УМОМ РОССИЮ НЕ ПОНЯТЬ: ЗАБАВНЫЕ КУРЬЕЗЫ ВО ВРЕМЯ ГАСТРОЛЕЙ ФЕДОРА ШАЛЯПИНА В АМЕРИКЕ
Antimment
8 594 11:35 24.11.2017
ФЕДОР ШАЛЯПИН: В АМЕРИКУ Я БОЛЬШЕ НЕ ПОЕДУ
Всемирно известный русский артист Федор Шаляпин в начале ХХ века выступал не только в России, но и на всех самых престижных европейских оперных сценах. Бывал он и в Америке, хотя отзывался о ней крайне негативно и критично. Именно в США с ним часто случались курьезы — американцы редко понимали специфический русский юмор.
Федор Шаляпин любил всевозможные розыгрыши, сейчас бы его назвали мастером «троллинга». На американской таможне его попросили предъявить золото, не заявленное в декларации. Его помощник заявил, что такое действительно имеется — у Федора Ивановича золотое горло. Суровые американские таможенники не оценили русского юмора и предложили Шаляпину просветить горло рентгеном.
Шаляпин неоднократно признавался в своей нелюбви к Америке и зарекался туда приезжать, хотя бывал там на гастролях достаточно часто — все-таки гонорары за выступления там были внушительные. «Не люблю я этой Америки и больше никогда туда не поеду! Странный какой-то народ эти американцы! Платят громадные деньги артистам, а сами ни в музыке, ни в драматическом искусстве ничего не понимают. Для них интереснее какие-нибудь клоуны, фокусники, чревовещатели, чем оперные певцы или музыканты», — возмущался Шаляпин.
Во время его первого приезда в Америку в 1907 г. его встречали не так восторженно, как в Европе. Разгневанный Шаляпин писал В. Теляковскому: «Америка скверная страна, и всё, что говорят у нас об Америке, — всё это сущий вздор. Говорят об американской свободе. Не дай бог, если Россия когда-нибудь доживёт именно до такой свободы, — там дышать свободно и то можно только с трудом. Вся жизнь в работе — в каторжной работе, и кажется, что в этой стране люди живут только для работы. Там забыты и солнце, и звёзды, и небо, и Бог. Любовь существует — но только к золоту. Так скверно я ещё нигде не чувствовал себя. Искусства там нет нигде и никакого».
В американской газете опубликовали такой отзыв о его выступлении: «Господин Шаляпин не только плохой певец и артист, но даже не умеет держать себя как следует на сцене с дамами». Затем к Шаляпину пришел корреспондент этой же газеты брать интервью. В отместку певец наговорил ему всяких «небылиц в лицах, кучу всяких несообразностей и нелепостей». «Вот, — говорил я ему, — вы, американцы, хвастаетесь свободой! Я вчера сам видел, как на улице полисмен бил извозчика. Так дубасил, что зубы летели в одну сторону, а кровь брызгала в другую. Хороша свобода, нечего сказать!»
Однажды в Чикаго местный миллионер пригласил Шаляпина выступить у него на частном приеме. Певец запросил неслыханный гонорар — 10 000 долларов. В ответ миллионер заявил, что он согласится только в том случае, если Шаляпин не сядет с его гостями за один стол, а будет петь в саду, в кустах. Неожиданно певец согласился. Каково же было удивление хозяина, когда все его гости вышли из дома и собрались в саду, чтобы послушать великого исполнителя романсов и оперных арий.
Шаляпин был твердо уверен в том, что американцы не в состоянии оценить настоящий талант по достоинству, — они часто становятся жертвами рекламы. Многие из них приходят не послушать его, а поглазеть на человека, который за вечер «делает» 3 тысячи долларов. Певец высказывал интересные мысли о массовой культуре, которые сегодня стали актуальны и для нашего общества: «Здесь необходимо постоянно напоминать о себе, иначе публика вас забудет. Американская публика жаждет исключительно безумного веселья; им нужна не трагедия, не драма, не опера; им нужно забыться от дневных забот». Несмотря на такие непростые отношения с Америкой, Шаляпин получил звезду на аллее славы в Голливуде за достижения и вклад в области музыки.
11:38 24.11.2017
ФЕДОР ШАЛЯПИН: В АМЕРИКУ Я БОЛЬШЕ НЕ ПОЕДУ Ниже приводится полный текст корреспонденции «Шаляпин и американцы», фрагменты коей публиковал ранее еженедельник «Новый Взгляд». Повторим: после 1917 г. нижепреподанный текст НИГДЕ полностью не был напечатан — даже в архивных обзорах. Этот эксклюзив для «МузОБОЗа»: «Я, — рассказывает корреспондент, — посетил Федора Ивановича в Hotel Brevoort, куда он переселился из Hotel Buckingham по отъезде его семейства в Европу. Живет он скромно. Комнаты, занимаемые им, очень приличны, хотя нельзя сказать, чтобы они отличались роскошью. В одном ряду его приемной стоит граммофон огромных размеров, подаренный ему компанией для пластинок, которой Федор Иванович пропел несколько русских песен и избранных мест из французских и итальянских опер. В другом углу — веберовское пианино; повсюду его фотографии в разных ролях и им же нарисованные карикатуры разных лиц и, между прочим, самого себя в роли Мефистофеля. Как известно, Федор Иванович прекрасно владеет карандашом, и не может быть никакого сомнения в том, что если бы он развил этот художественный талант, как он развил свой голос, — ему суждено было бы сделаться популярным художником. Через несколько минут в комнату вошел Федор Иванович с улыбающимся, добродушнейшим лицом. После обычных приветствий он, видимо, с удовольствием провозгласил: — Ровно через месяц я оставляю Америку. — Что же, вы оставляете Америку с сожалением? — С сожалением? — улыбаясь переспросил он. — Не-е-т, безо всякого сожаления. Скорее даже — с радостным чувством. Я, конечно, не могу жаловаться на прием публики. Как вы знаете, меня приняли здесь очень хорошо, успех я имею. Но если меня это до известной степени удовлетворяет, то только потому, что успех я имею не вследствие рекламы, к которой в Америке прибегают все выдающиеся артисты. Возьмите Тетраццини, газеты протрубили о ней, что она поет лучше Патти, и потому жадная до новинок американская публика пожелала ее видеть в Америке. Несомненно, тысячи и десятки тысяч долларов были истрачены на рекламирование ее перед появлением здесь; подобные действия могли быть хороши для Англии и Америки, тем не менее при всей этой рекламе ей никогда не попасть, например, на миланскую оперную сцену, ибо публика там понимает музыку и пение и обмануть ее рекламой нельзя! Дело в том, что американцы прямо-таки лишены способности оценивать талант по его внутренним достоинствам. Они все считают на доллары: Тетраццини получает 3000 долларов за спектакль, ну, значит, идем слушать Тетраццини, Шаляпин получает 2000 за выход, нужно послушать Шаляпина. Здесь необходимо постоянно напоминать о себе, иначе публика вас забудет. Положим, это легко объясняется как складом американской жизни, так и умственным уровнем американской публики, которая жаждет исключительно безумного веселья, развлечений от тяжкого дневного труда; им нужна не трагедия, не драма, не опера; им нужно забыться от дневных забот, от долгов, обременяющих как богатых, так и бедных. Вот почему талант вроде Эрметти Новелли не имел успеха здесь; почему даже американские трагики вроде Мансфильда умерли, обремененные долгами и в ужасной бедности, а оперетта „Веселая вдова“ наполняет битком театр каждый вечер и в финансовым отношении является необыкновенным успехом. Ведь тут интеллигентного класса не существует, как таковой понимается у нас; здесь больше купцы и мещане. Учащаяся молодежь занята больше спортом, и из них понятие об интеллектуальном удовольствии имеют только немногие, и вот для этих-то немногих, несомненно, опера и представляет величайшее удовольствие, да еще, может быть, для иностранцев, которые в состоянии платить 6 — 10 рублей за самые дешевые места. А публика, занимающая партер и ложи, идет в оперу не для того, чтобы слушать пение, а для рассматривания костюмов, шляп, бриллиантов женщин, занимающих ложи; она не знает ни содержания оперы, ни разницы между хорошим и посредственным голосом — ну, это все равно, как если бы вот здесь сидел негр, и я бы ему начал читать Гоголя; ну, негр, может быть, и начал бы ржать для выражения удовольствия, что его здесь посадили; то же и с американской публикой: она аплодирует потому, что артист „должен быть хорошим, если ему платят такую высокую плату“. Размах вкусов и темпераментов. Нет-с, в Америку я больше не поеду; конечно, я выражаюсь с точки зрения артиста, ставящего искусство выше всего, хотя я ничуть не могу пожаловаться на прием, оказанный мне американской публикой. Что касается американских актеров, то, право, они мне очень нравятся: между ними есть много редких талантов. Это богатство их ресурсов. В деле овладения вниманием и любовью публики, всякий вид актера здесь в одно и то же время и певец, и чтец, и клоун — так что он один доставляет удовольствие многим разным вкусам и желаниям. — Ну, а как вам нравятся американцы вообще? — Видите ли, мне как человеку, который пробыл здесь всего два с половиной месяца, довольно трудно составить определенное мнение об американцах, тем не менее, судя по тому, что я видел здесь, мне кажется, что люди здесь не живут, а только существуют. Все у них выходит пищеварением. Все у них выходит неестественно, когда они смеются, смех их неестественен, я назову такой смех голым. Когда они плачут, то плачут слезами отчаяния, слезами страшного горя; здесь не плачут слезами радости. Борьба за существование в Америке низводит людей до степени, недалеко отстоящей от животного. Что же касается богатых классов, „американской аристократии“, то вся эта сказочная роскошь, все эти ливрейные лакеи, золото и серебро на меня повеяли каким-то холодом, владельцы этих роскошных палат, видимо, не имеют никаких других интересов, кроме приобретения еще большего богатства и защиты того, что они имеют; такое умственное и нравственное убожество вряд ли можно встретить в Европе; поистине можно видеть, как эти люди тяготятся жизнью; и вспоминается мне фраза Ивана Федоровича Горбунова в устах богатого купца: „Капиталов у меня много, а тоски еще больше“. Очень возможно, что в материальном отношении в Америке людям живется вообще лучше, чем мне кажется, но в настоящий момент здесь такая масса бездомных, голодных, беспризорных людей, что можно получить впечатление, будто в материальном отношении здесь живется хуже. Нет, поселяне и рабочие в Италии живут счастливее. Они не поглощены всецело заботами о завтрашнем дне, они в душе все музыканты, даже при всей своей низкой культуре они восприимчивее к эстетическим удовольствиям, нежели американский рабочий класс». Пробило шесть часов. Федор Иванович пел в этот вечер в «Фаусте», пришлось покончить нашу беседу. Я задал ему еще один вопрос: — Кого, по вашему мнению, можно считать лучшей оперной певицей между американцами? Немедленный ответ был: — Джеральдин Фаррар. С чудесным голосом она соединяет драматические способности. Она очень образованна, говорит свободно по-итальянски, по-французски и по-немецки и к тому же она — поразительно красивая девушка. Я с ней встретился в первый раз в Монте-Карло, где мы вместе пели в опере. — Где вы будете петь по отъезде из Америки? — В Монте-Карло, — ответил Федор Иванович, — потом в Милане, в Барселоне и затем — в Париже, на что у меня уже подписан контракт. Гениальный русский артист Ф.И.Шаляпин впервые побывал на гастролях в Америке 8 ноября 1907 г. — 22 февраля 1908 г., т. е. в то время, когда его выступления в европейских странах — России, Италии, Германии и Франции уже принесли ему мировую славу. Тем не менее, его первая поездка в Нью-Йорк и Филадельфию вызвала неоднозначные и противоречивые отклики: так, если его первый выход в «Мефистофеле» Бойто нашли «не столь удачным», в «Фаусте» Гуно, несмотря на блестящий состав актеров, «Шаляпин стал героем спектакля, и сам Карузо (исполнявший роль Фауста) стушевался на второй план» (театральная газета «Киевский листок» 18 января 1908 г. № 47, с. 7). О своих первых впечатлениях Шаляпин рассказал в личных письмах Максиму Горькому от 2 (15) ноября 1907 г. и директору императорских театров В.А.Теляковскому от 9 апреля 1908 г., а позднее в своих воспоминаниях. Важным материалом, разъясняющим взгляды великого художника и дополняющим эти воспоминания, является интервью Шаляпина от 15 января 1908 г. (Нью-Йорк), помещенное в театральной газете «Киевский листок» (№ 64, 6 февраля 1908 г. под заголовком «Ф.И.Шаляпин и американцы»). Это интервью не нашло отражения в самых полных сборниках материалов о великом артисте, таких, как «Летопись жизни и творчества Ф.И.Шаляпина» 2-е дополненное издание, которое было выпущено к пятидесятилетию со дня смерти художника. (Ленинград, «Музыка», 1988). Благодаря искренности впечатлений великого артиста и глубине его суждений это интервью, на наш взгляд, в некоторых отношениях представляет интерес не только для исследователей, но и для многочисленных поклонников великого артиста, всегда (даже после его смерти в 1938 г. в Париже) существовавших в нашей стране.
11:54 24.11.2017
Мои успехи заинтересовали, наконец, и Англию, — несколько раз я получал предложения петь в Ковент-гарденском театре, но почему-то все откладывал поездку в Лондон. Как-то летом, живя в деревне, я спокойно ловил рыбу, предполагая недели через две ехать в Оранж, где Рауль Гинсбург затеял поставить спектакль на открытом воздухе в развалинах древнего римского театра, — вдруг приносят телеграмму от некоей дико богатой американки из Лондона. Американка предлагала мне приехать в Лондон на один вечер спеть несколько романсов в ее гостиной. Не зная моего адреса, она разослала телеграммы по всем направлениям, и я получил телеграмму сначала от дирекции императорских театров, потом от одного знакомого, потом еще.
Это американское предложение и удивило, и неприятно взволновало меня, — было в нем что-то слишком эксцентричное и нью-йоркское. Не желая ехать, я ответил телеграммой же, назначив американке невероятные условия приезда, но это нимало не смутило ее, она тотчас ответила мне согласием, и, волей-неволей, я оказался вынужденным ехать в Лондон 127.
Поехал. Остановился в отеле, очень высоко, в маленькой комнатке с овальным окном, было невероятно жарко и душно, я разделся, пододвинул к окну стол, влез на него и стал рассматривать чудовищный город. Та его часть, которая открылась предо мной, была как-то невероятно величественна, — я видел Вестминстерское аббатство, Тауэр, мост через Темзу и ряды домов, как будто иссеченных из гранита. Все казалось особенно крепким, созданным на века, несокрушимо вросшим в землю, от всего исходило впечатление какой-то особенной, немного хмурой силы. Это впечатление насыщало душу бодростью.
На другой день отправился к американке, она жила в дивном особняке, спрятанном среди богатейшего парка. Встретила меня почтенная дама с молодым лицом и седыми волосами, напоминавшая портреты Екатерины Великой. В гостиной сидели еще две или три дамы. Мне предложили чаю, и завязалась беседа на французском языке. Скоро я заметил, что американку чрезвычайно интересует вопрос, способен ли я оправдать те деньги, которые взял с нее? Она так часто намекала, что ей хотелось бы сегодня, сейчас же послушать меня. Чтоб она не мучилась, я сел за рояль и начал петь, аккомпанируя сам себе. Она, видимо, осталась довольна.
На следующий день я с аккомпаниатором, ныне профессором консерватории, явился к американке и был встречен мажордомом в пестром платье, в гамашах, украшенным аксельбантами. Он провел нас в маленькую комнату с окном, открытым в сад, — в саду гудели голоса людей и раздавался свист соловья. На деревьях щедро развешаны разноцветные японские фонари, под деревьями сидели джентльмены с проборами от переносья до затылка и великолепно разодетые леди. Все это жужжало, смеялось, курило, всюду сверкали огни, отражаясь в моноклях и на мраморно твердых манишках, и весь гул покрывался свистом соловья. Странно — откуда явился этот бесстрашный соловей?
Да и петь ему не время среди лета. Неужели в Англии и соловьи иначе воспитаны?
Когда мажордом принес нам чай, я спросил его о соловье:
- Эта птица в клетке сидит?
Но важный человек объяснил мне, усердно искажая французский язык, что птица сидит просто на дереве и что это, собственно, не птица, а джентльмен, исполняющий обязанности ее, — джентльмен, который умеет свистеть соловьем.
- Это очень обыкновенный человек, ему платят, как всем артистам. Сегодня он получит десять фунтов.
- И сидит на дереве?
- О, да. Совершенно свободно.
11:56 24.11.2017
Спектакли в Милане и Монте-Карло сделали меня довольно известным артистом, и поэтому я получил предложение петь в Нью-Йорке.
Я давно уже интересовался Новым светом и страной, где какие-то сказочно энергичные люди делают миллиарды скорее и проще, чем у нас на Руси лапти плетут, и где бесстрашно строят вавилонские башни в 60 этажей высотою. Заключив в Париже контракт, который обязывал меня петь «Мефистофеля», «Фауста», «Севильского цирюльника» и «Дон Жуана», я сел на пароход и через шесть суток очутился на рейде Нью-Йорка 124.
Думы о выступлении в суровой стране «бизнесменов», о которой я много слышал необычного, фантастического, так волновали меня, что я даже не помню впечатлений переезда через океан.
Прежде всего мое внимание приковала к себе статуя Свободы, благородный и символический подарок Франции, из которого Америка сделала фонарь. Я вслух восхищался грандиозностью монумента, его простотой и величием, но француз, который всю дорогу подтрунивал над моими представлениями об Америке, сказал мне:
- Да, статуя — хороша и значение ее — великолепно! Но — обратите внимание, как печально ее лицо! И — почему она, стоя спиной к этой стране, так пристально смотрит на тот берег, во Францию?
Но скептицизм француза надоел мне еще дорогой, и я не придал значения его словам. Однако почти тотчас же я познакомился с тем, как принимает Америка эмигрантов из Европы, — видел, как грубо раздевают людей, осматривают их карманы, справляются у женщин, где их мужья, у девушек — девушки ли они, спрашивают, много ли они привезли с собой денег? И только после этого одним позволяют сойти на берег, а некоторых отправляют обратно, в Европу. Этот отбор совершается как раз у подножия величавой статуи Свободы. Уже на пристани меня встретили какие-то «бизнесмены» — деловые и деловитые люди, театральные агенты, репортеры, — все люди крепкой кости и очень бритые, люди, так сказать, «без лишнего». Они стали расспрашивать меня, удобно ли я путешествовал, где родился, женат или холост, хорошо ли живу с женой, не сидел ли в тюрьме за политические преступления, что думаю о настоящем России, о будущем ее, а также и об Америке?
12:00 24.11.2017
Уже на пристани меня встретили какие-то «бизнесмены» — деловые и деловитые люди, театральные агенты, репортеры, — все люди крепкой кости и очень бритые, люди, так сказать, «без лишнего». Они стали расспрашивать меня, удобно ли я путешествовал, где родился, женат или холост, хорошо ли живу с женой, не сидел ли в тюрьме за политические преступления, что думаю о настоящем России, о будущем ее, а также и об Америке?
Я был очень удивлен и даже несколько тронут их интересом ко мне, добросовестно рассказал им о своем рождении, женитьбе, вкусах, сообщил, что в тюрьме еще не сидел, и привел пословицу, которая рекомендует русскому человеку не отказываться ни от сумы, ни от тюрьмы.
— Ол райт! — сказали они и сделали «бизнес»: на другой день мне сообщили, что в газетах напечатали про меня невероятное: я — атеист, один на один хожу на медведя, презираю политику, не терплю нищих и надеюсь, что по возвращении в Россию меня посадят в тюрьму.
Далее оказалось, что любезная предупредительность этих милых людей стоит некоторых денег, каждый из них представил мне небольшой счетец расходов на хлопоты по моему приему:
«Что город, то норов», — подумал я, но не оплатил счетов. Десять рук в один карман — это много!
12:01 24.11.2017
Остановился я в какой-то великолепной гостинице, роскошной, как магазин дорогой мебели. За обедом кормили крабами, лангустами в каких-то раковинах, пища была какая-то протертая, как будто ее уже предупредительно жевали заранее, чтобы не утруждать меня. Наглотавшись оной пищи, я пошел смотреть на город.
Город производил удивительное впечатление: все живое в нем стремительно двигалось по всем направлениям, словно разбегаясь в ожидании катастрофы. Ехали по земле, под землей, по воздуху, поднимались в лифтах на 52-й этаж, и все это с невероятной быстротой, оглушающим грохотом, визгом, звоном и рычанием автомобильных рожков. Над головой едут поезда электрической железной дороги — невольно натягиваешь шляпу плотнее, как бы не выкинули чего-нибудь на голову тебе.
Невольно вспоминалась Италия, где под каждое окно можно прийти с гитарой и спеть серенаду любимой женщине. Попробуйте спеть серенаду здесь, когда любимая женщина живет на 49-м этаже. Вокруг стоит такой адский шум, как будто кроме существующего и видимого города сразу строят еще такой же грандиозный, но невидимый. В этой кипящей каше человеческой я сразу почувствовал себя угрожающе одиноким, ничтожным и ненужным.
Люди бежали, скакали, ехали, вырывая газеты из рук разносчиков, читали их на ходу и бросали под ноги себе; толкали друг друга, не извиняясь за недостатком времени, курили трубки, сигары и дымились, точно сгорая.
Солнце светило сквозь дым и пыль, лицо у него было обиженное и безнадежное, точно оно думало:
«ЛИШНЕЕ Я ЗДЕСЬ!» НА УЛИЦАХ — НИ ОДНОГО ВОРОБЬЯ, ХОТЯ ЭТО САМАЯ ХРАБРАЯ ПТИЦА НА СВЕТЕ.
12:02 24.11.2017
Шесть дней, в ожидании репетиции, ходил я по городу, заглядывая всюду, куда пускали. Был в музеях, где очень много прекрасных вещей, но все вывезены из Европы. Наконец я в театре «Метрополитен». Наружный его вид напоминает солидные торговые ряды, а внутри он отделан малиновым бархатом. По коридорам ходят бритогубые, желтолицые люди, очень деловитые и насквозь равнодушные к театру.
Начали репетировать «Мефистофеля». Я увидал, что роли распределены и опера ставится по обычному шаблону, все было непродуманно, карикатурно и страшно мешало мне. Я доказывал, сердился, но никто не понимал меня или не хотел понять.
— Здесь тонкостей не требуют, было бы громко, — сказал мне один из артистов.
Единственным человеком, который поддержал меня и мои требования, был импресарио. Его разбил паралич, и на репетицию он был принесен в креслах. Увидав, как я мучаюсь, он зычно крикнул режиссерам:
— Прошу слушать и исполнять то, чего желает Шаляпин!
После этого режиссеры пошли на некоторые уступки, но это не улучшило спектакля.
12:02 24.11.2017
Нервно издерганный, я почувствовал себя больным и накануне спектакля послал дирекции записку, извещая, что не смогу играть, не в силах.
В виде ответа на мою записку ко мне явилась длинная и костлявая дама или барышня в очках, с нахмуренными бровями и сурово опущенными углами рта. Показывая на меня пальцем, она спросила о чем-то по-английски, — я понял, что она желает знать, я ли Шаляпин?
— Да, это я!
Я был в халате, за что извинился перед нею на хорошем русском языке. Тогда она красноречивыми жестами предложила мне лечь в постель. Я испугался, позвал слугу, говорившего по-французски, и он объяснил мне, что эта дама — доктор, ее прислала дирекция, чтобы вылечить меня к завтрашнему спектаклю. Я попросил сообщить доктрисе, что преисполнен уважения к ней, но не нуждаюсь в ее хлопотах, но дама все-таки настояла, чтоб я лег в постель. Лег я и с ужасом увидал, что почтенная докторша вынимает из своей сумки аппараты для промывания кишечника.
— Не надо! — взвыл я. — Я болен не в этом смысле, понимаете?
Нет, она не понимала! Тогда я взмолился:
— Буду петь, только уйдите от меня!
Ушла. Эта курьезная сцена, насмешив меня, несколько успокоила, и я спел спектакль довольно хорошо, хотя чувствовал себя измученным.
12:04 24.11.2017
Но оказалось, что американская пресса предупредила общество, что я — обладатель феноменального стенобитного баса. Кому же неизвестно, какой силы басы водятся в России? Теноров там вовсе нет, а вот русский бас — это явление исключительное: нередко такие басы тремя нотами опрокидывают колокольни.
В ТЕАТРЕ, ВИДИМО, ОЖИДАЛИ, ЧТО Я ВЫЙДУ НА СЦЕНУ, ГАРКНУ И ВЫШИБУ ИЗ КРЕСЕЛ ПЕРВЫЕ ШЕСТЬ РЯДОВ ПУБЛИКИ.
Но так как я не изувечил американских ценителей пения, то на другой день в газетах писали приблизительно так:
— Какой же это русский бас? Голос у него баритонального тембра и очень мягкий…
Но в общем пресса отнеслась ко мне снисходительно, хотя все-таки заявила, что «Шаляпин артист не для Америки». О характере моей игры, о моем понимании ролей ничего не говорили, говорили только о голосе…"
Поставили «Севильского цирюльника». Мне показалось, что в этой опере я имел значительный успех. Но каково было мое изумление, когда дня через два после спектакля я получил анонимное письмо с вырезками из газет, — в них меня ругательски ругали и все на одну тему, которая приблизительно так формулировалась:
«ТЯЖЕЛО И СТЫДНО СМОТРЕТЬ, КАК ЭТОТ СИБИРСКИЙ ВАРВАР, ИЗОБРАЖАЯ СВЯЩЕННИКА, ПРОФАНИРУЕТ РЕЛИГИЮ».
…В Нью-Йорке жилось ужасно скучно, и я сладко мечтал о дне, когда уеду в Европу…
…Деньги мне платили хорошие — по 8000 франков за спектакль. Кто-то посоветовал мне не держать денег при себе, а положить их в банк; я так и сделал, поместив их в отделение банка, которое находилось в одном доме с театром. Но каково же было мое огорчение, когда за несколько дней до моего отъезда мне сообщили, что банк лопнул! Плакали мои денежки!
Накануне отъезда ко мне явились журналисты и стали спрашивать, какое впечатление вызвал у меня Нью-Йорк? Я показал им газетные вырезки, в которых меня ругали за «профанацию религии», и откровенно заявил, что они не очень тонко понимают искусство. Напомнив, что комедия «Севильский цирюльник» написана французом, опера — итальянцем, а я — русский, играю в ней испанского попа,
Я ВЫРАЗИЛ УВЕРЕННОСТЬ, ЧТО ОНИ И НЕ БУДУТ ПОНИМАТЬ ИСКУССТВО ДО ПОРЫ, ПОКА САМИ НЕ СОЗДАДУТ АМЕРИКАНСКИХ БОМАРШЕ И РОССИНИ.
Кажется, это им не понравилось. Впоследствии один знакомый еврей писал мне, что после моего отъезда нью-йоркские газеты много писали о моей неблагодарности, неблаговоспитанности и прочих грехах. Потом я несколько раз получал приглашения в Нью-Йорк, но всегда отклонял их и только в 1914 году подписал контракт на поездку по городам Соединенных Штатов с русской труппой. Но началась война, и контракт был расторгнут.
