И несколько стихотворений ЮКИО МИСИМА 1. Утром легко и беспечно дух уничтожит тюрьму. Жизнь человека — конечна, но я бессмертье возьму. Неколебимо и прямо на внеземные круги Будда выходит из храма. Свиток прочитан? Сожги. Видишь? — Отброшена маска. Веришь? Не имидж — судьба. Рядом шальную развязку подстерегает толпа: «Это писатель Мисима, он заигрался в войну»… Разуму невыносима низость предавших страну, трусы, бойцов презирая, ждут заземляющей лжи. Если ушли самураи, значит, пришли торгаши! 2. Может быть, в родине дело… Может быть, в родине сна — недостижимостью тело испепеляет она, небом чарует бесцельно, мир погружая во тьму. Власть совершенства смертельна, но я бессмертье возьму! Нужно героя доверье, или мечта дурака, чтобы вонзить в подреберье длинную искру клинка? Ждал утончённую прозу апофеоз простоты, тело раскрылось как роза, высшей стяжав красоты. И по лицу на мгновенье, молнией, зримой едва, судорога наслажденья, судорога торжества.
* * * С чужими спор устав вести, в чужую рухнувший кровать…
Поэтов после тридцати необходимо убивать. Пройти, а полночь глубока, по рукописям — в сапогах, одно нажатие курка, и только эхо дрогнет - Ах!
Но лампа ни в одном окне не вспыхнет. Станет легче всем, спокойней власти и стране без разрушителей систем. Поэты после тридцати ещё досадней и страшней тому, кто их мечтал пасти, как стадо, до скончанья дней.
И вот поэтому — Ату! По одному врасход, вразнос. …Потом наведаться к кресту. Достать коробку папирос, автограф, стёршийся почти, на ней легко расшифровать:
«Поэтов после тридцати необходимо убивать».
* * * Россия, Россия, ты мой потолок и стены казённой избушки, где каменным блоком становится Блок и Пушкин — названием пушки.
Зато здесь и Солнце, и Месяц, и грош, и пряник, и кнут, и причастье. Наш космос привычен и этим хорош, знакомое зло вроде счастья.
Пусть голос Хозяина грозно звучит и лучший наряд это латы, а ежели кто-то в окно постучит, то это всегда супостаты.
Терпеть притесненья — возвышенный рок, расти над другими — невместно, но я головой подниму потолок и выйду… и выпаду в бездну.
* * * Бунтуй, твори, певец-мечтатель, и строй и рушь словесный Рим. Но знай, что главный твой читатель всесущ, бессмертен и незрим.
Он судит в сердце терпеливом, кто правду говорит, кто лжёт. И, помни, в гневе справедливом не книги, а поэтов жжёт…
НИНЕ КАРТАШОВОЙ Мне бабушка говорила таинственно и напевно: в Гражданскую это было, пришла к ним в село царевна. Держалась она достойно в одежде простой из ситца, твердила: осилим войны. Просила за Русь молиться. В рассказанном лжи не вижу: какое же самозванство не в Лондоне, не в Париже, в Рязани учить крестьянство, скитаться в года лихие, казаться мечтой о чуде. Укрыли леса глухие, не выдали добры люди ни власти, ни волчьей пасти. И так она кочевала, ни крошечки не просила, ни грошика не искала. Обители, сёла, тропы, дороги о край Европы. Гражданская. Глушь. Россия. Царевна Анастасия.
* * * Словно в наростах жалящей соли, чернозём пронизавшей к зиме, индевеет корявое поле под зеркальным обломком во тьме, Здесь беззвучны удача, потеря, в мире без очага и костра, если зверь и преследует зверя, смерть в зубах молчаливо-быстра. А ты думаешь в городе где-то всё иначе, поближе к огню, к дому, к храму, вопросу, ответу… Я тебя за наивность ценю.
* * * На Гражданскую опоздал и Второй Мировой не знал, только мужества и не сдал, место подвига — криминал.
Вам газетчики без затей наштампуют пустых статей, расшифруют, за что сидит офицер, а теперь — бандит.
Только всё, что ты знаешь — ложь. Я же был как забытый нож, как отброшенный автомат, кто найдёт — я не виноват.
Офицер, а теперь — бандит… Там, где правилен путь планет, я у Дона в бою убит так давно, что меня здесь нет.
МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ В Петрограде голодном менявшая кольца на хлеб, и чужую «буржуйку» кормившая черновиками, ты была беззащитной в эпоху крушения скреп между Богом и Русью с ордынцами-большевиками.
Слишком много фантазий и очарований и див сберегала в душе, созерцая восстанья и войны, одержимо любила, восторги свои раздарив, тем, кто дара достойны, а чаще всего недостойны.
Так зачем ты вернулась? Посуду за этими мыть графоманами красными? Алым ли парусом Грина показался их флаг, чтоб обратно на муки прибыть? Лишь в поэзии ты не ошиблась, царица Марина.