри.

А если художника без поддержки запада не существует, то это повод задуматься, то ли вызывать карательную психиатрию, то ли контрразведку.

Упомянутый пример с разбросанным мусором вполне конкретный, а не абстрактный.

Или допустим, когда государство финансирует школу современного искусства, в которой готовят откровенных врагов российского государства, ничего абсолютно не скрывая. Потом всех этих «художников» с преподавателями можно наблюдать на либеральных митингах с уточками и плакатами.

Почему государство финансирует инфекцию для себя? Ответ есть. Продавать дерьмо вместо золота очень выгодно: золота мало и оно не для всех, а второго много. Назови грязь золотом, договорись с подельниками — и можно качать деньги из бюджета. Естественно, люди, замешанные в этих схемах, перемен не хотят и очень их боятся.

Недавно тут, кстати, три питерских «художника» написали жалобы в иностранную шарашку, защищающую какие-то права, мол, притесняют в России, караул. Один плакат на дом повесил, другая каталась в тележке, которой управлял велосипедист в маске Путина, третий активист или активистка держала плакат на политической акции. Когда жаловались западным, заявили, что сатрапы душат свободу выражений мнений «посредством современного искусства».

Два активиста — обычные политические активисты, а третья работает в казённом театре и получает государственную зарплату. По совместительству борется за права ЛГБТ.

Это как? Фактически государственный служащий идёт с хамским плакатом на политическую акцию, а потом пишет заявление за бугор, что её притесняют за современное искусство.

Сейчас идут споры вокруг закона о культуре, жаркие, в разных государственных структурах. Есть несколько вариантов, конфликтующих друг с другом. Даже певца матом в Думу позвали — рассказать, что министерство Культуры не нужно в принципе. Так убедительно говорил, правда, без брани и малейшего намёка на логику.

Объяснять, почему это глупость, не нужно, потому что это не глупость. Шнур, а точнее тот, за кого он говорит, хочет, чтобы в России появилась схема, подобная западной, где всё же есть государственное финансирование культуры и даже государственный заказ. Только деньги идут иначе. Проще говоря, деятели искусств хотят аутсорсинга от культуры и корпоративной неприкосновенности. Художник личность тонкая, ранимая, ему всё можно и ничего нельзя запрещать.

На самом деле, это мафия, засевшая внутри государства, и победить их, на первый взгляд, не представляется возможным.

Группы, художественные объединения, отдельные активисты ничего не изменят. Весовые категории разные. Только если не изменить существующее положение дел, то государство исчезнет, вместе с нефтянкой, оборонкой и прочими кормящими отраслями. Есть разумное мнение, что Союз уничтожили цеховики, слившись с государственным аппаратом — это так, но вначале была культура.

Советские деятели искусства сбили целеполагание у целой страны. А уж потом подоспели захотевшие красиво тусоваться подпольные капиталисты, чиновники и прочая свободолюбивая интеллигенция.

В золотые 30-е за малейший намёк на комплиментарность к западу отправлялись далёко и, как правило, навсегда. Это одна из причин, почему мы выиграли самую страшную войну в истории человечества. Сейчас на горизонте новая война, которая уже началась, и если не избавимся от врагов внутри русской культуры, то потеряем всё.

Дело плохо, но есть надежда. За пять посткрымских лет страна всё же изменилась, перечислять все радости не нужно, чтобы не потерять бдительность и не останавливаться.

Самое главное, что появилась правая богема, модная и злая. В то время как болотные настроения в мире искусства стали маргинальными и жалкими.

Они остались в прошлом навсегда. Иногда просматриваю страницы уехавших или замолчавших. Либеральные пребывают в параллельном, иллюзорном мире или раздавлены.

Много хорошего за эти годы было, но если художники не способны выкорчевать прозападных деятелей из управления российской культурой, то на помощь могут прийти ведомства нехудожественного характера, в которых тоже работает своя экономика, но есть понимание значимости ситуации и возможных выгод.

Да и в самом Министерстве Культуры не всё однозначно. В проекте законопроекта, который они подготовили на данную тему, есть незаметная, но важная идея, предлагающая отделить актуальное искусство от традиционного. А это могила для актуальщиков. Сейчас они прикрываются терминами «искусство», «культура», а если этот законопроект станет законом, то они получат клеймо.

Это очень хорошая надежда. Мысли, озвученные певцом матом, тоже имеют смысл, только если он хочет, чтобы государственные деньги шли в либеральные карманы ещё большим потоком, то ведь может получиться иначе. Министерство культуры никуда не денется, а вот если у каждого министерства и значимой организации появятся действительно работающие департаменты по культуре, с серьёзными бюджетами и пониманием, для чего идёт работа, то может получиться.

У Министерства обороны может получиться. Они делают очень верные шаги в сторону создания собственного «министерства» культуры. Само министерство может спокойно заниматься традиционным искусством, а поддержку и развитие действительно современного передать тем, кто не будет выставлять огрызки под видом произведений.

Министерство сельского хозяйства вполне может заказать лучшим живописцам страны проект о современном крестьянстве.

Только это нереально при современном положении дел. Чиновники и менеджеры разных уровней не пустят проект, который разрушает их мир.

Поэтому такое решение и приказ может исходить только от президента. Чтобы каждое министерство закладывало финансирование на проекты, связанные с культурой, и отчитывалась перед цензурными комитетами, в которых обязательно должны быть священники.

Больной организм не способен сам себя излечить, нужны врачи и лекарства. Так и с нашей культурой.

Некоторое время назад выступал на одном из патриотических каналов и сказал, что не нужно разрушать структуры, оставшиеся после СССР, а создавать параллельные. Только забыл добавить, что они должны быть не под патронажем Минкульта или АП, а работать с РПЦ, спецслужбами и армией — там, где концентрация людей, мыслящих патриотически, выше, чем в театрах, набитых до отказа творческими личностями европейской ориентации.

Определять, каким должно быть современное российское искусство, должны священники, чекисты, ветераны, хозяйственники, а не те, кто сейчас.

Искусствоведы тоже нужны, но после идеологической цензуры. Иначе войну проиграем, политику и экономику. И всю страну.
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
06:33 23.04.2019
Продиктованный жизнью
«Александр Гегелло: между классикой и конструктивизмом» — выставка в Музее Архитектуры

Галина Иванкина





«Мы работали с энтузиазмом, искренним и горячим желанием делать свое дело как можно лучше».

Александр Гегелло.

Ленинградский архитектор Александр Гегелло (1891 — 1965) не так известен, как Борис Иофан или, например, Алексей Щусев, однако, его работы оказались знаковыми, а творческий путь — символичным. Начиная, как молодой неоклассик в 1910-х — под руководством самого Ивана Фомина, большого любителя дорических колонн — Гегелло в 1920-х сделался горячим последователем конструктивистов, чтобы к середине предвоенного десятилетия вернуться к проверенным линиям античности, ренессанса и барокко. Такой ухабистой дорогой прошли многие зодчие — и не только в России. Пафос новизны и желание сбрасывать унылое старьё «с парохода современности» переживал тогда весь архитектурно-дизайнерский мир, дабы с не меньшим рвением потом сбирать разбросанные камни, возвращая Аполлона-солнечного на его извечный постамент.

Гегелло — один талантливой когорты мастеров, переросших эстетство Ар Нуво и — устремившихся к революционному обновлению. Его судьба — как биография искусства первой половины XX столетия. Особенно это важно в ленинградском контексте: имперская столица, в отличие от разухабистой, широкой Москвы, — город строгий. Город расчерченный, точный и — неудобный для экспериментов. Питерское пространство намного требовательнее, чем московское, поэтому от градостроителя требовалось чётко вписывать свои кварталы в сложившуюся концепцию «брегов Невы».

Государственный музей архитектуры имени А.В. Щусева представляет выставочный проект, который так и называется — «Александр Гегелло: между классикой и конструктивизмом». Щусевский музей вообще радует своими выставками и мероприятиями — с одной стороны он не скатывается к дешёвой «актуальщине», с другой — умеет быть современным в хорошем смысле этого слова.

Экспозиция открывается рисунками Ивана Фомина — главного учителя Александра Гегелло — перед нами шаляпинская вилла в Kрыму (1915−1916). Над ней Фомин работал вместе со свои учеником. Здесь же — академически-школярский повтор самого Гегелло — «Вилла на берегу моря» (1919). Видится нечто византийско-романское — смесь аскезы с горделивой пышностью. Да кому нужна вилла в 1919 году? Поэтому дипломная тема — крематорий (1920). Сейчас это покажется диким и ужасающим, а сразу после Революции и вплоть до начала 1930-х вопросы, связанные с «цивилизованным» погребением велись на всех возможных уровнях. Выпускники, мечтавшие строить города-сады и города-грёзы, вступали в жизнь, выдавая проекты крематориев и колумбариев, равно как общественных бань и ведомственных гаражей. По этому поводу шутили знаменитые сатирики: «Собрались строить крематорий с соответствующим помещением для гробовых урн, то есть колумбарием, и это новшество со стороны кладбищенского подотдела почему-то очень веселило граждан. И вообще разговоры о смерти, считавшиеся до сих пор неудобными и невежливыми, стали котироваться наравне с анекдотами». Не избежал сей участи и Гегелло. Перед нами — устрашающий зиккурат, напоминающий культовое сооружение вымершей древней расы — большинство тех проектов грешили стилевым буйством. На экспозиции есть и ещё один вариант крематория — уже 1927 года, спроектированный в творческом тандеме с Давидом Kричевским. Здесь — холодноватый абрис конструктивизма и тотальное рацио.

Удивительная эпоха — наравне с машинно-электрическим подходом, транслировались мистические установки: «Ленин всегда живой!» Увековечение памяти вождя имело столь гротескные формы, что мы до сих пор не знаем, что делать с Мавзолеем (шедевр великого Щусева!). А вот Александру Гегелло поручили создать памятник… шалашу в Разливе, где скрывался Ильич летом 1917 года. На выставке представлены различные вариации нетривиального монумента. В конечном счёте, выбрали устрашающее сооружение в древнеегипетском духе, разве что поменьше и поскромнее. Сам Гегелло вспоминал об этом уже в начале 1960-х: «Моя мысль работала в следующем направлении. Ленин укрыт — шалаш, где он скрывался, поставлен не на виду. Ленин под надежной защитой партии и петроградских рабочих — шалаш закрыт: с одной стороны — основным объемом вертикального параллелепипеда, с другой — стеной, которые как бы символизируют партию и петроградский пролетариат. Параллелепипед и стена прочно объединены каменными уступами, как бы говорящими о нерушимой связи партии с рабочим классом».

Однако существовал наиважнейший квартирный вопрос, который, как известно, испортил москвичей. Ленинградцев он испортил ещё круче — с 1917 по 1927 год количество его жителей выросло до такой степени, что люди жили в нечеловеческой тесноте. Питерские коммуналки, в отличие от столичных, вызывали трагикомические ощущения. Михаил Зощенко с насмешливой горечью констатировал в одном из своих рассказов: «Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла. И не то что драка, а целый бой. Дрались, конечно, от чистого сердца. А кухонька, знаете, узкая. Драться неспособно. Тесно. Кругом кастрюли и примуса. Повернуться негде. А тут двенадцать человек впёрлось. Хочешь, например, одного по харе смазать — троих кроешь. И, конечное дело, на всё натыкаешься, падаешь». Встал вопрос: куда селить рабочих и служащих крупных предприятий? Раздавались робкие «контрреволюционные» голоса в прессе: мол, пролетарии стали жить ещё хуже, чем при тёмном и кровавом царизме. За что боролись?

В 1924 году возник Всесоюзный Комитет содействия кооперативному строительству рабочих — он-то и объявил конкурс на типовые дома для трудящихся. Это был мощный почин, воспетый Владимиром Маяковским от лица счастливого литейщика Ивана Kозырева: «И вот мне квартиру дает жилищный, мой, рабочий, кооператив. Во — ширина! Высота — во!» Подчёркивалось бойко и радостно: «Как будто пришел к социализму в гости, от удовольствия — захватывает дых». У поэтов — всё просто. Не то, что у технарей и строителей. Гегелло рассказывал: «Перед нами была одна из первых страниц будущей истории советской архитектуры. Никакого опыта строительства жилых домов для рабочих первого в мире пролетарского государства не было. Столица нашей Родины Москва приступила к новому жилищному строительству почти одновременно с Ленинградом». Плюс ко всему довлел «строгий-стройный-вид» града на Неве, с которым тоже надо было сопрягать свои причуды.

Так родился малоэтажный жилмассив на Тракторной улице для рабочих Нарвской заставы. Уютная малоэтажность и море зелени! Ансамбль состоял из 16 трёх- и четырёхэтажных домов с двух- или четырёхкомнатными квартирами для одной или двух семей. Шла жёсткая полемика урбанистов с дезурбанистами, а также с теми, кто, подобно Гегелло, пытался совмещать оба направления. Подобные «городки» для рабочих уже строились в Германии и Швейцарии, а потому творческая группа (помимо Гегелло в неё включили Александра Никольского, Григория Симонова и др.) опиралась на прогрессивный зарубежный опыт. В 1920-х это не почиталось зазорным: одного из коллег оправили изучать немецкие постройки близ города Кёльна. У наших ребят получилось интереснее. Отличительная черта массива на Тракторной — филигранное созвучие авангарда с классикой — в Москве это сочли бы старорежимной архаикой, а в Питере оно пришлось, как нельзя кстати. Прекрасен ритм полуарок, соединяющих строения. Тут всё дышит свежестью и — не отрицает историю.

В конце 1920-х — середине 1930-х годов Гегелло вместе со своими товарищами проектирует ряд учебных комбинатов и школ, имевших весьма выразительные фасады — от конструктивистских до классицистических. Поражает Дом технической учёбы (1930−1932), в котором лапидарность граничит с диковатой фантазией. В те годы уже накопилась тоска от однообразных конструктивистских догм, и сама жизнь требовала изменений. В начале 1930-х все увлекались гигантоманией и попытками «скрасить» рацио хотя бы чем-то безобразным. На контрасте выступает ренессансного вида школа на улице Робеспьера, выстроенная в середине 1930-х, когда в моду опять вошли колонны и портики. На стендах мы можем видеть разные версии этого здания, окончательно оформленного лишь после войны.

В те годы зодчие брались за всё — в том числе за дворцы культуры. Не существовало какой-то особой специализации. «За сорок лет моей творческой деятельности в Ленинграде по моим проектам в этом родном для меня городе построено около ста различных зданий и сооружений, но ни одно из них не дорого мне так, как Дворец культуры имени А. М. Горького», — признавался Гегелло. Тогдашние пролетарские клубы и дома политпросвещения должны были выполнять сразу несколько функций — от дидактической до развлекательной. Перед архитектором стояли многоплановые и зачастую разнонаправленные задачи. Ещё на заре Советской Власти, в газете «Искусство Коммуны» (№ 7, Петроград, 1919 г.), подчеркивалось: «Дворец рабочих, как новое, впервые выдвигаемое жизнью типовое решение районного культурно-просветительного центра, еще не находил себе примера в истории прошлого. Народный дом Николая II — это лишь воплощение идеи „хлеба и зрелищ“, а буржуазный клуб — это лишь карты и ресторан; лозунг же Дворца рабочих — это культурное строительство новой жизни пролетариата». На экспозиционных витринах можно видеть, как скрупулёзно велась работа по выявлению наилучшей, оптимальной формы.

Но самым главным и видным детищем Александра Гегелло (совместно с Ноем Троцким и Андреем Олем) считают громадину так называемого Большого Дома, о котором с брезгливым уважением (sic!) отзывался впоследствии Сергей Довлатов, а Иосиф Бродский лаконично ввернул: «Литейный, бежевая крепость, подъезд четвертый KГБ». Заметим, что чекисты всегда обладали неплохим вкусом. В те же 1930-е годы Гегелло трудился над зданием Боткинской больницы — точнее над её переоборудованием, а оно всегда сложнее, чем строительство на ровном месте.

Послевоенные планы и решения — это триумфальный Grand maniere, сменивший антично-ренессансный стиль второй половины 1930-х. Изумляет своей королевской роскошью проект Дома работников науки и искусства города Минска. Для реализации сверх-цели были привлечены сразу несколько маститых архитекторов — в том числе и Александр Гегелло. «Внешние формы здания и парадный интерьер, соответствующие компактной и обеспечивающей удобство и уют внутренней планировке, позволили мне создать выразительный художественный образ, задуманный под впечатлением архитектуры Александровского дворца и Камероновой галереи Екатерининского дворца. Мне и хотелось, чтобы в этом здании отразились пережитые мной впечатления от произведений Кваренги и Камерона». Галантный век в Стране Советов! Тем не менее, как отмечает автор: «Дело затянулось, и постройка не была осуществлена». Всё просто — пока утрясали и обдумывали, в Кремле сменилась власть, а вместе с ней — эстетическая парадигма. У каждого творца есть эра подъёма и — моменты спада. Последние годы жизни Гегелло больше теоретизировал, чем строил. Вероятно, ему не слишком нравился хрущёвский минимализм. Во всяком случае, архитектор ни на что не жаловался, а в своей книге подытожил: «Пройденный советской архитектурой путь был необходимым и закономерным. Он был трудным и тернистым этот продиктованный жизнью путь».
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
18:41 28.04.2019
Воин и писатель
«Дети смотрели на всё детскими глазами; мне хотелось, чтоб они запомнили одно: пока ты жив, нет ничего страшного. А дальше — тем более…»

Олег Малинин





Когда книга прочитана, остаётся некое наполнение, гул в ушах непередаваемый, полнота, глубина, она как бы творит твою душу (так бывает после прочтения каждой книги). Потому важно наполнять себя не лентами с новостей соцсетей, а книгами, книгами, это всё и на генофонд влияет, как выяснилось, на нейронную сеть, на мозг, в конце концов. Вот я сейчас пишу, вы читаете, эта самая сеть выстраивается каждую секунду. Нельзя слушать плохую музыку, нельзя читать плохие тексты, потому что это попадает к нам и ничто никуда не высыпается уже. Можно наполнять себя чтением журнала «Хеллоу», жуя орбит без сахара (с сахаром на самом деле), читать этикетку шампуня, туалетной воды, но потом не стоит жаловаться!
Что касается «души», о ней на обложке сформулировано устами поэта «проходит». Так если проходит — тем более стоит вдумываться, всматриваться по сторонам. В окружающую действительность, в природу, в людей, в историю, в Россию и её супостатов. Страшно, если пройдёт, как молодость и как любовь, душа, а за плечами не будет понятого Есенина, на свой лад понятого.
Об этой книге уже говорили, что «она для своих», что поймут её те, кто в теме, а кто не в теме — тот и не поймёт.
Написана — менее, чем за месяц по событиям, которым 5 лет. А может, 10, а может, 50, 100, 300.
Отклики разные, как я успел ознакомиться ещё до приобретения книги, и одобрительные, и не очень.
На самом деле, в книжке столько сосредоточено смыслов и контр смыслов, противоречивых и конкурирующих между собой, умело собранных в единое целое смелой рукой «воина и писателя» (по слову друга-Эмира), неподражаемой манерой, невольной заражаешься ею, я уже сейчас выстукиваю буквы в клавиатуру, чуть заигрывая с ней, она прилепинская, с ней знаком ещё по первым его вещам, «Санька», «Патологии», рассказам, очеркам. Он как бы завершает любой, самим созданный, силлогизм, выверенным, обескураживающим умозаключением, титанической неколебимой логикой.
В книге есть правомерное сравнение восставшего русского донбасского народа с герильей Ковпака, особенно эпизод с добычей «языка» характерен в этом смысле. В документальных «Дневниках» некогда (да и поныне) славного путивльского «Стеньки Разина» пестрят такие эпизоды, невольно заставляющие провести параллели с той, великой войной. Про эту же автор часто говорит «вот такая война» и имеет на то право, это его война, это его поражения и победы, «его роман, где он живёт» по праву своей отваги, доблести и чести. Книга часто отсылает к лучшим эпизодам партизанской прозы, не только Ковпака, но и других. К Вершигоре близок, конечно, своим блистательным художественным разрешением, подчас обыденных (ну, для кого как) жизненных ребусов. Именно художественно непревзойдённо. Да и не только жизненных. Такая проза часто, по своему жанру, имеет право говорить о смерти (да и вся се ля вив — не о смерти ли?), не притягивая за уши этого с косой сутулого упыря к структуре, к мясу повествования, он как бы живёт там, с ним борются, его побеждают, да и он часто даёт сдачи. Но это взаимодействие происходит не высосано, а обоюдоостро, органично. Чего и требует жанр.
Роман написан сжато, концентрирован в мысли.
И воистину у кого-то «не хватает сил остаться живым после смерти». Такими парадоксами книга полна, и выписаны они пером, обмакнутым в кровь.
Вообще по мере движения по тексту, часто приходит глупое неуместное сожаление о том, что роман написал не я. Да и как я его мог написать? Но такое всплывало пару раз во время чтения. В романе есть даже рифмующиеся строчки, даже поэзия. Поэзия может быть и без рифмующихся строчек, но бывает и с рифмами. С интересными. Тут такой как раз случай.
На одной конкретной позиции показано как не сбываются надежды русской весны. Или сбываются? На самом деле, есть ещё русская мечта.
И она есть.
Ибо «дети смотрели на всё детскими глазами; мне хотелось, чтоб они запомнили одно: пока ты жив, нет ничего страшного. А дальше — тем более…»
И нет ни единой строчки лишней в этом романе, наоборот, уверен, автору пришлось в пику формату выбросить что-то, а вот это «что-то» порой и хочется «поймать», выброшенное. Выловить, уцепить. Где оно брошено, куда? В какую корзину? В какой черновик? Развеяно по ветру? В такой жажде недосказанного и кроется литература. А она тут есть, несомненно.
Чего только стоит описание, ставшего легендарным в одночасье на волнах восстания, одного из командиров: «…и эти ещё его невыносимо тоскливые, всегда грустящие глаза, как будто из выхлопной трубы идёт дым — и он щурится от накипающей слезы». Таких, подобных поэтических красок полно в романе, на то он и роман, на то он и художник.
Думал ещё пару цитат вставить, уж больно хороши, больно пронзительны, да передумал. Не стану. Каждый увидит своё сам. И встроит на их основании пару камней в фундамент или завершит уже свод своей души (той самой, которая проходит). У каждого своё. Своё.
У каждого своя русская мечта!
«Дети смотрели на всё детскими глазами… пока ты жив, нет ничего страшного…»
Эта книга о поднимающем людей в атаку. О поднимающем знамя.

Христос Воскресе!
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
13:15 06.05.2019
В пешем строю
«память» — ключевое слово для понимания творчества Бориса Слуцкого

Владимир Винников





На рубеже 50-х-60-х годов ХХ века мало кто осознавал действительную глубину и природу уже разверстой в общественном сознании пропасти. Тем более — из поэтов. Впрочем, поэзия редко была мозгом, но всегда — нервом своей эпохи. И если многого не осознавала в силу присущей и должной ей «глуповатости» (А.С.Пушкин), то уж обязательно и точно — чувствовала. И всякий, кто обратится к литературной жизни периода «оттепели», найдёт там, прежде всего, знаменитый спор «физиков» и «лириков», неразрывно связанный с именем Бориса Слуцкого. Но на выбор именно его творчества в качестве начальной точки данного исследования повлияло не только это внешнее, хотя, разумеется, и далеко не случайное, обстоятельство.

Скажем, поэзия Леонида Мартынова, Андрея Вознесенского или Евгения Евтушенко была не менее популярной тогда, не менее важной и «современной». Но творческие пути этих поэтов, сошедшиеся в зените славы на указанном временнóм рубеже, имели разные истоки, а следовательно — и разный характер эстетического отражения действительности. Если Леонид Мартынов вышел к этому рубежу еще из времен гражданской войны, если Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко шагнули на него буквально со студенческой скамьи, то Борис Слуцкий принадлежал к «поколению Великой Отечественной», с его уникальным нравственным и социальным опытом. Кроме того, Слуцкий ни по происхождению своему, ни по личному опыту не был связан с «поэзией матери-сырой земли», земли-кормилицы — даже на уровне «воронежских холмов» Осипа Мандельштама. Земля воспринималась им, прежде всего, — как поле боя машин и людей, была дорогами и позициями, с блиндажами и окопами.

Вот что говорил о Борисе Слуцком, о его роли для отечественной поэзии Вадим Кожинов (текст приводится по записи моей беседы с Вадимом Валериановичем, состоявшейся в 1999 году, очень характерно, что имя Александра Твардовского — несомненно, крупнейшего отечественного поэта того времени — Кожинов не упоминает совсем): «Я уже с середины 50-х был знаком со многими писателями, поэтами прежде всего, находился с ними в постоянном общении. В частности, с такими мастерами, как Борис Слуцкий и Александр Межиров. Я до сих пор считаю их значительными поэтами, творчество которых стало, может быть, не крупным, но неотъемлемым звеном в развитии нашей литературы. А вот группа молодых поэтов, с которыми я сблизился чуть позже: Анатолий Передреев, Станислав Куняев, Владимир Соколов, Николай Рубцов, еще целый ряд авторов, — действительно, открыла целый этап в нашей поэзии и литературе. Но они многому учились у Слуцкого и Межирова. Может быть, сегодня кто-то удивится: как же так, а национальная проблема? Но в те годы её просто не существовало, а, кроме того, русских поэтов такого уровня в том, фронтовом поколении тогда не было. Наровчатов, Луконин выступали явно слабее. Прекрасный поэт Сухов жил в Сталинграде и был мало известен. А эти люди в то время были у всех на устах… Но Межиров всё-таки был больше сосредоточен на себе, а Слуцкий очень активно опекал этих поэтов — вплоть до того, что материально помогал. И со Слуцким я сохранял отношения до последних дней, когда он уже уезжал из Москвы умирать. Он звонил мне перед отъездом, прощался. Это был очень короткий звонок, у него не было сил долго говорить».

«А в общем, ничего, кроме войны…» Эта строка Слуцкого — вовсе не поэтическое преувеличение, как может показаться. В ней отражена судьба поколения, практически полностью погибшего ради Победы.

«…Сейчас всё это странно.

Звучит все это глупо.

В пяти соседних странах

зарыты наши трупы.

И мрамор лейтенантов,

фанерный монумент —

венчанье тех талантов,

развязка тех легенд… «— ни в жизни, ни в стихах не отделял Слуцкий своей судьбы от судьбы своего поколения. И это не просто признавалось всеми — это так и было.

Кстати, в начале того же стихотворения «мы» звучит вовсе не отстранённо:

«…Давайте после драки

помашем кулаками.

Не только пиво-раки

мы ели и лакали.

Нет, намечались сроки,

готовились бои,

готовились в пророки

товарищи мои…»

«Поэзию Слуцкого отличает ее принципиальная достоверность, ее прямая… связь с тем временем, когда живет поэт», — писал в предисловии к «Избранному» поэта Константин Симонов. Но время то было особым. Никогда ни до, ни после того не мог человек настолько слиться со своим народом, ибо сам народ никогда ни до, ни после того не был настолько слит в едином стремлении — разгромить захватчиков, вторгшихся на нашу землю. Эта кульминация чувства Родины, это слияние «я» и «мы» неизбежно отражалось в искусстве, отражалось в поэзии. Но примешивалось к нему и определяло формы его проявления — отождествление своего «я» как малой, незначительной частички, — с большим и всемогущим «мы». Неудивительно, что наряду с этим гиперболическим «мы» должно было существовать в общественном сознании и гиперболическое «я», что, видимо, и нашло своё отражение в так называемом «культе личности» Иосифа Виссарионовича Сталина, к которому сам «отец народов» был причастен, судя по всему, в очень малой мере. Но «короля делает свита» — а весьма значительная часть этой свиты исповедовала принцип взаимозаменяемости «людей-винтиков» в единой «социальной машине», когда любая личность, в том числе — и личность автора-художника, как бы не имела самостоятельного значения. Одним из следствий такой ситуации была декларативность искусства, расцвет «псевдо-лирики» с идеализированным «лирическим героем"-персонажем.

«…Мы все ходили под богом,

У бога под самым боком…» — Слуцкий всегда был в «пешем строю», ходил «вместе со всеми», вместе со всеми болел болезнями своего времени — в самой острой форме. Вот, например, его мнение о собственном творчестве: «До меня все лавры были фондированные, их бросали сверху (так уж и все? и Есенина? и Твардовского? — В.В.). Мои лавры читатели вырастили на собственных приусадебных участках».

Как бы то ни было, развитие межсубъектных отношений в поэзии Слуцкого наиболее полно соответствует изменению общественной этики времен хрущевской «оттепели», за которой, как уже сказано, стояла «невидимая катастрофа» образа жизни русского народа — его массовый «перелив» в городской индустриальный «хронотоп». Упомянутые выше Евтушенко и Вознесенский эстетически выражали в своем творчестве, скорее, следствия этого «перелива», чем сам процесс. Условно говоря, они «проскочили» его буквально на автомобиле, «пешеход» же Слуцкий пристально разглядывал и отмечал стихами практически все приметы своего пути, связанного с этим «переливом»

В данном отношении весьма характерен «Памятник» — интереснейшее свидетельство эпохи, стихотворение, отражающее самое начало массового отхода от мироощущения «простого человека, человека-винтика». Поэт еще отстраняет"Я» своего героя от своего собственного «Я», у которого «гримасы лица, искаженные криком», разглаживает скульптор, «наносящий размеры на камень», чтобы воплотить величие подвига советского солдата.

«…Я умер простым, а поднялся великим.

И стал я гранитным, а был я живым…»

Поэтическая традиция, идущая еще от Горация с его «Exegi monumentum…», Слуцким здесь очевидно нарушена: «Я» героя не тождественно «Я» автора, — но она всё же присутствует слишком явно, чтобы не задумываться о значении данного «сдвига смысла», моментального поэтического «фотоснимка» изменчивой и противоречивой действительности того времени.

Не так ли снова сталкивались два «мы» автора: люди войны и люди искусства, — в стихотворении «Крылья Конева», чтобы, столкнувшись, наконец-то совместиться в его собственном, живом «я»?

«…В малом зале писательского клуба

ни полметра свободного нет.

Перед нами — сколоченный крепко и грубо

старый маршал — семидесяти, может быть, лет…

…Покуда, разгоряченный спором,

то сдержанность маршал проявит, то пыл,

я вспоминаю крыло, в котором

майором, малым пером я был.

О, как взлетали мы над землей,

когда Вторая шла мировая,

и город Краков, и шар земной

огромными крыльями прикрывая».

Таковы две человеческие общности, в пересечении которых «я» автора уже ощущает себя не только «малым пером» и не только «советским писателем» — но кем-то иным, отдельным от своего бытия «здесь и сейчас». «Память» — вообще ключевое слово для понимания творчества Слуцкого. Так называлась его первая книга, а вот одни из последних строк поэта — снова о памяти и её смысле для человека:

…Я на холодном крыльце постою,

противоставлю молчанье вселенной

шороху, шуму, обвалу велений,

что завалили душу мою.

Вспомню, запомню и не утаю,

как он пришёл, этот шелест и шёпот,

перерастающий в гул или гром,

за целый век бережённым добром

как упразднил весь мой жизненный опыт,

что за вопросы поставил ребром.

Возвращаясь к упомянутому выше спору «физиков» и «лириков», следует заметить, что поставленный тогда Слуцким вопрос о выполнении литературой новых требований действительности, где «величие степенно отступает в логарифмы», был воспринят совершенно иначе — как вопрос о необходимости литературы и прочей «лирики» в будущем обществе вообще. Сегодня нам кажется простым и лёгким делом: решать за своих отцов и дедов их «эпохальные» вопросы, а на этом основании к их поискам истины относиться с некоторой долей пренебрежения даже. Но тогда-то всё было иначе. Общество слышит у поэта по преимуществу то, что хочет услышать. И Слуцкому пришлось ещё раз возвращаться к обозначенной им теме «физиков и лириков» именно в таком, социально обусловленном ракурсе — чтобы отстоять необходимость «лирического», а шире — эстетического начала для человеческой жизни.

«…Вы еще сраженье только выиграли.

Вы еще не выиграли войны.

Мы еще до половины вырвали

сабли, погруженные в ножны», — обращается он к «физикам», и это противопоставление субъектов, «мы — вы», совершенно нехарактерное, крайнее для Слуцкого (так, оно например, встречается в стихах о «Кельнской яме», где «вы» — это явные враги, фашисты: «Каша — с вами, а души — с нами»), показывая степень его раздражённости и подобной трактовкой своих стихов, и «физиками» вообще, никак не желающими быть со-деятелями «лириков», дополнять и поддерживать друг друга. Между прочим, «сабли» как оружие конницы, кавалерии (Пегасы?!) появляются здесь неспроста. «Лошади умеют тоже плавать. Но не хорошо. Не далеко…» То есть Слуцкий косвенно признает «анахроничность» этой войны — но тем самым и её символический, вневременной смысл. Среди физиков были, есть и будут «лирики», а среди поэтов-лириков — свои «физики», типа Окуджавы, как это четко показали события последнего времени. Но то, что Слуцкий увидел за «отвлечённым» спором символические контуры настоящей войны, пора которой пришла только лет через двадцать—двадцать пять, делает честь его поэтической искренности и поэтическому чувству, его умению до конца продумывать ситуацию в обществе и перспективы ее развития. Даже — не продумывать отвлеченно, абстрактно, а прожить её «вперед».

Творчество Слуцкого с этой точки зрения, действительно, повлияло и не могло не повлиять на целую плеяду отечественных поэтов, пришедших «следом» за Слуцким, в определенном смысле — даже предвосхитило их. И оно, это творчество, сегодня интересно именно в силу своей «начальности», откуда есть пошла современная русская поэзия, какова «генетическая наследственность» у ее героя. Уход от земли, от вековых традиций жизни на ней, вероятно, сказался и в более позднем по времени крахе советского «коллективизма», который вдруг оставил массы людей один на один с непонятной, неупорядоченной и хаотичной действительностью.
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
12:40 16.05.2019
Пятна на солнце
о ситуации вокруг Государственного мемориального музея А.Н. Скрябина

Марина Алексинская





«„Поэма экстаза“ — так я назвал бы весь его творческий и жизненный путь, он горел и сгорел. Вот почему его музыка, как звезда, как солнце — излучает свет».

Генрих Нейгауз 

Он — Александр Скрябин.  Могучее дарование. Новатор. Революционер в искусстве.   

Композитор-романтик, блистательный виртуоз, автор фортепианных пьес полных возвышенных, изысканных гармоний, с летучими, стремительно несущимися фигурациями, созерцатель «серой мглы вокруг печального Гейдельбергского замка» и «синевы эфира»… 

Однажды он претерпел тяжелейший кризис. 

Разучивая восточную фантазию «Исламея» Балакирева, фантазию Листа на тему моцартовского «Дон Жуана» — эти шедевры, что требуют извлечения колоссальной мощи звучания, — Скрябин «переиграл» правую руку. 

Ощущение краха, вдруг надвигающейся катастрофы отбросило чёрную тень… В надломленные, как линии Бёрдслея, «мерцания балов» стали прокрадываться, пробираться «гулы землетрясений». Сумрачные хоралы. 

Наступал ХХ век.  

Взрыва научно-технического прогресса, серебряных нитей эпохи. Он возводит в абсолют эстетическое чувство, упивается трагичностью переживаний, вызывает расцвет поэзии и русской мысли, религиозное беспокойство граничит с модой на мистицизм, оккультные практики… Образы грядущего —  тревожны и прекрасны. 

«Весь горизонт в огне» — прозревает Александр Блок. «Собственное тело демонов не нуждается в пище и посему не имеет естественных отправлений, равно как демоны не могут размножаться естественным путем, не имея пола и не будучи подверженным похоти», — изрекает Валерий Брюсов в романе «Огненный ангел». «Звук есть, прежде всего, страшная… сила… которую не смогло бы уравновесить всё электричество, полученное от миллиона Ниагар…  Звук может быть произведён такого свойства, что пирамида Хеопса поднялась бы на воздух», — постулирует Елена Блаватская, избранница «великого духовного начала», интерес к теософским трудам которой испытали поэты Томас Элиот и Уильям Йейтс, художники Василий Кандинский и Пит Мондриан, композиторы Ян Сибелиус и Александр Скрябин. 

В сущности, с «Поэмой экстаза» Александр Скрябин выразил в музыке аллегорию «лиловых миров» модерна. Гимна жизни на пределе растраты физических и эмоциональных сил, почти что безумства.  Жизни, что как свеча, оказалась зажжённой с обоих концов сразу. Отчаянность, экстатичность восторга сменяется нотой пронзительного лирического отдохновения и срывается в бездны. 

«Пусть лучше я исчезну в безумном порыве, но мысль останется и будет торжествовать».  

Мысль, известная и получившая распространение ещё в Средневековье, — «огнём обновляется вся природа». Не стоит бояться! — развивает её Александр Скрябин. —  Мрак тьмы, косность бытия легко преодолимы! Просто нужны воля, энергия и вера. Непомерная, непоколебимая вера в человека, в несокрушимость его могущества, его стремления в сретенье со звездой. «Иду сказать им (людям. —  М.А.), что они сильны и могучи!» — кредо композитора.  

И новое сочинение — симфоническая поэма «Прометей», или «Поэма огня». Монументальная фреска на сводах вселенского Храма Искусств с неслыханным по количественному составу оркестром (включая фортепиано) с акцентом на духовые и ударные инструменты, с большим смешанным хором, поющим без слов и — впервые в мире — световой партитурой, где каждый звук погружает слушателя в определённый цвет, в скрябинскую космогонию. Палитра: от красного — к фиолетовому, то есть от земного — к Небесному, от материи — к дематериализации, от сиюминутного — к Вечному. Через мифологический образ Прометея-титана Александр Скрябин выразил высочайшие гуманистические идеи, что волновали человечество на протяжении веков, тысячелетий.  

Премьера «Поэмы огня» состоялась в Москве, в зале Дворянского собрания (1911 год, без световой партитуры) и перекинулась через океан в Нью-Йорк, в Карнеги-холл (1915 год, с игрой цвета и света). Успех сочинения был признан «ошеломляющим». В пантеоне великих Александр Скрябин занимает отдельное, исключительное место — трон композитора-мессии. 

Великие — не умирают. 

Пройдёт три года, и музыкальный мир отметит 150-летие со дня рождения Александра Скрябина. Таинственного, загадочного, почти неизученного русского гения. 

Кто заметил огненные знаки,

Не уйдёт, безмолвный, прочь.

Государственный мемориальный музей А.Н. Скрябина находится в Москве, в арбатском Николопесковском переулке, в усадебном доме, что на рубеже XIX-ХХ веков принадлежал Аполлону Грушке, профессору Московского университета. 

Музей состоит из двух объектов: мемориального дома Александра Скрябина (строение 1) и здания, построенного Аполлоном Грушкой в 1900-х годах как доходный дом (строение 2). Хотелось бы сказать: драгоценный оазис — в центре агрессивного мегаполиса, приют для канувших в вечность «грозных, но красивых веков», где даже шорох штор, как шум листвы, воспетого Скрябиным тополя за окном его спальной комнаты, вторит или «Концертному аллегро», или Девятому этюду, или шепчет едва-едва различимо: «я всё-таки должен сказать, что как ни хороша Европа, а русскому человеку русскую деревню ничто не может заменить…» Однако сказать так — разве что обманом себя потешить.  

Передо мной — копии документов: «Акт обследования деятельности и состояния кадров Музея А.Н. Скрябина. 1960 год (фрагменты)» и хроника «Субботники в Музее А.Н. Скрябина». Отражение долгих лет забвения, «вычеркнутости из широт» имени Александра Скрябина, подтверждение того факта, что русская история —  лидероцентрична. 

«Музей не показывает Скрябина как выдающегося русского композитора и пианиста, — цитирую „Акт…“. — И это при наличии четырёх с половиной тысяч экспонатов в фондах и при наличии трёх комнат, пустующих несколько лет. <…> В экспозиции мебель, не имеющая отношения к композитору. Размещение экспонатов произвольно». Дальнейшее знакомство с «Актом…» разворачивает картину хаоса. В скрябинском рояле угнездилась моль, предметы мебели рассыпаны от времени, тенёта и паутины в углах и между рамами окон; бесценные архивы свалены в подвальном помещении. В 1976 году состояние музея было признано аварийным, кирпич эркера строения 1 готов был вот-вот обвалиться на голову прохожим.

В 1984 году музей возглавила Тамара Рыбакова. Выпускница Томского педагогического института, Института живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина Академии художеств СССР, она собрала вокруг себя интеллектуалов, специалистов-музыковедов, искусствоведов, филологов, художников-реставраторов, уникальных мастеров по ремонту и настройке старинных роялей… Всем миром взялись поднимать музей. Были произведены капитальные ремонтные работы: восстановлены, укреплены эркер, потолок, арки, ворота, отреставрирован фасад, заменена кровля. Энтузиасты отмыли помещения музея, убрали строительный мусор, расчистили внутренний дворик… В 1988 году музей открылся после ремонтно-реставрационных работ. Тамара Рыбакова, подобно жрице, возжгла его священный огонь. На протяжении 26 лет осуществляла руководство его деятельностью. Эти годы признаны «ренессансными» для музея. Всего лишь малый перечень свершений… 

Музей приобрёл подлинно мемориальный вид: отреставрированы  рояли, предметы мебели, живописи, декоративно-прикладного искусства (всего более 500 мемориальных предметов), они размещены в оригинальной (согласно архивам) планировке. В свете принятой в начале ХХ века стилистике и под интерьер комнат воссоздан цвет и рисунок обоев.   

На первом этаже музея создан концертно-выставочный зал на 85 посадочных мест. Впервые в музее зазвучала музыка: концерты, творческие вечера… Для юных дарований была учреждена стипендия имени Скрябина, многие из обладателей которой впоследствии стали лауреатами конкурсов, в том числе Международного имени Скрябина. 

Предпринят ряд научно-исследовательских экспедиций по местам пребывания Скрябина в России и за рубежом, продолжением которых стало издание серии книг под общим названием «А.Н. Скрябин и мировая художественная культура». Началось сотрудничество музея с музеями Шопена в Варшаве, Штерля в Наундорфе (Германия), Русской консерватории имени Скрябина в Париже… Музей получил международное признание. Были созданы Международное общество друзей музея А.Н. Скрябина, Попечительский совет. 

И как доминанта — проведены изыскания в архивах с целью выявления имён выдающихся деятелей науки и культуры Серебряного века — тех, кто проживал или бывал не только в доме Скрябина, но и в доходном доме (строении 2) Аполлона Грушки. По предъявлению документов изысканий Комиссия УГК ОИП (Управления государственного контроля и охраны исторических памятников) признала строение 2 как вновь выявленный памятник истории и культуры и внесла его в реестр памятников культуры федерального значения. 

Ветер перемен не прошёл мимо Государственного мемориального музея А.Н. Скрябина тоже. В 2010 году Приказом Департамента культуры города Москвы Тамара Рыбакова была отправлена в отставку. Новый назначенец, Александр Лазарев, вышедший на пенсию чиновник, заместитель председателя Департамента культуры города Москвы, с опытом работы в комсомоле, курирования восстававшим из руин Царицынским ансамблем ценой в десятки миллиардов рублей, после которого разразился скандал, с убеждением: если директор получает, согласно ведомости, зарплату — значит, музей есть… Задача нового директора — усовершенствовать дальнейшую деятельность музея. С тех пор прошло девять лет.

В Государственном мемориальном музее А.Н. Скрябина заговорили о  второй «оттепели». Дважды были зафиксированы случаи протечки в строении 1 — как следствие, «пострадали музейные экспонаты в фондохранилище, — бьют в колокола неравнодушные к состоянию музея, — протечки проходили с кровли от второго этажа до полуподвального помещения, где хранился архив и печатная продукция музея». Дважды был проведён и капитальный ремонт. Исторический тополь как источник зла (бросает по осени листву на крышу) срубили под корень.  

Среди других «усовершенствований» называют шахер-махер с музейными роялями. Известно, что в 1988 году ко дню рождения Александра Скрябина и окончанию реставрационных работ музею был передан рояль Blüthner («Блютнер»). Он, по информации источников, утратил свой образ в действительности, то есть никто не знает, где он. Как будто бы рояль — иголка. Но — на момент подготовки материала — теряется след и рояля фирмы «Steinway» («Стейнвей»), что был передан музею в дар специально для создания в строении 2 культурного центра «А.Н. Скрябин и Серебряный век русской культуры» с двухсветным концертным залом на 150 посадочных мест. Как раз накануне кадровой чехарды в музее (декабрь 2009-го) администрация музея совместно с ЦНРПМ-2 (Центральными научными реставрационными мастерскими) подготовили всю (!) документацию проекта ремонтно-восстановительных работ строения 2. Государство для реализации проекта перечислило транш. Транш был «освоен» — уже при новом руководстве.

В строении 2 были произведены капитальные строительные работы с привлечением, как утверждают специалисты, случайных людей и в обход тендера, что категорически недопустимо. Результат работ не заставил себя долго ждать: стены — за ширмой штукатурки — пошли трещинами (использован низкосортный кирпич, неприемлемый для реконструкции здания); из-под здания не выведена канализационная труба, риск прорыва которой трудно переоценить. Проигнорирована реконструкция высокого портика с фигурным верхом и колоннами по бокам — оригинального элемента в архитектуре строения 2. Вызывает недоразумение и факт частичного его использования в настоящее время с целью извлечения коммерческой выгоды, тогда как государственной комиссией здание в эксплуатацию как будто бы не принято. Во всяком случае, минувшей зимой оно оставалось вне подключения к центральной отопительной системе, сотрудники музея, занимавшие его помещения, были вынуждены прибегать к индивидуальным электронагревательным приборам. Что-то подсказывает: о проекте создания центра «А.Н. Скрябин и Серебряный век русской культуры» можно благополучно забыть.

Другое важно.  

Государственный мемориальный музей А.Н. Скрябина развёрнут, как сообщают СМИ, из «мракобесного прошлого» в щедрое на инновации будущее. Поверхностный взгляд посетителя отметит чуждые для мемориальной спальной комнаты резное «под Абрамцево» кресло, шкаф-горку с мейссеновским фарфором в столовой композитора, да портьеры в дырах. Неясна судьба бюро XVIII века с инкрустацией бронзой…  Где мемориальный рояль Владимира Софроницкого, выдающегося пианиста ХХ века, непревзойдённого исполнителя музыки Скрябина?

Если желанья бегут, словно тени, 
Если обеты — пустые слова… 

Произнёс бы поэт и философ Владимир Соловьёв, друг композитора…    

Подписывайтесь на наш канал в Яндекс. Дзен!
Нажмите «Подписаться на канал», чтобы читать «Завтра» в ленте «Яндекса»
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
19:40 17.05.2019
Три поколения
Юрий Бондарев, Александр Проханов, Захар Прилепин…

Владимир Бондаренко





Сегодня есть уникальная возможность вглядеться в лидеров сразу трёх поколений русской литературы.

Юрий Бондарев, Александр Проханов, Захар Прилепин…

Несомненные лидеры и всей русской литературы, и своего поколения, при этом каждый — со своим лицом, каждый — неповторим.

Юрия Бондарева не спутаешь ни с Виктором Астафьевым, ни с Георгием Баклановым, ни с Даниилом Граниным…

Александр Проханов также не похож ни на кого из лидеров своего поколения: ни на Валентина Распутина и всех славных наших «деревенщиков», ни на Эдуарда Лимонова, ни на Андрея Битова, ни на Дмитрия Балашова…

Вот и самый молодой из них, Захар Прилепин, стал знаковым писателем поколения уже XXI века не в силу своей схожести с кем-то и типичности, а скорее — в силу своего характера, несомненного личностного лидерства.

Все трое, один за другим, при всей своей неповторимости, продолжают главную линию русской литературы — глубинного психологического реализма. Все трое из разных поколений, но каждый — фронтовик.

Юрий Бондарев — давний герой уже легендарной Великой Отечественной войны.

Александр Проханов прошёл Афганистан и Чечню, был почти на всех локальных военных конфликтах холодной войны.

Захар Прилепин тоже успел поучаствовать в нескольких войнах.

У каждого из них есть своя фронтовая проза. В силу близости своих биографий, они и в жизни оказались близки друг другу — писатели-патриоты, любящие свой народ, своё государство. Сильнейшие прозаики и при этом — незаурядные личности, несомненная элита русского народа.

Я хорошо знаком со всеми тремя. Горжусь своей дружбой с ними, но выбрал именно их в качестве лидеров своих поколений не в силу этой дружбы, а потому что, благодаря ей, хорошо знаю каждого из них, знаю их творческие и лидерские качества.

Уже первые бондаревские военные повести «Батальоны просят огня» (1957), «Последние залпы» (1959) вывели его в лидеры фронтовой прозы, в ряд лучших писателей поколения Великой Отечественной. Не случайно ещё один замечательный писатель-фронтовик Василь Быков так высказался о своём собрате: «Все мы вышли из бондаревских „батальонов“». Но Бондарев не стал замыкаться на военной тематике, он смело шёл вперёд, выходя на самые острые проблемы современности: повесть «Тишина», роман «Горячий снег», и так — до самых последних времён. Недавно Юрию Васильевичу исполнилось 95 лет, но он и сейчас не хочет сдаваться времени. Бондарев — не исторический писатель, не автор эпопей, он весь: с самого начала и до нынешних дней, — летописец современности.

Впрочем, точно так же, как и другие мои герои: Александр Проханов и Захар Прилепин. За каждым из них — своя эпоха, свой стиль, свои характерные образы. Может быть, они станут героями моей будущей книги о трёх эпохах: фронтовая проза, далее — «проза сорокалетних» и, наконец, «постимперская» литература третьего тысячелетия…

Характерно, что все трое абсолютно независимы друг от друга. Ибо, если и говорить об их литературной зависимости, то это зависимость каждого, прежде всего — от своей эпохи, а уж потом — преемственность и зависимость этих эпох друг от друга. Каждый из них — главный летописец именно своего времени. И уже не так важно, какая война где описывается: Вторая мировая, чеченская, афганская или донбасская, — все они увидены глазами наших писателей, наших летописцев.

Эпоха от военных лет до «оттепели» блестяще представлена Юрием Бондаревым. Весь брежневский и послебрежневский период достался Александру Проханову, а уж теперь слово о времени берёт на себя Захар Прилепин…

Александр Проханов сегодня — уже живой классик, самый именитый писатель нашего времени. Знаю его больше сорока лет, читал все его книги. Когда-то Александр Солженицын говорил мне о природной метафоричности Проханова, и он был прав. Проханов метафоричен по сути своей, в любом дружеском застолье, в беседах своих он даже более ярок, чем в романах. Прямо записывай всё на магнитофон и вот тебе — парад метафор.

Авангардный стиль сближал Проханова с поэтами-шестидесятниками, с либеральными вольнодумцами.

Но, при всём восхищении его природной метафористикой, его авангардной стилистикой, наизаглавный смысл его прозы всегда был в другом — в державности. Переиначивая характеристику Солженицына, я бы сказал о природной державности Александра Проханова.

И вот третий, самый молодой из этой троицы — Захар Прилепин. Его страшный роман «Патологии» я бы не задумываясь поставил в один ряд с ранней фронтовой прозой Юрия Бондарева и Василя Быкова, Константина Воробьёва и Виктора Астафьева. С этим романом Захар Прилепин сразу вошёл в лидеры своего поколения. На голову опередив всех своих сотоварищей, уже годами публикующихся в толстых журналах. Мне Захар Прилепин видится неким Максимом Горьким современности — даром что земляки-нижегородцы.

Роман Прилепина «Санькя» может стать для будущих поколений наших соотечественников своеобразным манифестом социального поведения, новым вариантом романа Николая Островского «Как закалялась сталь» — в других условиях, с другими общественными проблемами, но с проповедью всё того же отчаянно русского героического максимализма. Сумеют ли заметить наши власти этот поворот в умонастроениях общества, изменят ли свою линию поведения или заведут общество в тупик, безнадёжный и кровавый, — покажет ближайшее будущее.

Перед нами — почти целый век русской литературы высшего уровня. Пока они живы, говорить о каком-либо кризисе в нашей словесности не имеет смысла. В самой России меняется политика, меняется идеология, меняется экономика. А литература остаётся неизменной — великой и восхитительной…
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
14:32 22.05.2019
Он начинает петь свои стихи
Салихат Гамзатова о жизни, творчестве и тайне Расула Гамзатова

Александр Проханов





Александр ПРОХАНОВ. Салихат Расуловна, спасибо, что принимаете меня в доме вашего отца, почитаемого поэта, великого Расула Гамзатова. Я не наблюдал его в быту, а видел в обществе — он был его душой. Когда он появлялся, то напоминал цветок или бутон, он распускался, как только входил. И всё вокруг него начинало цвести и шуметь, начинало кружить и вертеться. А дома он был, возможно, немножко утомлённый, задумчивый. Мне кажется, что Расул дома и на людях — это два разных человека.

Салихат ГАМЗАТОВА, директор Дагестанского музея изобразительных искусств имени П.С. Гамзатовой. Большой разницы, Александр Андреевич, я не видела. Конечно, он с людьми всегда оживал, был открыт, приветлив, в гостях был более весёлым, как и все люди. Дома он мог не бояться выглядеть уставшим, был сосредоточен, когда творчеством занимался. Но насколько отзывчивым и добрым был вне дома, такой же был и дома.

Дом наш был хлебосольный. У нас была няня, и когда родители возвращались из какой-то творческой поездки, она всегда говорила: «Ну, открывается ресторан…» Потому что всегда в доме были гости, и мне казалось естественным, когда дома всё время люди… Даже если был болен, плохо себя чувствовал, всё равно, когда люди приходили, он выходил к гостям. И какой бы он усталый ни был, если гость сидел, то и он сидел с ним, слушал, не мог уйти.

Александр ПРОХАНОВ. Мне кажется, это восточная традиция: обожание гостя, его обожествление.

Салихат ГАМЗАТОВА. Да, это кавказская традиция. От нашего дедушки гостеприимство шло — он очень был радушный человек.

Александр ПРОХАНОВ. И всё-таки «мой дом — моя крепость»… Мои близкие и друзья, когда уходят с собраний, торжищ, гуляний, замыкаются в своём доме, кабинете, отрезают себя от мира: нужна тишина для того, чтобы работать.

Салихат ГАМЗАТОВА. Папа очень много работал: и ночью, и днём. У него в последние годы бессонница была, и он по ночам тоже работал. После смерти мамы я к нему переехала. Порой он днём засыпал, а люди приходили. И я говорила: «Он спит». К тому же, иногда это просто кто-то заходил — так, без договорённости. Иногда я поднималась к нему, но видела, что он работает, и чтобы он работу не прерывал, предлагала: «Папа, хочешь, я скажу, что ты спишь?» Но папа говорил: «Нет, не говори так!» Он всегда спускался к гостю. Меня это удивляло, потому что я считала, что поэта, когда он работает, прерывать нельзя.

Александр ПРОХАНОВ. Я не был близко знаком с Расулом Гамзатовым, лишь несколько раз пересекался с ним в ЦДЛ. Дом литераторов — это как ковчег, там все были. Но после нашей беды, 1991 года, когда я стал издавать газету, он мне написал письмо. Я почувствовал из этого послания, что он очень переживает из-за гибели страны. Ведь у него был период огромного триумфа. Тот счастливец, кому при жизни отдавали почести и простые люди, и высшие чины государства. Расул пережил этот триумф, и он пережил печаль, связанную с крушением страны. В дом он приносил свою печаль?

Салихат ГАМЗАТОВА. У него вышла прекрасная поэма «Времена и дороги», к сожалению, мало известная. Я её недавно перечитала и была поражена тем, какие содержатся там ёмкие, сильные образы об этом времени; в очень концентрированной форме передана трагедия, что случилась с Россией. Говорят, личная жизнь, общественная жизнь… Но общественная жизнь — это тоже наша личная жизнь. Не может человек замкнуться в семье, а что за пределами дома — его как бы не касается. По крайней мере, для папы это точно было так.

А что до того, приносил ли он свою печаль нам, делился ли… Дело в том, что папа с нами, с детьми, редко этим делился, у него не принято было рассказывать нам всё дома. Обычно он делился переживаниями с мамой, но её в 2000 году не стало. Хотя, что-то иногда он мог высказать.

После смерти папы, вспоминая его, многие говорили, что он всё замечал. Но порой, в некоторых случаях, это выражалось опосредованно. Да, это было так. Например, был такой случай. Когда я училась в школе, они с мамой часто уезжали, приезжали… И вот как-то приехали, папа зашёл в мою комнату, посмотрел книги, со мной поговорил… А где-то через год я нашла стихотворение, посвящённое мне. И я вспомнила, как он посмотрел на книги, на учебники. И в стихотворении он всё это описывает. А ведь он мне не принёс это стихотворение, не сказал, что вот я про тебя написал. То есть прямо не говорил, но всё замечал, и так опосредованно это выразилось.

Он всегда смотрел программу «Время», потом — «Вести», читал газеты. Он умел читать между строк, анализировать и понимал, что происходит. «Времена и дороги» — замечательная поэма, которую я перечитала и подумала, как это глубоко написано.

Александр ПРОХАНОВ. Остались у него неопубликованные работы?

Салихат ГАМЗАТОВА. Да, довольно много. Не все стихи последних лет переведены. Что-то переводится, но многое и не переведено. Папин архив надо привести в порядок… Так что большая работа предстоит.

Александр ПРОХАНОВ. Вы на себя берёте эту работу?

Салихат ГАМЗАТОВА. Пока я основной своей работой занята. Но думаю, что придётся заняться мне.

Александр ПРОХАНОВ. Есть некая тайна, какое-то чудо, таинство, когда в обычного молодого человека, родившегося в селе среди родного люда, вдруг вселяется какой-то дух. И человек становится стихотворцем. Он начинает петь свои стихи. Эти стихи слушают близкие, родня, односельчане. Потом слушают люди района, потом он становится известным не только в районе, а на всю республику — становится дагестанским поэтом. А Дагестан — это такой пёстрый ковёр! Здесь такое количество народов, культур, такое количество настроений!.. Расул сумел это в себе собрать. И он становится поэтом своей республики. А потом становится поэтом гигантской страны — всей нашей красной советской империи, которая состоит из ещё большего количества народов, людей, воспоминаний, традиций… Он оказывается вместилищем всего этого. А потом, с этого советского пьедестала, он становится всемирным поэтом. И его любит мир. Так что же это такое, когда один смертный человек в своём восхождении начинает угадывать чаяния всего человечества? Это огромная загадка. Для меня она неразрешима.

Салихат ГАМЗАТОВА. Когда папе задали вопрос: «Как вам, человеку из маленького аула, удалось так высоко подняться?», — он очень красиво пошутил: «Я не поднялся, я спустился. Я родился высоко в горах, и мне пришлось спуститься с гор».

Во-первых, я считаю, в каком-то смысле это — благоволение судьбы, что человеку дано быть услышанным. А во-вторых, это, наверное, то, что со всеми большими художниками происходит, — это их энергетический посыл. Сам папа тоже относился к поэзии как чуду. Он об этом говорит в сонете «Стихотворение — стихов творенье. Такого ремесла на свете нет…» и во многих других.

Я об этом тоже много думала. У папы есть стихи, в которых он говорит: я поэт, я хочу почувствовать боль и человека, и птицы, и растения… И действительно у него разные составляющие творчества были. Он был очень умный, тонкий человек. И многие отмечали, что он с разными людьми может разговаривать на равных: он понимал и его понимали. Один бизнесмен мне говорил: «Я Расулу Гамзатовичу сказал, что он всех понимает — он даже меня понимает». Я про себя посмеялась: «Ты не такая ума палата, чтоб тебя не понять…»

Но папа действительно мог понять каждого человека. У него есть удивительные стихи, актуальные, как оказалось, на все времена. Например, в таких, как «Человека от должности освободили», в них говорится: ты раньше приезжал, и этот перрон ломился от людей, которые даже зимой тебе приносили розы… А что же теперь? Где эти люди, которые были вокруг? Никого нет. И лишь твой родственник, которого ты никогда не замечал, пришёл тебя встречать.

Удивительно то, что папу самого не освобождали от должностей, не увольняли, но он увидел судьбу человеческую, понял, каково это, когда кто-то был с «пьедестала» свергнут, и как мир вокруг мгновенно изменился по отношению к этому человеку.

У него есть очень острые сатирические стихотворение «Что плохо кладут, воры крадут…» Очень забавные стихи про прокурора, который говорил: если ты не дашь десять тысяч, получишь сразу десять лет… И так далее. А ведь это ещё были советские годы, и эта тенденция только сейчас приобрела такой размах.

Он понимал психологию каждого человека, натуру.

Замечательные признания любви женщинам, которые всем женщинам понятны и дороги. Он пишет: если тысячи мужчин влюблены в тебя, там я тоже. Если сто влюблены — и там Расул Гамзатов. Если один влюблен — это я, Расул Гамзатов. И если никто не влюблён, значит, я умер. И каждая женщина, которая хочет любви, считает, что это признание в любви ей.

Он говорит то, что сердцу человека близко. Человеческая сущность при всей разности культур — она интернациональная. Моя сестра Патимат рассказывала, что когда они с папой были в одной арабской стране, люди подошли, поцеловали папе руку, сказали: «Мы целуем руку человека, который написал „Мой Дагестан“. Как жалко, что у нас нет такого писателя, который так бы прочувствовал нашу страну».

В этой книге личное и всеобщее удивительно тонко переплетено. И это для меня в папе поразительно: как человек рассказывает обо всём, много личного — и в то же время это раскрывает наш край. Думаешь: он наши ощущения передал, или мы так впитали его ощущения, что чувствуем их как свои? Вот мы едем в горы, смотрим… И вспоминаем папины строки: «Не бойся головокруженья от высоты, не бойся здесь лишиться зрения от красоты». Действительно, и высота, и красота — всё это так завораживает, такое ошеломляющее впечатление производит! Как поразительно папа сумел это передать!

Александр ПРОХАНОВ. Отношения отцов и детей — особенные. Я тоже никогда не говорил и не говорю с детьми о своём сокровенном. И как-то даже покаялся перед ними: «Извините, что я вами не занимался, когда вы росли, у меня были другие задачи. Я ездил всё время». А они сказали: «Папа, не кори себя, потому что мы со стороны тебя наблюдали, и твоё поведение учило нас жизни, обращению с матерью, с близкими, с книгами». Я думаю, у Расула не было времени на педагогику с детьми, но его поведение вы видели своими детскими глазами, и оно вас воспитывало. Его воспитание, наверное, было связано не только с книгами, но и с самим его обликом.

Салихат ГАМЗАТОВА. Это, действительно, так. Я видела, как папу любили, как к нему люди относились. Каждый человек хочет, чтоб к нему хорошо относились — с любовью и теплотой. Он так относился к людям. И они к нему так же относились. И я видела при этом, какой он скромный, деликатный человек, никогда не «выпячивался». Наоборот, если его сильно хвалили, он мог это в шутку превратить: «Вы меня что-то мало хвалите». Или когда человек какой-то говорил: «Мы встречались, но вы меня, наверное, не помните». Он отвечал на такое: «А я вас и не забывал!» И человеку было очень комфортно и хорошо. Когда папы не стало, я многое о нём узнала совершенно случайно. Например, вызываю такси, узнают, что я дочь Гамзатова, и рассказывают: вот мой знакомый, у него — сосед, у которого болела нога, врачи настаивали, что надо ампутировать, так он пришёл к Гамзатову, и ваш отец его отправил в клинику Елизарова, ему ногу вылечили, он ходит. Другой человек рассказывал, что к нему приехали гости с Украины, которые очень хотели моего папу увидеть, сначала его не застали, но потом он этих людей так хорошо принял, что они в полном восторге были.

Я восхищаюсь папой. Когда родители были живы, они часто отсутствовали, и мне их не хватало, а когда они физически ушли, я столько людей встречаю, которые вспоминают эпизоды, которых я не знала, такими добрыми словами, что это всегда повод самой быть лучше.

У меня очень много работы, и вот зачастую приходят какие-то люди и просто хотят рассказать о том, что папу моего где-то видели, встречались с ним… Я иногда в сердцах думаю: я что, должна сейчас работу бросить, если вы его когда-то видели? Потом говорю себе: ой, папа бы так не сделал. И слушаю человека.

В этом плане, конечно, мне родители урок дали.

Моя тётя вспоминала… Папин юбилей — это был такой аврал! Три дня к нам люди бесконечно шли, их встречали, угощали. Конечно, мама очень устала. Мама уже легла и сказала: «Меня ни для кого нет!» А в десятом часу пришли ещё гости из Азербайджана. Тётя вспоминает: смотрю, она к ним вышла, сидят, смеются. Тётя ей потом: «Я думала, ты умираешь. Откуда у тебя силы есть смеяться?» А мама ей ответила: «Они же не виноваты, что мы устали».

Они в этом плане — люди другого поколения, другого воспитания. Мне хочется успеть больше дать внимания своим близким — как говорится, «мой дом — моя крепость». А они вот такие были.

Александр ПРОХАНОВ. Появление в мире таких людей, как Расул Гамзатов, всё-таки — неразгаданная тайна. Почему он появился, а живущий рядом с ним сосед, может быть, даже более расторопный, не стал таким глашатаем? Это загадка. Гены, родители? Или он родился под такими звёздами, или в какой-то момент к нему ангел прилетел и вложил в него душу? Или что-то ещё? Чудо. И обычно такие огромные люди спрашивают себя самих: кто я такой, почему я появился на свет? И зачем я? И что есть я и Господь Бог? Я убеждён, что такие вопросы задавал себе и Расул. Вот Пушкин, он же постоянно думал, отчего он взялся… Стихи «Пророк» — это он о себе написал, это он пророк, значит, он свою поэтическую миссию истолковывал как пророчество.

Салихат ГАМЗАТОВА. Да. «Дар напрасный, дар случайный…»

Александр ПРОХАНОВ. «Дар напрасный, дар случайный. Жизнь, зачем ты мне дана?» Или «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» Его всё время волновала его роль в мире. И он этой роли, может, даже страшился иногда…

Салихат ГАМЗАТОВА. У папы тоже есть подобные стихи. Вот очень интересное стихотворение, оно немножко о другом, но там этот момент есть:

Зря познал я усердье

И касался пера.

Зря будил милосердье

Я во имя добра.

Зря кружил по планете,

Что тревоги полна,

Все дороги на свете,

Как дорога одна.

Зря огонь мне завещан.

И влюблён допьяна

Зря был в тысячу женщин

Все они как одна.



Зря я верил в удачу

В пору худшего дня.

Кто такой я? Что значу?

Может, нету меня?

«Нет, не зря!» —



Словно дочка,

Мне из тысяч одна

Отвечает та строчка,

Что осталась верна.

«Нет, не зря!» —

Произносит

Та из женщин одна,

Что сгорела,

И была мне верна.

«Нет, не зря!» —

В час заката

Шепчет красный листок,

Что воспет мной когда-то

И лежит между строк.

«Нет, не зря!» —

И терновник

Рвёт ступни моих ног.

«Нет, не зря!» —

И мой кровник

Тайно взводит курок.

И над кручей отвесной

Снова в холод и в зной

То вдовой, то невестой

Жизнь встаёт предо мной!

Во всех областях жизни, из всего что-то одно остаётся, что отвечает «не зря». В этих философских рассуждениях — мысль, что во всех деяниях осталось что-то настоящее, это для чего-то было… У него есть и свой вариант стихотворения «Памятник», в котором он так же, как и Пушкин, размышляет о своём месте в литературе.

Александр ПРОХАНОВ. Беда новых времён состоит в том, что сразу после 1991 года образовалась какая-то тёмная ямина, дыра, где всё было забыто. И Пушкин был забыт, и все забыты. Как сейчас чтут Расула в Дагестане? Сейчас, я понимаю, наступает какое-то новое время, и Расул возвращается как драгоценный символ.

Салихат ГАМЗАТОВА. Двойственный момент в этом есть. Потому что люди старшего поколения и в центральной России, и в Дагестане помнят и очень любят папу. В Московском доме национальностей каждый год проводят литературный праздник «Белые журавли». В Москве я ехала в такси, водитель спросил: «У вас акцент, вы откуда?» Я ответила, что из Дагестана, он спрашивает: «Расул Гамзатов жив?» Говорю: «Нет, он умер». И водитель говорит: «Такой поэт ещё не скоро родится». Это мне очень приятно было услышать.

Но молодое поколение в России и, в частности, в Дагестане, мало знает его творчество. Если бы они читали, конечно, им бы понравилось. В то же время в Дагестане проводится большая работа, очень много конкурсов чтецов папиных стихов, дети замечательно читают. Как они поняли, как вникли — просто потрясающе!.. Молодой человек, Магомет Сагитов, создал общество друзей Расула Гамзатова. Они большую работу ведут, в Интернете активно работают, устраивают конкурсы. Например, подобрать иллюстрации к папиным стихам. Очень красиво получается, проникновенно. И русская девочка, получившая первый приз на конкурсе чтецов папиных стихов, рассказывала что, когда у неё папа умер, ей мама дала стихи моего отца и сказала: «Читай». И девочка сказала: «Они помогли мне сгладить мою душевную боль».

Ещё я думаю, его так любят, потому что он в советское время вырос. Когда-то он писал о том, что уважение к человеку вне зависимости от его материального статуса, уважение к человеческим ценностям, почитание старших — было в самой идеологии страны. Невозможно было тогда представить такое разобщение людей, как в 1990—2000-е годы. И к тому же то, что он говорит, совпадает с заветами и Корана, и Библии… Да, все любят маму. Но когда он пишет:

Как бы ни манил вас бег событий,

Как ни влек бы в свой водоворот,

Пуще глаза маму берегите,

От обид, от тягот и забот.



Мать умрёт, и не изгладить шрамы,

Мать умрёт, и боли не унять.

Заклинаю: берегите маму,

Дети мира, берегите мать!

Он говорит не как посторонний человек, а как человек, который потерял и заклинает: берегите то, что у вас пока у вас есть.

Или у него было стихотворение «Берегите детей»… Я, когда прочитала, подумала: а кто своих детей не бережёт? А сейчас, когда перечитываю строки:

Позабудьте про распри, храните свой дом

И своих беззащитных детей!

От болезней, от мести, от страшной войны,

От пустых сумасбродных идей.

И кричать мы всем миром сегодня должны

Лишь одно: «Берегите детей!» —

думаю: это так глубоко! Вражда, сумасбродные идеи какие-то не должны твою жизнь заполнить. И действительно, сколько этих идей искалечили сегодня жизнь людей в разных странах. «Берегите свой дом и своих детей» — это самое лучшее, что есть у человека. Он действительно, как говорят, «певец любви»… Любовь к семье, к друзьям, к своей земле. И это те заповеди, которые нам даны свыше.

У него есть стихи о Севане, об Армении, прекрасные стихи о Болгарии, Белоруссии, Непале (кстати, в Непале в этом году ему поставили памятник), стихи, посвящённые культуре других стран и народов, где он побывал. Я читала слова писательницы Наринэ Абгарян, где она пишет, что она думала, что только она может так почувствовать свою родину как армянка, а оказалось, что дагестанский поэт тоже может также глубоко её ощутить. А мы больше всего любим понимание — это самое дорогое.

Александр ПРОХАНОВ. В Дербенте меня возили по чудесным улочкам, показывая старинные мечети, храмы. Там отовсюду веяли древние, но не иссякающие тихие дуновения истории. Когда Расул был жив, он был вселенским поэтом, а теперь, после его кончины, он превратился, мне кажется, в такой храм, дворец, куда люди приходят, чтобы прочитать на стене эти заповеди, притчи, о которых он говорил при жизни. И поэтому память о Расуле драгоценна и для Дагестана, и для России в целом.

Салихат ГАМЗАТОВА. К сожалению, даже на его 90-летие в Москве не было издано ни одной его книги. Только в Дагестане издавали. Хотя, когда на папино 80-летие «Молодая гвардия» выпустила книгу, сказали, что её расхватали, как горячие пирожки. Наше издательство «Эпоха» издавало папины книги, и говорят, что практически невозможно в московские магазины их поставить. Я не понимаю, почему такого большого российского поэта, который читателями востребован, не издают широко. Для папы было очень важно, чтобы его слово звучало.

Помню, ещё при его жизни показывали фильм о нём, а он до конца не стал смотреть. Через какое-то время пришли дети, читали его стихи. Он всех слушал и был очень растроган. Я ему сказала: «Тебе фильм не понравился, а когда дети читали стихи, ты был доволен и рад». Он ответил: «Я не хочу, чтобы меня показывали, а хочу, чтобы мои стихи читали».

Александр ПРОХАНОВ. Спасибо, Салихат Расуловна, за тепло, за то, что позволили побывать в доме, где жил и творил наш великий поэт.

Салихат ГАМЗАТОВА. Вам спасибо, Александр Андреевич, за такое отношение к папе, к его творчеству.



Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
13:33 23.05.2019
Суверенная культура
на фоне постмодерна

Игорь Старков





Так уж получилось, что в нашей стране есть несколько параллельных художественных движений или отдельных культур, художественных традиций, находящихся в разных эпохах и одновременно в одной. После Советов, слава Богу, сохранились многочисленные союзы художников, группы, школы и прочее фундаментальное — советские художники, сохранившие дух и ремесло, но лишившееся целеполагания. В нашей стране есть сотни и тысячи авторов, которые умеют работать, но не понимают зачем. Живут по принципу: не могу не писать. И работают.

А есть по принципу: хочу признания любой ценой. Это касается как создателей умильных натюрмортов, так и взрослых «монументальных» авторов, которые выставляются в серьёзных столичных залах. Первые, «умильные», хотят выставок в городских залах Ярославля или Костромы, при всём уважении к этим замечательным городам, хотят заказов и продаж. Запросы скромные, сюжеты — обращённые к русскому пейзажу и быту. Причём с заметной любовью к архаике: самовары, лапти, босоногие девочки в национальных костюмах, с малиной. Всё, конечно, очень нужно, но это взгляд в прошлое, а не в будущее. Художники из провинциальных художественных школ замкнулися на образах из прошлого. Как будто нет будущего, которое они должны конструировать. Это касается и тех, кто получил академическое образование в Петербурге или Москве и вернулся на родину. Да и оставшиеся в столицах хотят изучать мифы, историю, духовные практики, но практически в полном составе отказываются конструировать будущее.

Если зайти на академические смотры, то даже настоящее сложно найти. Красиво нарисованные грабли, кузница, туман над рекой. Нет гиперзвуковых самолётов, бороздящих просторы Большого театра, посевных кампаний на Марсе или открытие часовни на Луне.

Это отдано на откуп компьютерным мастерам, но их всё время тянет в какой-то постапокалипсис. Ещё раз повторю, что желание видеть прошлое, а не будущее присуще и столичным художникам. Исключением в данном случае являются мастера, отправившиеся на Донбасс. По собственной доброй воли, по сути, добровольцами. Люди, которые не испугались.

В сущности это и есть передовой отряд современного русского искусства. Который этого ещё не осознал, ибо тема живая и горячая.

Или почему восхитительный художник Филипп Москвитин видит в основном героев истории, но не современности. У нас есть новые герои.

Есть целая плеяда современных художников, изображающих важные исторические события, но их нет в будущем.

Отдельно нужно отметить тех, кто занимается современным церковным искусством, прежде всего круг Беликова и его проект «Икона после Иконы». Ребята делают всё на самом высоком уровне. Однако, это только часть культурного поля. Категорически не хватает образов настоящего и будущего среди не только церковных авторов. Духовное может и должно переплетаться с бытовым, но в целом у этих направлений разные миссии. Одни воспевают Бога, а другие показывают мир людей. Это не борьба духовного и душевного — скорее дополнение.

Есть очень интересные и даже великие авторы, художники, умеющие рисовать и прошедшие фильтр постмодерна, в самом хорошем смысле этого слова. Это наследники Тимуровской Академии, и такие авторы, как Леонид Ротарь, Игорь Пестов, Павел Отдельнов. Академия — это, прежде всего, Гинтовт. Даже Тобрелутс со своим миром. Практически все эти авторы были собраны в проекте Арсения Штейнера и Антона Чумака «Новая Эстетика», а теперь плавно перекочевали в проект ФРСИ «Актуальная Россия», который выглядит вполне профессионально. Арсений вполне логично собирает авторов, достаточно провокативно, если кто понимает. Вполне можно констатировать, что это отдельное движение в русском искусстве, от Василия Слонова до Рината Волигамси. Это хороший и серьёзный уровень. Есть ещё у нас концептуалисты, постсоветские, практически не отличимые от западных, по той причине, что они их наследники. И нельзя забывать про московский концептуализм. Особенный. Даже национальный. Они и сейчас развиваются и чувствует себя частью страны. Зачастую на негативе, но это есть и будет. Можно ли называть концептуализм искусством или считать его художественными практиками вопрос важный, но не основной. Если первая и вторая традиции давно уже оказывает влияние друг на друга. Хороший пример тому — группа «Россия».

Современная философия, визуализированная или не визуализированная может быть искусством, но с чётким разделением от традиционного искусства. Если это, конечно, возможно в цифровой век. Однако, останутся, как приверженцы фундаментального, так и те, кто работает маслом, перерисовывая скриншоты из компьютерных игр или делает сложные этно-психологические проекты, как Максим Ксюта.

Всё это — наше, современное, и неясно, как его делить. Или не делить. Только у нас категорически не хватает стратегического понимания развития нашей современной культуры. Есть разрозненные движения, школы, фонды, типы, традиции, тусовки, всегда под чьим-то началом, но нет единого органа, который с верным понимания стратегии развивал бы современную русскую культуру и говорил со всеми: как с академистами, так и с концептуалистами.

Наверное, какие-то государственные агентства уже есть, но это не работает. Возможно, понимание и развитие русских культурных стратегий не может прийти из государственных кабинетов в принципе. Советского Союза больше нет, нет идеологии, нет даже каких критериев, куда мы движемся, кроме «многополярности». При этом многие механизмы работают почти как при советской власти минус цензура. Догадались, что нужен закон о суверенном Интернете, а суверенной культуры не требуется? Многогранной, сложной, но, прежде всего, национальной. Совсем недавно узнал о фестивале «Время, вперёд!» (при поддержке Ассоциации машиностроителей России «Росспецмаш»).

Вот что они пишут про себя:

«Организаторы фестиваля хотят вернуть идеи развития и созидания в искусство.

Наполнив культуру идеей развития, а искусство — созидающим смыслом, можно в корне преобразить любого человека, обогатить общество и стимулировать благополучное развитие страны».

Звучит как мёд, и живопись приличная. Ремесленно и идеологически всё очень хорошо. Только они понимают, что чужой фавикон на сайте нужно убирать, а работа Дмитрия Мясникова с трактористом должна превратиться в огромный баннер на торце «сталинки» и быть опубликована в модном глянце.

Осознать эту мысль сложно, но необходимо. Современное русское должно быть сексуально, без разврата и пошлости. Дейнека даже был периодически излишен в своём стремлении к телесности. Сейчас это категорически неуместно. Хороший пример — группа Doping Pong. Они умудряются быть и сексуальными и целомудренными одновременно, что, казалось бы, несовместимо. Их работы были на московских домах. Так, что англичан «качнуло» перед Олимпиадой, когда они увидели профили «белокурых бестий». Для нового российского искусства нужно, прежде всего, создание множества концептуальных центров по всей стране, которые будут курировать развитие современного искусства. Сейчас есть удачные проекты, хорошие начинания, резиденции, фестивали, но каждая «тусовка» — сама по себе, без единого центра принятия стратегических решений.

Можно вспомнить про опыт института «Стрелка», который действительно изменил Москву. Они, конечно, западники, но работу свою делают. Или в дизайне и медиа есть Лебедев, который тоже-таки не ##### но делает отличный продукт. Подобные центры влияния, взаимодействующие с государством: как частные, так и государственные, — должны появляться во всех творческих сферах, от академической живописи до перформанса. Только — с правильным целеполаганием, общественным влиянием и внутренним самоограничением. Елена Мизулина недавно сказала, что «чем больше прав, тем меньше свободы». На неё, разумеется, набросились, хотя просто она не очень точно выразилась, но, по сути, верно. Свобода начинается с умения себя ограничивать. Рабы своих желаний всегда рабы. Они не могут быть свободными в принципе. Свободен лишь тот, кто умеет себя сдерживать самостоятельно. Это касается искусства прежде всего.

Илл. Дмитрий Мясников. «Жнецы жнут» (2018)
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
08:18 26.05.2019
Геннадий-летописец
график нашего времени

Галина Иванкина





Мне не думать об этом нельзя,
И не помнить об этом не вправе я, —
Это наша с тобою земля,
Это наша с тобой биография.
Из советской песни

Вряд ли можно представить очередной номер газеты «Завтра» без хлёсткой и задорной и вместе с тем предельно-чёткой иллюстрации Геннадия Животова. Талант политического карикатуриста — это созвучие разных качеств: знание современной жизни, быстрота реакции, но главное — умение рисовать. Хороший карикатурист — это художник вдвойне, ибо он в такой степени знает «натуру», что делает её гротескно-смешной и мгновенно узнаваемой. Более того, подлинный мастер карикатур не должен испытывать бешеную злобу — лишь некоторое сострадание к своим героям, точнее, антигероям.

Насмехаться и — поддевать!.. Показывать жалкими, но будто бы давая последний шанс на исправление. Политкарикатура и вообще социальная графика — это своеобразный отчёт о проживаемой эпохе. В небольшом сатирическом росчерке сосредотачивается исторический миг. Поэтому юмор и смешные рисунки XIX—XX вв.еков требуют разъясняющей аннотации — они были понятны человеку сто или пятьдесят лет назад и мало что говорят многим нам, сегодняшним.

Карикатуристы — остроумные биографы нашей цивилизации. Неслучайно Александр Проханов со свойственной ему патетической изысканностью писал о Животове, что он «…пожалуй, не художник, и работы его — не рисунки, не граффити, не гравюры. Его работы — наскальные изображения. Каждую неделю в урочный час Геннадий Животов поднимается на скалу и своим кресалом высекает на ней очередной сюжет». И — откровение: «Животов — охотник за временем». Он — Геннадий-летописец, подобный летописцу Нестору.

Недавно вышел двойной альбом «Политическая графика», где отобрано всё лучшее и важное, что сотворил Животов за долгие годы сотрудничества с «Завтра». Это совпало с выставкой, устроенной в Доме художника на Профсоюзной (ул. Вавилова, д.65). Экспонируются не только графические, но и живописные работы. Однако выставка — во многом презентация альбома как осязаемого результата. Перелистывая страницы, заново учишь новейшую историю — далеко не всегда славную.

«Прорыв» (1992) — руки Рабочего и Kолхозницы, их серп и молот разрезают пространство и несут свет. Очень смелая вещь для начала 1990-х, когда большинство населения пребывало в шок-состоянии, описанном Виктором Пелевиным в «Поколении П»: «Сказать, что мир стал иным по своей сущности, тоже было нельзя, потому что никакой сущности у него теперь не было. Во всём царила страшноватая неопределённость. Несмотря на это, по улицам неслись потоки „мерседесов“ и „тойот“, в которых сидели абсолютно уверенные в себе и происходящем крепыши, и даже была, если верить газетам, какая-то внешняя политика». В 1992-м году мало кто соображал, что мы потеряли, изничтожили уникальнейший советский проект. «Протест» (1992): молодой человек с портретом Ленина на футболке, что-то кричит в мегафон. Наелись «сникерсов» и проснулись? Поняли?! То-то!

Многочисленные вариации на тему «дорогого Бориса Николаевича», устроившего нам не токмо «святые» (по мнению его вдовы!), но и нетрезво танцующие 1990-е. Здесь Ельцин — этакий персонаж политических комиксов: то в костюме клоуна, то борец, нокаутирующий Думу, то в виде пустой головы, то на рельсах. Помните, господин-президент клятвенно обещался лечь на рельсы, если ухудшится жизнь народа? «Удержаться бы» (1998): Ельцин пытается быть не то атлантом, не то кариатидой в храме Европы, остальные — «атланты» вроде Гельмута Kоля — с высокомерным недоверием взирают на потуги царя Бориски. Притом, повторюсь, даже тут не наблюдается озлобления автора. Его позиция — усмешка сильного человека, так как ненависть — это истерия слабака.

А тут — «Великий передел» (1994): жирное, низколобое существо загребает волосатыми лапами заводы, леса и нефтяные вышки. 1990-е годы — культ нахрапистых псевдонегоциантов, ничего не производящих, а только с удовольствием грабящих и приватизирующих. Не жалует наш художник и богачей, то есть басенных «свиней под дубом» — символическим дубом с именем «Россия». «Боров Kонстантин под дубом вековым» (1996): предприниматель Боровой — одна из наименее симпатичных фигур 1990-х — показан тут в образе алчного кабана, подрывающего корни. Полотно «Смутные годы» (1996) — панорамная картина адовых лет: горящий Дом Советов, нищие на костылях, ресторанные лабухи, а во главе бедлама — разжиревший Мистер Доллар, которого плотным кольцом ограждает «сервильный» ОМОН. Я отлично помню октябрь-93, когда в одном конце Москвы убивали, а в трёх километрах от событий — припарковывали авто, жрали икорку и благоухали парфюмами.

«Девяностые» (1999): оборванный русский мужик, опутанный цепями, стоит посреди полузаброшенного мира, в черноте кружат бесы, поодаль Родина-мать просит милостыню. Именно такими и были 1990-е — запустение и невозможность. Иногда карикатуры Животова не просто злободневны — они по сути пророческие. «Вторая древняя» (1996): эффектный Евгений Kиселёв, тогдашняя «прима» НТВ, подан в виде публичной женщины. Надо ли подчёркивать, где нынче подвизается Евгений Алексеевич?

Многочисленные сюжеты обращены к мировой политике, в том числе и к бомбардировке Югославии, а потому в кадре хищная «мадлен Олл-райт», о которой Александр Проханов вещал в одной из своих передовиц: «Югославию бомбят, как Дом Советов в Москве. Старуха Олбрайт красит губы кровью сербских младенцев». Рядышком «Живой уголок Билла Kлинтона» (1996) — кружок заокеанских друзей тогдашнего РФ-истеблишмента. Господа напоминают сказочных уродцев: мятые, зубастые, убогие, смешные. Противные. И — не страшные.

Зато совсем по-другому выглядит «Народ — победоносец» (1995) — графическая работа, посвящённая 50-летию Победы. Не менее радостен и «Kрестный путь» (1995) — здесь, как нельзя лучше, вписалась блоковская символика: «В белом венчике из роз — впереди — Исус Христос». Надо сказать, что этот удачный образ Животов потом эксплуатировал довольно часто — Спаситель во главе колонны. Есть ли у России земной спаситель? «Выхожу я на татами» (2000) — отнюдь не карикатурное, скорее, шаржированное изображение Владимира Путина. Новый президент выступает как воитель и победитель. Kак надежда на восстановление. Животов рисует его то с мечом, то с топором, то с дирижёрской палочкой, то на троне, в малоприятных раздумьях. Иной раз Путин явлен как азартный игрок или человек, не знающий, за что браться: чересчур сложное и опасное наследство! А вот он — дрессировщик или даже — Цезарь.

«Твёрдым шагом» (2009) — молодой человек с мобильником шагает в сторону гетто с вывеской «Kолония». Его путь тоже устлан сотовыми телефонами. Имеется в виду колония как зависимая и не имеющая своих технологий, страна, проматывающая ресурсы в обмен на пресловутые «стеклянные бусы» от милостивого колонизатора — 2000-е годы оказались эрой повсеместного Интернета и всеобщей «мобилизации» (от слова «мобильник»).

Начало 2010-х — «Либеральный хоровод» (2012). Дмитрий Быков — сочный и напоминающий Вакха, гламурная Kсения c конской улыбкой, скучнолицый красавчик Лёха Навальный и прочие марионетки протеста. «На Болотную!» (2012): здесь всё тот же бестиарий, а главдиссида Людмила Алексеева превращена в летучего демона. И опять же, «дождливая» бесовщина вызывает смех, а не испепеляющий гнев. Украинская больная тема — композиция «Мусор» (2014); мы узнаём и Коломойского, и Яценюка, и Порошенко и всю остальную братию «небратьев». Шалая компания размещена в помойном бачке на колёсиках и направляется, видимо, в сторону светлого будущего. А оно у «потомков древних укров» так и не случилось. «Панфлейта дяди Сэма» (2014) — снова жовто-блакитные вожди плюс руководитель проекта — «добрейший» американский дядюшка, любящий не только дирижировать, но и работать «первой скрипкой» в мировом оркестре — или, как в данном случае, играть на многоствольной флейте, где каждый звук — соло из Белого дома. «Военно-полевая Рада» (2014) — хаос и мешанина, Гуляйполе и «Свадьба в Малиновке». «Коллективный пан» Грициан Таврический. Но с Таврией у них — проблема.

Траурная рамка вокруг портрета Олеся Бузины (2015) — честного украинского писателя, подло убитого 16 апреля 2015 года в Киеве. «Саакашваль» (2015) — Мишико Саакашвили, пожёвывая галстук, держит на руках «куклу Машу», то есть Марию Гайдар, дщерь небезызвестного «реформатора». Попытка сделать имя и карьеру в киевском дурдоме провалилась у обоих: и «дядя Миша», и «кукла Маша» сделались посмешищем всей Европы, которой так хотели понравиться.

Но не всё же рисовать кошмары! Животов, как и любой мастер, с куда большим удовольствием обращается к чистой и яркой стороне бытия. «Вечная Россия» (2006) — триумф Петра Великого и дивного Ленинграда. «Свет против тьмы» (2008) — вариация на тему Георгия Победоносца. Веровать в лучшее, искать его! «Парад земной — парад небесный» (2015) — вещь, посвящённая очередной годовщине Победы, где в раю маршируют советские воины, незримо сопровождая парад Российской Армии. Он идеалист-романтик, наш Животов, а поэтому частенько пишет не то, что есть в реальности (увы, не самой радостной), а то, как должно быть. Вот его «Триумф справедливости» (2015) — трубящий ангел, пролетающий над статуей Рабочего и Колхозницы. Или «Оружие массового преображения» (2015) — тома книг в виде танков и бэтээров. Он уверен, что «саду — цвесть!», как в стихах у Маяковского. Один из любимейших героев газеты «Завтра» — байкер Хирург. Легендарный неформал моих восьмидесятых, сейчас он — один из самых последовательных патриотов России. «Хирург, не тормози!» (2016) — динамичный портрет человека на мотоцикле. Александр Проханов с величайшей искренностью пишет о нём: «Он — художник, поэт, изобретатель, мечтатель — создал удивительные представления и мистерии, в которых эти грохочущие моторы, эти ликующие и рискующие жизнью светоносные мотоциклисты создавали великие метафоры, что он черпал из русской истории». Животов — изумительно точен в своих определениях, ловя момент и запечатлевая нашу коллективную биографию. Его политическая графика должна быть включена в учебники истории. Он — современный летописец.
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
12:20 13.06.2019
Россия спасётся, знайте!
встреча с Виктором Гавриловичем Захарченко

Марина Алексинская Виктор Захарченко





«Песня воинов-монахов чёрной сотни Святогорского мужского монастыря „Как ныне сбирается вещий Олег“. Слова Александра Пушкина, музыка народная, обработка Виктора Захарченко», — сказал, как отрезал, отчеканив каждую букву, вышедший на авансцену солист Государственного академического ордена Дружбы народов, ордена Русской православной церкви святого благоверного князя Дмитрия Донского I степени Кубанского казачьего хора.

И грянул гром.

Развернулось действо.

Вот эта грандиозность, эта ошеломляющая роскошь из обжигающей гордой красоты лиц, многоцветья вышивки, гранёных бус и блеска монист, нашитых на груди черкесок патронташей и золотых галунов, многозвучья музыкальной стихии, что обрушивается вулканической лавиной, когда исполинские, небесно-ангельские голоса, подхватываемые оркестровыми группами, то сливаются в унисон, то разбиваются в нежнейшее пианиссимо… Как описать это действо? Если оно под стать разве что батальным сценам Василия Верещагина и изысканности сказочной Руси Ивана Билибина?

Одно очевидно.

Безжалостно и беспощадно хор будоражит эмоции публики, что 25 марта собралась в Светлановском зале Московского Дома музыки. Задор украинских народных песен сплетается в венок с печалью русских народных песен, гражданственность песен Виктора Захарченко на стихи Николая Рубцова, Сергея Есенина, Марины Цветаевой срывается на апломб, героико-патриотическую манифестальность песен кубанских казаков…

«Любо!», «Спасибо!», «Приезжайте чаще!» — выкрики из зала ещё сильнее накаляют атмосферу, публика едва-едва сдерживает себя, чтобы не ринуться на сцену, требует «Когда мы были на войне!»…

Марш «Прощание славянки» завершает концерт. Овации, свист… Состояние — готовность к походу. «Кто вы? — Русские мы!!! — Сколько вас? — Тьмы и тьмы! <…> «Кто ваш враг? Всякий тот, кто нам цепи кует./ Посягает на наши святыни»… Нужно спешить действовать, создавать что-то великое.

Руководитель хора, его бессменный с 1974 года художественный руководитель и легендарный дирижёр — Виктор Захарченко. Воин хорового искусства. Простого гениального народного искусства. Специально для газеты «Завтра» Виктор Захарченко любезно согласился дать интервью.

«ЗАВТРА». Виктор Гаврилович, вы провели Кубанский казачий хор между всеми Сциллами и Харибдами второй половины ХХ века, в XXI-м — вывели на уровень «визитной карточки» России. В чём, на ваш взгляд, феномен Кубанского казачьего хора, кроме того, что год его основания — 1811-й?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Просто прочту вам слова песен из репертуара Кубанского казачьего хора. «Прощай, мий край, дэ я родывся. Дэ пэрву жизнь свою выдав, Дэ козаком на свит явывся. Родной Кубани прысягав… <…> Дэ диды, прадиды служылы у пользу русському царю. За Русь головкы положылы. Колы нужна, отдам свою». И такие слова: «Мы — сыны Кубани славной! Древнерусськи козаки! Хоть сейчас готовы двынуть, На врага свои полки!» Вот эта присяга на верность России, готовность служить России отличали Кубанский казачий хор в царское время, отличают и сегодня.

«ЗАВТРА». Далеко не дежурные слова, если вспомнить, как Кубанский казачий хор «двинул полки» в Брюсселе.

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. В Брюссель нас пригласил Дмитрий Рогозин, в то время — представитель России при НАТО, где наш хор и дал концерт. Концерт прошел с большим успехом, и директор хора в качестве игры предложил желающих посвятить в казаки. Вызвался Роберт Симонс, заместитель помощника генерального секретаря НАТО. Надели на него бурку, папаху, попросили встать на колени, и прежде чем преподнести в дар нагайку, символически его ударили — как того требует наш обычай, наши традиции — этой нагайкой по спине. Это была, повторю, всего лишь игра. Однако, генерала моментально убрали из НАТО. Как же так, казаки унизили Америку, выпороли её генерала?!

«ЗАВТРА». Вот она — сила традиции!

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Корневая традиция — наша вера, православие. Не только для Кубанского казачьего хора, но и для России, для нашей русской культуры. Мы приняли православие в X веке, и сохранение его в целостности, не отклоняясь ни вправо, ни влево, не поддаваясь на модернизации, есть важнейшая наша обязанность.

«ЗАВТРА». Ваше мнение: Россия в советские атеистические годы сохраняла православие?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Расскажу вам историю… Когда началась «перестройка», мы с Кубанским хором приехали на гастроли в Австралию. Провели там три с половиной месяца, объехали все шестнадцать штатов. В Австралии была большая колония русских эмигрантов. Они приглашали нас в гости, и, помню, меня удивило, что, прежде чем сесть за стол, они читали молитву. Посещали мы и русский храм, где я познакомился с его настоятелем, батюшкой Михаилом Протопоповым. Был у него в доме. «Батюшка, верно ли, что после сражения под Бородино награждали медалью, на одной стороне которой было выгравировано «Не нам, не нам, а Имени Твоему, Господи»? — спрашиваю. И он достаёт, показывает мне такую медаль! Оказалось, он собрал целую коллекцию царских наград… Вот что значит: хранить веру! — решил я для себя. Потом началась беседа, в ходе которой наших батюшек обвинили в «сергианстве». Это меня задело. «Скажите, пожалуйста, когда на Россию обрушились страшные бедствия, вы что делали? — вступил в спор. — Простите, но вы же сбежали! Почему же вы не умерли за Родину? Боялись распятия? Вы сбежали, а они остались, многие приняли мученическую смерть. Так что зря вы уж себя выдаёте за святых».

«ЗАВТРА». Поразительно! Приблизительно такие же слова в адрес первой эмиграции я прочитала в книге «Записи священника Ельчанинова», эмигранта первого поколения. Тем временем православие продолжают нам ставить в вину: мол, воспитывает терпеливых рабов, — приговаривают.

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Да, мы невероятно терпеливые. Мы терпеливые, мы кроткие. Но в этом — наше величие. Мы создали государство в одну шестую часть суши с непроходимыми лесами, болотами, с тундрой, с ледниками. Казалось бы, физически невозможно освоить и удерживать такие пространства. А мы — удерживаем. И будем удерживать. Каким образом? Тут загадка мистическая. Россия никогда никому не покорялась. Россия — удел Богородицы, Богородица следит за нами. И задача России — этот удел охранять. Ну… если кто-то не верит в это, то это его проблемы. А я — верю.

«ЗАВТРА». И вас не настораживает тот факт, что треть века уже в режиме нон-стоп нас призывают к переменам, новациям, инновациям?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Все, кто внушает нам: необходимы перемены! — хотят уничтожить нас. Что значат — перемены? Перемены — это нечто лучшее? Нет. Мы видим, что перемены — это только худшее. В призывах к переменам нам подменяют понятия, профанируют смыслы, ведут к разрушению. Разрушать — легко: несколько минут — и нет собора Парижской Богоматери. Строить — трудно, на это века уходят.

«ЗАВТРА». Ваше отношение к революции?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Господь Бог попускает. Попустил, дал нам возможность испробовать революцию. Революция у нас была. Советская власть была, тоже — такая мистическая. Из семидесяти лет советской власти извлекать уроки надо. И уроков — очень много, да. Причём, есть уроки полезные. Скажем, сама фигура Сталина.

«ЗАВТРА». Советский монарх.

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Да, он поступал как монарх. И сохранил государство, и водрузил Знамя Победы над Рейхстагом, разгромив нацистскую Германию. Сейчас рассуждают, правильными или неправильными средствами Победа была достигнута, мнят себя стратегами. Ты вот сначала «прими государство в лаптях и оставь его с атомной бомбой», а потом рассуждай… Однажды мне передали духовный стих Сталина «Шёл он от дома, к дому», я на него написал песню. Там есть слова: «Но люди, забывшие Бога, / Хранящие в сердце тьму, / Вместо вина отраву / Налили в чашу ему. / Сказали ему: «Проклятый, / Пей, осуши до дна, / И песня твоя чужда нам, / И правда твоя не нужна…»

«ЗАВТРА». Пророчество. Хор исполняет эту песню в концертах?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Нет ещё. Вы знаете, категория ненавистников столь сильна, что ни имя Сталина, ни имя Ивана Грозного упомянуть нельзя. Скандал поднимут.

«ЗАВТРА». И, тем не менее, Сталин одерживает ещё одну победу. «Левада-центр» выяснил: в 2019 году 70% населения нашей страны положительно оценивает роль Сталина в истории. Примечательно, что в 30-е годы, на пике индустриализации, в Советском Союзе были созданы народные хоры: Северный, Сибирский, хор имени Пятницкого, Воронежский, — что не давали прервать ход истории, иссякнуть народной песне, поддерживали связь с истоком русской культурой — русской деревней. В настоящее время подлинность исполнения народной песни практически утрачена, равно как и деревень нет. В ходу — барды, авторские песни. В чём своеобразие, сложность исполнения народной песни?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Народные песни, в отличие от авторских, — глубинные. И это наша трагедия, что они не изучаются в наших школах. Самое главное в исполнении народной песни — это слово, понимание его значения. Вот как Шаляпин поёт? По большому счёту, Шаляпин — не поёт, он — рассказывает. «Как, уж, первая забота — рано молодца женили. А вторая-то забота — ворон конь мой притомился…» Шаляпин рассказывает о вот этой заботе, рассказывает о себе. И он — гениальный певец. Народ в своих песнях делает то же самое. Воспринимая песню как мелодию, он рассказывает историю. Одно время я записывал фольклор, ездил по деревням и сёлам и только диву давался! «Мы люди неграмотные, мы люди тёмные…» — говорили о себе люди, которых я записывал; они поразительно себя уничижали. И вот эти «тёмные» люди такое делали! Они могли говорить об одной песне целый вечер, всю ночь.

«ЗАВТРА». Были на этом пути события, которые для вас особенно драгоценны?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Трудно сказать, столько было событий… Знаете, как-то я приехал в станицу, в которой жили три сестры, а четвёртая сестра жила в километрах пяти от них. Так вот, в свои восемьдесят, может быть — чуть меньше, лет она проходила эти пять километров, чтобы всем вместе попеть и потом обратно вернуться. Ещё один случай: с Кубанским казачьим хором мы были в Кисловодске, это 1974−75 годы. После концерта подходит ко мне старушка, я даже запомнил её имя — Сидорова Анна, и говорит: «Сынок, я знаю кубанские песни, но ведь старая уже, умру, и никто их не услышит, ты бы записал». Меня поразило понимание того, что песня в её понимании оказывалась выше человеческой жизни. Человек умрёт, все умирают, а вот песня должна остаться.

«ЗАВТРА». В те же 70-е годы очевиден был и другой процесс: высокомерие «интеллигенции» — той, что и сейчас называет себя «солью земли», — ко всему русскому, исконному-посконному. Вас он не травмировал? И, кстати говоря, как вы относитесь к «интеллигенции»?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Какая там «соль земли»?! К словам «интеллигенция», «интеллигент» я всегда относился осторожно. Я не знаю, что это такое, «интеллигент». Тот, кто обучен, как женщину пропустить в дверях?.. Я имел счастье знать Евгения Владимировича Гиппиуса… Тогда я уже работал в Новосибирске с Сибирским хором и приехал в Москву, чтобы показать мною записанные народные песни фольклорной комиссии Союза композиторов РФ. Комиссия собралась, присутствовало человек триста. И вдруг я получаю записку: «Виктор Гаврилович, я очень хотел бы повстречаться с вами у меня дома, с уважением, Евгений Владимирович Гиппиус». Я только по книгам знал, что Гиппиус — ученик композитора Асафьева, а поэт Зинаида Гиппиус — его родная племянница. Когда я пришел к нему в гости (он предложил мне учиться в аспирантуре теоретического отделения Гнесинского института), то почувствовал, что значит человек культуры… А не так давно перечитывал сборник стихотворений Зинаиды Гиппиус. И мне попалось стихотворение «Нет!». Строки там: «Она не погибнет, — знайте! / Она не погибнет, Россия./ Они всколосятся, — верьте!/ Поля её золотые». Причём это стихотворение было написано в 1918 году: храмы рушились, батюшек расстреливали, в народе об Антихристе говорили, о конце света… И Зинаида Гиппиус пишет: «И мы не погибнем, — верьте! / Но что нам наше спасенье: / Россия спасётся, — знайте!/ И близко её воскресенье…» Я на эти стихи музыку сочинил, и песню посвятил Евгению Владимировичу Гиппиусу. А строку «Россия спасётся, знайте!» я использовал для названия концертной программы Кубанского казачьего хора. С этой программой мы дали концерты в Краснодаре, а 25 марта — в Москве в Доме музыки, в Светлановском зале.

«ЗАВТРА». Виктор Гаврилович, не может не поражать ваша уверенность в незыблемости устоев России. Вас не охватывает подчас чувство отчаяния, настроение поражения, — хотя бы из-за финансовой и медийной влиятельности «пятой колонны», разрушающей страну?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Нет, я не могу согласиться с поражением, готовностью поднять руки, сказать: «Всё, наступает конец света!» «Пятая колонна», она делает своё дело и будет его делать до скончания века. Это её предназначение. У бесов и предназначение — бесовское. Россия же — была, есть и будет. Россия не погибнет. Вот не погибнет Россия, и всё! Россия, русский человек живут подспудно. Живут, согнув спину, смирившись. А в нужный час расправят плечи.

«ЗАВТРА». На чём основано ваше мировоззрение?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Всё моё мировоззрение продиктовано народными песнями: русскими, украинскими, казачьими, духовными…

Я помню из детства, как мама пела: «Бедная птичка в клетке сидит, ест сладкие зёрнышки, в окна гляди-ииит», «Полечу я в далекий край, там я увижу пресветлый рай, в пресветлом рае свечи горят, праведные души Бога молят»… Мама была верующая. Сирота, в шесть лет её в дом взял батюшка, нянчила его детей… Помнила, как в годы лихолетья его вывели босиком из дома и больше его никто не видел. Батюшку она любила. И меня назвала Витей, потому что у него был сын Витя.

«ЗАВТРА». Были ли события в вашем детстве, которые предвосхитили вашу дальнейшую судьбу?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Жил я в станице, в такой глухомани, что глуше не бывает: ни света, ни радио не было. В 1949 году — мне был одиннадцатый год — раз в месяц в наш клуб стали привозить фильмы. Я посмотрел тогда два фильма. Один — «Прелюдия славы», итальянский, в котором мальчик лет десяти-двенадцати дирижировал оркестром, другой —- «Здравствуй, Москва!», это советский. После чего взял школьную тетрадку и на её страницах написал письмо. Написал, что у нас в школе ничего нет: ни баяна, ни фортепиано, вообще никаких музыкальных инструментов нет, а я хочу учиться музыке, хочу быть композитором, дирижёром. Сложил страницы и пошёл на почту; конверт подписал «Москва. Кремль. Товарищу Сталину» и опустил в ящик. Наивно думая, что дня через три получу ответ…

«ЗАВТРА». Заинтриговали.

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Три дня проходит, ответа нет. Неделя проходит — ответа нет… И что вы думаете? Прошло месяца два — и вдруг грянул гром! Пришел ответ — не Сталиным, конечно, подписанный: «Дорогой Витя! — прочитал я. — В нашей советской школе все двери открыты. Ты учись на «четыре» и «пять», и твоя мечта исполнится, ты выучишься». А вскоре комиссия из Краснодара примчалась, на мотоциклах с люльками, мы тогда впервые такие мотоциклы и увидели. И — прямо к нам домой, посмотреть, как мы живём. А у мамы на руках я, два моих брата и сестра. Посмотрели, потом в школу поехали. Такое в школе закрутилось!.. Я рассчитывал, что меня куда-то заберут учиться, но меня никуда не забрали… А директора школы сняли. И я перестал ходить в школу.

«ЗАВТРА». Обиделись?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Нет, задразнили меня. Иду в школу, а мне кричат: «Этот письмо Сталину написал! Композитором хочет стать! Артист! Артист! Артист!» Мне было стыдно. Больше полугода в школу не ходил. Мама причитала: «Иди, сыночек, не будешь учиться — мы погибнем»… Не мог идти… Потом откуда-то из Прибалтики в школу прислали нового директора, Михаила Петровича Рыбалко. Он сам пришёл ко мне домой и вдруг в разговоре со мной не стал стыдить меня, не говорил: «Ты знаешь, что в своём письме ты сделал двадцать три ошибки?! Как ты мог писать товарищу Сталину? Ты опозорил школу, опозорил всю станицу!» Нет, его слова были полны добротой. «Ты хочешь учиться музыке, мы купим баян в школу. Я сам тебя учить буду…» И, на самом деле, купили баян.

«ЗАВТРА». Чтобы вы прошли через огонь, воду и медные трубы. Пережили страшнейшую аварию…

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Роковую. Сижу дома, пишу песню на стихи «Пошли нам, Господи, терпенье, В годину буйных мрачных дней. Сносить народное гоненье, И пытки наших палачей». Стук в дверь. Открываю — племянник просит помочь растаможить автомобиль. Говорю жене: «Вера, ноты на столе не трогай. Я через часик вернусь»… Вышел из здания таможни, вылетает машина — меня как бабахнуло! Нога отлетела! Все мои вопли ушли в грудь, дышать не могу. Только слышу: «Человека убили!», как-то смутно понимаю: конец… а у меня наполеоновские планы, сделать одно, потом другое… конец. И я крикнул: «Господи, я ничего не успел!» Запомнил, втаскивали в машину. И всё. Кома. Открываю глаза, моя старшая дочка Наташа читает молитву. Думаю: где же иконы храма? Наташа плачет: «Папа, а ты знаешь, что с тобой случилось?»… Я ведь никогда не был спортсменом, физически сильным атлетом. А ведь та боль, которую я претерпел, не может человек вынести, просто потому что это невозможно. Семь месяцев лежал только на спине, нога на вытяжке, не мог повернуться. Я был весь исколот. Хирург говорит: «Вам надо вводить кислород в чашечку, иначе вы будете волочить ногу. Но это очень-очень болезненная процедура. Вам надо сделать десять уколов». Я сказал: «Делайте!» С каждым уколом от боли терял сознание. Приходил в себя. И снова делал. Откуда, вообще, был такой оптимизм невероятный? От Господа Бога. «Пошли нам, Господи, терпенье…»

«ЗАВТРА». Виктор Гаврилович, вы — личность уникальная, легендарная. Что вас сформировало таким?

Виктор ЗАХАРЧЕНКО. Вся моя уникальность в том, что я родился в 1938 году, перед войной. Началась война. Отца забрали на фронт, и на протяжении всей войны об отце мы ничего не знали, похоронки не получали… Главное, думали, — живой. И только несколько лет назад поисковики нашли могилу отца: он погиб 18 ноября 1941 года в сражении, в семи километрах от Ростова… Так вот, началась война, разруха, мужиков забирают на фронт. И по всей нашей станице стояло пение. Я видел, что люди не просто пели. Это было пение — рыдание… Обнимутся — и поют, и поют, и поют… Храмы закрыты, идти помолиться некуда… Всё, что накипело, вся боль души разрывалась в пении. И я это слушал постоянно, напитывался фольклором… Так я прожил восемнадцать лет, никуда из станицы не выезжая. Я считал тогда: какой же я несчастный! Я хотел вырваться, куда-то улететь… А теперь понимаю: здесь-то и прошло моё главное формирование. Здесь-то я и понял, что есть народная песня, что эта песня — не забава, а наша духовная потребность. Вот оно-то, это пение-рыдание, и сделало меня таким, каким я сейчас и являюсь.
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
18:54 22.06.2019
Семь жизней Богомила Райнова
к 100-летию со дня рождения

Вис Виталис





«…Разрушается всё, медленно и неумолимо. Я ощущаю не столько величие прошлого, сколько то, что оно проходяще. Разрушение и тлен под умопомрачительно красивой оболочкой, смерть угнездилась в прекрасном теле и гложет его изнутри, чтоб оставить один скелет». Богомил Райнов, «Нет ничего лучше плохой погоды», 1968

Всё разрушается, всё проходит. Империи, мирская слава, жизнь.

Сейчас имя Богомила Райнова помнят разве что те, «кому далеко за». Правда, помнят практически все: книги болгарского писателя регулярно издавались в СССР и на всем пространстве, контролировавшемся ушедшей под воду империей. Тиражи были не запредельны, но изрядны, и все равно всем не хватало — впрочем, в самой читающей стране всегда чего-то не хватало, поскольку потребности, как это свойственно человеку, всегда обгоняют возможности.

Два знаменитых цикла — «шпионский», романы которого объединены фигурой секретного агента Эмиля Боева и «полицейский» — о меланхоличном инспекторе УгРо Петре Антонове и сделали имя Богомилу Райнову, прожившему несколько разных жизней и сейчас проживающему последнюю, посмертную.

Именно как автор этих романов, жанр которых принято относить к легким, Райнов и останется в людской памяти. По крайней мере, пока что остается, потому что новые поколения его уже не читают. Новые поколения вообще особо не читают, потому что все проходит… Но об этом мы, уже, кажется, говорили.

Но на самом деле Райнов не просто «детективщик». Его фигура неизмеримо крупнее. Интеллектуал, культуролог, поэт, написавший три книги стихов, литературовед, автор ряда исследований массовой культуры, в том числе феномена детектива и шпионского триллера, и неутомимый коллекционер. Кстати, его захватывающая сильнее иного триллера книга о собирательстве «Это удивительное ремесло» на русский язык была переведена аж два раза.

Он — представитель поколения титанов, которые, прожив несколько жизней одну за одной, сумели на протяжении всё приобрести… и всё потерять.

Детство Райнова прошло, по его воспоминаниям «и на улице и в кабинете отца». Книжный мальчик, без особого разбора «проглатывавший» тома по различным дисциплинам — а библиотека его отца — философа, поэта, искусствоведа и художника Николая Райнова, была превосходна и избыточна, параллельно он жил бурной жизнью нищей улицы, наполненной мальчишескими драками, приключениями и вольнодумством.

Эта по-своему насыщенная жизнь завершилась поступлением на философский факультет Софийского Университета, где юный Богомил, богемный поэт-анархист, уже публикует первые стихи.

По окончании университета Райнов идет по стопам отца, читая в Университете лекции об эстетике, выступает, как литературный критик, публикует несколько великолепных поэтических сборников…. Будучи беспартийным, сотрудничает с болгарскими коммунистами и другими левыми организациями, принимая участие в том числе и уличных столкновениях, а войну встречает уже сформировавшимся антифашистом.

Это новая жизнь, ставки в которой совершенно иные.

Активный участник подполья, связной антифашистской группы в оккупированном Будапеште, при этом открыто — и, пожалуй, неразумно — бравирующий своим диссидентством, он чудом избегает ареста, а в 1944 году, сразу же после освобождения страны от гитлеровцев, вступает в Коммунистическую Партию Болгарии.

Чем занимался Райнов сразу после войны — те десять лет послевоенного строительства, до смерти Сталина и нового переустройства социалистического лагеря, известно мало. Вероятно, это была в основном функционерская и организационная работа, совмещаемая с чтением лекций и продолжением образования. И скорее всего, именно в этот период с Райновым налаживают контакты вновь созданные секретные службы Болгарии, в которых у него было, конечно, множество знакомых по предвоенной борьбе и по подпольной работе.

В итоге, в 1953 году Райнова отправляют за границу — и не куда-нибудь, а в Париж, где он занимает странную должность «Пресс-атташе по культурным связям».

Эти загадочные семь лет заграничной работы (1953−1960), с не уточненным кругом обязанностей и свободой перемещения по Европе с дипломатическим паспортом в кармане и дают, вероятно, материалы для создания «шпионского» цикла.

Понятно, что помимо культурных связей Райнов занимался в Европе и выполнением различных дополнительных заданий, а также координацией и обеспечением секретных операций.

Косвенно это доказывается тем, что уже через семь лет после «отзыва», в 1967 году, вчерашний искусствовед, поэт и философ издает первый роман шпионского цикла, демонстрируя удивительную осведомленность в вопросах «тайной войны».

Скорее всего, книга была написана раньше, но вышла с некоторым временным лагом, чтобы не осветить раньше времени моменты, не нуждающиеся в преждевременном освещении.

Впрочем, работа писателей на разведку дело обычное, достаточно вспомнить славные имена Михаила Кольцова, Сомерсета Моэма, Редьярда Киплинга или Яна Флеминга, с которым, кстати, Райнова будут сравнивать всегда.

Вернувшись «с холода», Райнов, казалось бы, возвращается к прежней жизни.

Он занимается функционерской работой в СП Болгарии, читает лекции по искусствоведению в Софийском Университете — на той же кафедре что и отец, активно работает как публицист, защищая методику советского реализма и беспощадно громя творческих и идейных противников, что диссиденты не раз ему припомнят после распада социалистической системы. Не раз публично критикует, как буржуазные, творческие методы собственного отца, что теперь иногда трактуется как отречение от него, в прямом, библейском смысле.

В 1963 Райнов неожиданно для всех выпускает исследование жизни и работы Франса Мазереля, бельгийского художника, представителя левого экспрессионизма. А на следующий год — в 1964 так же внезапно издает первую книгу «полицейского цикла», знаменитую «Инспектор и Ночь», который продолжится в 1967 романом «Человек возвращается из прошлого» и в 1969 «Бразильской мелодией».

И для него — в который раз! — опять начинается новая жизнь. На этот раз — самая успешная, которая принесет ему им славу и богатство, — жизнь писателя книг условно «легкого» жанра, которые, если присмотреться, являются не совсем тем, за что себя выдают.

Весь полицейский цикл «Три встречи с инспектором» — это, конечно, классический нуар, но не в узком понимании этого термина. Изначально нуар — это, конечно, Америка времен сухого закона, крепкие парни с бульдожьими челюстями, спрятанные под полами плаща томми-ганы и шершавый сигаретный дым, терпко пропитывающий все повествование. Но, как ни странно, интеллектуальная проза довоенной и послевоенной Европы многое почерпнула из этого стиля, привнеся в европейский декаданс американскую энергичность. Райнов, хорошо знающий как жёсткий американский нуар-детектив, так и европейскую психологическую прозу, находит свой стиль повествования и своего героя на стыке двух жанров.

Неспешный, неяркий, даже нарочито блеклый порой, задумчивый, меланхоличный, с нотками декадентской иронии по отношении к миру, герою и самому себе, рассказчику, и — какой- то отрешённостью. Постоянно идущий дождь, клубы сигаретного дыма, неверный свет призрачных фонарей, надвинутые на глаза шляпы, стильно поднятые воротники плащей-регланов и стоическая безысходность: в прозе Райнова чувствуется запах сигар Хемингуэя, вкус кальвадоса Ремарка, романтизм Гессе и параноидальность Пруста, но всё это условно приземлено формально соцреалистическим методом письма.

Эта «пограничность», по сути и обеспечила бесперебойный успех романов Райнова.

А в 1967 году выходит знаменитый «Господин Никто».

Начались годы триумфа.

Шпионские романы Райнова — а всего в советское время их было написано семь, оказались непохожи на все, что до того хранилось в заповеднике социалистической прозы. С одной стороны, это были произведения социалистического автора, — но сам автор при этом был неподдельным европейским писателем, сохраняющим европейский стиль «из первых рук». Это были романы, принадлежащие к «низкому жанру», который уже хорошо был освоен и профессионалами и любителями, но в данном случае рассказчиком выступал человек, который знал Европу отнюдь не по глобусу, сам видел всё, о чем писал — и даже участвовал в этом, хотя прямо о том нигде и не говорилось. При этом повествование шло от первого лица, что заставляло порой принимать эти книги за мемуары — и вполне вероятно, что так оно — частично — и есть.

Этого мы никогда уже не узнаем…

Текст был написан маститым литературным функционером — но одновременно и разведчиком. Это был литературовед, знаток канонов шпионского и полицейского романа, но это был и тонкий мыслитель, умеющий создавать уникальные повествования на стыках одномерного боевика, классического нуара, философской драмы. А самое главное, при всей необходимой политической ангажированности этих романов, они не были скучными.

Потому что — сюжеты.

Остросюжетность в принципе не очень приветствовалась в послевоенном социалистическом лагере. Такие работы расценивались как поверхностные и развлекательные, тогда как произведения советской литературы должны были освещать жизнь простых советских людей, отвечать на их насущные вопросы и нести в себе актуальный воспитательный и, конечно, политический заряд. Всякая «буссенаровщина «и «майнридовщина» считалась буржуазной мишурой, отвлекающей людей от борьбы и развития и, в общем, не приветствовалась.

Однако народ желал развлекаться. Он, как всегда, хотел именно мишуры и отвлечения от жизненных проблем. Он хотел детективов, фантастики и шпионов. Произведения про борьбу за план химического завода это хорошо, — как бы цедил сквозь зубы советский читатель, — но можно нам, хотя бы иногда, каких-нибудь джеймсбондов и агатакристей?

И Райнов, который начал работать в модном в шестидесятых, «шпионском» жанре, уже хорошо освоенном Флемингом, пришелся и ко времени, и ко двору.

Разведчик Эмиль Боев, главный герой шпионского цикла, это, конечно, вариация на тему Джеймса Бонда, с которым его сразу же начали сравнивать. Они во многом похожи, да и само имя Боева выбрано не случайно: как сразу видно, это постмодернистский привет Бонду. Стильный, спокойный, всегда четко действующий, идейно выверенный и профессионально подготовленный Боев — тоже супергерой. Но он и отличается от Бонда: тот одномерен, не умеет рефлексировать и размышлять, неуязвим и непобедим, может одним махом семерых побивахом и при этом у него в кармашке даже платочек не помнётся.

Бонд — комикс, потому он и стал этаким нарицательным образом для персонажей из покетбуков; Боев не таков. Боев может ошибаться, его могут обмануть и подставить, он уязвим и много размышляет — собственно, размышлений в романах о Боеве намного больше, чем действия. Боев, хотя в каждом романе, как и Бонд, и выпивает, и дерётся, и спит с роковыми красавицами, но все-таки, он не Бонд. Он в первую очередь - интеллектуал, а не драчун. Рыцарь, а не шпион. Философ, а не стрелок. И хотя драться и стрелять он умеет, в нём — и романах о нём — не это главное…




Экранизация романа Господин Никто

Сегодня, конечно, читать романы о Боеве уже сложно. Они слишком неспешны, слишком многословны, слишком затянуты. Сейчас это уже скорее интеллектуальная литература, нежели развлекательная, тем более, что главный герой, от лица которого и ведётся повествование, склонен к меланхолии, философствованию и мягкой самоиронии, а в современном мире, до краев набитом мускулистыми супергероями без страха и упрека, это выглядит странновато… Но вернёмся в прошлое.

Тотальная успешность романов Райнова объясняется не только литературными достоинствами его книг — а они неоспоримы, — но, конечно, и его встроенностью во власть. Райнов сделал очень хорошую карьеру, и удержался в седле при всех резких поворотах и сменах курса, которыми богата послевоенная история социализма. Близкий друг и бессменный заместитель председателей Союза болгарских писателей (которому нынче 106 лет). Многолетний член ЦК Болгарской Коммунистической Партии. Один из столпов соцреализма в Болгарии.

Райнов был в своей маленькой провинциальной стране чем-то средним между Фадеевым и Фединым: правоверными коммунистами, убежденными соцреалистами и надёжными функционерами, бестрепетно проводящую линию партии в среде мятущейся писательской богемы, и имевшим колоду карт-бланшей Юлианом Семеновым, династически встроенным как в политические круги, так и круги спецслужб.

В 1969 году Райнов за роман «Господин Никто» даже получает Димитровскую премию — аналог Сталинской — это единственный случай, когда премию такого уровня дали условно «шпионскому» роману.

Однако Райнов не был бы самим собой, если бы почил на лаврах своего «шпионского» успеха. Хотя романы о Боеве (и продажа прав на экранизации) ему приносили серьезный доход, отчего одни вносимые им в кассу КПБ партийные взносы были больше, чем зарплаты у некоторых людей, Райнов не останавливался.

Параллельно он работал и в серьёзной, не развлекательной литературе. Его книги «Черные Лебеди» и «Третий Путь"(1977), прекрасная «Только для мужчин» (1979) сборники рассказов «Юнгфрау» и «Моя незнакомка» — это замечательный образцы интеллектуальной психологической европейской прозы семидесятых.

Блестящее исследование жанровой литературы «Чёрный роман» (1970) и жизнеописание Николая Рериха (1978) показывает нам высочайший уровень Райнова как литературоведа, историка и биографа. Огромное количество искусствоведческих статей и лекции — как специалиста по художественному творчеству различных направлений. А гимн коллекционированию «Странное это ремесло» (1980) — как увлекающегося, страстного, живого человека, безоглядно и отчаянно влюбленного в искусство.

Кстати, коллекция картин, которую писатель начал собирать ещё в Париже в середине пятидесятых, стала крупнейшим собранием западной живописи и графики, находившемся в социалистические времена в частных руках…
Книги, сценарии, лекции, статьи, искусствоведческая и консультационная занятость, партийная работа, две книги мемуаров (опубликованных, правда, лишь после смерти), а также любимое коллекционирование: жизнь Райнова полна и счастлива.

Но…

«Разрушается всё, медленно и неумолимо… Я ощущаю не столько величие прошлого, сколько то, что оно преходяще».

Конец советской системы обрушил такой незыблемый монумент, которым к концу восьмидесятых был Богомил Райнов. Компартия была отменена. Все схемы планового книгоиздания были разрушены в угоду свободному рынку. Искусство потеряло свою значимость, искусствоведы были выброшены на свалку истории.

Настали новые времена. И новая жизнь для Богомила Райнова.

Он оказался в забвении и изоляции. Лауреат Димитровской премии, Народный и Заслуженный деятель культуры Болгарии, Герой Труда, кавалер трех национальных орденов стал не нужен своей стране, точнее, тем людям, которые пришли в этой стране к власти.

Его больше не печатали. Его больше не приглашали читать лекции. Идейные неприятели, внезапно оказавшиеся на коне, смешивали его имя с грязью, припоминая давнишние счеты. Впрочем, все, кто помнит Перестройку и «очистительную» вакханалию тогдашней прессы, может представить, себе ситуацию, в которой оказался бывший бонза.

Человека более слабого такое сокрушительное падение могло бы уничтожить.

Но не Райнова.

Последовательный стоик, готовый принять всё, что ему предложит судьба, он, проклинаемый, преданный, забытый, лишенный средств к существованию и возможности даже выступать в свою защиту, наблюдающий крушение империи, которой служил всю свою жизнь, видящий уничтожение всех ценностей, которые разделял и он сам и его герои, он… все же не сдался.

Да, пришлось ограничить траты. Да, пришлось распродавать картины. Да, пришлось работать в качестве консультанта с «новыми болгарскими» нуворишами, разбогатевшими на развале страны и кинувшимися собирать собственные коллекции картин и ценных предметов…





Этот период описан Райновым в девятом, заключительном романе об Эмиле Боеве, который носит горькое название «Агент, бывший в употреблении» (Ченге втора употреба, 2000).

Боев — в котором мы всегда подозревали Райнова, не так ли? — оказывается выброшен на свалку истории, как и его создатель. Всё, за что он боролся, разворовано, распродано, разрушено, позабыто. В общем, всё, что ему остается — это ждать смерти, а ждать… Ждать, как не раз говорит о себе Боев, — это то, что он умеет лучше всего.

В этой книге в очередной раз оставшийся в одиночестве Эмиль Боев — который, конечно, Райнов — задается вопросом — зачем всё это было? Вся эта отчаянная самоотверженная борьба на стенах крепости, которая в итоге была сдана врагу собственным командованием, открывшим настежь ворота? Защита идеологии, которая была без сомнений отринута тем самым народом, в интересах которого была создана? Охрана богатств, которые в итоге упали в руки бандитов и предателей?..

Но я не стану пересказывать сюжет этой последней книги, грустной и жёсткой, словно морская соль. Книги, в которой оставшийся в одиночестве Райнов, с присущей ему безупречной выдержкой, подводит итог своей жизни.

Просто — всё заканчивается. Всё разрушается, медленно и неумолимо. Прошлое велико, но всё преходяще. Смерть гнездится в любом прекрасном теле и гложет его изнутри…

Богомил Райнов, спокойно, аккуратно, с фирменным педантизмом завершив жизнь Эмиля Боева, своего самого известного героя, (и самого известного литературного болгарина), умирает у себя дома, в любимой Софии, 8 июня 2007 года, в возрасте 87 лет.

В сухом и кратком соболезновании Союза болгарских писателей говорится, что «Богомил Райнов был одним из крупнейших болгарских интеллектуалов — богатая, сложная, драматическая личность, творческая фигура которого не имеет аналогов в нашей культуре».

P. S.

«Мне хотелось завершить эту историю благополучным финалом — не обязательно счастливым (где мне его взять!), а хотя бы каким-нибудь символическим лучом надежды. Я имею в виду не светлое будущее, которым нас несмотря ни на что продолжают прельщать политики, а какое-нибудь, пусть самое незначительное, событие, доказывающее, что Возмездие существует и что, согласно изреченному, каждому воздастся по делам его. Хотелось, но не получилось.

Но я испытываю какое-то умиротворяющее чувство единения с людьми из прошлого, рядом с которыми прошла жизнь. И почему — из прошлого? Эти люди и сейчас со мной. И почему — только они?.. Ведь не они одни со мной — со мной много других, так много, что их лиц по отдельности уже и не различить; так много, что вместе мы сливаемся в целую армию — армию людей, отдавших все и не получивших взамен ничего; людей, отчаянно шедших к цели, хотя и предчувствовавших, что до цели дойти не удастся.

Да, нас целая армия. Самая крупная, самая многочисленная, хотя о ней и не принято вспоминать, поскольку сказано ведь: «Горе побежденным!» Но это моя армия, многомиллионная армия обреченных и разуверившихся, угнетенных и ограбленных, бесправных и обездоленных людей, единственное предназначение которых, как считается, — служить навозом для Истории. Месивом из растоптанных существ, замешанном на слезах; месивом, над которым стоит гул от слившегося воедино рыдания вдов, стенания матерей, сдавленного детского плача и предсмертного стона обреченных.

Куда бредет эта толпа, идущая ощупью во мраке — без идеи, без знамени, без вождя? Куда идут эти люди, вся идея которых — кусок хлеба, знамя — лохмотья, а вождь — нищий Христос? Откуда мне знать… Но, исчерпав все возможное, человеку не остается ничего другого, как только поверить в невозможное и продолжить путь.

Обреченная миссия. А может, и обреченная борьба. Но ведь кто-то же должен бороться за несчастное человечество, неспособное даже дать ребенку кусок теплого хлеба».

Богомил Райнов, «Агент, бывший в употреблении», 2000.
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
16:45 26.06.2019
На троцкистском поприще
Слуцкий как провозвестник орды антисоветчиков

Владимир Бушин





Исполнилось сто лет со дня рождения Бориса Слуцкого. «Литературная газета"(№ 18) почтила память талантливого поэта широко: на первой полосе его портрет и стихи, а дальше ещё три восторженных статьи с фотографиями. Илья Кириллов в статье «Земля и небо» пишет: «Слуцкий не гениален, однако талантлив», и «гордая фигура Слуцкого возвышается над многими!» Конечно, возвышается… Постоянный мемуарист «Литгазеты» Сергей Мнацаканян в таком же возвышенном духе пишет о том, к сожалению, что ему неведомо, в том числе о самых важных и простых вещах жизни. Например, уверенно заявляет: «С фронта вернулись немногие. Слуцкий выжил». Как, дескать, один из немногих. Для старого, но не слепого же, не глухого же человека из Союза писателей это заявление поразительно!.. С фронта вернулись миллионы. Точнее, миллионов 10−12. Неужели он не видел их возвращение?

Мемуарист вынуждает пояснить и такие строки: «Во время (!) войны Слуцкий был добровольцем, рядовым, а закончил войну майором». Как лихо, добровольцем из рядовых без военного образования в майоры! Да, много было добровольцев, формировались целые дивизии добровольческие, но не всегда были добровольцами те, кого ныне называют. Вот еще пишут, что Виктор Астафьев, Окуджава были добровольцами. Обоих мобилизовали осенью 1942 года, когда им шёл девятнадцатый год, а призывной возраст -18 лет. И это не бросает никакую тень на их фронтовые биографии.

А в данном случае, во-первых, по своему возрасту Слуцкий подлежал мобилизации в самом начале войны. Во-вторых, да, он попал в армию рядовым, но у него же было высшее гуманитарное образование, и его довольно скоро направили в политотдел дивизии, где назначили инструктором. А с апреля 1943 года он уже — старший инструктор политотдела армии. На этой должности полагалось звание майора, он его и получил.

Понятно желание сдуть все пылинки с любимого образа, но всё-таки не стоило уверять нас в том, что Слуцкий в своё время резко осудил Пастернака в связи с романом «Доктор Живаго» и его Нобелевской премией, но «потом страдал всю жизнь, расплачиваясь за это выступление». То же самое сын С.С.Смирнова говорит о своём отце, который тоже резко осудил Пастернака. Но эта история — 1958 год, после чего Смирнов прожил почти двадцать лет, а Слуцкий почти тридцать. И никаких свидетельств их страданий и раскаяний, ни устных, ни письменных, не осталось. К тому же, одним из мотивов выступления Слуцкого автор странным образом назвал то, что для него «поэтика Пастернака была неприемлема». Едва ли она стала для него приемлема и через тридцать лет…

Но что погоны майора, и что образ страдающего грешника по сравнению с тем, что Мнацаканян пишет о Слуцком дальше: «Живой классик… великий поэт». Мало того: «Он говорил от имени России».

От имени России говорил Пушкин в стихотворении «Клеветникам России» и не только; от имени России говорил Лермонтов в стихотворении «Смерть поэта» и не только; от имени России говорил Толстой в «Войне и мире» и не только… Тут был и Слуцкий?

Под статьёй фотография: Виктор Фогельсон, Борис Слуцкий, Владимир Корнилов. Тема своей национальности занимала важное место в творчестве Бориса Абрамовича. И. Кириллов сейчас вспомнил в «Литгазете» одно его стихотворение на столь животрепещущую для обоих тему и привёл второе из вот этих четверостиший:

Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют…
Не торговавший ни разу,
Не воровавший ни разу,
Несу в себе, как заразу,
Особую эту расу.

Текст даёт возможность по-разному толковать его, но уж никак невозможно одно: считать, что автор сказал это от имени России.

Дальше, видимо, в подтверждение его талантливости критик уверяет: «У Слуцкого есть стихи «на все случаи жизни». Ну, в самом деле, «начнёшь размышлять о Сталине, и невольно всплывет в памяти стихотворение Слуцкого «Бог ехал в пяти машинах». Да, у Кириллова закономерно всплывает именно это, но очень у многих в таком случае всплывает о Сталине совсем другое. У одних, например, это:

И все одной причастны славе,
Мы были сердцем с ним в Кремле.
Тут ни придавить, не убавить —
Так это было на земле

У других это:

Товарищ Сталин! Слышишь ли ты нас?
Ты слышишь нас, мы это твёрдо знаем!
Не мать, не сына, в этот грозный час
Тебя мы самым первым вспоминаем…

У третьих это:

Россия. Сталин. Сталинград.

Каждому своё…

Именно о таких стихах, что вспомнились ему, Кириллов говорит: «Я не знаю в отечественной поэзии слов, которые ставили бы тирана «на место» так уверенно, насмешливо, превосходно».

Нет, есть у Слуцкого и другие слова того же пошиба, он немало потрудился на этом троцкистском поприще. Так, о тосте Сталина 24 мая 1945 года на приёме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии Борис Абрамович смастачил стишок «Терпение», который Виталий Коротич, доставленный А.Н.Яковлевым из Киева, напечатал в «Огоньке». Вот:

Сталин взял бокал вина
(может быть, стаканчик коньяка),
Поднял тост, и мысль его должна
сохраниться на века:
— За терпение!

Банальная фальсификация покойника в духе благополучно здравствующего Сванидзе. На самом деле Сталин сказал: «Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего Советского народа и, прежде всего, русского народа.

Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза.

Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него ясный ум, стойкий характер и терпение».

И все понимали, о чем идет речь: о терпении, давшем народу силы перенести страшные тяготы и невзгоды Великой Отечественной войны, как и всей своей многотрудной истории. Слуцкий и знать о том не желает. Ему только позубоскалить бы при мысли об этом великом тосте.

Это был не просто тост
(здравицам уже пришёл конец).
Выпрямившись во весь рост,
великанам воздавал малец
за терпение.

Сталин — «малец»!.. Это, Мнацаканян, от имени России или от вашего?

Трус хвалил героев не за честь,
а за то, что в них терпенье есть.

Сталин «трус»!… Это, Мнацаканян, может, от имени вашей Армении?

— Вытерпели вы меня — сказал
Вождь народу. И благодарил.

Благодарил Сталин вот за что: «Русский народ верил в правильность политики своего Правительства и пошёл на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества — над фашизмом. Спасибо ему, русскому народу, за это доверие!»

Это молча слушал пьяных зал.
Ничего не говорил.
Только прокричал «Ура!»
Вот каковская была пора.

«Пьяных зал»… Вы, Мнациканян, понимаете, что эти «пьяные» — маршалы Жуков, Василевский, Рокоссовский, эти «пьяные» — авиаконструкторы Туполев, Яковлев, Илюшин, эти «пьяные» — директора военных заводов, ученые, писатели, артисты?.. Вы знаете, зачем, по какому поводу эти люди, цвет советского народа, собрались в майский день 45 года в знаменитом Георгиевском зале Кремля?

Страстотерпцы выпили за страсть,
Выпили и закусили всласть.

Какая неизбывная ненависть!.. А ведь в жизни был деликатным человеком, я знал его. Почему-то запомнилось, как однажды приехал я в Коктебель, иду нагруженный с автобуса в свой коттедж, а он навстречу: — Помочь с вещами? Знал бы я тогда об этом стишке…

Извините, читатель, что я целиком привёл это рифмованное глумление «мальца» над нашей великой Победой, отвратительней которого трудно что-то себе представить.

Но всё-таки, Мнацаканян, от чьего же имени говорил это Слуцкий? Может, от лица нынешней «Лигазеты»?

Нет, он говорил это как провозвестник от имени появившейся вслед за ним орды злобных, бесстыдных, тупых антисоветчиков.
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
08:50 06.07.2019
Бегство голых королей
«Щукин. Биография коллекции» в Пушкинском музее: трепетать — необязательно, смотреть — нужно

Галина Иванкина





«Екатерина Дмитриевна со всей женской пылкостью решила лучше пострадать за новое искусство, чем прослыть отсталой».

Алексей Толстой «Хождение по мукам».

Среди культурных кодов позднесоветской интеллигенции значились: «Мастер и Маргарита», театр Ленком и — французские импрессионисты, фовисты, пуантилисты, — исты-исты. Туда же и отдельным пунктом — Пабло Пикассо с его авиньонскими и прочими кубо-девицами. Стильно и — под сигаретку с кофе. Придыхание. Сделать вид, что познал и восторгаешься. Утончённость и абсент. Какое там? Портвейн 777. И — многозначительность. Витиеватая болтовня и попытка скорчить умное выражение лица: «Затем мы перешли на живопись. Я был уверен, что она восхищается импрессионистами. И не ошибся. Тогда я сказал, что импрессионисты предпочитали минутное — вечному. Что лишь у Моне родовые тенденции преобладали над видовыми…». Типичное, из историй Сергея Довлатова. Он знал, что девушка просто обязана быть поклонницей импрессионистов и не ошибся. Мало, кто задумывается, что нас приучили обожать размытые колеры Моне и безумие Ван Гога. Любить Передвижников или Рафаэля?! Сущая банальность, а вот изысканно ворковать о Сёра и Марке — силь ву пле. «Kороль не голый — он в невидимом дуракам наряде!» Думаете, что я избежала сей участи? Наше окружение постоянно трепалось о Ренуаре и Моне, о том, что вот — искусство. Его надо не лишь видеть, но — разуметь.

Не спорю, господа-алкоголики с Монмартра (абсент — вещь суровая) — гораздо увлекательнее тех салонных прихлебателей, что выписывали пухлые ручки и жемчуга своих заказчиц, но и обожествлять тут, собственно, нечего. «Прорывные» стили второй половины XIX — начала XX — чистейший эскапизм. Времечко выдалось мерзковатое: банкиры и заводчики теснили и — наконец вытеснили аристократию; дымили заводские трубы, техника — пугала, кокаин продавался в аптеке (в качестве лекарства). Поневоле забесишься и начнёшь выдавать что-нибудь невыразимо-странное.

Спрашивается: надо ли идти на выставку «Щукин. Биография коллекции», которая проводится в Музее Изобразительных Искусств имени А. С. Пушкина? Конечно, да. Трепетать — необязательно. Смотреть — нужно. Хоть бы и для понимания, что оно — танцы голых королей. Это мощное полотнище Анри Матисса вы, безусловно, заметите — оно так и называется «Танец». Взгляните на него непредвзято. Честными глазами. И как?

Экспозиция интересна, прежде всего тем, что картины здесь не сами по себе, но как часть биографии семейства Щукиных — превеликих богачей-меценатов; а если уж мы говорим о Сергее Ивановиче Щукине, то он прославился, как фанат и собиратель «актуального искусства». Это — лав-стори крупного капитала, где вкусы — вторичны. Негоциант гонялся за радикальными феноменами, не имевшими ничего общего ни с общественным бон-тоном, ни с антитезой «красиво — уродливо». Он эпатировал.

В этой связи бодро вспоминается начало «Хождений по мукам» и претенциозная чета Смоковниковых: «Екатерина Дмитриевна старалась, чтобы дом ее был всегда образцом вкуса и новизны, еще не ставшей достоянием улицы; она не пропускала ни одной выставки и покупала футуристические картины». Эстетское пошлячество и помпа. Гостиная, где собирались «…разговорчивые адвокаты, женолюбивые и внимательно следящие за литературными течениями», тогда как младшая сестрица Даша «…тоже восхищалась этими странными картинами, развешанными в гостиной, хотя с огорчением думала иногда, что квадратные фигуры с геометрическими лицами, с большим, чем нужно, количеством рук и ног, глухие краски, как головная боль, — вся эта чугунная циническая поэзия слишком высока для ее тупого воображения». Или, как там кричали ребята на поэтическом вечере: «Будем лопать пустоту!» и чествовать голых королей. Или всё-таки не совсем голых? Пробуем постичь? Вперёд!

Сейчас не принято устраивать выставки по принципу: вот вам экспонаты в хронологическом порядке, ходите — заучивайте фамилии. Скучно. Современный проект — всякий раз концепция. Путь коллекционера, изменение его предпочтений, следование определённой «скандальной моде». Оформление таково, что мы как бы погружаемся в мир Сергея Щукина, гостим у него — в разные годы жизни. Пытаемся выстроить логику: что его привлекало в импрессионистах, фовистах, кубистах?

Глядя на знакомые с детства картины Клода Моне, понимаешь — наконец-то! — откуда и куда сбегали художники- «впечатленцы» (impression — впечатление). Они так уставали от омерзительных городов, что хотели живописать воздух. Постойте возле «Стога сена в Живерни», вдохните поглубже, а потом — выдохните. Прочувствуйте дату создания: 1886 год. Невозможность существовать в тесноте, занимаемой растущими ввысь доходными домами, отелями, конторами жульнических корпораций. Срочно! Отдохнуть от грохочущей конки и орущих газетчиков. «Скалы в Бель-Иль» того же 1886 года — пронзительная тоска и тот же — чистый вздох. Даже те сюжеты, где присутствуют люди-фигуры, чувствуется острое желание остаться на природе. «Завтрак на траве» (1865−66) — дамы в плену кринолинов и кавалеры, не знающие, как им сесть в непривычной обстановке. Стали популярны «вылазки» — люди инстинктивно отворачивались от серой громады и ехали туда, где зелень и кислород. Вещи Моне — плохо прорисованные, зато — создающие настрой.





Ещё дальше убежал постимпрессионист Поль Гоген. Это нынче принято сдать каморку в убогом районишке Москвы-нерезиновой и — смотаться на острова; постигать очередную порцию дзена (или чего погуще). В те времена такие подвиги и — подвижки не были в трендах. Устроители выставки разместили шестнадцать гогеновских полотен в районе парадной лестницы — кучно и сразу. Потому что весь этот жарко-расслабленный цикл невозможно смотреть по отдельности. Экзотические красавицы, зной, почти инопланетные небеса. Впрочем, для большинства европейцев Таити был не ближе Марса. Дауншифтинг мсье Гогена — это большой нескончаемый день среди фруктов, солнечного света и беспорядочных любовных шалостей. Того, чего никак не можно получить в Париже, где дамы закованы в корсет «Персефона» и блюдут кое-какие правила этикет; где серенькая зима и — заляпанные грязью экипажи. Ещё меньше этот горячий modus vivendi сочетался с московским купеческим бытом Щукиных. Оно — ошарашивало и манило.

Столь же вызывающи картины примитивиста-самоучки Анри Руссо по прозвищу Таможенник. Действительно, сей дивный и чудный мастер приступил к художествам в солидном возрасте — где-то за сорок, и он большую часть жизни проработал на таможне. А потом — осенило и вдарило свыше. Пожалуй, всё, что он творил — даже симпатично. Тут чувствуется вполне здоровое начало и нет причудливой болезненности, свойственной модам той эпохи. «Нападение ягуара на лошадь». (1910) и «Муза, вдохновляющая поэта» (1909) — нечто крепкое и цельное. Сразу видно — писал хороший мужик, много лет выполнявший свои должностные обязанности. Но — перемкнуло. Захотелось могучей зелени и джунглей — отсюда оригинальное видение мира и — торжествующий «побег» в мир плодов, цветов и желтоглазых хищников. Анри Руссо пользовался большой популярностью у товарищей по несчастью — в смысле, у художников, искавших новые формы. Его ценили и пытались копировать. Однако не получалось — самоучка завсегда крут. Критики издевались, особенно над его автопортретом на фоне морских флажков, но кому какое дело, если вас «покупает» русский богач — collectionneur Chtchoukine (именно так пишется фамилия мецената на французском!).





А вот в Розовой гостиной старообрядцев Щукиных висели полотна Анри Матисса — лидера фовистов (от fauve — дикий). Это же — искры из глаз. Такая резкость и наглость красок виделась настоящим безумием, хотя, в духе времени. Творчество пробудившегося дикаря. В те годы, когда фовисты толкали своё «дикое» звучание, отовсюду неслись призывы «ловить первобытные ритмы вселенной» и рвать путы цивилизации. Многие господа во фраках строчили под сенью электрических ламп, что надо отринуть и фрак, и лампочку, сбежать на волю и предаться «изначальной радости». Таким образом, мы снова наблюдаем эскапизм в чистом виде. Матисс — это грубая элементарность, насмешка над приличиями и беспредельное бравирование всем вышеперечисленным. Ощущение, что автор не просто не умел рисовать, он впервые увидел краски, сошёл с ума от счастья и ринулся крушить гармонию. «Красная комната» (1908) — нарушение смыслов и канонов. Никаких оттенков — сплошной пир варвара. Красное — бьёт по нервам. Забавно — тут изображена чистая, обыденная комнатка, ваза с фруктами, горничная в чёрном платье с белым фартучком — опрятна, чопорна, да и причёсана по картинке из модного журнала.

Может показаться, что Щукин был падок исключительно на броскую цветность и весёлый кавардак. Ничуть не так. Одной из жемчужин его сумасшедшей коллекции исследователи называют «Субботу» Андре Дерена (1912). Чудовищная унылость, буквально растворённая в воздухе. Холод, пронизывающий до костей — при одном только взгляде на этих измождённых буржуазок. Не так ужасен климат (ибо за окнами — синее небо), как страшен уклад. Худые неизящные тётки, видимо, проживают не самую насыщенную пору бытия — их лица не то чтобы скорбны, они — застыли в извечной маске. Свинцовая тоска и при том — ни намёка на бедность. Респектабельное житьё-вытьё. Первая мысль — безутешные вдовы. Между прочим, Андре Дерен отличался невероятной «гибкостью» и восприимчивостью — если проследить его творческий путь, то сложно представить, что это писал один и тот же человек. Попеременно увлекаясь то Сезанном, то кубистами, Дерен в конечном итоге заделался чуть ли не поборником классики, а его портреты 1920−1930-х годов отдают салонной прелестью и лестью. Но всего этого Щукин уже не приобретал, да и не смог бы. После Революции коллекция фабриканта была национализирована, а сам колосс эмигрировал во Францию. Правда, стандартная фразочка насчёт sic transit gloria mundi тут не годится — благодаря русскому человеку весь мир проникся Матиссом, Ван Гогом, Сезанном, достославными «голыми королями», эскапистами, коих принято считать гениями. И это — чудесно. Погранично-сдвинутый вкус московского толстосума до сих пор — в чести, а его коллекция бесценна. Не забыть! В Эрмитаже представлена вторая часть этой фантастической комедии — «Великие русские коллекционеры. Братья Морозовы». Всё те же лица, те же краски. Те же русские деньги. Знай наших!
Ссылка Нарушение Цитировать  
  avenarius
avenarius


Сообщений: 27894
15:12 14.07.2019
Памяти Виктора Сосноры
он был исполнен таланта и достоинства

Игорь Дьяков





Он был исполнен таланта и достоинства. Он незримо питал русским духом. Он ребенком пережил ад блокады и гестапо. Потому его никогда не было на телевидении рукотворного ада. 40 лет я знал, что он есть, и от этого было легче. Сейчас плачу.

Ссылка Нарушение Цитировать  
К первому сообщению← Предыдущая страница Следующая страница →К последнему сообщению

Вернуться к списку тем


Ваше имя:
Тема:
B I U S cite spoiler
Сообщение: (0/500)
Еще смайлики
        
Список форумов
Главная страница
Новые темы
Обсуждается сейчас

ПолитКлуб

Дуэли new
ПолитЧат 0
    Страны и регионы

    Внутренняя политика

    Внешняя политика

    Украина

    Сирия

    Крым

    Беларусь

    США
    Европейский союз

    В мире

    Тематические форумы

    Экономика

    Вооружённые силы
    Страницы истории
    Культура и наука
    Религия
    Медицина
    Семейные финансы
    Образование
    Туризм и Отдых
    Авто
    Музыка
    Кино
    Спорт
    Кулинария
    Игровая
    Поздравления
    Блоги
    Все обо всем
    Вне политики
    Повторение пройденного
    Групповые форумы
    Конвент
    Восход
    Слава Украине
    Народный Альянс
    PolitForums.ru
    Антимайдан
    Против мировой диктатуры
    Будущее
    Свобода
    Кворум
    Английские форумы
    English forum
    Рус/Англ форум
    Сейчас на форуме
    Незарегистрированных: 16
    Пользователи:
    Другие форумы
    Развитие культуры. Унесённые ветром«Аристократический портрет в России XVIII — начала XX ...
    .
    © PolitForums.net 2024 | Пишите нам:
    Мобильная версия