МАРКС - ДЖОНУ СУИНТОНУ В НЬЮ-ЙОРК Лондон, 2 июня 1881 г.
41, Maitland Park Road, N. W.
Дорогой г-н Суинтон!
Вряд ли мне нужно рекомендовать Вам подателя этих строк, моего близкого друга г-на Гартмана. Посылаю с ним для Вас свою фотографическую карточку. Она довольно скверная, но это единственная, которая у меня осталась.
Что касается книги г-на Генри Джорджа ( Г. Джордж. «Прогресс и бедность»), я считаю ее последней попыткой спасти капиталистический строй. Конечно, это не входило в намерения автора, но более ранние последователи Рикардо - радикалы - уже и раньше воображали, что все можно было бы исправить посредством присвоения земельной ренты государством. Об этой доктрине я упоминал в «Нищете философии» (опубликованной в 1847 г. и направленной против Прудона).
Г-жа Маркс шлет Вам наилучшие пожелания. К несчастью, ее болезнь принимает все более и более роковой характер.
Примите, сударь, мои уверения.
Искренне Ваш Карл Маркс
«Фирек» так одурел, когда приехал в Соединенные Штаты, что перепутал моего друга Энгельса со мной и мои приветствия передал Вам от имени Энгельса; он поступил так же и по отношению к другому моему американскому другу, из письма которого я узнал об этом недоразумении.
МАРКС - ФРИДРИХУ АДОЛЬФУ ЗОРГЕ В ХОБОКЕН Лондон, 2 июня 1881 г.
Дорогой Зорге!
Горячо рекомендую тебе подателя этой карточки, моего друга Гартмана.
ЭНГЕЛЬС - ФРИДРИХУ АДОЛЬФУ ЗОРГЕ В ХОБОКЕН Лондон, 2 июня 1881 г.
Дорогой Зорге!
Направляю тебе подателя сего, нашего друга, Льва Гартмана, московскую знаменитость.
Полагаю, что нет нужды специально рекомендовать его твоему вниманию. Если во время его пребывания в Америке ты сможешь быть ему чем-нибудь полезным, ты этим окажешь услугу общему делу и личную любезность Марксу и мне.
Преданный тебе Фр. Энгельс
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ [Лондон], 6 июня 1881 г.
Мой дорогой Дон-Кихот!
Я действительно виноват в том, что до сих пор не писал тебе, но ты знаешь, что в этом отношении у меня благие намерения и никудышные дела. Не проходит, однако, дня, когда бы мои мысли не были с тобой и дорогими детишками.
О моем здоровье тебе нечего беспокоиться: простуду я схватил жестокую, почти такую же бесконечную, как хронический насморк покойного Сегуина; но теперь это быстро проходит.
Что касается Мемхен, то ты знаешь - нет средства против болезни, которой она страдает, и она действительно слабеет. К счастью, боли не такие, какие большей частью бывают в подобных случаях, лучшим доказательством чему может служить то, что она до сих пор бывает несколько раз в неделю в лондонских театрах. Она на самом деле удивительно хорошо держится, но о поездке в Париж не может быть и речи. По-моему, очень хорошо, что вчера совершенно неожиданно приехала Лина Шёлер, которая пробудет здесь около месяца.
Получил ли Джонни «Рейнеке-лиса» (Гёте), которого я ему послал, и имеет ли бедняжка хоть кого-нибудь, кто бы мог ему прочесть эту книжку?
Сегодня (банковский праздник) и вчера - адский дождь и холод, одна из тех мерзостей, которые отец небесный постоянно держит про запас для своей лондонской плебейской паствы. Вчера он испортил дождем демонстрацию сторонников Парнелла в Гайд-парке.
Гартман уехал в прошлую пятницу в Нью-Йорк, и я рад, что он теперь вне опасности. Но какую он совершил глупость! - за несколько дней до своего отъезда он просил у Энгельса руки Пумпс - причем письменно; заявив ему при этом, что, по его мнению, он не поступает необдуманно, действуя таким образом, иначе говоря, что он (Гартман) уверен в согласии Пумпс на его (Гартмана) предложение. Пумпс действительно сильно флиртовала с ним, но лишь для того чтобы расшевелить Каутского. А от Тусси я сейчас узнал, что тот же Гартман делал ей предложение перед ее отъездом на Джерси. Но хуже всего последний случай, так как знаменитая Перовская, отдавшая жизнь за русское движение, жила с Гартманом «свободным» браком. Она совсем недавно погибла на виселице. От Перовской до Пумпс - это уж слишком, и мама чувствует теперь полное отвращение к этому поступку и ко всему мужскому полу!
Статья Лонге об Ирландии хороша. Мы все думали, что с ним что-то случилось, так как с некоторых пор его имя все реже и реже встречалось на страницах «Justice». Видела или слышала ли ты что-нибудь о прославленном Гирше? Сегодня я получил от него две ньюйоркские газеты.
Есть одна только новость, достойная быть отмеченной. Говорят, что один янки* изобрел врубовую машину для добычи угля, делающую излишней большую часть теперешней работы углекопов (а именно - не надо будет «рубить» уголь в забоях и шахтах), оставляя на их долю лишь дробление и погрузку угля в вагонетки. Если это изобретение окажется удачным, как есть все основания думать, оно даст могучий толчок развитию страны янки и сильно поколеблет промышленное превосходство Джона Буля.
Мемхен просит тебе еще сказать, что Лина приехала сюда по случаю свадьбы Лизы Грин, дочери удачливого поклонника Мартина Таппера.
Лаура делает все, чтобы развлекать и веселить Мемхен.
Елена сердечно кланяется тебе.
Ну, а теперь поцелуй за меня много-много раз Джонни, Гарра и благородного Волка.
Что касается «великого незнакомца» (родившийся внук), то я не осмеливаюсь на такую фамильярность по отношению к нему.
Что с твоей астмой? Она все еще тебя беспокоит? Я с трудом представляю себе, когда ты успеваешь передохнуть при четырех детях и имея прислугу лишь номинально.
До свидания, дорогое дитя.
Олд Ник
ЭНГЕЛЬС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ Лондон, 17 июня 1881 г.
122, Regent`s Park Road, N. W.
Дорогая Женни!
Спешу ответить на твое письмо от 15-го, полученное только сегодня утром. Когда я писал тебе в последний раз, доктор настаивал, чтобы твоя мама поехала в Париж, а сама она противилась этому, говоря, что не чувствует себя достаточно сильной для путешествия. Несколько дней спустя доктор нашел, что она действительно сильно ослабела и что он не может уже советовать ей ехать в Париж.
Она в самом деле выглядит очень худой и изнуренной и сегодня жаловалась мне на все возрастающую слабость, особенно трудно ей стало одеваться. Она проводит большую часть дня в постели, и доктор, когда я был у них, заставил ее встать и выйти погулять. Теперь он говорит Мавру, что самое лучшее для них обоих - это поехать в Истборн - и немедленно. Мы пытались убедить ее, но, конечно, она всячески сопротивлялась; она должна ехать в Париж, если вообще куда-нибудь ехать, и т. д. Тогда мы ей сказали, что двухнедельное пребывание в Истборне, может быть, восстановит ее силы настолько, что она сможет потом поехать в Париж и т. д. и т. д. На этом я ушел от них, и ты узнаешь, вероятно, результат через день-два от Тусси, которая сказала, что скоро напишет тебе.
Какова бы ни была природа болезни, это постоянное и усиливающееся похудание и потеря сил, очевидно, очень серьезный признак особенно потому, что это, по-видимому, не прекращается. Большинство докторов говорит, что само по себе это не является опасным симптомом, если только не переходит определенной границы, что они знают случаи, когда слабость внезапно прекращалась и силы возвращались. Надеюсь, что пребывание у моря окажет это действие. Если бы только она уже была там!
Для Мавра перемена также будет благотворна. Ему тоже надо немного окрепнуть. Кашель его по ночам уже не такой сильный, спит он лучше, это уже кое-что.
Очень удачно, что приехала Лина Шёлер, которая живет теперь у вас в доме, живая и добродушная, как всегда, но значительно более глухая. Ее присутствие очень подбадривает твою маму. Надеюсь, что она останется здесь на некоторое время.
Сэм Мур на прошлой неделе успешно выдержал последний экзамен на адвоката.
Я слышал от Тусси, что у тебя новая прислуга и она оказалась подходящей для тебя, так что твои заботы по хозяйству тоже должны уменьшиться.
Кончаю письмо, чтобы послать его пораньше, утренней почтой, в надежде, что оно придет к тебе завтра вечером. Письмо мисс Парнелл я верну через несколько дней.
Сердечный привет Лонге и Джонни от любящего Ф. Энгельса
МАРКС - ФРИДРИХУ АДОЛЬФУ ЗОРГЕ В ХОБОКЕН [Лондон], 20 июня 1881 г.
Дорогой Зорге!
Я прервал сегодня другие работы ради того, чтобы написать тебе, наконец, подробное письмо, и вот черт посылает мне одного гостя за другим, так что у меня едва осталось время, чтобы успеть до закрытия почты послать тебе хотя бы несколько строк. Итак, изложу все вкратце.
Твой сын всем здесь понравился. Так как продолжающиеся уже более полгода кашель, простуда, боль в горле и ревматизм вынуждают меня почти безвыходно сидеть дома и сторониться общества, мы с ним, примерно, раз в неделю, непринужденно беседуем часокдругой, и я нахожу, что он, в сущности, гораздо лучше усвоил наши взгляды, чем это может показаться. Он вообще способный, дельный малый, к тому же хорошо образован, с приятным характером и, что самое главное, полон энергии.
Последними посетителями, только что ушедшими от меня, были Фирек и недавно обвенчавшаяся с ним тоже урожденная Фирек**. Я не видел этого господина со времени его возвращения из Америки. Несколько дней тому назад он послал ко мне Каутского с различными бумажонками для подписи (среди них одна написана Либкнехтом и им же подписана за себя и Бебеля). Все они касаются известных соглашений, достигнутых через посредство Фирека с «New Yorker Volkszeitung» и К°, относительно наследства Лингенау. Я отказался дать свою подпись, заявив, что по этому делу могу вести переговоры только через нашего главного уполномоченного Зорге. В то же время я заявил Фиреку, что, по-моему, нужно прежде всего уплатить тебе 120 долларов для адвоката в Сент-Луисе из сохранившегося еще в Нью-Йорке остатка от сумм, собранных в Америке.
Сегодня Фирек сообщил мне, что он сейчас же отдал соответствующее распоряжение в Нью- Йорк под мою ответственность за это перед лейпцигцами. Он явился как раз вовремя, так как иначе я завтра же послал бы в Лейпциг формальный протест против modus operandi лейпцигских партийных вождей, которые до сих пор вели себя в этом деле так, как будто они одни вправе все решать.
Затем уже, post festum, Фирек рассказал мне о том, что ты претендуешь на возмещение 80 долларов, которые тебе пришлось затратить. Я ответил ему, что мы, душеприказчики, считаем своей священной обязанностью возместить тебе их по окончании процесса в случае неудачного его исхода.
Еще до получения твоего экземпляра книги Генри Джорджа ( Г. Джордж. «Прогресс и бедность») я получил два других: один от Суинтона и один от Уилларда Брауна; я отдал поэтому один Энгельсу, а другой - Лафаргу. Сегодня я ограничусь тем, что лишь очень кратко выскажу свое суждение об этой книге.
Человек этот в теоретическом отношении совершенно отстал. Он совсем не понял природы прибавочной стоимости и потому пускается, по примеру англичан, в спекулятивные рассуждения об обособившихся частях прибавочной стоимости, то есть о соотношении прибыли, ренты, процента и т. д., причем уровень его спекуляций даже ниже, чем у англичан. Его основной догмат заключается в том, что все было бы в порядке, если бы земельная рента выплачивалась государству (ты найдешь такое требование также в «Коммунистическом манифесте», там, где говорится о переходных мероприятиях). Этот взгляд первоначально принадлежал буржуазным экономистам; он был впервые (если не считать аналогичного требования в конце XVIII столетия) выдвинут сразу после смерти Рикардо его первыми радикальными последователями. В 1847 г. я в своем сочинении, направленном против Прудона, писал об этом следующее: «Мы понимаем, почему такие экономисты, как Милль» (отец, а не сын Джон Стюарт, повторивший это только в несколько измененной форме), «Шербюлье, Хильдич и другие, требовали присвоения ренты государством и употребления ее для замены налогов. Это было лишь открытым выражением ненависти промышленного капиталиста к земельному собственнику, являющемуся в его глазах бесполезным и излишним в общем ходе буржуазного производства».
Мы сами, как уже упоминалось, включили это присвоение земельной ренты государством в число многих других переходных мероприятий. Эти меры - как в свою очередь отмечается в «Манифесте» - полны внутренних противоречий, что вообще свойственно переходным мероприятиям.
Но Колен первым превратил это требование радикальных английских буржуазных экономистов в социалистическую панацею и объявил, что это мероприятие разрешает антагонизмы, которые заключает в себе современный способ производства. Колен, по рождению бельгиец, был некогда наполеоновским гусарским офицером, а в последние годы Гизо и в первые годы Наполеона Малого он, живя в Париже, осчастливил мир многотомным трактатом об этом своем «открытии» ( Ж. Г. С. Колен. «Политическая экономия. Источник революций и так называемых социалистических утопий»). Ему принадлежит также и другое открытие, что хотя бога и нет, но зато существует «бессмертная» человеческая душа и что животные «лишены ощущений».
Если бы они имели ощущения, то есть душу, то мы были бы каннибалами и царство справедливости никогда не могло бы быть установлено на земле. Его «антиземельно- собственническая теория» вместе с теорией о существовании души и пр. проповедуется его немногочисленными уцелевшими последователями - большей частью бельгийцами - в течение многих лет ежемесячно на столбцах парижского журнала «Philosophie de l`Avenir».
Они называют себя «разумными коллективистами» и превозносят этого Генри Джорджа.
Вслед за ними и независимо от них прусский банкир, бывший лотерейный сборщик Замтер из Восточной Пруссии - большой тупица, - между прочим также разрешился толстым томом подобного «социализма».( А. Замтер. «Социальное учение»)
Общим у всех этих «социалистов», начиная с Колена, является то, что, оставляя неприкосновенным наемный труд, а следовательно, и капиталистическое производство, они тем самым хотят обмануть себя или других, когда утверждают, что с превращением земельной ренты в государственный налог все беды капиталистического производства должны сами собой исчезнуть. Итак, все это не что иное, как скрытая под маской социализма попытка спасти господство капиталистов и фактически заново укрепить его на еще более широком, чем теперь, базисе.
Этот злостный умысел, а вместе с тем и ослиная глупость явственно проглядывают также в декламациях Генри Джорджа. Ему это тем более непростительно, что от него можно было бы ждать как раз обратной постановки вопроса, а именно: чем объяснить, что в Соединенных Штатах, где относительно, то есть в сравнении с цивилизованной Европой, приобретение земли было доступным для широких народных масс и до известной степени (опять-таки относительно) еще и теперь осталось таковым, капиталистическое хозяйство и связанное с ним порабощение рабочего класса развились быстрее и в более циничной форме, чем в какой-либо иной стране?
С другой стороны, книга Джорджа и сенсация, которую она у вас вызвала, имеет то значение, что это есть первая, хотя и неудачная, попытка освободиться от ортодоксальной политической экономии.
Г. Джордж, по-видимому, совершенно незнаком с историей прежних американских противников ренты, которые были больше практиками, чем теоретиками. Впрочем, он талантливый писатель (и талантливый рекламист в американском духе), что подтверждается, например, его статьей о Калифорнии, напечатанной в «Atlantic». Ему также присущи отталкивающее высокомерие и самомнение, которые резко отличают всех подобных изобретателей панацей.
Болезнь моей жены, между нами говоря, к сожалению, неизлечима. Через несколько дней я поеду с ней к морю, в Истборн.
Братский привет.
Твой К. Маркс
МАРКС - ГЕНРИ МАЙЕРСУ ГАЙНДМАНУ В ЛОНДОН [Черновик]
Истборн1, 2 июля 1881 г.
43, Terminus Road, Sussex Милостивый государь!
Все более угрожающее состояние здоровья г-жи Маркс, требующее моего постоянного ухода за ней, объясняет мой запоздалый ответ на Ваше письмо от 5 июня.
Признаюсь, я был несколько удивлен, узнав, что во время Вашего пребывания в Лондоне Вы столь строго хранили в секрете созревший у Вас тогда и осуществленный Вами план публикации с некоторыми изменениями статьи, отвергнутой «Nineteenth Century», в виде II и III глав «Англии для всех», то есть Ваших комментариев к программе федерации.
В своем письме, в котором и не упоминалось об этом припасенном для меня сюрпризе, Вы пишете: «Если Вы полагаете, что я должен сослаться на Вашу книгу, упомянув Ваше имя и т. д.».
Этот вопрос Вы должны были бы, мне кажется, поставить до публикации, а не после нее.
Вы соблаговолили сообщить мне две причины свободного использования «Капитала», работы, не переведенной еще на английский язык, не упоминая о самой книге или об ее авторе.
Одна из этих причин заключается в том, что «многие» (англичане) «испытывают страх перед социализмом и самим этим словом». По-видимому, с целью уменьшить этот «страх»
Вы говорите на стр. 86 о «демоне социализма»? Другая и последняя причина состоит, по- Вашему, в том, что «истинные англичане страшатся того, чтобы их поучал иностранец»!
Я не замечал этого ни во времена «Интернационала», ни во времена чартизма. Но оставим это. Если этот страх «истинных» англичан пугает Вас, то зачем же на стр. VI предисловия Вы сообщаете им, что «идеи» и т. д. глав II и III, каковы бы они ни были, несут на себе, во всяком случае, печать неотечественного происхождения? Англичане, с которыми Вам приходится иметь дело, вряд ли так непроходимо глупы, чтобы воображать, будто вышеприведенная выдержка принадлежит перу английского автора.
И все же, хотя я нахожу Ваши доводы несколько смешными, я решительно утверждаю, что упоминание «Капитала» либо его автора было бы большой ошибкой. В партийных программах следует избегать явной зависимости от отдельных авторов или трудов. Но позволю себе добавить, что они также являются неподходящим местом для новых научных открытий, подобных тем, которые Вы позаимствовали из «Капитала», и что последние уже вовсе неуместны в комментариях к программе, с ясно провозглашенными целями которой они не имеют ничего общего. Их наличие, пожалуй, имело бы какой-то смысл в изложении программы самостоятельной и независимой партии рабочего класса.
Вы любезно сообщили мне, что Ваша брошюра, «хотя на ней и указана цена в полкроны, предназначена не для широкой продажи», а «лишь» для «распространения среди членов Демократической федерации и т. д.» Я совершенно убежден, что Ваши намерения были именно таковыми, но мне известно, что Ваш издатель придерживается другой точки зрения. Один мой друг, увидев Вашу брошюру в моем кабинете, захотел ее приобрести, записал ее название и место печатания, заказал через своих книготорговцев Уильямса и Норгейта 13-го июня и получил ее от них вместе со счетом, помеченным 14-го июня.
Все это принуждает меня к единственному практическому выводу. В случае если пресса обрушится на Вашу брошюру, я, возможно, буду вынужден выступить, поскольку главы II и III частично состоят просто из выдержек, попросту переведенных из «Капитала», но не отделенных кавычками от остального текста, значительная часть которого является неточной и даже подразумевает неверное толкование.
Я пишу Вам со всей откровенностью, которую считаю первым условием дружеского общения.
Наилучшие пожелания от г-жи Маркс и от меня г-же Гайндман.
Преданный Вам К. М.
ЭНГЕЛЬС - НОРРИСУ А. КЛУЗУ В НЬЮ-ЙОРК [Черновик]
Лондон, 22 июля 1881 г.
122, Regent`s Park Road, N. W.
Норрису А. Клузу, эсквайру Милостивый государь!
К сожалению, время не позволяет мне написать интересующий Вас обзор*. Однако, если Вы сами пожелаете познакомиться с современным состоянием рабочего движения в Великобритании, Вы найдете все необходимые данные в еженедельной
Далее в рукописи зачеркнуто: «Для этого пришлось бы обратиться к истории английского рабочего класса и его деятельности начиная по крайней мере с 1824 г., если не с промышленной революции, вызванной применением пара, для чего у меня нет свободного времени».
газете «Labour Standard», издательство которой помещается по адресу: 2, Whitefriars st. До сих пор вышло 12 номеров этой газеты. Большая часть передовых статей без подписи написана мной.
Если Вы хотите завязать сношения с г-ном Мостом, Вам следовало бы написать редактору «Freiheit» по адресу: 252, Tottenham Court Road, W., London, который сумеет сказать Вам, возможно ли это при данных обстоятельствах.
Буду рад повидать Вас в случае Вашего приезда в Лондон.
Остаюсь преданный Вам Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - РЕДАКЦИИ «FREIHEIT»
В ЛОНДОНЕ [Черновик] [Лондон], 22 июля 1881 г.
Редакции «Freiheit»
Некий г-н Норрис А. Клуз, ирландский корреспондент газеты «New-York Star», рекомендованный мне из Америки, пишет следующее: «Если бы г-н Мост пожелал сделать какое-либо заявление нью-йоркской публике, я с радостью предоставил бы ему эту возможность».
Я ответил ему на это: Если Вы хотите завязать сношения с г-ном Мостом, Вам следовало бы написать редактору «Freiheit», 252, Tottenham Court Road, W., London, который сумеет сказать Вам, возможно ли это при данных обстоятельствах.
Довожу об этом до Вашего сведения.
Преданный Вам Ф. Э.
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ [Лондон], 22 июля 1881 г.
Моя дорогая Женни!
У мамы только что был доктор, и мы отправимся во вторник или в среду на той неделе.
О точном дне выезда мы известим тебя телеграммой.
Пожалуйста, напиши сейчас же, потому что мама не уедет из Лондона, пока ты ей не сообщишь, что тебе привезти отсюда. Ты знаешь, что она любит возиться с подобными поручениями.
Прилагаю 5 фунтов на мелкие расходы в связи с необходимостью взять напрокат постельные принадлежности и пр.; остальное уплачу тебе по приезде. Только при этом условии я согласен принять твое предложение.
Что касается истории, которую Гирш рассказал тебе о Лафарге, то это просто ложь. Лафарг, в чем я был уверен с самого начала, никогда ничего подобного не писал своим парижским корреспондентам.
Прощай, дорогое дитя. Тысяча поцелуев детям.
Олд Ник
МАРКС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ЛОНДОН [Аржантёй]2, 9 августа 1881 г.
Дорогая Лаурочка!
Я могу написать тебе лишь несколько строк, потому что почта уже отправляется.
Состояние мамы внушает опасения из-за усиливающейся слабости. Поэтому я хотел (так как мы сейчас можем совершать лишь небольшие переезды) при любых обстоятельствах выехать в конце этой недели и сообщил об этом нашей больной. Но она расстроила мои планы, отдав вчера наше белье в стирку. Так что до начала следующей недели нечего и думать об отъезде.
Может быть - в зависимости от ее состояния, - мы остановимся в Булони на несколько дней. Доктор считает, что (при благоприятном стечении обстоятельств) морской воздух может в данный момент подействовать укрепляюще.
В следующий раз (но для этого ты должна сразу же сообщить мне ваш новый адрес) напишу подробно. Сердечный привет Полю.
Твой Олд Ник
ЭНГЕЛЬС - ДЖОРДЖУ ШИПТОНУ В ЛОНДОН Бридлингтон Ки4, 10 августа 1881 г.
Уважаемый г-н Шиптон!
Возвращаю корректурный лист, измененный в соответствии с Вашим желанием. Первый отрывок Вы, как мне кажется, неправильно поняли, а вторая поправка носит лишь формальный характер. Во всяком случае, я не понимаю, какую пользу могут принести подобные исправления, если они запрошены ко вторнику, получены здесь в среду, а вернутся обратно в Лондон в четверг, после того как газета будет напечатана.
Но дело здесь не в этом. Если такие очень мягкие и невинные вещи начинают казаться Вам слишком резкими, то это наводит меня на мысль, что то же самое будет - и в гораздо большей степени - и с моими собственными статьями, которые обычно бывают значительно более резкими. Я вынужден поэтому рассматривать Ваши замечания как симптом и сделать вывод, что лучше будет для нас обоих, если я перестану Вам посылать передовые статьи. Это будет гораздо лучше, чем продолжать до того неизбежного момента, пока мы не придем к открытому разрыву. Кроме того, недостаток времени мне безусловно не позволит в дальнейшем писать передовые регулярно, и в силу одного этого обстоятельства я еще раньше пришел к выводу о необходимости такого решения и думал привести его в исполнение после конгресса тредюнионов. Но чем скорее я перестану для Вас писать, тем, пожалуй, будет лучше Ваше положение перед этим конгрессом.
Затем еще один вопрос: я считаю, что, прежде чем опубликовать статью Макса Гирша о профессиональных союзах в Германии, Вы должны были прислать мне оттиск статьи или корректуру как единственному человеку среди Ваших сотрудников, который что-то знает по этому вопросу и мог бы сделать необходимые замечания. Как бы то ни было, для меня невозможно оставаться сотрудником газеты, если она, не посоветовавшись со мной, восхваляет эти профессиональные союзы, которые можно сравнить только с теми худшими английскими тред-юнионами, которые позволяют руководить собой людям, купленным буржуазией или по крайней мере оплачиваемым ею.
Излишне добавлять, что независимо от этого я желаю всяческих успехов «Labour Standard » и, если угодно, буду от случая к случаю присылать Вам различную информацию с континента.
Преданный Вам Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ДЖОРДЖУ ШИПТОНУ В ЛОНДОН [Черновик]
Бридлингтон Ки, 15 августа 1881 г.
Уважаемый г-н Шиптон!
Не могу понять, как Вы могли так странно истолковать статью г-на Каутского. Вы объясняете Ваше возражение в первом случае тем, что государственное вмешательство пришлось против шерсти «многим видным деятелям профессиональных союзов». Конечно, это так, потому что они в глубине души приверженцы манчестерской школы, и до тех пор, пока с их мнениями будут считаться, невозможна никакая газета рабочего класса. Но мое добавление к этому месту статьи должно было убедить Вас, что речь здесь идет о государственном вмешательстве такого и только такого рода, какое в Англии давным-давно узаконено в виде фабричного законодательства, и ни о чем больше, - вещи, против которой не возражают даже Ваши «видные деятели».
Что касается второго возражения, то у г-на Каутского говорится: международное регулирование конкурентной войны так же необходимо, как и регулирование открытой войны, - мы требуем Женевской конвенции для рабочих всего мира. «Женевская конвенция» является договором, заключенным различными правительствами для защиты раненых и полевых госпиталей во время войны. Поэтому то, чего требует г-н Каутский, является подобным же соглашением между различными правительствами для защиты рабочих не только одного, но всех государств от чрезмерного труда, особенно женщин и детей. Я совершенно не в состоянии понять, как Вы могли это истолковать как призыв к рабочим всего мира организовать съезд делегатов в Женеве.
Согласитесь, что случай такого неправильного понимания с Вашей стороны никак не может содействовать тому, чтобы я пересмотрел свое решение.
Что касается статьи о Гирше, то я слишком хорошо знаю г-на Эккариуса, как предателя нашего дела и для меня будет совершенно невозможно писать для газеты, которая предоставляет ему свои страницы.
К тому же я не замечаю никакого прогресса. «Labour Standard» остается тем же средством распространения самых различных и противоречивых взглядов по всем политическим и социальным вопросам, каким она была и раньше, что, может быть, и было неизбежно в первые дни ее существования, но что больше не должно было бы иметь места в настоящее время, если бы в британском рабочем классе существовало течение, стремящееся к освобождению от влияния либеральных капиталистов. Поскольку такое течение не проявило себя до настоящего времени, я должен заключить, что оно не существует.
Далее в рукописи зачеркнуто: «Если бы Вы поняли смысл статьи, Вы должны были бы сразу увидеть, что в ней предлагалось мероприятие, имеющее непосредственно практический характер и настолько легко осуществимое, что одно из нынешних европейских правительств (швейцарское правительство) решило приняться за его проведение; что предложение уравнять рабочее время во всех промышленных странах путем превращения фабричного и рабочего законодательства в объект международного соглашения государств представляет огромную непосредственную выгоду для рабочих. Особенно для рабочих Англии, где, если не считать Швейцарии, рабочие лучше всего охраняются законом от чрезмерного труда и поэтому подвергаются несправедливой конкуренции со стороны бельгийских, французских и германских рабочих, рабочий день которых гораздо продолжительнее».
Если бы были несомненные признаки его существования, то я приложил бы все усилия, чтобы ему помочь. Но я не думаю, чтоб один столбец в неделю, утопающий, так сказать, среди других самых разнообразных мнений, представленных в «Labour Standard», мог бы сколько-нибудь способствовать его созданию.
Как я уже говорил, я решил прекратить писать после конгресса тред-юнионов из-за недостатка времени; так что не имеет никакого значения, напишу я до этого еще несколько статей или нет.
Итак, в ожидании лучших времен и в надежде на них остаюсь преданный Вам Ф. Э.
МАРКС - ПЕТРУ ЛАВРОВИЧУ ЛАВРОВУ В ПАРИЖ [Аржантёй], 16 августа 1881 г.
Дорогой Лавров!
Я должен завтра уехать и поэтому не буду иметь возможности снова повидаться с Вами на этот раз. Но теперь, после того как я уже добрался до Парижа, я буду наведываться сюда время от времени.
Пока до свиданья.
Весь Ваш К. Маркс
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Бридлингтон Ки, Йоркшир, 17 августа 1881 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Вот уже три недели как я на взморье; пользуюсь наступлением дурной погоды, чтобы написать Вам несколько строк моего отъезда в понедельник, 22-го. Если будет время, напишу и Каутскому; во всяком случае, он очень скоро получит ответ и оттиск его статьи в «Labour Standard».
Антисемитские статьи Вы, вероятно, уже получили обратно; я послал их Каутскому, так как Вы не указали мне более точного адреса. Никогда я не читал ничего столь глупого и ребяческого. Это движение имеет только то значение, какое в Германии при трусости буржуазии имеет всякое движение, инспирированное сверху: это избирательный маневр с целью добиться победы консерваторов на выборах. Как только пройдут выборы или если движение еще раньше выйдет за пределы, поставленные верхами (как сейчас в Померании), оно тотчас же по приказу сверху лопнет, как мыльный пузырь, - «и след навек пропал» ( Гёте. «Рыбак»). К подобным движениям надо относиться с полнейшим презрением, и я рад, что «So..aldemokrat» так и сделал. Впрочем, Карл Гирш, которому вдруг приспичило прокатиться в Берлин, что он и привел в исполнение, пишет мне оттуда: «Антисемитское движение целиком организовано сверху, почти что по команде. Я побывал в самых бедных пивных, и никто не был шокирован моим носом; ни в омнибусе, ни на железной дороге - нигде я не слышал ни слова против евреев. Официозные газеты, занимающиеся в своих статьях травлей евреев, имеют очень мало читателей. Немцы питают органическую неприязнь к евреям, но ненависть к правительству, которую мне пришлось наблюдать среди рабочих и прогрессивных мелких буржуа и мещан, куда сильнее».
О тысяче и одном тайных агентах берлинской полиции он говорит, что все они известны и «поэтому ничего не знают. Они настолько простоваты, что всегда сидят в одних и тех же пивных и за теми же самыми столиками».
Ваши статьи об «интеллигентах» очень хороши. Превосходно и то, что Вы пишете о бисмарковской мании огосударствления как о вещи, за которую нам не к чему ломать копья, но которая, однако, подобно всему происходящему, nolens volens идет на пользу нам, - а также и Ваши соображения об «интеллигентах» как о людях, которые, если они чего-нибудь стоят, сами приходят к нам, если же мы еще должны их вербовать, то они смогут принести нам только вред, как люди, в которых еще есть остатки старой закваски. Хорошо и многое другое, хотя против отдельных выражений всегда, конечно, можно что-либо возразить. Вообще последний номер был опять очень хорош: правильный, бодрый и полный уверенности в победе тон, утраченный вождями после покушений и издания исключительного закона, появился снова, заменив собой то, что Фридрих-Вильгельм IV называл «трубить себе в штаны». Вы отлично отделали Брэдло.
Несколько замечаний по отдельным пунктам: 1) Вам вовсе незачем так расхваливать Валлеса. Это жалкий литературный или, вернее, литераторствующий фразер, абсолютно ничего собой не представляющий, который перешел к крайним левым из-за отсутствия таланта, чтобы выехать на так называемом направлении и хоть таким путем протащить в публику свою скверную стряпню. Во время Коммуны он занимался только фразерством, а если и действовал как-нибудь, то лишь во вред делу. Не поддавайтесь выдумкам парижской литературной братии (к которым и Малон питает большую слабость) насчет этого вздорного фанфарона. Что он за политик, показывает его письмо к Греви, после того как тот стал президентом: он его просит ввести социалистическую республику и т. д. по приказу свыше; это письмо на несколько месяцев задержало амнистию.
2) Испанцы вовсе не все сплошь анархисты. В Мадриде есть превосходное ядро (бывшая «Новая мадридская федерация»), кроме того, есть очень хорошие элементы, особенно в Валенсии и некоторых небольших фабричных городах Каталонии, а также отдельные лица в разных местах. Энергичнее и проницательнее всех наш друг Хозе Меса (сейчас он в Париже), отличный парень, сотрудничающий и поддерживающий контакт с Гедом и другими парижанами. Если Вам нужны сведения об Испании, напишите ему по-французски (Малон сможет передать ему письмо непосредственно или через Геда, у меня здесь нет его адреса).
Сошлитесь на меня.
В общем, я того мнения, что молодой человек, который так хорошо растет на своей работе и так к ней подходит, как Вы, должен, конечно, на ней и оставаться. Я сильно сомневаюсь, сумеет ли Кегель, который к тому же пока еще сидит, так же хорошо справиться. С его теоретической позицией я не знаком; хватит ли у него способностей больше чем на местную сатирическую газетку, во всяком случае не доказано. Англичане говорят: let well alone - от добра добра не ищут. Признаюсь, ко всякой перемене я отношусь с недоверием и неудовольствием.
Теперь о революционном конгрессе. Лафарг подцепил какого-то итальянца, который был там делегатом и которого, не знаю почему, прогнали. Кроме того, Лафарг встретил коекого из этой шайки у одного французского торговца вином и гастрономическими товарами, тоже анархиста. Выясняется: 1) Конгресс состоял из двадцати с чем-то человек, среди которых были главным образом жители Лондона с мандатами из других мест. Затем несколько французов, итальянцев, один испанец. Заседания происходили открыто. Но на конгресс не явился ни один человек, ни один репортер, ни одна собака, ни одна кошка. Напрасно прождав публику три-четыре дня и так ничего и не дождавшись, они приняли героическое решение: объявить заседания закрытыми!
2) Прежде всего пришлось констатировать всеобщее разочарование в анархическом движении, оказавшемся насквозь пустышкой, и убедиться в том, что эти несколько крикунов нигде не имеют решительно никаких сторонников. Каждый знал это о себе и своей местности, но, хотя каждый из них потчевал остальных чудовищным враньем о колоссальном успехе движения в своей местности, все же каждый верил вранью других. Крушение иллюзий было так велико, что делегаты не могли скрыть своего удивления по поводу своего собственного ничтожества даже в присутствии посторонних.
3) Только митинг, на который они, конечно, вызвали репортеров, и затем вздорные парламентские запросы глупых тори и еще более глупых радикалов спасли до известной степени конгресс. То, что при нынешнем нигилистическом поветрии пресса постарается нажить капитал на митинге, на котором было самое большее 700 человек, этого следовало ожидать.
Так что если «Freiheit» говорит о делегате № 63204 и т. д., то это относится к номерам мандатов, которые выдавались одним, двумя или тремя лицами на предъявителя или на имя какого-нибудь им совершенно неизвестного, живущего в Лондоне человека, или же десятьюдвадцатью лицами - на имя ехавшего в Лондон делегата. Всех действительно присутствовавших делегатов было ближе к двадцати, чем к тридцати, а приехавших сюда из других мест, наверное, не набралось и десятка.
Nota bene. Всем этим надо пользоваться осторожно, так как эти сведения у меня из третьих рук. Можно бы, например, высказаться в вопросительной форме: так ли, мол, это?
Эти господа всегда ведь цепляются за одно какое-нибудь неточное слово. Это же старая история всех анархистских конгрессов.
Прочтите в «Мнимых расколах в Интернационале» отчет этих людей об их собственном конгрессе Юрской федерации или в «Альянсе социалистической демократии» отчет об их первом конгрессе после раскола. Анархия же выражается у них прежде всего в том, что кажд
17:26 03.07.2015
Анархия же выражается у них прежде всего в том, что каждый хочет быть офицером и никто - солдатом. Кстати, неистовый анархист Адемар Швицгебель (ну, и фамилия!) поносит занятие любой государственной должности как измену анархизму, что, однако, не мешает ему быть лейтенантом швейцарской федеральной армии!
Сердечный привет также Каутскому, которому напишу в первый же дождливый день.
Ваш Ф. Энгельс
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ [Лондон], 18 августа 1881 г.
Мое дорогое, любимое дитя!
Я прибыл в Лондон, то есть на Maitland Park, около 7 часов.
Туссинька выглядит бледной и худой. Вот уже несколько недель, как она почти ничего не ест (буквально); ее нервная система в крайне подавленном состоянии; отсюда - постоянная бессонница, дрожание рук, невралгические подергивания лица и т. д.
Я тотчас же телеграфировал д-ру Донкину. Он приехал вчера утром, в 11 часов, и долго расспрашивал и осматривал Тусси. Он говорит, что у нее нет никакой органической болезни, сердце здоровое, легкие здоровые и т. д., но только из-за ее безрассудного образа жизни совершенно нарушена деятельность желудка и ужасно истощена нервная система.
Ему удалось так напугать ее, что она обещала следовать его предписаниям, а ты знаешь, что, раз она уступила и дала обещание, она его сдержит. При всем том ее выздоровление может идти лишь очень медленно, и я приехал как раз вовремя. При малейшем промедлении дело могло принять очень опасный оборот.
Донкин собирался уже, как он мне сказал до нашего отъезда, уехать на днях из Лондона на Гебридские острова. Ради Тусси и, кроме того, желая дождаться известий о маме, он пробудет здесь еще до конца недели.
Напиши мне о состоянии мамы: уехала ли она от вас и т. д. Что с Лонге и Гарра? Как ты сама и остальные милые детки?
Как обстоит дело у тебя с новой прислугой?
Кстати, Сара (энгельсовская Сара) теперь каждый день несколько часов помогает Тусси по хозяйству; это девушка с прекраснейшим характером и справляется с любой работой.
Тусси говорит, что Сара с большим удовольствием поехала бы к тебе, но Пумпс ничего не сказала ей о том, что Лиззи ушла от тебя и что ты ищешь ей замену. Она сказала Тусси, а также мне, что и теперь готова поехать к тебе, только боится одна ехать во Францию. Но это пустяки. Через некоторое время я сам мог бы ее привезти.
А теперь прощай, дорогое дитя! Ничто не могло мне доставить большего наслаждения, чем время, которое я провел с тобой и дорогими детишками.
Привет милейшему д-ру Дурлену.
Тысяча поцелуев детям.
Твой Олд Ник Тусси шлет свои наилучшие пожелания Волку и всему семейству.
ЭНГЕЛЬС - АВГУСТУ БЕБЕЛЮ В ЛЕЙПЦИГ Лондон, 25 августа 1881 г.
Дорогой Бебель!
Я бы раньше ответил тебе на твое письмо от 13 мая, но после лейпцигского «малого» выжидал, не пришлешь ли ты мне другой конспиративный адрес; поскольку я его не дождался, пользуюсь старым и прилагаю еще письмо Тусси Маркс г-же Либкнехт, адреса которой у нас тоже нет.
Бернштейн все еще пишет о том, что он хочет уйти из «So..aldemokrat», и рекомендует теперь включить в состав редакции Кегеля, а затем сделать его своим преемником. По моему мнению, всякое изменение было бы вредно. Бернштейн сверх ожидания оказался до такой степени на месте (например, его статьи об «интеллигенции», если не считать кое-каких мелочей, были превосходны и абсолютно правильны), что трудно было бы найти более подходящего человека. Кегель в этой области по меньшей мере еще не испытан, а положение дела таково, что следовало бы избегать всяких экспериментов. Я настоятельно просил Бернштейна остаться и думаю, что и с вашей стороны было бы самым правильным уговорить его.
При нем газета все улучшается, да и он сам становится лучше. Он обладает подлинным тактом и быстро схватывает суть дела, - полная противоположность Каутскому; этот последний - очень порядочный парень, но прирожденный педант и схоласт, который, вместо того чтобы распутывать сложные вопросы, запутывает простые. Мне и всем нам лично он очень нравится, и в обстоятельных журнальных статьях он сможет иногда давать кое-что ценное, но свою натуру он при всем желании не в состоянии побороть. Это сильнее его. В газете такой доктринер - сущее несчастье; даже Эде пришлось в последнем номере «So..aldemokrat » к одной из его статей прицепить критическую концовку. Зато он написал крестьянскую листовку для Австрии, в которой обнаружил кое-что, напоминающее писательский талант его матери; если не считать нескольких ученых выражений, то листовка эта удачна и принесет пользу.
Либкнехту я писал по поводу речей в ландтаге и в ответ получил заявление, что это была «тактика» (но в этой «тактике» я как раз и вижу помеху нашему открытому сотрудничеству!), - в рейхстаге, дескать, скоро раздадутся другие речи. Это, правда, ты и сделал, но что можно сказать относительно неудачного и крайне неуместного выражения Либкнехта о «честности имперского канцлера»? Возможно, что он намеревался вложить в эти слова иронию, хотя из отчета это не явствует, - но зато как это использовала буржуазная пресса! Я ему больше не отвечал: делу все равно не поможешь. Но и Каутский сообщает нам, что Либкнехт пишет всем и каждому - например, в Австрию, - что Маркс и я вполне согласны с ним и одобряем его «тактику», и люди верят этому. Не может же так продолжаться до бесконечности! «Freiheit» также всячески издевается по поводу речи Гартмана во время обсуждения закона о страховании от несчастных случаев, и если приведенная в ней выдержка подлинная, то речь эта и впрямь была жалкой.
Во Франции рабочие кандидаты получили 20000 голосов в Париже и 40000 в провинции, и если бы вожди со времени основания коллективистской Рабочей партии не совершали одной глупости за другой, то было бы еще лучше. Но и во Франции массы лучше большинства своих вождей. В провинции, например, отдельные парижские кандидаты потому потеряли тысячи голосов, что они и там пускали в ход пустую революционную фразеологию (которая так же присуща Парижу, как шум и треск присущи мастерской), но там люди принимали ее всерьез и говорили: как можно делать революцию, не имея оружия и организации? Впрочем, процесс развития во Франции идет своим регулярным, нормальным и строго необходимым ходом в мирной форме, и это в данный момент очень полезно, потому что иначе провинцию вряд ли удалось бы серьезно вовлечь в движение.
Я отлично понимаю, что у вас чешутся руки, когда в Германии все развивается так для нас благоприятно, а вы связаны по рукам и ногам и не в состоянии использовать все успехи, которые как будто сыплются на вас сами собой. Но это не беда. В Германии многие (разительный пример - Фирек, который совсем было приуныл из-за того, что легальная пропаганда невозможна) придают слишком большое значение открытой пропаганде и недооценивают действительную движущую силу исторических событий. Только опыт может тут поправить дело. Успехи, которые мы теперь не можем использовать, из-за этого далеко еще не потеряны для нас. Только сами события могут расшевелить равнодушные и пассивные народные массы, и если эти разбуженные массы при нынешних обстоятельствах все еще сбиты с толку, то тем более мощно подействует в свое время освободительное слово, тем разительнее будет влияние на государство и буржуазию, когда 600000 голосов внезапно утроятся, когда не только Саксония, но и все крупные города и промышленные районы станут нашими и сельские рабочие окажутся в таком положении, что станут доступны нашему идейному влиянию.
Такое завоевание масс штурмом гораздо более ценно, чем постепенное вовлечение их с помощью открытой пропаганды, возможность которой при теперешних условиях у нас скоро отняли бы снова. Юнкеры, попы и буржуа не могут при теперешних отношениях позволить нам выбить у них из-под ног почву, и потому лучше всего, если они об этом позаботятся сами. Придет время, когда снова повеет другим ветром.
Пока что вам приходится своими силами тянуть лямку, на своей спине выносить гнусности правительства и буржуазии, а это не шутка. Но не забудьте ни об одной подлости, совершенной по отношению к Вам и всем нашим товарищам. Пробьет час мести, и нам придется его как следует использовать.
Твой Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - КАРЛУ КАУТСКОМУ В ПАРИЖ Лондон, 27 августа 1881 г.
Дорогой г-н Каутский!
Через один-два дня Вы получите по почте: 1) «Labour Standard» с Вашей статьей, с которой приключился целый ряд забавных инцидентов; 2) номер «Nature» от 18 августа; 3) рукопись Вашей статьи, которую возвращаю Вам обратно.
Немного исправив совершенно ученический перевод, я отправил его Шиптону в качестве передовой статьи. Но милейший Шиптон не понял статью и потребовал у меня объяснений, однако, по обыкновению, было уже слишком поздно. По поводу слов «вмешательство государства» в пользу рабочих этот господин вообразил невесть что, только не то, что там было написано, и забыл, что это государственное вмешательство давно уже существует в Англии в виде фабричных законов. Хуже того: в словах «мы требуем Женевской конвенции в интересах рабочего класса» он вычитал, что Вы требуете созыва конференции делегатов в Женеве для упорядочения этого дела!! Ну, что поделаешь с таким остолопом? Я воспользовался этим поводом, чтобы привести в исполнение принятое мной решение порвать с «Labour Standard», так как эта газета не становится лучше, а скорее хуже.
В «Nature» Вы найдете речь, произнесенную здесь Джоном Саймоном на международном медицинском конгрессе и представляющую настоящий обвинительный акт медицинской науки против буржуазии.
Дж. Саймон - медицинский инспектор при Тайном совете, фактически - глава всей британской врачебной полиции; он - тот самый, кого Маркс в «Капитале» так часто цитирует и так хвалит, быть может, последний из старых, верных своему профессиональному долгу и добросовестных чиновников эпохи 1840-1860 гг., для которого интересы буржуазии были постоянно главным препятствием при исполнении им своего долга и который вынужден был всегда бороться против них. Поэтому его инстинктивная ненависть к буржуазии так же сильна, как и понятна. Теперь к нему, врачу, в его специальную область вторгается под поповским руководством буржуазия со своим антививисекционным движением, но он отвечает не вялой и бесцветной проповедью, как Вирхов, а обращает острие против противника и атакует его: нескольким научным экспериментам врачей над животными он противопоставляет гигантские коммерческие эксперименты буржуазии над народными массами и этим впервые ставит вопрос на настоящую почву. Выдержка из этой речи представляла бы великолепный фельетон для «So..aldemokrat».
Впрочем, конгресс единогласно объявил вивисекцию необходимой для науки.
Ваша листовка ( К. Каутский. «Двоюродный бpaт из Америки, назидательный рассказ для крестьян») доказывает, что Вы кое-что унаследовали от литературного таланта Вашей матери (Минны Каутской). Листовка эта поправилась мне больше всех Ваших прежних вещей. При более тщательной отделке можно было бы изменить некоторые выражения и обороты речи. Для второго издания я посоветовал бы Вам это сделать. Литературный немецкий язык для рассказа слишком тяжеловесен, а ученых слов, вроде «реакция», которые крестьянину ничего не говорят, следовало бы избегать. Вещица стоит того, чтобы Вы ее основательно переделали с этой точки зрения. Это - лучшая листовка, которую мне приходилось читать.
Ваши люди в Австрии, приверженцы Моста, должны на горьком опыте учиться умуразуму, если уж не могут иначе. Это - процесс, при котором погибает много, вообще говоря, хороших элементов; но если хорошие элементы во что бы то ни стало хотят играть в конспирацию, сами не зная зачем, то им ничем не поможешь. К счастью, пролетарское движение обладает огромной способностью к воспроизводству.
Фиреку и его жене ужасно не повезло в Шотландии с погодой; они отплыли в Копенгаген и уже прибыли туда. Там они пока останутся; адрес: Копенгаген, до востребования.
Нашим французским друзьям кажется все еще мало тех многочисленных глупостей, которые они натворили за последние два года от излишнего усердия, кружковщины, страсти к декламации и т. д. «Citoyen» как будто продали бонапартистам, которые хотя еще и не выставили наших за дверь, но больше им не платят и вообще держат их в черном теле, точно хотят принудить к забастовке, чтобы таким путем от них избавиться. К тому же все наши перессорились между собой, как это часто случается при неудачах. Один из самых неудачливых - Брусе, в высшей степени порядочный парень, но первоклассный путаник, считающий первой задачей всего движения просто-напросто обращение своих бывших друзейанархистов. По его инициативе в свое время было принято сумасбродное решение об отказе от выставления кандидатур. Впрочем, правильный мирный ход развития во Франции для нас в конце концов лишь благоприятен. Только в том случае, если провинция будет втянута в движение, как это происходит с 1871 г., и будет выступать, как это все чаще и чаще бывает, в качестве самостоятельной силы в государстве, то есть в нормальной законной форме, - только тогда может быть положен конец в наших общих интересах тому совершающемуся толчками развитию Франции, которое начинается с переворотов в Париже и затем на многие годы оттесняется назад провинциальной реакцией. И если тогда настанет для Парижа время действовать, то провинция будет не против него, а за него.
Сердечный привет от всех.
Ваш Ф. Э.
22:18 03.07.2015
МАРКС - КАРЛУ КАУТСКОМУ В ПАРИЖ [Лондон] 1 октября 1881 г.
Пишу второпях.
Дорогой г-н Каутский!
Прилагаю несколько строк для Вашей матушки, а также несколько строк для моей дочери. Если бы Вы сообщили мне парижский адрес Вашей матери, можно было бы избежать излишней траты времени.
Я собирался пригласить Вашу мать погостить несколько дней у нас и с моей помощью осмотреть также Лондон. Роковая болезнь моей жены, которая с каждым днем приближает катастрофу, препятствует этому. Сейчас как раз и я нездоров.
«Arbeiterstimme» я получаю регулярно. Она забавляет, но не удивляет меня, так как я уже десятки лет знаю своих швейцарцев.
Что касается мистера Мак-Гайра, то он, судя по Вашему письму, должен находиться в Лондоне. Как же случилось, что никто из наших нью-йоркских друзей не снабдил его рекомендательными письмами? Я всегда отношусь prima facie (заранее, сначала) несколько подозрительно к янкисоциалистам и знаю, в частности, что именно те из них, с которыми Шиптон был связан, отличаются большим своенравием и склонны к сектантству. Но мистер Мак-Гайр может оказаться при всем том превосходным партийным деятелем.
Дружески преданный Вам Карл Маркс Жена и дочь Вам кланяются.
МАРКС - МИННЕ КАУТСКОЙ В ПАРИЖ Лондон, 1 октября 1881 г.
41, Maitland Park Road, N. W.
Милостивая государыня!
Посылаю Вам несколько строк для моей дочери. Аржантёй - под самым Парижем, примерно в 20 минутах езды от вокзала Сен-Лазар.
Я позволил бы себе пригласить Вас погостить у нас в Лондоне - Ваш сын передал Вам, вероятно, как восхищается вся моя семья Вашими произведениями, - если бы ужасная и, боюсь, роковая болезнь моей жены не прервала, так сказать, нашего общения с внешним миром.
Искренне желаю Вам доброго здоровья.
ЭНГЕЛЬС-ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 25 октября 1881 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Очень Вам благодарен за то, что Вы написали мне относительно «Egalite». Помимо того вопроса, о котором идет речь, это дает мне повод изложить Вам, какую позицию занимает Маркс, а вслед за ним также и я по отношению к французскому движению. По одному этому примеру Вы сможете судить о нашем отношении к другим внегерманским движениям, сочувствующим нам и вызывающим нашу симпатию.
Я очень доволен, что Вы сейчас не в состоянии оказывать «Egalite» денежную поддержку.
Письмо Лафарга явилось опять одним из тех безрассудств, без повторения которых время от времени французы, особенно уроженцы местностей к югу от линии Бордо - Лион, не могут обойтись. Он был настолько убежден в гениальности этого шага и вместе с тем в неизбежности провала, что даже своей жене (которая порой удерживает его от подобных выходок) сообщил об этом только post festum. За исключением Лафарга, который всегда за то, чтобы «хоть что-нибудь да делалось», безразлично, что, мы все здесь были единогласно против «Egalite» № 3. Я им заранее говорил, что их 5000 франков (если у них есть столько) хватит не дольше, чем на 32 номера. Если Гед и Лафарг хотят во что бы то ни стало приобрести в Париже репутацию неудачливых издателей, то мы им в этом помешать не можем, но и помогать им мы тоже больше не станем. Если, паче чаяния, дело с газетой пойдет лучше и она будет действительно хороша, то мы успеем в трудную минуту что-нибудь предпринять. Но абсолютно необходимо, чтобы эти господа научились наконец обходиться собственными средствами.
Дело в том, что наши французские друзья, которые собираются основать рабочую партию, все без исключения делали за последние двенадцать-пятнадцать месяцев одну ошибку за другой. Первую сделал Гед, когда он из бессмысленного пуризма помешал Малону принять предложенное ему место редактора рабочего отдела в «Intran..geant» с окладом в 12000 франков. С этого началась вся склока. Затем последовала непростительная глупость с «Eman..pation», когда Малон поддался на лживые обещания лионцев (самых плохих рабочих во Франции), а Гед с жаром настаивал на том, чтобы ежедневная газета издавалась во что бы то ни стало. Затем не стоившая выеденного яйца ссора из-за кандидатуры212, причем очень возможно, что Гед допустил формальную ошибку, за которую Вы его порицаете, но в то же время для меня ясно, что Малон искал предлога для ссоры. Наконец, участие и уход из «Citoyen Francais» г-на Бобо, alias (иначе) Секондинье, авантюриста худшей марки, - уход без всяких политических оснований, поскольку он был вызван только неуплатой гонорара. Далее, вступление Геда - в чрезвычайно разношерстной компании - в новейший «Citoyen», а Малона и Брусса в жалкий «Proletaire», который они же - по крайней мере Малон - всегда за глаза клеймили как посредственную, мещанскую газету.
«Proletaire» был органом самой ограниченной клики всех одержимых зудом писательства парижских рабочих. Там действовало правило: допускать к участию в редакционных совещаниях и к сотрудничеству в газете только настоящих рабочих. Тупая вейтлинговская ненависть к «образованным» была здесь в порядке вещей. В результате газета была абсолютно бессодержательной, но с претензией на то, чтобы быть самой подлинной выразительницей взглядов парижского пролетариата. Отсюда при всей показной дружбе постоянно скрытая смертельная вражда и интриги против всех параллельных газет, включая обе «Egalite».
Если Малон теперь утверждает, что французская Рабочая партия старается превратить «Proletaire» в свой орган и на что, мол, в таком случае нужна конкурирующая «Egalite», то никто лучше самого Малона не знает: 1) что обе первые «Egalite» тоже существовали наряду с «Proletaire», 2) что причиной этому была просто полная никчемность «Proletaire» - Малон знает сотрудников «Proletaire» ничуть не хуже, чем Гед, - и 3) несколько тупиц из «Proletaire» вместе с Малоном и Бруссом далеко еще не составляют французскую Рабочую партию. Следовательно, Малон знает, что все это вздор и что это он хочет превратить «Proletaire» в свой орган, потому что во всех прочих местах у него ничего не вышло.
Но что связывает Малона и Брусса с этим бульварным листком, - это их общая зависть к Марксу. Масса французских социалистов приходит в ужас при мысли, что нация, осчастливившая мир французскими идеями, обладавшая монополией на идеи, что Париж, этот светоч всего мира, должны теперь вдруг получать социалистические идеи совсем готовыми от немца Маркса. Однако это все-таки так и есть, и к тому же Маркс настолько превосходит всех нас своей гениальностью, своей чуть ли не чрезмерной научной добросовестностью и своей баснословной ученостью, что если бы кто-либо попытался критиковать его открытия, то он только обжегся бы на этом. Это возможно будет только для людей более развитой эпохи. Если, таким образом, французские социалисты (то есть большинство их) волей-неволей вынуждены покориться неизбежному, то дело все-таки не обходится без некоторого брюзжания.
Люди из «Proletaire» утверждают, что Гед и Лафарг являются рупорами Маркса, что при более откровенных беседах истолковывается ими как намерение продать французских рабочих пруссакам и Бисмарку. Во всех сочинениях г-на Малона это брюзжание также проявляется очень явственно, и притом в весьма недостойной форме: Малон пытается приписывать открытия Маркса другим авторам (Лассалю, Шеффле и даже Де Папу!). Вполне естественно, конечно, что можно придерживаться особого мнения насчет образа действий членов партии в том или ином случае, кто бы они ни были; можно также иметь расхождения и спорить по какому-нибудь теоретическому вопросу. Но оспаривать подобным образом у такого человека, как Маркс, его собственные открытия, значит проявлять ограниченность, на какую способны, пожалуй, только наборщики, самомнение которых Вам, вероятно, уже достаточно известно по опыту. Я вообще не понимаю, как можно завидовать гению. Это настолько своеобразное явление, что мы, не обладающие этим даром, заранее знаем, что для нас это недостижимо; но чтобы завидовать этому, надо уж быть полным ничтожеством. То, что Малон делает это в скрытой форме, нисколько не исправляет дела. При этом в конечном счете он остается в дураках, обнаруживая повсюду недостаток знаний и критических способностей.
Это можно было бы при случае дать ему почувствовать очень неприятным для него образом, если бы представилась необходимость заняться рассмотрением содержания его очаровательной «Истории социализма» «с самых отдаленных времен»(!!) и прочих его творений.
Брусс, пожалуй, самый беспомощный путаник, какого я когда-либо знал. В анархизме он отбросил анархию, то есть борьбу против политической деятельности и выборов, но сохранил все прочие фразы и особенно тактику. Теперь он мудрит в «Proletaire» в длиннейших, направленных против Геда (которого он не называет) статьях над неразрешимым вопросом, как создать такую организацию, которая исключала бы возможность диктатуры (Геда!!). Если эта абсолютная литературная и теоретическая бездарность, превосходно умеющая, однако, плести интриги, опять в состоянии играть какую-то роль, то в этом общая вина Лафарга - Геда и Малона.
Наконец, Гед. Он далеко превосходит в теоретическом отношении остальных парижан, обладая ясностью мысли, и принадлежит к числу тех немногих, кого абсолютно не шокирует немецкое происхождение современного социализма. Hinc illae lacrimae*. Поэтому-то господа из «Proletaire» и твердят, что он просто рупор Маркса, а Малон и Брусс с печальной миной разносят это дальше. Никому, кроме этой клики, это и в голову не приходит. Что из этого следует, об этом ниже. Что он властолюбив, вполне возможно. Каждый из нас властолюбив в том смысле, что добивается, чтобы его взгляды стали господствующими. Если Гед пытается достигнуть этого прямыми путями, а Малон окольными, то это говорит лишь в пользу характера Геда и большей житейской мудрости Малона, особенно когда имеешь дело с такими людьми, как парижане, которые решительно ни в чем не желают повиноваться, но зато с восторгом позволяют водить себя за нос. Впрочем, о всяком человеке, который чего-нибудь да стоит, мне когда-нибудь да приходилось слышать, что он властолюбив, и я делал отсюда только тот вывод, что в действительности его не в чем обвинить. У Геда совершенно другие недостатки. Во-первых, парижское суеверие, будто необходимо постоянно твердить слово «революция». И, во-вторых, его безграничное нетерпение. Он нервно болен, думает, что долго не проживет, и хочет поэтому во что бы то ни стало дожить еще до каких-либо значительных событий. Отсюда, а также из-за его болезненного возбуждения вытекает его чрезмерная, часто губительная жажда деятельности.
Прибавьте еще к этому неспособность французов, особенно парижан, понимать разногласия иначе как перенося их на личную почву - и для Вас станет ясно, каким образом эти господа при первых же небольших успехах решили, что они уже у цели, стали делить шкуру неубитого медведя и при этом рассорились.
Впрочем, брошюры и статьи Геда - лучшие из появившихся на французском языке, к тому же он один из лучших ораторов в Париже. И мы всегда считали его прямым и надежным человеком.
Теперь о нас. Мы, то есть Маркс и я, вовсе не состоим в переписке с Гедом. Мы писали ему только, когда имелся определенный деловой повод. Содержание писем Лафарга к Геду нам известно лишь в общих чертах, а из того, что писал Гед Лафаргу, мы читали тоже далеко не все. Они могли поверять друг другу какие угодно планы, о которых мы абсолютно ничего не знаем. Маркс, так же как и я, время от времени давал тот или иной совет Геду через Лафарга, но едва ли он когда-нибудь следовал этим советам.
Правда, Гед приезжал сюда, когда надо было составить проект программы французской Рабочей партии. И Маркс тут же в моей комнате в присутствии моем и Лафарга продиктовал ему вводную часть: рабочий свободен лишь тогда, когда он является владельцем своих средств производства; это возможно в индивидуальной или в коллективной форме; индивидуальную форму владения экономическое развитие преодолевает и с каждым днем будет преодолевать все более; остается, стало быть, лишь форма коллективного владения и т. д.
Это был мастерский образец убедительной аргументации, немногословной и ясной для масс, равную которой мне редко приходилось встречать и которая в этой сжатой формулировке поразила меня самого. Затем мы обсуждали дальнейшее содержание программы; кое-что мы добавили, кое-что выбросили, но как мало Гед был рупором Маркса, видно из того, что он настаивал на внесении своего нелепого требования о минимуме заработной платы, и так как отвечаем за это не мы, а французы, то мы в конце концов предоставили ему делать, как он хочет, хотя он и признал теоретическую нелепость этого пункта.
Брусс был в то время в Лондоне и охотно участвовал бы в нашем совещании. Но у Геда не было времени, и он не без основания ожидал от Брусса пространных разглагольствований на не понятые им самим анархистские темы; поэтому он настоял на том, чтобы Брусса на этом совещании не было. Это было его дело. Но Брусс ему этого не забыл, и с тех пор начались его козни против Геда.
Эту программу французы потом обсуждали и приняли ее с некоторыми изменениями, среди которых внесенные Малоном отнюдь нельзя считать поправками.
Затем я написал еще две статьи в «Egalite» № II о «Социализме г-на Бисмарка», и этим исчерпывается, насколько мне известно, все наше активное участие во французском движении.
Но мелких завистников, которые сами ничего собой не представляют, а хотели бы быть всем, больше всего бесит то, что Маркс благодаря своим теоретическим и практическим заслугам завоевал себе такое положение, что лучшие люди в рабочем движении различных стран относятся к нему с полным доверием. В решительные моменты они обращаются к нему за советом и обычно убеждаются в том, что его совет самый лучший. Таково его положение в Германии, во Франции, в России, не говоря уже о малых странах. Стало быть, не Маркс навязывает людям свое мнение и уж тем более свою волю, а эти люди сами приходят к нему. И именно на этом основано своеобразное и крайне важное для всего движения влияние Маркса.
Малон тоже собирался приехать, но хотел сперва добиться через Лафарга специального приглашения от Маркса, которого он, конечно, не получил. Мы охотно поговорили бы с ним, как со всяким другим, но приглашать его! К чему? Кому мы посылали когда-нибудь такие приглашения?
Такое же отношение, как к французам, у Маркса, а следом за ним и у меня существует к движению в остальных странах. Мы все время поддерживаем с ним контакт, поскольку дело стоит того и представляется к тому возможность, но всякая попытка влиять на людей против их воли принесла бы нам только вред, уничтожила бы прежнее доверие времен Интернационала. А для этого мы слишком искушены in revolutionaribus rebus.
Отмечу еще два факта: 1) Не кто иной, как Гед вместе с Лафаргом, создали Малону в «Egalite» совершенно незаслуженную славу, сотворили, так сказать, легенду, и только потому, что Гед как литератор чисто по-французски был убежден, что ему непременно нужно иметь около себя рабочего.
2) Я уполномочен адресатом письма сообщить Вам следующее: Лиссагаре, бывший председателем собрания, на котором Малон выступил против прохвоста Люлье, пишет: перед самым началом собрания Люлье просит Малона уделить ему несколько минут для переговоров. Малон уходит и не возвращается, пока наконец его комитет не отправляется в поиски за ним (Лиссагаре был председателем комитета и собрания) и находит его в самой дружеской беседе за стаканом вина и уже почти готовым мирно договориться с тем самым Люлье, которого он клеймил (и вполне справедливо) как последнего из негодяев! Если бы Малону не нужно было в 9 часов ехать в Цюрих на конгресс, можно было опасаться, что состоится примирение. И этот человек хочет быть политическим деятелем!
Адрес Меса следующий: X. Меса, 36, rue du Вас, Париж.
Маркс ничего не знает об этом письме. Он уже двенадцать дней лежит в постели больной бронхитом с разными осложнениями; однако с воскресенья всякая опасность - при соблюдении осторожности - миновала. Я не мало натерпелся страха. Теперь дело идет на лад, и завтра, 27 октября, мы, надеюсь, покажем миру, что мы еще живем на свете. Сердечный привет также и Каутскому.
Ваш Ф. Э.
По поводу «Egalite» я считал бы самым правильным не основывать на первых порах никакой новой газеты, пока положение в партии несколько не прояснится. Если же они все-таки возьмутся за это, то ни мы, ни кто-либо другой не можем им помешать, только я не представляю себе, как на этот раз дело обойдется без склоки между «Egalite» и «Proletaire». Мировым бедствием это не стало бы, но все-таки, пожалуй, это излишняя детская болезнь.
Что это за история с Каутским: надеюсь, он не собирается превратиться в законченного мальтузианца?
ЭНГЕЛЬС - ИОГАННУ ФИЛИППУ БЕККЕРУ В ЖЕНЕВУ [Лондон], 4 ноября 1881 г.
122, Regent`s Park Road, N. W.
Старый дружище!
Твою открытку относительно конгресса получил слишком поздно, чтобы успеть тебе заблаговременно написать. С тех пор у нас здесь были всякого рода несчастья. Г-жа Маркс уже в течение нескольких месяцев лежит опасно больная, а теперь и Маркс заболел бронхитом, сопровождающимся всякого рода осложнениями и совсем не шуточным в его возрасте и при общем состоянии его здоровья. К счастью, самое плохое позади, и Марксу теперь не грозит никакой опасности; все же большую часть дня ему приходится проводить в постели, и он очень ослабел.
Прилагаю почтовый перевод на 4 ф. ст., то есть 100 фр. 80 сант., которые я могу тебе послать на этот раз. Надеюсь, что они придутся кстати. Хотя я и очень рад был узнать, что ты сумел по крайней мере начать зарабатывать, но ведь это только начало, и я очень жалею, что в последнее время сам был в довольно стесненных обстоятельствах и не мог поэтому раньше прийти тебе на помощь.
Меня всегда радует, если какой-либо так называемый мировой конгресс проходит без публичного скандала, как на этот раз. На такие конгрессы собирается всегда самый разношерстный народ, и часть его - с единственной целью поважничать перед публикой, и именно поэтому способен на всякую глупость. Ну, на этот раз еще сошло сносно.
На выборах наши товарищи в Германии блестяще выдержали испытание. Они прошли при перебаллотировке в 23 или 27 округах (точно мне не удалось узнать), несмотря на то, что в данном случае все остальные партии были представлены полностью до единого человека.
И все это под гнетом исключительного закона и осадного положения, без прессы, без собраний, без каких-либо средств открытой агитации и с уверенностью, что за это снова жестоко поплатятся тысячи людей в партии. Это великолепно и произвело во всей Европе, в особенности же здесь, в Англии, огромное впечатление. Сколько мы получим мест - это неважно. Во всяком случае достаточно, чтобы сказать в рейхстаге то, что следует. Но тот факт, что мы в больших городах завоевали себе почву, вместо того чтобы ее потерять, - вот что замечательно, итак, ура нашим ребятам в Германии!
Твой старый Фр. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 30 ноября 1881 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Если какое-либо внешнее событие способствовало тому, чтобы Маркс снова несколько оправился, так это были выборы. Нигде еще пролетариат не вел себя так великолепно. В Англии после крупного поражения 1848 г. рабочие впали в апатию и под конец покорились буржуазной эксплуатации, сохранив одну лишь борьбу тред-юнионов за повышение заработной платы. Во Франции пролетариат после 2 декабря исчезает со сцены. В Германии же после трех лет неслыханных преследований, неослабного гнета, полной невозможности открытой организации или хотя бы свободного обмена мнениями наши ребята не только сохранили всю свою прежнюю силу, но еще больше окрепли. И окрепли как раз в том весьма важном отношении, что центр тяжести движения переместился из полудеревенских саксонских округов в большие промышленные города.
Основная масса наших сторонников в Саксонии состоит из ручных ткачей, которые обречены на гибель паровым ткацким станком и продолжают существовать еще кое-как только благодаря голодной заработной плате и подсобным занятиям (огородничество, вырезывание игрушек из дерева и т. д.). Положение этих людей экономически реакционно, они представляют гибнущую ступень производства. Поэтому они, во всяком случае, не в такой степени природные представители революционного социализма, как рабочие крупной промышленности. Это не значит, что они по своей природе; реакционны (какими сделались здесь в конце концов, например, остатки ручных ткачей, составляющие ядро «консервативных рабочих»), но они все же не очень надежны, и в особенности потому, что из-за ужасного нищенского положения они обладают гораздо меньшей способностью к сопротивлению, чем городские рабочие, а их разбросанность позволяет политически поработить их с большей легкостью, чем жителей больших городов. После тех фактов, о которых сообщал «So..aldemokrat », можно, действительно, только удивляться тому героизму, с каким эти несчастные еще сумели удержаться в таком большом количестве.
Но подлинного ядра крупного движения в масштабе нации они составить не могут. Нужда делает их при известных обстоятельствах - например, в 1865-1870 гг. - более восприимчивыми к социалистическим взглядам, чем население больших городов, но та же самая нужда делает их и менее надежными. Утопающий хватается за соломинку, он не может ждать, пока от берега отчалит несущая ему спасение лодка. Лодка - это социалистическая революция, соломинка - покровительственные пошлины и государственный социализм. Характерно, что там, в наших старых округах, шансы победить нас имели почти одни только консерваторы. И если Кайзер мог натворить тогда такую чепуху в вопросе о покровительственных пошлинах, а другие не посмели как следует выступить против него, то кто же тому причина (как мне писал сам Бебель), если не сами избиратели того же Кайзера!
Теперь все это изменилось. Берлин, Гамбург, Бреславль, Лейпциг, Дрезден, Майнц, Оффенбах, Бармен, Эльберфельд, Золинген, Нюрнберг, Франкфурт-на-Майне, Ханау наряду с Хемницем и округами Рудных гор - это создает совершенно иную опору. Ядром движения стал революционный по своему экономическому положению класс. К тому же оно распространилось равномерно по всей промышленной части Германии. Из движения, ограниченного немногими местными центрами, оно только теперь превратилось в движение в масштабе всей нации. И это больше всего пугает буржуа.
Что касается избранных, то будем надеяться на лучшее, хотя от некоторых из них, мне кажется, трудно этого ожидать. Но было бы настоящим несчастьем, если бы Бебель еще раз не прошел. Только он с его настоящим тактом сумеет обуздать многочисленные новые элементы, наверное уже вооружившиеся различными новыми прожектами, и предотвратить всяческие конфузы, Что касается французов, то лучше всего было бы оставить теперь в покое господ Малона и Брусса и посмотреть, на что они способны. Но это вряд ли удастся. «Egalite» выйдет на днях; Брусе будет по-прежнему клеветать втихомолку, нападать на других в «Proletaire», не называя имен, а те будут достаточно нетерпеливы и попадутся на удочку, станут первыми нападать на него открыто, а затем будут объявлены смутьянами, сектантами, раскольниками и претендентами в диктаторы.
Тут ничего не поделаешь. Люди никак не могут обождать, пока их противники сами сядут в лужу, - им обязательно нужно полемикой продлить их существование. Предоставленные самим себе, Малон и особенно Брусс в каких-нибудь полгода сами бы себя погубили (вероятно, взаимно друг друга). А так это может затянуться.
Реймский съезд, который, как почти все такие съезды, годился на то, чтобы импонировать внешнему миру, при внимательном рассмотрении оказывается надувательством. Из представленных на нем «федераций» только Центральная, Северная и Восточная действительно существуют, остальные - только на бумаге. Алжирская федерация выбрала своим делегатом буржуа Анри Маре (радикального депутата)!! Это показывает, что за союзники у Малона. Гед потребовал, чтобы в Национальном комитете были представлены только действительно организованные федерации, но это было отвергнуто. Официальный отчет в «Proletaire » солгал, умолчав об этом. Половина делегатов съезда и членов Национального комитета никого, следовательно, не представляет. В лучшем случае это - «музыка будущего». Поспешность, с какой «Proletaire», уже совершенно захваченный Малоном и Бруссом, был объявлен официальным органом, объясняется только тем, что таким способом думали заранее подставить ножку «Egalite», выход которой вскоре предстоял. Все решения по организационным вопросам вызваны, по обыкновению, не мотивами подлинной целесообразности, а соображениями фракционного политиканства.
Характерно для марксофобии Малона, что прошлой весной, когда Лафарг был в Париже, он попросил его добиться для нового издания его «Истории социализма» предисловия Маркса. Лафарг, конечно, высмеял его и заявил, что он, видимо, плохо знает Маркса, если считает его способным заниматься такой ерундой.
Дж. Хауэлл, благополучно провалившийся в Стаффорде «рабочий кандидат», безусловно, самый отъявленный прохвост из здешних политиканствующих экс-рабочих. Он до недавнего времени был секретарем парламентского комитета тред-юнионов (разумеется, платная должность) и произвел при этом опустошения в кассе, которые с трудом удалось замять, но ему все-таки дали по шапке.
По поводу истории с поляками я на этих днях напишу К. К. фон Кёзбургу ( Kasburg (Kase - сыр).- шутливое прозвище Каутского). А пока передайте ему сердечный привет.
Маркс еще очень слаб, ему не разрешено выходить из комнаты и серьезно заниматься, но все же он на глазах поправляется. Жена его слабеет с каждым днем.
Сердечный привет.
Ваш Ф. Э.
16:09 04.07.2015
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ [Лондон], 7 декабря 1881 г.
Моя дорогая, хорошая Женничка!
Ты, конечно, понимаешь, что мне сейчас не до писем. Поэтому посылаю тебе только эти несколько строк. Так как я вообще еще не выхожу из своей комнаты, то доктора категорически запретили мне присутствовать на похоронах. Я покорился этому запрету еще потому, что дорогая покойница как раз накануне своей смерти сказала сиделке по поводу несоблюдения какой-то церемонии: «Мы не придаем значения внешним формальностям!».
Шорлеммер приехал из Манчестера по собственному побуждению.
Мне все еще приходится подвергаться татуированию йодом на груди, спине и пр., это при регулярном повторении вызывает довольно неприятное, мучительное жжение кожи. Эта процедура, которую проделывают только для того, чтобы предотвратить рецидив болезни в период выздоровления (фактически у меня остался только небольшой кашель), оказывает мне теперь большую услугу. Против душевных страданий существует лишь одно эффективное противоядие - физическая боль. Представь себе, с одной стороны, светопреставление, а с другой - человека с острой зубной болью!
Я теперь чрезвычайно рад, вспоминая о том, что, несмотря на все колебания, я все-таки решился поехать в Париж! Дорого не только самое время, которое незабвенная провела с тобой и детишками, - «слегка» омраченное образом некой сварливой прислуги - кухонного Мирабо, - но и переживание ею этого времени снова в воспоминаниях в последний период ее болезни! Несомненно, что в этот период присутствие твое и детей не могло бы ее так развлекать, как мысли о вас!
Ее могила находится недалеко от могилы милого «Шарля».
Для меня является утешением то, что силы оставили ее вовремя. Благодаря необыкновенно редкому положению опухоли (вследствие чего она была подвижна, могла изменять свое положение) настоящие характерные, невыносимые боли наступили лишь в самые последние дни (и то их удавалось умерять впрыскиванием морфия, что доктор намеренно приберегал к моменту приближения катастрофы, так как при продолжительном употреблении и морфий перестает оказывать какое-либо действие). Как мне предсказывал доктор Донкин, болезнь приняла характер постепенного умирания, словно от старческой слабости. Даже в последние часы - никакой борьбы со смертью: медленное угасание; ее глаза были выразительнее, красивее, лучезарнее, чем всегда!
Кстати, Энгельс, как всегда верный и неразлучный, послал тебе, по моей просьбе, номер «Irish World», в котором находится заявление одного ирландского епископа, высказывающегося против земельной собственности (частной). Это была одна из последних новостей, которую я сообщил твоей маме, и она полагала, что ты, может быть, поместишь это в какой-нибудь французской газете для устрашения французских клерикалов. Во всяком случае, это показывает, что эти господа умеют петь на все лады. (В «Justice» от 2 декабря 1881 г. некий субъект, по имени Б. Жандр (псевдоним Варвары Николаевны Никитиной), поместил статью под названием «Католический социализм в Германии», в которой он пытается оправдать свой шовинизм тем, что вслед за Лавеле принимает всерьез фантастическую статистику нашего друга Р. Мейера (в его книге «Освободительная борьба четвертого сословия»). На самом же деле так называемые католические социалисты за все время существования Германской империи послали лишь один раз депутата в рейхстаг, и то этот единственный депутат тотчас же после избрания «фигурировал» только в качестве «члена партии центра». С другой стороны, что касается численности католических рабочих организаций, то наш Р. Мейер осчастливил Францию еще несравненно большим числом их, чем Германию.)
Только что получил номер «Justice» от 7 декабря и в нем нахожу под рубрикой «Хроника» некролог, в котором, между прочим, сказано: «Понятно, что ее» (речь идет о вашей матери) «брак с Карлом Марксом, сыном трирского адвоката, совершился не без затруднений. Нужно было преодолеть не мало предрассудков, из которых самым сильным был, конечно, предрассудок расовый. Известно, что знаменитый социалист - еврейского происхождения».
Вся эта история - чистая выдумка; не приходилось преодолевать никаких предрассудков.
Думаю, что не ошибаюсь, приписывая изобретательному гению г-на Ш. Лонге эти литературные «прикрасы». Тот же автор, говоря об ограничении рабочего дня и о фабричных законах, называет в другом номере «Justice» «Лассаля и Карла Маркса», в то время как первый из них никогда не печатал и не говорил ни слова по данному вопросу. Лонге сделает мне большое одолжение, если не станет никогда упоминать моего имени в своих писаниях.
Намек на случайную анонимную корреспонденцию твоей мамы (это было сделано, чтобы помочь Ирвингу) я считаю бестактным. В то время, когда она писала во «Frankfurter Zeitung » (она никогда не писала в совершенно реакционной и филистерской «Journal de Francfort», как ее называет «Justice»), последняя («Zeitung») еще была в более или менее дружественных отношениях с социалистической партией.
Что касается «фон Вестфаленов», то они были не рейнского, а брауншвейгского происхождения. Дед твоей матери по отцовской линии был правой рукой известного герцога Брауншвейгского (во время Семилетней войны). Благодаря этому британское правительство осыпало его милостями, и он женился на близкой родственнице Аргайлей. Его сочинения, посвященные войне и политике, были опубликованы министром фон Вестфаленом. С другой стороны, «по материнской линии», твоя мать происходит от мелкого прусского чиновника и в действительности родилась в Зальцведеле, в Бранденбурге. Все это не обязательно знать, но, не имея об этом понятия, нечего претендовать на то, чтобы исправлять чужие «биографии».
А теперь, дорогое мое дитя, пришли мне подробное описание деяний Джонни и К°. Я все жалею, что к нам не отпустили Анри в то время, когда ему так хотелось приехать. Это ребенок, требующий ухода целой семьи, которая исключительно им бы занималась. А среди стольких других малышей, нуждающихся в твоих заботах, это скорее обуза.
Целую много раз тебя и твоих «маленьких человечков».
Твой преданный отец К. М.
Я был скорее недоволен сообщением Мейснера о том, что необходимо новое, третье издание I тома «Капитала». Мне хотелось бы, как только я буду себя вновь чувствовать в силах, работать все свое время исключительно над окончанием II тома.
Напиши, пожалуйста, несколько слов от моего имени Рейнхардту. Я не могу найти его адрес. Он был знакомым мамы.
МАРКС - ИОГАННУ ФИЛИППУ БЕККЕРУ В ЖЕНЕВУ
Лондон, 10 декабря 1881 г.
Дорогой друг!
Из газет ты, вероятно, уже знаешь о смерти моей жены (она скончалась 2 декабря). Ты, конечно, понимаешь, что в первые дни после этой невозвратимой утраты я совершенно не в состоянии был вести переписку. Действительно, кроме ее брата, Эдгара фон Вестфалена в Берлине, ты единственный, кому я до сих пор лично сообщаю об этом; остальных друзей или знакомых известила моя младшая дочь.
Моя жена до последней минуты оставалась твоим верным другом и справедливо негодовала по поводу того, что партия не облегчает тебе, такому старому, непреклонному и героическому борцу, и твоей верной подруге жизни борьбу за существование.
Я сам еще болен, но уже на пути к выздоровлению; плеврит в сочетании с бронхитом принял настолько серьезную форму, что некоторое время, то есть несколько дней, врачи сомневались в моем выздоровлении. Всего хорошего, дорогой друг.
Привет твоей жене.
МАРКС - НИКОЛАЮ ФРАНЦЕВИЧУ ДАНИЕЛЬСОНУ В ПЕТЕРБУРГ Лондон, 13 декабря 1881 г.
Дорогой друг!
Второго числа этого месяца после долгой и мучительной болезни умерла моя жена.
Осенние месяцы я провел вместе с больной, ухаживая за ней, сначала в одном из английских приморских местечек (в Истборне), затем в Аржантёе (приблизительно в 20 минутах от Парижа), где мы наслаждались возможностью жить вместе с нашей старшей дочерью (г-жой Лонге) и четырьмя ее маленькими мальчиками (старшему около пяти лет), чрезвычайно привязанными к своим дедушке и бабушке.
С моей стороны было очень рискованно предпринимать эту поездку в Париж при слабости моей дорогой жены. Но, положившись на мнение моего доброго друга, д-ра Донкина. я решился на это, чтобы доставить ей эту последнюю радость!
К несчастью, мое собственное здоровье было более или менее шатким все это время, и после нашего возвращения в Лондон я внезапно схватил бронхит, осложненный плевритом, так что в продолжение трех из последних шести недель жизни моей жены я не мог видеться с ней, хотя мы находились в двух смежных комнатах.
И сейчас я все еще не в состоянии выходить из дому. Я был очень близок к тому, чтобы «покинуть этот несовершенный мир». Доктора хотят отправить меня на юг Франции или даже в Алжир.
Письма с выражением соболезнования, которые я получал отовсюду, служили для меня большим источником утешения, поскольку во всех этих письмах (за исключением одногоединственного русского) звучала непритворная симпатия и настоящее понимание и признание редких качеств моей дорогой жены.
Мой немецкий издатель* сообщает мне, что требуется третье издание «Капитала». Это известие пришло в крайне неподходящий момент. Во-первых, я должен прежде всего восстановить свое здоровье, а во-вторых, я хочу окончить как можно скорее II том (даже в том случае, если бы мне пришлось издать его за границей). Мне теперь особенно хочется довести его до конца, с тем чтобы посвятить моей жене.
Впрочем, как бы то ни было, я условлюсь с моим издателем, что я ограничусь для третьего издания возможно меньшим количеством изменений и добавлений; но, с другой стороны, я потребую, чтобы он отпечатал на этот раз только 1000 экземпляров вместо 3000, как он хотел. Когда эти 1000 экземпляров, составляющих третье издание, будут распроданы, я, может быть, внесу в книгу те изменения, которые сделал бы в настоящее время при других обстоятельствах.
Остаюсь всегда Вашим верным другом А. Уильямс
МАРКС - ФРИДРИХУ АДОЛЬФУ ЗОРГЕ В ХОБОКЕН [Лондон], 15 декабря 1881 г.
Дорогой Зорге!
Сведения, которые лично привез тебе отсюда твой сын, подготовили тебя, без сомнения, к известию о смерти (2 декабря) моей дорогой, незабвенной подруги жизни. Сам я еще недостаточно поправился, чтобы быть в состоянии оказать ей последнюю почесть. Я действительно до сих пор нахожусь под домашним арестом, но на будущей неделе отправлюсь в Вентнор (на острове Уайт).
Из последней болезни я вышел вдвойне инвалидом: морально - из-за смерти моей жены и физически - вследствие того, что после болезни осталось уплотнение плевры и повышенная раздражимость бронхов.
Некоторое время мне, к сожалению, придется целиком затратить на восстановление своего здоровья.
Понадобилось новое немецкое издание «Капитала». Мне это очень некстати.
Ваш Генри Джордж все больше и больше обнаруживает себя как шарлатан.
Надеюсь, что Зорге-младший прибыл благополучно; кланяйся ему от меня.
Твой К. Маркс
Англичане в последнее время начали усиленно заниматься «Капиталом» и т. п. Так, в последнем октябрьском (или ноябрьском, не помню наверно) номере «Contemporary» помещена статья Джона Рея о немецком социализме (совершенно неудовлетворительная, полная ошибок, но «беспристрастная», как выразился позавчера один из моих друзей англичан). А почему «беспристрастная»? Потому что Джон Рей не утверждает, что в моей сорокалетней пропаганде пагубных теорий мной руководили «дурные» мотивы. «Хвалю его великодушие!» «Беспристрастие», заключающееся в том, чтобы, по крайней мере, самому достаточно познакомиться с тем, что критикуешь, по-видимому, совершенно непостижимо для щелкоперов британского филистерства.
Еще до этого, в начале июня, некий Гайндман (который перед тем сам навязал мне свое знакомство) выпустил брошюру «Англия для всех». Брошюра претендует на изложение программы «Демократической федерации», - недавно образовавшейся ассоциации различных английских и шотландских радикальных обществ, полубуржуазных, полупролетарских. Главы о труде и капитале представляют собой лишь дословные выдержки или пересказ «Капитала», но этот молодчик не приводит ни названия книги, ни автора; однако в конце своего предисловия, чтобы застраховать себя от разоблачений, он заявляет: «Идеями, как и большей частью фактического материала глав II и III, я обязан сочинению одного великого мыслителя и оригинального писателя и т. д., и т. д.».
Мне самому он писал глупые письма с извинениями, говоря, например, что «англичане не любят, чтобы их поучали иностранцы», что «мое имя так ненавистно и т. д.». При всем том его брошюра, - в той мере, в какой она обкрадывает «Капитал», - хорошо служит делу пропаганды, хотя человек этот - сосуд «скудельный» и не обладает даже достаточным терпением (а это первое условие, если хочешь чему-нибудь научиться), чтобы основательно изучить вопрос. Все эти прекраснодушные буржуазные писатели, если они не специалисты, воодушевлены одним непреодолимым желанием: немедленно нажить себе деньги или имя или политический капитал на любых новых идеях, которые донесло к ним благоприятным ветром. Несколько вечеров этот парень обкрадывал меня, выспрашивая и желая научиться самым легким способом.
Наконец, 1 декабря в последнем ежемесячнике «Modern Thought» (я пришлю тебе один экземпляр) появилась статья Эрнеста Белфорта Бакса «Вожди современной мысли, № XXIII - Карл Маркс».
В настоящее время это первая английская статья, которая проникнута действительным энтузиазмом к новым идеям и смело восстает против британского филистерства. Это не мешает тому, что биографические сведения обо мне, данные автором, большей частью неверны и т. д. В изложении моих экономических принципов и в их переводах (то есть цитатах из «Капитала») много неверного и путаницы, но при всем том появление этой статьи, возвещенное афишами, напечатанными крупным шрифтом и расклеенными на стенах в лондонском Уэст- Энде (Западная часть Лондона, где живут главным образом представители господствующих классов), вызвало большую сенсацию. Самое же важное для меня было то, что я получил упомянутый номер «Modern Thought» еще 30 ноября, доставив радость моей дорогой жене в последние дни ее жизни. Ты знаешь, с каким живым интересом она относилась ко всем таким вещам.
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ Лондон, 17 декабря 1881 г.
41, Maitland Park Road, N. W.
Мое любимое дитя!
Только что Тусси с помощью Энгельса отвезла на извозчике в транспортную контору ящик с рождественскими подарками для наших малышей. Елена просит, чтобы я специально указал, что от нее одна курточка для Гарри, одна - для Эдди и шерстяная шапочка для Па; затем для того же Па «голубое платьице» от Лауры; от меня - матросский костюм для моего дорогого Джонни. Мемхен так весело смеялась в один из последних дней своей жизни, рассказывая Лауре, как мы с тобой и Джонни поехали в Париж и там ему выбрали костюм, в котором он выглядел, как маленький «мещанин во дворянстве».
Письма с выражением соболезнования, которые я получаю со всех концов и от людей самых различных национальностей, профессий и т. д. и т. п., все восхваляют Мемхен и проникнуты такой искренностью, такой глубокой симпатией, как это редко бывает в подобных случаях, обычно являющихся лишь соблюдением условностей. Я объясняю это тем, что в ней все было естественно и правдиво, просто, без всякой фальши; отсюда и впечатление, которое она производила на людей, - бодрое и жизнерадостное. Г-жа Гесс пишет даже: «В ее лице природа разрушила свой собственный шедевр, ибо во всю свою жизнь я не встречала такой умной и любящей женщины».
Либкнехт пишет, что без нее он погиб бы среди лишений изгнания и т. д. и т. п.
Как необыкновенно крепка была она от природы, несмотря на свой хрупкий вид, видно из того, что, к величайшему удивлению врачей, на ее теле не было никаких пролежней, несмотря на столь продолжительное лежание в постели. У меня во время последней болезни они появились в разных местах уже после двухнедельного лежания.
Так как, с тех пор как я поправился, все время стоит очень скверная погода, то я до сих пор нахожусь под домашним арестом. Но по предписанию врачей я на будущей неделе должен уехать в Вентнор (остров Уайт), а потом оттуда дальше на юг. Тусси едет со мной.
Ты получишь (посылаю одновременно, с той же почтой) статью обо мне в ежемесячном журнале «Modern Thought». Впервые английская критика так горячо заступается за наше дело. Мемхен еще успела порадоваться этой статье. Там, где цитаты из немецкого «текста» чересчур плохи (я хочу сказать - чересчур плохо переведены на английский язык), я просил Тусси исправить их в тех нескольких экземплярах, которые мы оставили для друзей. Ошибки, содержащиеся в разделе «Жизнь», не имеют значения.
А теперь, любимое дитя мое, лучшее, что ты можешь для меня сделать, это - хорошенько следить за своим здоровьем! Надеюсь прожить с тобой еще много хороших дней и достойно выполнить свои обязанности дедушки.
Тысячу поцелуев тебе и малышам.
Твой верный Олд Ник
Я мог бы еще многое написать относительно Виванти и пр., но Тусси, кажется, приберегла это для своего письма.
ЭНГЕЛЬС - КАРЛУ КАУТСКОМУ В ЦЮРИХ Лондон, 18 декабря 1881 г.
Дорогой г-н Каутский!
Я получил Вашу и Бернштейна телеграмму сегодня в 3 часа 50 минут дня и рад сообщить Вам, что Маркс теперь уже настолько поправился, что его можно будет отправить - для начала - на южный берег Англии. Он поедет туда на этой неделе; как только он опять немного привыкнет к пребыванию
на свежем воздухе и можно будет не опасаться рецидива, он направится, вероятно, дальше на юг Европы и там пробудет некоторое время.
Я не мог Вам ответить телеграммой, так как мне пришлось бы пойти на центральный телеграф, а у меня к обеду были, по обыкновению, Пумпс с мужем (Перси Рошером) и Сэм Мур (все они шлют Вам сердечный привет), а позже, как Вы знаете, обычно приходит еще всякий народ. Телеграфировать завтра вряд ли имело бы смысл, так как, вероятно, это письмо придет приблизительно так же скоро.
Относительно поляков напишу на днях; дела шли здесь в последнее время через пеньколоду.
Итак, «Egalite» снова выходит. В № 1 почти все статьи начинаются очень хорошо, а к концу никуда не годятся. № 2 я еще не видел.
Сердечный привет Бернштейну.
Ваш Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ФЕРДИНАНДУ ДОМЕЛА НЬЮВЕНГЕЙСУ В ГААГУ Лондон, 29 декабря 1881 г.
122, Regent`s Park Road, N. W.
Уважаемый товарищ!
Рад сообщить Вам, что известие о смертельном недуге Карла Маркса - сплошная ложь и вымысел. Его болезнь (бронхит и плеврит) теперь прошла, и он, по совету врачей, сегодня уехал в Вентнор (на острове Уайт); врачи полагают, что тамошний теплый климат и сухой воздух приведут быстро к его полному выздоровлению. Ваше письмо я ему перешлю.
Ваш покорный слуга Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ЛЬВУ НИКОЛАЕВИЧУ ГАРТМАНУ В ЛОНДОНЕ [Черновик] [Лондон, конец декабря 1881 г.]
У меня есть письмо из Америки для тебя, но мне приказано выдать это письмо только тебе лично.
Можешь приехать принимать оно?
Твой
МАРКС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ЛОНДОН Вентнор, 4 января 1882 г.
1, St. Boniface Gardens Дорогая Лаурочка!
Сегодня в Вентноре первый сносный, солнечный день. Говорят, что до самого нашего приезда17 погода была превосходная. С тех пор каждый день шторм, буря и рев ветра все ночи напролет, по утрам небо покрыто свинцовыми тучами, как в Лондоне; температура значительно ниже, чем в Лондоне, и к тому же, что досадней всего, частые дожди. (Воздух, разумеется, «чище», чем в Лондоне.)
При таких условиях, естественно, мой кашель, в действительности катар бронхов, скорее усилился, нежели уменьшился. Несмотря на это прогресс все же имеется, поскольку часть ночи я спал без искусственных средств - опиума и т. п. Но общее состояние еще не таково, чтобы я мог работать. Сегодня, когда уже почти заканчивается первая неделя нашего пребывания здесь, наступает, кажется, перемена к лучшему. При более теплой погоде - это безусловно превосходное место отдыха для таких выздоравливающих, как я.
Мой компаньон (это строго между нами) почти ничего не ест; сильно страдает от нервного тика; целыми днями читает и пишет, если не занят закупкой необходимых продуктов или небольшими прогулками; очень скуп на слова и, право же, кажется, остается здесь со мной только из чувства долга, словно мученик, принесший себя в жертву.
Нет ли новых известий от Женни относительно рождественского подарка? Меня это дело беспокоит.
Ты сама понимаешь, дорогое дитя, что отсюда, где мне до сих пор выпадает на долю только отрицательное, ничего положительного я сообщить тебе не могу, разве только о великом открытии, что местная литература представлена здесь целыми тремя газетами, что тут имеется даже художественное училище и научный институт, где в следующий понедельник вечером состоится большая лекция о кастах и «ремеслах» в Индии.
Получил сегодня письмо из Парижа от Рейнхардта, в котором он самым искренним образом и с глубочайшим сочувствием говорит о нашей великой утрате (смерть жены Маркса). Поспешность, с какой буржуазные газеты в Германии возвестили - одни о моей смерти, другие о неизбежности ее в ближайшем будущем, весьма развеселила меня; придется ради них «человеку, утратившему связь с миром», непременно снова стать дееспособным.
Уиллард Браун написал Тусси из Нью-Йорка; он поручил в Новом Орлеане одному весьма близкому и компетентному другу ведение дела о вашем доме. Друг этот пишет, что на первый взгляд здесь имели место крупные мошенничества, но что сначала он должен произвести подробное расследование, чтобы получить в руки фактические доказательства.
В качестве курьеза прилагаю для Поля вырезку из финансовой статьи в газете «Times» (от 29 декабря 1881 г.), явно пущенную в оборот господами Сэем и Ротшильдом. (Привет Полю и Елене.)
Прощай, мое дорогое дитя. Пиши скорее.
Твой Олд Ник
22:55 04.07.2015
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 6 января 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Пишу Вам сегодня наспех, чтобы объяснить странные выражения, которые имеются в последнем номере «Egalite» по поводу «So..aldemokrat». Дело в том, что Гед, со свойственным ему добродушием, пригласил для заведования немецким отделом газеты известного смертельного врага всего «цюрихского», и тот не преминул, конечно, выразить таким способом свое неудовольствие по поводу того, что «So..aldemokrat» существует, a «Laterne» - нет. Для пользы дела, будьте добры, не обращайте на это никакого внимания. Если что-либо подобное повторится, мы немедленно положим этому конец. Зато мы порадовались, что «Sozialdemokrat» без обиняков сразу упрекнул господ депутатов в трусости и тем самым добился такого решения по этому вопросу, от которого некоторые, поскольку Бебель отсутствует, наверное охотно бы уклонились.
Впрочем, людям из «Egalite» повезло больше, чем они в сущности заслужили. Малон и Брусс ужасно оскандалились, выдвинув в связи с кандидатурой Жофрена смягченную программу - вопреки решению Реймского съезда, - причем они просто-напросто утаили один неприятный для них пункт из тех, что обсуждались в Реймсе («Egalite» № 4, стр. 7, Париж). Этим они дали «Egalite» законное основание заявить,- что было необходимо при данных обстоятельствах по тактическим соображениям, - что не Гед и К°, а Малон и К° - настоящие «авторитаристы», домогающиеся диктатуры; и поскольку сейчас борьба ведется уже открыто, все наши симпатии, конечно, на стороне Геда и его друзей. Кроме того, «Egalite», как всегда, несравненно превосходит «Proletaire» по своему содержанию. Малон и Брусс снова действуют, как настоящие бакунисты: других они упрекают в диктаторских вожделениях, а сами хотят под видом защиты «автономии» господствовать, не считаясь с партийными решениями.
Маркс в Вентноре, на острове Уайт, пишет, однако, что там очень скверная погода, - хуже, чем у нас здесь. Но можно надеяться, что погода скоро изменится, во всяком случае опасность рецидива болезни теперь уже почти исключена. Поспешность, с какой буржуазная пресса распространила известие о его неизбежной близкой кончине, пошла ему на пользу: «Теперь, - сказал он, - я тем более должен прожить долго назло этим проклятым собакам».
Каутскому придется вооружиться терпением еще на несколько дней; здесь сейчас Шорлеммер, и самое большее, что можно будет сделать, - это немного подзаняться естествознанием; к тому же много беготни, которая закончится только на будущей неделе. Тогда я напишу ему о поляках, коли будет время**, как говорит дармштадтец Шорлеммер.
Сердечный привет Каутскому и Вам от Вашего Ф. Энгельса
ЭНГЕЛЬС - ЭМИЛЮ ЭНГЕЛЬСУ В ЭНГЕЛЬСКИРХЕН Лондон, 12 января 1882 г.
Дорогой Эмиль!
После всевозможных помех и препятствий, к числу которых относятся также праздничные пиршества и выпивки, я обрел, наконец, в достаточной мере покой, чтобы послать мои самые сердечные пожелания тебе, Лотхен, Елизавете и ее жениху по случаю их помолвки. Когда в конце осени 1842 г. я ехал в Манчестер вместе с Августом Эрбслё (с тех пор я виделся с ним только один или два раза в Бармене), мне, разумеется, и в голову не приходило, что его сын женится на моей племяннице. В то время, правда, об этих обоих молодых людях никто еще и не думал. По этому поводу можно было бы сделать целый ряд подходящих и не подходящих к случаю замечаний, но я их лучше опущу, так как каждому они и без того легко могут прийти в голову, и к тому же молодая пара слишком занята настоящим и будущим, чтобы уделять время совершенно излишним рассуждениям о том времени, когда их еще и на свете не было.
Впрочем, дело идет к тому, что мне скоро придется желать, чтобы помолвки и их ближайшие и отдаленные последствия совершались в пашей семье несколько замедленными темпами, по, конечно, в столь многочисленной и плодовитой семье, как наша, за те 60 лет, которые остались у нас за плечами, случаи эти увеличиваются пропорционально квадрату расстояния от исходного пункта, и против такого закона природы ничего не поделаешь.
Я чувствую себя в общем довольно хорошо, только почти перестал слышать левым ухом и каждую зиму страдаю насморком; но я к этому уже давно привык. Мягкая зима во всяком случае поможет тебе отделаться от последствий воспаления легких или хотя бы смягчить их; здесь сегодня опять так тепло, что я не мог ходить в пальто, несмотря на небольшой моросящий дождь.
Наилучшие приветы всем вам, Лотхен и особенно помолвленным.
Твой Фридрих
Буду рад видеть здесь Эмиля
МАРКС - АМАЛИИ ДАНИЕЛЬС В КЁЛЬН [Вентнор], остров Уайт, 12 января 1882 г.
1, St. Boniface Gardens Моя дорогая г-жа Даниельс!
В тот самый день, когда я Вам писал, моя дочь нашла среди бумаг, привезенных ею из Лондона, также мою сравнительно старую фотографическую карточку. Я тотчас же отправил ее в Кёльн в прилагаемом при сем конверте, в котором она была мне возвращена обратно «имперской почтой».
Будьте так добры, сообщите мне Ваш точный адрес. Тогда я вновь пошлю Вам этот corpus delicti. (вещественную улику)
С сердечным приветом преданный Вам К. Маркс
МАРКС - ПЕТРУ ЛАВРОВИЧУ ЛАВРОВУ В ПАРИЖ Лондон, 23 января 1882 г.
41, Maitland Park Road, N. W.
Дорогой друг!
Прилагаю несколько строк для русского издания «Коммунистического манифеста»; поскольку эти строки предназначены для перевода на русский язык, то стилистически они не так отделаны, как это необходимо было бы для опубликования их на немецком языке, на котором они написаны.
Я только несколько дней тому назад вернулся в Лондон. Дело в том, что в результате перенесенного мною плеврита и бронхита у меня остался хронический катар бронхов, который мой врач надеялся излечить, отправив меня в Вентнор (на острове Уайт), место, где обычно бывает тепло даже зимой. На этот раз, однако, во время моего трехнедельного пребывания в Вентноре, там стояла сырая, холодная погода, было пасмурно и туманно, между тем как в то же самое время в Лондоне установилась почти летняя погода, которая, однако, при моем возвращении в Лондон кончилась.
Теперь меня намереваются послать куда-нибудь на юг, может быть, в Алжир. Выбирать не приходится, ибо Италия для меня недоступна (в Милане один человек был арестован, потому что его фамилия похожа на мою); я не могу даже поехать отсюда на пароходе через Гибралтар, потому что у меня нет паспорта, а там даже англичане требуют паспорт.
Несмотря на все настояния врачей и моих близких, я бы ни за что не согласился на такую затею, связанную с большой потерей времени, если бы эта проклятая «английская» болезнь не действовала так на мозг. Кроме того, рецидив болезни, если бы я даже оправился после него, отнял бы еще больше времени. Несмотря на все это, я сперва еще попытаюсь предпринять что-нибудь здесь.
Посылаю Вам номер «Modern Thought» со статьей обо мне. Излишне Вам говорить, что биографические данные, приводимые автором, совершенно неверны. Ваш корреспондент, моя дочь Элеонора, которая шлет Вам привет, взялась исправить в посылаемом Вам экземпляре цитаты из «Капитала», неправильно переведенные на английский язык. Но как бы плохо г-н Бакс ни переводил, - я слышал, что он еще совсем молодой человек, - он, несомненно, первый английский критик, который проявляет действительный интерес к современному социализму. Искренность и глубокая убежденность его высказываний произведут на Вас большое впечатление. Некий Джон Рей, - мне кажется, что он лектор по политической экономии в каком-то английском университете, - несколько месяцев тому назад поместил в «Contemporary Review» статью на ту же самую тему, очень поверхностную (хотя они пытается произвести впечатление, ссылаясь на целый ряд моих работ, которых он, безусловно, никогда не видал), но преисполненную той претенциозности, которой проникнуты истинные британцы благодаря особенному, свойственному им тупоумию. Однако он снисходительно допускает, что я - в течение почти сорока лет - вводил в заблуждение рабочий класс ложными доктринами не из корыстных мотивов, а по убеждению! Вообще говоря, публика здесь начинает стремиться к тому, чтобы что-то узнать о социализме, нигилизме и т. д. С одной стороны, Ирландия и Соединенные Штаты, с другой - неминуемая борьба между фермерами и лендлордами, между сельскохозяйственными рабочими и фермерами, между капитализмом и лендлордизмом; некоторые признаки оживления среди класса промышленных рабочих, - так, например, при недавних частичных выборах в палату общин рабочие кое-где с презрением отвергли официальных кандидатов от рабочих (особенно ренегата Интернационала, презренного Хауэлла), предложенных признанными лидерами тред-юнионов и публично рекомендованных «народным Уильямом», г-ном Гладстоном; демонстративное создание в Лондоне радикальных клубов, которые состоят преимущественно из рабочих, англичан и ирландцев вперемежку и решительно выступают против «великой либеральной партии», официального тред-юнионизма, «народного Уильяма» и т. д. и т. д., - все это вызывает у британского филистера стремление приобрести как раз теперь некоторые сведения о социализме. К сожалению, обозрения, журналы, газеты и т. д. используют этот «спрос» только для того, чтобы «предлагать» публике отбросы продажных, невежественных, подхалимствующих писак, цена которым пенни за строчку (хотя бы даже они получали по шиллингу за строчку).
Здесь выходит «еженедельник» под названием «Radical», преисполненный добрых намерений, смелый по языку (смелость основана на бесцеремонности, а не на силе), пытающийся вырваться из пут, которыми связана британская пресса, но при всем этом очень слабое издание.
Чего газете не хватает, так это толковых редакторов. Несколько месяцев тому назад они письменно обратились ко мне. Я находился тогда в Истборне вместе с моей дорогой женой, затем был в Париже и т. д., так что до сих пор им еще не удалось переговорить со мной. В сущности я считаю это бесполезным. Чем больше я читаю их газету, тем больше прихожу к убеждению, что она неисправима.
Моя дочь напоминает мне, что уже давно пора кончить письмо, так как осталось несколько минут до отправки почты.
Привет.
Карл Маркс
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 25, 31 января 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Только сегодня собрался ответить на Ваше письмо от 12-го. Маркс вернулся с острова Уайт со своей младшей дочерью, оба чувствуют себя значительно лучше. Маркс окреп настолько, что гулял вчера со мной целых два часа без передышки. Так как он еще не работает и, кроме того, к обеду (то есть к 5 часам) часто приходят Лафарги и подается доброе пильзенское пиво, то дневные часы у меня большей частью пропадают, а при свете лампы я писать избегаю с тех пор, как три года тому назад из-за этого пострадал мой левый глаз (хронический конъюнктивит).
Поскольку я как раз нахожусь сейчас у Маркса, то прошу Вас от его имени сердечно поблагодарить Хёхберга за его любезное предложение; однако Маркс едва ли сумеет им воспользоваться; единственно, что твердо решено относительно его поездки на юг, это то, что на Ривьеру и вообще в Италию он не поедет, и именно в силу чисто полицейских причин. Первое условие для выздоравливающих - предотвратить возможность полицейских придирок, а Италия, наряду, конечно, с бисмарковской империей, дает нам в этом отношении меньше всего гарантий.
Сообщения о том, что делается в Германии среди «вождей», нас очень заинтересовали. Я никогда не скрывал, что, на мой взгляд, массы в Германии гораздо лучше, чем господа вожди, особенно с тех пор, как партия благодаря прессе и агитации сделалась для этих вождей дойной коровой, снабжавшей их маслом, и тем более, когда Бисмарк и буржуазия эту корову вдруг прирезали. Для тысячи людей, у которых это сразу отняло средства к существованию, оказалось несчастьем, что они не очутились непосредственно в положении революционеров, то есть в изгнании. Иначе очень многие из тех, кто теперь предается унынию, перешли бы в лагерь Моста или, во всяком случае, находили бы «So..aldemokrat» слишком смиренным. Эти люди в большинстве своем остались в Германии и не могли поступить иначе; большинство из них попало в такие места, где была довольно-таки сильна реакция; будучи в опале, материально зависимые от филистеров, они большей частью сами погрязли в болоте филистерства. Все их надежды вскоре сосредоточились на отмене закона против социалистов. Не удивительно, что под давлением филистерства среди них возникла в действительности нелепая иллюзия, будто этой отмены можно добиться покорностью. Германия - прескверная страна для людей со слабой волей. Узость и мелочность гражданских и политических отношений, провинциализм даже крупных городов, мелкие, но назойливые притеснения, которые приходится претерпевать в борьбе с полицией и бюрократией, - все это обессиливает, вместо того чтобы побуждать к отпору, и, таким образом, в этой «большой детской» ( Г. Гейне. «Успокоение», стихотворение из цикла «Возвращение на родину») многие сами в конце концов впадают в детство. Узость жизненных условий порождает узость кругозора, так что человеку, живущему в Германии, требуется много ума и энергии уже для того только, чтобы быть в состоянии видеть несколько дальше своего непосредственного окружения, не упускать из виду общей связи мировых событий и не впасть в ту самодовольную «объективность», которая не видит дальше собственного носа и именно поэтому является самой узколобой субъективностью, хотя бы она и разделялась тысячами таких субъектов.
Но как ни естественно возникновение этого направления, прикрывающего «объективным» умничаньем свою ограниченность и неустойчивость, тем не менее против него должна вестись решительная борьба. И тут сами рабочие массы являются самой надежной точкой опоры. Они одни живут в Германии в более или менее современных условиях: все их малые и большие несчастья коренятся в гнете капитала, и в то время как всякая иная борьба в Германии - и социальная и политическая - мелочна и ничтожна и ставит себе жалкие задачи, которые в других странах давным-давно уже разрешены, борьба рабочих - единственная великая борьба, единственная, стоящая на уровне эпохи, единственная, которая не обессиливает борцов, а наполняет их все новой энергией. Стало быть, чем больше Вы сможете найти для себя корреспондентов среди подлинных, не превратившихся в «вождей» рабочих, тем больше будет у Вас шансов создать противовес нытью вождей.
То, что в рейхстаг на этот раз прошли всякого рода странные люди, было неизбежно. Тем более досадно, что не избран Бебель. Он один обладает ясным умом, политической дальновидностью и достаточной энергией, чтобы не допустить глупостей.
Не можете ли Вы присылать нам на одну-две недели, после того как их используете, стенографические отчеты прений, в которых принимают серьезное участие наши депутаты?
За возвращение отчетов я отвечаю. Газетным сообщениям абсолютно нельзя доверять, в этом мы уже не раз убеждались, а ни одного депутата, в том числе и Либкнехта, не удалось бы заставить присылать нам достойные порицания речи.
31 января Пришлось снова прервать письмо. Между прочим, был здесь маленький Гепнер, удирающий в Америку, с пустым кошельком и опустошенной душой. Это во всех смыслах ничтожный человечек, автор благонамеренной брошюры о принудительном исполнении судебных приговоров, вексельном праве, еврейском вопросе и почтовой реформе - все это вяло, вяло, вяло; все старое еврейское остроумие, которое было у него десять лет тому назад, пошло к черту; я чуть было не посоветовал ему - креститься! Впрочем, благодаря ему я имел случай ознакомиться с новыми имперскими судебными законами. Это - верх безобразия. Все без исключения мерзости прусского права в сочетании со всеми подлостями Кодекса Наполеона, без положительных сторон последнего. Судье предоставлено во всем право свободного решения, он не связан ничем, кроме дисциплинарного устава, так что в политических делах его решение уж конечно будет определяться и определяется его «свободным усмотрением». Тем самым судья неизбежно становится при той обстановке, которая существует повсюду в Германии, чиновником исполнительной власти и проводником воли полиции. Впрочем, рассказывают (эта острота принадлежит, вероятно, Виндхорсту), что Леонхард на своем смертном одре сказал: «Теперь я отомстил пруссакам, я создал им судопроизводство, от которого они должны погиб-путь».
Ипотечные бумаги Бюркли, приносящие проценты и долженствующие играть роль денег, еще гораздо древнее, чем архипутаные проекты старогегельянца, поляка Цешковского.
Подобные планы с целью осчастливить мир сочинялись уже во времена основания Английского банка. Так как в первом томе «Капитала» о кредите еще вообще не говорится (не считая простого долгового отношения), то кредитные деньги могут там рассматриваться самое большее лишь в их простейшей форме (знак стоимости и т. д.) и с точки зрения их наиболее подчиненных денежных функций, но там никоим образом не могут еще рассматриваться приносящие процент кредитные деньги. Поэтому Бюркли прав, когда говорит Шрамму: все эти места из «Капитала» не подходят к моим особым бумажным деньгам, а Шрамм прав, когда доказывает, ссылаясь на «Капитал», что Бюркли вообще не имеет ни малейшего понятия о природе и функциях денег. Но этим еще прямо не разоблачается вся нелепость особого проекта Бюркли в отношении денег; для этого, помимо общего доказательства, что эти «деньги» не способны выполнять существенные денежные функции, требуется еще и специальное рассмотрение тех функций, которые действительно могли бы выполнять подобные бумаги. Ведь стоит Бюркли сказать: «Какое мне дело до Маркса? Я придерживаюсь Цешковского», - как вся направленная против него аргументация Шрамма сразу отпадает. - Счастье, что «So..aldemokrat» не вмешался во всю эту историю. Вся эта агитация наверное заглохнет сама собой.
Что кризисы являются одним из самых могучих рычагов политического переворота, об этом говорится уже в «Коммунистическом манифесте» и показано в «Revue der Neuen Rheinischen Zeitung» на данных вплоть до 1848 г. включительно, но наряду с этим было показано также, что возврат процветания надламывает революции и создает почву для победы реакции. При подробном разборе необходимо принять во внимание промежуточные кризисы, носящие отчасти более местный, а отчасти более специфический характер; такой промежуточный кризис, сводящийся к чисто биржевым спекулятивным делам, мы переживаем в настоящий момент; до 1847 г. эти кризисы были регулярными промежуточными звеньями, так что в моем «Положении рабочего класса» цикл еще определен в пять лет.
Во Франции обе стороны совершили грубые ошибки, но под конец Малон и Брусс в своем нетерпении довести дело до кризиса и изгнать «Egalite» (на что Федеративный союз не имеет никакого права) действовали до такой степени неправильно, что им это даром не пройдет. Со стороны таких прожженных интриганов, как Малон и Брусс, такое неумное поведение было бы непонятно, если бы не то, что они не могли больше ждать. Очевидно, «Proletaire » находится при последнем издыхании; если же газета перестанет выходить, они останутся без газеты, а у противников - их две. Поэтому вопрос необходимо было решить, пока у них еще имелась газета, распространявшая их решения. Гнусности и сплошной вымысел, которые они распространяют теперь против Геда, Лафарга и пр., в особенности же полемическая статья Жофрена, которую сочинил, однако, не он, а Брусе и Малон, - все это совершенно в стиле старого бакунистского Альянса и будит в нас старые воспоминания.
«Sozialdemokrat» совершенно прав, абсолютно не вмешиваясь, пока дело несколько не выяснится; не думаю, что на это потребуется много времени.
Я хотел еще написать Каутскому относительно поляков, но сегодня от этого придется отказаться. Сердечный привет.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - КАРЛУ КАУТСКОМУ В ЦЮРИХ Лондон, 7 февраля 1882 г.
Дорогой г-н Каутский!
Я, наконец, собрался ответить на Ваше письмо от 8 ноября. Одной из действительных задач революции 1848 г. (а действительные, не иллюзорные задачи революции всегда разрешаются в результате этой революции) было восстановление угнетенных и раздробленных национальностей Средней Европы, поскольку они вообще были жизнеспособны и, в частности, созрели для независимости. Эта задача была разрешена для Италии, Венгрии и Германии душеприказчиками революции - Бонапартом, Кавуром, Бисмарком - соответственно тогдашним отношениям. Остались Ирландия и Польша. Ирландию можно здесь оставить в стороне, она только самым косвенным образом влияет на дела континента. Но Польша расположена посреди континента, и сохранение раздела Польши есть именно та связь, которая вновь и вновь сплачивает Священный союз, и поэтому Польша очень интересует нас.
До тех пор пока отсутствует национальная независимость, большой народ исторически не в состоянии даже обсуждать сколько-нибудь серьезно какие-либо внутренние вопросы. До 1859 г. о социализме в Италии не было и речи, даже республиканцев было не много, хотя они и являлись самым энергичным элементом. Республиканцы стали распространяться лишь с 1861 г., и позднее они отдали свои лучшие силы социалистам. То же произошло в Германии.
Лассаль уже готов был признать дело проигранным и отказаться от него, когда, на свое счастье, был застрелен. Только после того как 1866 год действительно разрешил вопрос о великопрусском объединении Малой Германии, приобрели значение и лассальянская, и так называемая эйзенахская партии; и лишь с 1870 г., когда с бонапартистскими вожделениями к вмешательству было решительно покончено, дело приобрело большой размах. Что было бы с нашей партией, если бы у нас сохранился еще старый Союзный сейм! То же и в Венгрии.
Только начиная с 1860 г. она втянулась в современное движение: в верхах спекуляция, в низах социализм.
Интернациональное движение пролетариата вообще возможно лишь в среде самостоятельных наций. Скудный республиканский интернационализм 1830-1848 гг. тяготел к Франции, призванием которой считалось освобождение Европы, а следствием этого было усиление французского шовинизма до такой степени, что всемирно-освободительная миссия Франции и вместе с тем ее первородное право возглавлять движение мешают нам еще до сих пор на каждом шагу (в карикатурном виде у бланкистов, но, например, у Малона и К° тоже в очень сильной степени). И в Интернационале французы придерживались этого взгляда, считая его как бы само собой разумеющимся. Лишь события должны были их - а также и многих других - убедить (и по сей день еще продолжают убеждать), что интернациональное сотрудничество возможно только между равными и что даже primus inter pares ( первый среди равных) нужен разве только при непосредственном действии. До тех пор пока Польша разделена и угнетена, не может, следовательно, развиться ни сильная социалистическая партия в самой стране, ни действительно интернациональное общение пролетарских партий Германии и прочих стран с кем бы то ни было из поляков, кроме находящихся в эмиграции. Каждый польский крестьянин и рабочий, пробуждающийся от своей закоснелости к участию в борьбе во имя общих интересов, прежде всего сталкивается с фактом существования национального гнета, который повсюду встает перед ним, как первое препятствие на его пути. Устранение национального гнета является основным условием всякого здорового и свободного развития. Польских социалистов, не ставящих освобождение страны во главе своей программы, я сравнил бы с германскими социалистами, которые не пожелали бы требовать в первую очередь отмены закона против социалистов, введения свободы печати, союзов и собраний. Для того чтобы иметь возможность бороться, нужна сперва почва под ногами, воздух, свет и простор. Иначе все - болтовня.
Вопрос о том, возможно ли восстановление Польши до ближайшей революции, не имеет значения. Мы ни в коем случае не призваны удерживать поляков от усилий отвоевать себе жизненно необходимые условия для их дальнейшего развития или внушать им, будто национальная независимость с интернациональной точки зрения - дело весьма второстепенное, в то время как она, напротив, является основой для всякого интернационального сотрудничества. Впрочем, в 1873 г. между Германией и Россией едва не разразилась война, и, следовательно, было вполне возможно восстановление в той или иной форме Польши, зародыша позднейшей доподлинной Польши. И если господа русские не приостановят в ближайшее время своих панславистских интриг и подстрекательств в Герцеговине, они могут навлечь на себя такую войну, над которой они сами, Австрия и Бисмарк будут не властны. В том, чтобы дело в Герцеговине приняло серьезный оборот, заинтересованы только русская панславистская партия и царь; боснийская шайка разбойников представляет ведь так же мало интереса, как и орудующие там теперь глупые австрийские министры и бюрократы. Так что не исключена возможность восстановления независимой Малой Польши даже без восстания, в результате одних лишь европейских коллизий, точно так же как и изобретенная буржуазией прусская Малая Германия создалась не тем, революционным или парламентским, путем, о котором мечтала эта буржуазия, а благодаря войне.
Итак, я придерживаюсь того мнения, что две нации в Европе не только имеют право, но и обязаны быть национальными, прежде чем они станут интернациональными: это - ирландцы и поляки. Они более всего интернациональны именно тогда, когда они подлинно национальны. Поляки понимали это во все критические моменты и доказали это на всех полях революционных битв. Стоит только лишить их перспективы восстановления Польши или убедить их в том, что в ближайшее время новая Польша сама собой свалится к ним с неба, как у них пропадет всякий интерес к европейской революции.
Мы-то в особенности не имеем ни малейших оснований становиться полякам поперек пути в их неизбежном стремлении к независимости. Во-первых, они в 1863 г. изобрели и применили тот метод борьбы, которому с таким успехом подражают теперь русские («Берлин и Петербург», приложение 2); и, во-вторых, в Парижской Коммуне они были единственными надежными и способными полководцами.
Впрочем, кто же те люди, которые борются против национальных устремлений поляков?
Во-первых, европейские буржуа, у которых поляки со времени восстания 1846 г. и из-за своих социалистических тенденций потеряли всякий кредит; во-вторых, русские панслависты и находящиеся под их влиянием люди, как Прудон, смотревший на вещи глазами Герцена. Ведь среди русских, даже среди лучших из них, лишь немногие успели к настоящему времени освободиться от панславистских тенденций и воспоминаний; панславистское призвание России для них так же несомненно, как для французов - прирожденная революционная инициатива Франции. В действительности же панславизм - мошеннический план борьбы за мировое господство под маской несуществующей славянской национальности - злейший враг и наш, и самих русских. Это надувательство в свое время рассыплется в прах, но пока что оно может причинить нам немало неприятностей. В настоящий момент подготовляется панславистская война, как последний якорь спасения русского царизма и русской реакции; будет ли она - большой вопрос, но если будет, то несомненно только одно: развитие в революционном направлении, так великолепно протекающее в Германии, Австрии и самой России, будет совершенно дезорганизовано и оттеснено на другие пути, которые теперь трудно предугадать. В лучшем случае мы потеряем при этом от трех до десяти лет, и тогда вероятнее всего мы будем иметь: короткую отсрочку наступления конституционной «повой эры» в Германии и, может быть, также и в России;
Малую Польшу под гегемонией Германии, войну-реванш с Францией, новое натравливание народов друг на друга и, наконец, новый Священный союз. Панславизм, следовательно, теперь больше, чем когда-либо, наш смертельный враг, несмотря на то, что он стоит на краю могилы или именно поэтому. Ведь Катковы, Аксаковы, Игнатьевы и К° знают, что как только царизм будет свергнут и русский народ выйдет на сцену, владычеству их навсегда конец.
Отсюда эта жажда войны в момент, когда в казне пусто и когда ни один банкир не дает русскому правительству ни гроша взаймы.
Вот почему все панслависты так смертельно ненавидят поляков: они единственные антипанславистские славяне, следовательно, - предатели святого славянского дела, и должны быть насильно включены в великославянскую царскую империю, будущей столицей которой явится Царьград, то есть Константинополь.
Вы могли бы спросить меня, неужели я не питаю никакой симпатии к малым славянским народам и обломкам народов, разделенных тремя клиньями, вбитыми в славянство: немецким, мадьярским и турецким? В самом деле - чертовски мало. На чехословацкий крик о помощи: «О боже, никого уж нет на земле, кто бы со славянами (sic) поступил справедливо!» ( Ян Коллар. «Дочь Славы», раздел III «Дунай») откликнулся Петербург, и все чешское национальное движение стремится к тому, чтобы царь с ними «поступил справедливо». Так обстоит дело и с другими: сербами, болгарами, словенцами, галицийцами, русинами (по крайней мере отчасти). В защиту этих целей, однако, мы выступить не можем. Только тогда, когда после крушения царизма национальные устремления этих карликовых народов освободятся от связи с панславистскими тенденциями к мировому господству, только тогда мы сможем предоставить им свободу действий, и я убежден, что для большинства австро-венгерских славян достаточно будет шести месяцев независимости, чтобы они стали умолять принять их обратно. Но за этими маленькими народами ни в коем случае не будет признано право, которое они теперь сами себе приписывают в Сербии, Болгарии и Восточной Румелии: право препятствовать прокладке европейской железнодорожной сети до Константинополя.
Что же касается разногласий между поляками в Швейцарии, то это - эмигрантские раздоры, редко имеющие какое-либо значение и менее всего для эмиграции, которая через три года отпразднует свой столетний юбилей и у которой при стремлении всех эмигрантов совершать что-то новое или, на худой конец, заниматься прожектерством один проект следовал за другим, одна новая мнимая теория сменяла другую. Что мы не разделяем воззрений господ из «Rownosc», вытекает из всего вышесказанного; мы им и сообщили об этом в письме по поводу празднования пятидесятилетия 29 ноября 1830 г., оглашенном на митинге в Женеве. Вы найдете это письмо в отчете («Sprawozdanie» и т. д., Библиотека «Rownosc» № 1, Женева, 1881 г., стр. 30 и сл., напечатано по-польски). На господ из «Rownosc», очевидно, произвели впечатление радикально звучащие фразы женевских русских, и теперь они хотят показать, что упрек в национальном шовинизме к ним не относится. Это заблуждение, в основе которого лежат лишь местные и преходящие причины, пройдет, не оказав особого влияния на самое Польшу, и подробно опровергать его не стоит труда.
Вопрос о том, каким образом полякам удастся столковаться с литовцами, белорусами и украинцами старой Польши, а также и с немцами относительно границы, нас пока не интересует.
Как мало, однако, рабочие даже в так называемых «угнетенных» странах заражены панславистскими вожделениями профессоров и буржуа, доказывает замечательная солидарность немецких и чешских рабочих в Богемии.
Однако довольно. Сердечный привет от Вашего Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ИОГАННУ ФИЛИППУ БЕККЕРУ В ЖЕНЕВУ Лондон, 10 февраля 1882 г.
Старый дружище!
Мы совершенно не знали, что ты был так опасно болен, нам было только известно, что у тебя рожистое воспаление лица, а оно в большинстве случаев протекает довольно легко. Если бы я имел представление о том, как обстояло дело, я тотчас послал бы тебе немного наличных денег, хотя в то время я сам был очень стеснен, а требования сыпались со всех сторон. Впрочем, это и сейчас еще не поздно, и потому я послал тебе почтовым переводом 4 ф. ст. = 100 фр. 80 сант., о чем ты, вероятно, получил уже извещение; из-за допущенной здесь ошибки в формальностях я до сегодняшнего дня не мог тебе сообщить об этом.
Между нами говоря, можно считать почти счастьем, что Маркса в последние дни жизни его жены настолько одолевала его собственная болезнь, что он не мог быть всецело поглощен мыслью о предстоящей и действительно постигшей его утрате. Хотя мы уже более полугода совершенно определенно знали, каково положение, событие это само по себе не могло не быть жестоким ударом. Вчера Маркс уехал на юг Франции40; куда он направится оттуда - будет решено окончательно, вероятно, только в Париже. Во всяком случае сейчас - не в Италию, в начале выздоровления следует избегать даже возможности полицейских придирок.
Мы обдумали твое предложение и пришли к выводу, что время для его осуществления еще не настало, но приближается. Во-первых, новый, формально реорганизованный, Интернационал только вызвал бы новые преследования в Германии, Австрии, Венгрии, Италии и Испании и в конце концов лишь поставил бы нас перед выбором - либо отказаться от этого дела, либо же сделать Интернационал тайным. Последнее было бы несчастьем из-за неизбежной страсти к конспирации и путчам и из-за столь же неизбежного проникновения шпиков. Даже во Франции нисколько не исключено было бы новое применение вовсе еще не отмененного закона против Интернационала.
Во-вторых, при происходящих сейчас раздорах между «Egalite» и «Proletaire» на французов рассчитывать не приходится, ведь понадобилось бы высказаться в пользу одного из направлений, а в этом тоже есть свои дурные стороны. Что касается нас лично, то мы стоим на стороне «Egalite», но все-таки поостережемся выступать за этих людей публично сейчас, потому что они, несмотря на наши ясно выраженные предупреждения, делали один тактический промах за другим.
В-третьих, с англичанами что-либо предпринимать сейчас труднее, чем когда-либо. В течение пяти месяцев я пытался через «Labour Standard», где я помещал передовые статьи, распространять, - беря за исходную точку старое чартистское движение - наши идеи, дабы посмотреть, не найдет ли это отклика. Никакого результата, и так как редактор*, доброжелательный, но совершенно безвольный человек, испугался в конце концов континентальной ереси, которую я помещал в газете, то я отказался от этого.
Оставался бы, следовательно, только такой Интернационал, который, кроме Бельгии, ограничивался бы одной лишь эмиграцией, так как даже на швейцарцев нельзя было бы рассчитывать, за исключением Женевы и ее окрестностей, - vide «Arbeiterstimme» и Бюркли. Но основывать просто эмигрантское общество едва ли имело бы смысл. Ведь с голландцами, португальцами, датчанами тоже далеко не уедешь, а с сербами и румынами - чем меньше иметь дело, тем лучше.
С другой стороны, однако, Интернационал фактически продолжает существовать. Связь между революционными рабочими всех стран в той мере, в какой она может быть действенной, имеется налицо. Каждая социалистическая газета является международным центром; из Женевы, Цюриха, Лондона, Парижа, Брюсселя, Милана тянутся нити во всех направлениях, скрещиваясь между собой, и я, право, не знаю, могла ли бы группировка этих маленьких центров вокруг большого, основного центра придать в настоящий момент новую силу движению, - это, вероятно, лишь умножило бы трения. Но именно поэтому в нужный момент, когда понадобится соединить силы, это можно будет осуществить тотчас же, без долгой подготовки. Имена передовых борцов каждой страны известны во всех других странах, и любое публичное выступление, всеми ими поддержанное и подписанное, произвело бы колоссальное впечатление, - совершенно иное, чем большей частью неизвестные имена членов старого Генерального Совета. Но именно поэтому нужно приберечь такое выступление до того момента, когда оно сможет оказать решающее воздействие, то есть, когда оно будет вызвано событиями в Европе. Иначе это не даст должного эффекта в будущем и окажется только холостым выстрелом. Однако такого рода события назревают в России, где авангард революции вступит в бой. По нашему мнению, необходимо подождать этого и неизбежного отклика в Германии, - вот тогда и придет момент крупного выступления и создания официального, настоящего Интернационала, который, однако, больше не сможет быть пропагандистским обществом, а будет только обществом активных действий. Поэтому мы решительно придерживаемся того мнения, что не следует ослаблять такого великолепного средства борьбы, использовав и истрепав его в сравнительно еще спокойное время, уже накануне революции.
Полагаю, что еще раз подумав над этим, ты согласишься с нами. А пока мы оба желаем тебе полного и быстрого в
14:17 05.07.2015
ЭНГЕЛЬС - ПЕТРУ ЛАВРОВИЧУ ЛАВРОВУ В ЛОНДОНЕ* [Лондон], 18 февраля 1882 г.
122, Regent`s Park Road Дорогой г-н Лавров!
Бесконечно сожалею, что не застал Вас сегодня после обеда; но если Вы, как я надеюсь, получите настоящую открытку еще сегодня вечером, то не будете ли Вы так добры прийти ко мне завтра, в воскресенье, между 7 и 8 часами вечера. Вы встретите у меня друзей. Мы все будем очень рады Вас видеть.
Ваш Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 22, 25 февраля 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Отвечаю на Ваше письмо немедленно: 1) потому, что вопрос о панславизме становится все более жгучим, и 2) потому, что теперь, после отъезда Маркса, я опять должен серьезно засесть за работу и у меня уже не будет времени для столь пространных объяснений.
Стенограммы238 сегодня отсылаю. Большое спасибо. Большей частью все это несколько бледно, но я бываю уже доволен, когда нет действительно позорных выступлений и отречения от принципов. Буду неизменно признателен Вам за дальнейшую присылку их время от времени. Исправление прежних грубых промахов, сделанных в саксонском ландтаге, очень обрадовало меня. Думаю, что «Soz..demokrat» может быть вполне удовлетворен результатами своего выступления. Подписание заявления было, вероятно, для Блоса горькой пилюлей. Очень радует меня рост числа подписчиков более чем до 4000 и регулярное распространение газеты в Германии, несмотря на полицию и пр. Это неслыханный успех для запрещенной немецкой газеты. Газетам, выходившим до 1848 г., было гораздо легче проникать в страну, потому что их поддерживали буржуазия и книготорговцы, но подписная плата никогда не поступала. На этот же раз рабочие платят, и это доказывает, насколько они дисциплинированны и насколько живут и дышат движением. Я нисколько не боюсь за наших немецких парней, когда дело дойдет до развязки. Они великолепно выдержат любое испытание. И филистерство проявляют не они, а лишь господа вожди, которые с самого начала, вместо того чтобы вести массы, сами шли вперед только под нажимом масс.
Вполне понятно, что мое письмо* не убедило Вас, коль скоро Вы уже сочувствовали «угнетенным» южным славянам. Ведь первоначально, - поскольку все мы сперва прошли через либерализм или радикализм, - мы оттуда переняли это сочувствие ко всем «угнетенным» национальностям, и я помню, как много времени и изучения мне понадобилось, пока я отделался от этого, - но зато уж основательно.
Я должен, однако, просить не приписывать мне мнений, которых я никогда не высказывал. Австрийские казенные аргументы, которыми уже в течение ряда лет оперировала аугсбургская «Allgemeine Zeitung», меня не касаются. Что в них было верного, то устарело, а что не устарело, то неверно. У меня нет решительно никаких оснований досадовать на центробежное движение в Австрии. «Плотина против России» станет излишней с того момента, когда в России разразится революция, то есть когда там будет созвано какое-нибудь представительное собрание. С этого дня Россия будет занята внутренними делами, панславизм потеряет всякое значение, начнется распад империи. Панславизм - лишь искусственный продукт «образованных сословий», городов и университетов, армии и чиновников; деревня ничего о нем не знает, и даже поместное дворянство до такой степени стеснено в средствах, что проклинает всякую войну. С 1815 г. до 1859 г. Австрия, несмотря на ее трусливую и глупую политику, действительно была плотиной против России. Но теперь, накануне революции в России, снова предоставить ей возможность играть роль «плотины» значило бы ведь продлить существование Австрии, снова исторически оправдать его, оттянуть неминуемый ее распад.
И вот уже подлинно ирония истории: допуская славян к господству, Австрия тем самым сама признает, что исчезло то единственное, что давало до сих пор оправдание ее существованию.
Впрочем, война с Россией в течение 24 часов положила бы конец господству славян в Австрии.
Вы говорите, что как только у славянских народов (опять-таки за исключением поляков!) не будет больше основания видеть в лице России свою единственную освободительницу, панславизму крышка. Это легко сказать, и звучит правдоподобно. Но, во-первых, опасность панславизма, поскольку она существует, находится не на периферии, а в центре, не на Балканах, а в тех 80 миллионах рабов, которые поставляют царизму солдат и деньги. Стало быть, вот куда надо подвести рычаг, а он ведь уже подведен. Неужели нужно, чтобы война опять отвела его?
Во-вторых, не стану вдаваться в исследование того, как могло случиться, что малые славянские народы видят в царе своего единственного освободителя. Достаточно того, что, по их мнению, это так; мы изменить этого не можем, и так оно и останется до того момента, пока не будет свергнут царизм; в случае войны все эти интересные маленькие национальности встанут на сторону царизма, врага всего капиталистически развитого Запада. Пока дело обстоит таким образом, я не могу интересоваться их непосредственным, немедленным освобождением, они остаются нашими прямыми врагами в такой же мере, как и царь - их союзник и покровитель.
Мы должны сообща бороться за освобождение западноевропейского пролетариата и этой цели подчинить все остальное. И какой бы интерес ни возбуждали балканские славяне и т. п., но если их освободительные стремления вступают в коллизию с интересами пролетариата, то мне до них совершенно нет дела. Эльзасцы тоже угнетены, и я буду рад, когда мы снова сбудем их с рук. Но если накануне явно надвигающейся революции они захотели бы спровоцировать войну между Францией и Германией, снова натравить друг на друга эти два народа и таким образом оттянуть революцию, то я сказал бы: «Остановитесь! Вы можете терпеть столько же, сколько и европейский пролетариат. Когда он освободится, и вы, само собой, станете свободными, а до тех пор мы не позволим вам становиться поперек дороги борющемуся пролетариату». То же и со славянами. Победа пролетариата с необходимостью принесет им действительное освобождение, а не мнимое и временное, какое может дать им царь.
Поэтому славяне, которые до сих пор не только ничего не сделали для Европы и ее развития, а являются для него тормозом, должны обладать хотя бы таким же терпением, как наши пролетарии. Из-за нескольких герцеговинцев зажечь мировую войну, которая унесет в тысячу раз больше людей, чем все население Герцеговины, - не такой должна быть, по-моему, политика пролетариата.
А как «освобождает» царь? Спросите украинских крестьян, которых Екатерина тоже сперва освободила от «польского гнета» (предлогом была религия) только для того, чтобы потом их аннексировать. К чему в сущности сводится все русско-панславистское надувательство? К захвату Константинополя - больше ни к чему. Только этот захват мог бы с силой воздействовать на религиозные традиции русского крестьянина, воодушевить его на защиту священного Царьграда, продлить существование царизма. А стоит только русским занять Константинополь, - тогда прощай болгарская и сербская независимость и свобода: эти братушки (bratanki) очень скоро почувствовали бы, насколько лучше им жилось даже при турках. Только колоссальной наивностью этих bratanki объясняется их вера в то, что царь заботится об их выгоде, а не о своей собственной.
Вы говорите, что Великая Сербия была бы такой же хорошей плотиной против России, как и Австрия. Я уже сказал, что не ставлю ни во что всю эту теорию «плотины», с тех пор как в России окрепло революционное движение. Я говорил также, что с удовольствием ожидаю распада Австрии. Но перейдем теперь к качеству этих маленьких национальностей, которое ведь тоже следует учитывать, когда речь идет о наших симпатиях.
Через 2-4 поколения и после общих европейских переворотов Великая Сербия, безусловно, будет возможна; ныне же - при существующем культурном уровне элементов, из которых она состоит - она так же безусловно невозможна.
1) По вероисповеданию сербы разделяются на три части (цифры взяты из «Переписи славян» Шафарика и относятся к 1849 году): православных - 2880000; католиков, включая так называемых хорватов, говорящих, однако, по-сербски, - 2664000, без хорватов - 1884000; магометан - 550000. Но для этих людей религия пока еще важнее национальности, и каждое вероисповедание хочет господствовать. Пока здесь не будет культурного прогресса, который сделает возможной хотя бы веротерпимость, создание Великой Сербии приведет лишь к междоусобной войне. - См. прилагаемый «Standard».
2) В стране три политических центра: Белград, Черногория, Аграм*. Ни хорваты, ни черногорцы не желают подчиняться верховенству Белграда. Напротив - черногорцы и их друзья, маленькие, отсталые народности Кривоша** и Герцеговины, будут защищать свою «независимость» против Белграда и всякого другого центрального правительства, будет ли оно сербским или нет, точно так же, как против турок и австрийцев. Эта независимость заключается в том, что они в доказательство своей ненависти к угнетателям крадут скот и другое движимое имущество у своих же «угнетенных» сербских соотечественников, как они делали это 1000 лет тому назад, и кто покушается на это их право разбоя, тот покушается на их независимость. Я достаточно авторитарен, чтобы считать существование таких маленьких отсталых народностей в центре Европы анахронизмом. Если бы даже эти люди обладали такими же достоинствами, как воспетые Вальтером Скоттом шотландские горцы, тоже, впрочем, злейшие грабители скота, мы все-таки могли бы осудить только лишь те методы, которые применяет для расправы с ними современное общество. Будь мы у кормила власти, мы тоже должны были бы положить конец укоренившимся у этих молодцов стародавним традициям разбоя в духе Ринальдо Ринальдини и Шиндерганнеса. Так же пришлось бы поступить и великосербскому правительству. Стало быть, и с этой точки зрения создание Великой Сербии означает возобновление борьбы, которую ведут сейчас герцеговинцы, то есть междоусобную войну со всеми горцами Черногории, Каттаро*, Герцеговины.
Таким образом, при более близком рассмотрении создание Великой Сербии выглядит вовсе не так просто и самоочевидно, как это хотят представить нам панслависты и либералы вроде Раша.
Впрочем, Вы можете сочувствовать этим маленьким отсталым народностям, сколько Вам угодно; и без того овеянные некоторой поэтической дымкой, они к тому же еще сочиняют народные песни совершенно в стиле старосербских (а старосербские песни очень красивы); в подтверждение этого я даже пошлю Вам статью из «Standard». Но они были и остаются орудием царизма, а в политике не место поэтическим симпатиям. И если восстание этих молодцов грозит разгореться в мировую войну, которая испортит нам всю революционную ситуацию, то в интересах европейского пролетариата надо без сожаления пожертвовать ими и их правом на кражу скота.
Вообще же Великая Сербия, если бы она возникла, оказалась бы только расширенным Сербским княжеством. А что оно сделало? Создало просвещенную бюрократию по австрийскому образцу, состоящую из получивших образование на Западе - большей частью в Вене - белградцев и уроженцев других городов, которые понятия не имеют об отношениях крестьянской общинной собственности и издают законы по австрийскому образцу, больно ударяющие по этим отношениям, так что крестьяне массами нищают и экспроприируются, тогда как во времена турецкого владычества они пользовались полным самоуправлением, богатели и платили гораздо меньше налогов.
Болгары сами охарактеризовали себя в своих народных песнях, собранных недавно одним французом и опубликованных в Париже**. Большое место в этих песнях занимают пожары.
Горит дом, сгорает молодая женщина, потому что ее муж предпочитает спасти вместо нее свою черную кобылу. В другой песне молодая женщина спасает свои украшения и из-за этого оставляет в огне своего ребенка. Если в виде исключения совершается какой-нибудь благородный, смелый поступок, то он всякий раз совершается турком. У какого народа в мире встретите Вы еще такое свинство?
Впрочем, если Вы взглянете на порядочную лингвистическую карту этой местности (например, в вышеупомянутой книге Шафарика или составленную Кипертом в 1867 г. карту Австрии и нижнедунайских стран), то Вы убедитесь, что дело с освобождением этих балканских славян обстоит вовсе не так просто и что, за исключением сербской области, вся территория усеяна турецкими колониями и окаймлена греческим побережьем, не говоря уже о том, что Салоники - город испанских евреев. Правда, добродетельные болгары быстро очищают теперь Болгарию и Восточную Румелию от турок, убивая их, изгоняя и поджигая их жилища. Если бы турки действовали таким же образом, вместо того чтобы расширять самоуправление болгар и уменьшать им налоги по сравнению с тем, что они платят сейчас, - то болгарского вопроса уже не существовало бы.
Что касается войны, то Вы, мне кажется, чересчур легко к этому относитесь. Если дело дойдет до войны, то Бисмарк без труда добьется того, что нападающей стороной окажется Россия: он может ждать, а русские панслависты не могут. Если же Германия и Австрия ввяжутся в войну на Востоке, то надо плохо знать французов, и особенно парижан, чтобы не предвидеть, что тотчас же поднимется шовинистический вой о реванше, перед которым должно будет замолкнуть бесспорно мирно настроенное большинство французского народа: а это приведет к тому, что и Франция окажется в этом случае нападающей стороной, и шовинизм, который будет тогда господствовать, очень скоро потребует присоединения левого берега Рейна. Мне кажется очевидным, что при таких условиях Германии придется вести борьбу за существование, вследствие чего и в ней также вновь всецело возьмет верх патриотический шовинизм. Таким образом, все перспективы пока против нас. Но если уж война начнется, то исход такой европейской войны, первой после 1813-1815 гг., совершенно нельзя предвидеть, и я ни в коем случае не желал бы, чтобы это случилось. Если она начнется, тогда уж ничего не поделаешь.
А теперь о другой стороне вопроса. В Германии у нас сейчас такая ситуация, которая с возрастающей быстротой приближает революцию и вскоре должна выдвинуть нашу партию на первый план. Нам самим ничего даже не нужно делать для этого - достаточно предоставить нашим противникам работать на нас. К тому же предстоит новая эра, с новым, либеральничающим, крайне нерешительным и колеблющимся императором*, прямо созданным для роли Людовика XVI. Единственное, чего нам не хватает, это своевременного толчка извне. Таким толчком послужит положение в России, в которой начало революции - теперь уже только вопрос месяцев. В России наши товарищи превратили царя прямо-таки в пленника, дезорганизовали правительство, расшатали народные традиции. Крушение должно наступить в ближайшее время даже и без нового сильного удара, а продолжаться оно будет ряд лет, как в 1789-1794 годах; поэтому времени будет вполне достаточно, чтобы оно, в свою очередь, могло воздействовать на Запад, и особенно на Германию, так что движение будет постепенно нарастать - в отличие от 1848 г., когда уже 20 марта во всей Европе реакция была снова в полном разгаре. Словом, это такая чудесная революционная ситуация, какой еще не бывало. Одно только может ее испортить: Скобелев сам сказал в Париже, что только внешняя война может вытащить Россию из трясины, в которой она увязла258. Эта война должна залечить все раны, которые наши товарищи, жертвуя своей жизнью, нанесли царизму. Этого, во всяком случае, было бы достаточно, чтобы положить конец плену царя, направить ярость всего народа на социалреволюционеров, отнять у них поддержку либералов, которую они сейчас имеют, - и тогда все принесенные жертвы оказались бы напрасными, пришлось бы начинать все сначала при менее благоприятных обстоятельствах; но подобную игру едва ли можно сыграть дважды, и можете быть уверены, что и в Германии наши также либо присоединятся к патриотическому вою, либо вызовут против себя такой взрыв ярости, по сравнению с которым взрыв ярости, последовавший за покушениями, показался бы детской игрушкой; тогда Бисмарк ответил бы на последние выборы не законом против социалистов, как в свое время, а совсем поиному.
В случае же сохранения мира русские панслависты останутся в дураках и должны будут скоро отступить. Тогда императору** ничего другого не останется, как сделать еще одну последнюю попытку - опереться на старых обанкротившихся бюрократов и генералов, уже потерпевших кораблекрушение.
Это может продолжаться не дольше нескольких месяцев, после чего не останется другого выхода, как созвать либералов, то есть Национальное собрание, в той или иной форме, а это, насколько я знаю Россию, означает революцию на манер 1789 года. И при таких условиях чтобы я желал войны? Ни в коем случае, даже если из-за этого должны были бы погибнуть 200 благородных разбойничьих племен.
Но довольно об этом, перейдем к Бюркли. Его брошюру (демократическая реформа банка) я не прочел и куда-то засунул, но постараюсь разыскать ее у себя или у Маркса. Я не могу поэтому точно сказать, чего он хочет.
25 февраля Я только что обыскал всю квартиру Маркса, но брошюры так и не нашел. Специальными вопросами этого рода, при нашем разделении труда, занимается Маркс, а из-за его болезни мы не могли обсудить эту историю.
Допустим, что Бюркли разрешает каждому цюрихскому земельному собственнику получить под свое имение подобную ипотеку и что квитанция на эту ипотеку обращается в качестве денег. Тогда, следовательно, масса обращающихся денег определяется общей стоимостью упомянутой земельной собственности, а не гораздо меньшей суммой, достаточной для обращения. Итак, уже теперь ясно, что: 1) либо ипотечные квитанции нельзя превратить в наличные деньги, и тогда они обесцениваются согласно сформулированному Марксом закону; 2) либо их можно превратить в наличные деньги, и тогда часть их, излишняя для обращения, возвращается в банк для такого обмена и перестает быть деньгами, причем банк должен, разумеется, вложить в это капитал.
Однако приносящий проценты и, следовательно, ежедневно меняющий свою стоимость суррогат денег уже по одному этому не годится быть средством обращения; нужно сперва прийти к соглашению не только относительно цены товара в переводе на настоящие деньги, но и относительно цены самих этих бумаг. Цюрихцы оказались бы более плохими коммерсантами, чем я их считаю, если бы они, имея возможность превратить ипотечные квитанции в наличные деньги, не поторопились бы сдать их в банк для такого обмена и не стали бы попрежнему пользоваться одними только старыми удобными беспроцентными деньгами. Но тогда у кантонального банка его собственный капитал и все, что он может собрать в виде вкладов, было бы вложено в ипотеки, и неизвестно, откуда он достал бы новый оборотный капитал.
Если же ипотечные квитанции нельзя превратить в наличные деньги, то они сразу перестают быть деньгами. Люди будут тогда доставать металлические или надежные бумажные деньги извне, - а мир ведь, к счастью, чуть побольше Цюрихского кантона, - и будут пользоваться ими, потому что решительно никто не станет принимать в качестве денег эти жалкие квитанции, которые, как Вы справедливо говорите, будут тогда всего лишь закладными листами местного значения. А если правительство непременно захочет навязать их публике в качестве денег, то ему не поздоровится.
Это между нами, прошу Вас не использовать вышесказанного от моего имени, потому что, повторяю, брошюрки я не читал и не имел также времени просмотреть классическую экономическую литературу по этому вопросу; а подобные вещи нельзя критиковать просто так, наобум, и быть уверенным, что не встретишь отпора. Но чепухой эта затея является во всяком случае.
Маркс в понедельник утром прибыл в Алжир40, куда я и врачи все время уговаривали его ехать, но ему этого не особенно хотелось. У него есть там знакомый судья* из гражданского суда, который, будучи сосланным в свое время Бонапартом, очень хорошо изучил отношения общинной собственности у арабов и предложил дать Марксу разъяснения по этому вопросу.
Сердечный привет; также и Каутскому.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ПЕТРУ ЛАВРОВИЧУ ЛАВРОВУ В ЛОНДОНЕ [Лондон], 23 февраля 1882 г.
122, Regent`s Park Road, N. W.
Дорогой друг!
«Financial Reform Almanach 1882» указывает следующие адреса: Дилк, У. Аштон, 1, Hyde Park Gate, S. W., затем - сэр [Чарлз], 76, Sloane st., S. W.
Вернувшись от Вас, я нашел дома письмо от д-ра Донкина (того самого, который некоторое время тому назад лечил Гартмана, а также семью Маркса), где он пишет: «Несколько дней тому назад я получил письмо от Гартмана (помеленное: 14, Huntley st., Bedford sq.), в котором он спрашивает, можно ли ему прийти повидать меня. Я немедленно ответил на его письмо, предложив ему на выбор два дня, но после этого не имел от него никаких известий.
В случае если мои письма затерялись, сообщите мне, пожалуйста, не знаете ли Вы, что с ним. Если Вы увидите его, будьте добры, передайте ему, что он может прийти ко мне в любой день (60, Upper Berkeley St., W.) между 11 и 12 часами утра».
Не будете ли Вы так добры сообщить Гартману вышеприведенное письмо? Поскольку письмо Донкина не дошло, я думаю, что на нем был указан неправильный номер дома, в котором и я также не уверен, потому что знаю его только от Донкина. Таким образом, не зная точного адреса, я лишен возможности непосредственно снестись с Гартманом и поэтому прибегаю к Вашему посредничеству, тем более что он живет, как Вы говорили, очень близко от Вас.
Я пишу Донкину, что надеюсь уже через несколько дней дать ему более точные сведения; если возможно, постарайтесь сообщить мне что-либо по этому делу в воскресенье вечером.
Ваш Ф. Энгельс
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ* [Алжир], 23 февраля 1882 г.
Дорогое дитя!
Установилась хорошая погода; живу в очень комфортабельной вилле за фортификациями Алжира, на холмах.
Единственное, что мне теперь нужно, - это спокойствие; надеюсь скоро поправиться.
Целую всех детишек; привет Лонге.
Глубоко любящий тебя Олд Ник [Надпись Маркса на оборотной стороне открытки]
Мадам Шарль Лонге, 11, Boullevard Thiers, Argenteuil pres Paris (France)
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 10 марта 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Пользуюсь нарушенным послеобеденным отдыхом, чтобы написать Вам. Что касается девы Марии-Изиды, то это деталь, которой я не мог заняться уже за недостатком места260.
Культ Марии, как и культ всех святых, относится к гораздо более позднему периоду, чем рассматриваемый мной (к тому времени, когда расчетливые попы вернули в лице святых политеистическому крестьянству его любимых богов-покровителей), и, наконец, это объяснение нужно было бы еще доказать исторически, для чего требуется специальное изучение вопроса. То же самое с нимбом и лунным сиянием. Впрочем, культ Изиды был в Риме во времена империи частью государственной религии.
Биметаллизм. Главное состоит в том, что нам следует - особенно после невероятного бахвальства многих «вождей» по поводу превосходства нашей партии над буржуазией в экономических вопросах, превосходства, в котором сами эти господа совершенно неповинны, - остерегаться так сильно компрометировать себя в экономической области, как это делают, нисколько не стесняясь, эти самые господа, когда они рассчитывают польстить тем самым определенной группе рабочих, добиться победы на выборах или другого какого-либо успеха.
Итак, на том основании, что в Саксонии добывается серебро, считают возможным пойти на надувательство с двойной валютой! Чтобы заполучить несколько лишних избирателей, нашей партии рекомендуют покрыть себя несмываемым позором в такой области, которая бесспорно должна быть твердыней партии!
Но таковы наши господа литераторы. Точно так же как буржуазные литераторы, они считают своей привилегией ничему не учиться и обо всем рассуждать. Они состряпали нам такую литературу, с которой едва ли что-нибудь может сравниться по экономическому невежеству, новоиспеченному утопизму и самомнению, и Бисмарк, запретив ее, оказал нам весьма большую услугу.
В вопросе о двойной валюте речь идет теперь не столько о двойной валюте вообще, сколько о специфической двойной валюте, при которой стоимость золота относится к стоимости серебра, как 151/2 : 1. И это следует различать.
Двойная валюта становится с каждым днем все более невозможной вследствие того, что соотношение стоимости золота и серебра, прежде бывшее хоть приблизительно постоянным и изменявшееся лишь медленно, подвержено теперь сильным повседневным колебаниям, а именно, прежде всего в том направлении, что стоимость серебра падает вследствие колоссального роста его добычи, особенно в Северной Америке. Истощение золотых запасов - выдумка серебряных магнатов. Но какова бы ни была причина изменения стоимости серебра, факт остается фактом, и его мы должны иметь в виду прежде всего. Серебро с каждым днем все больше теряет способность служить мерой стоимости, золото же эту способность сохраняет.
Соотношение стоимости обоих металлов составляет теперь приблизительно 171/2:1. Но владельцы серебра хотят вновь навязать всему свету прежнее соотношение 151/2:1, а это так же невозможно, как невозможно надолго и повсеместно удержать цену машинной пряжи и ткани на уровне цены ручной пряжи и ткани. Чеканка монеты не определяет стоимости монеты, а гарантирует получателю только ее вес и содержание в ней серебра: она ни в коем случае не может перенести на 151/2 фунтов серебра стоимость 171/2 фунтов.
Все это изложено в «Капитале», в главе о деньгах (III гл., стр. 72-120)261, так ясно и с такой исчерпывающей полнотой, что больше тут ничего и не скажешь. В качестве материала по вопросу о колебаниях в последнее время сравни Зётбер «Драгоценные металлы. Добыча и соотношение стоимости» и т. д. (Гота, Пертес, 1879). Зётбер - первый авторитет в этой области и отец германской монетной реформы; он еще до 1840 г. проповедовал «марку» в 1/3 талера.
Итак: если серебро будет чеканиться из расчета 151/2 фунтов серебра = 1 фунту золота, то оно потечет обратно в государственные кассы - всякий постарается избавиться от него. Это испытали Соединенные Штаты на своем серебряном долларе, который чеканится со старым содержанием серебра, а стоит только 90 центов, и то же самое испытал Бисмарк, когда он захотел насильно вновь ввести в обращение изъятые оттуда и замененные золотом серебряные талеры.
Управляющий банком г-н Дехенд воображает, что при помощи двойной валюты можно будет уплатить иностранные долги Германии плохим серебром вместо полноценного золота и таким образом избежать всякого кризиса золота; для государственного банка это было бы, конечно, чрезвычайно удобно, если бы только это удалось. Но единственным результатом всего этого будет то, что г-н Дехенд сам докажет свою абсолютную непригодность для роли управляющего банком и что ему место скорее на школьной скамье, чем в государственном банке*.
Прусский юнкер был бы, конечно, тоже счастлив, если бы он мог погасить свою задолженность по ипотекам или выплатить по ним проценты серебром по теперешнему курсу 171/2:1, тогда как сделка по этим ипотекам была совершена в серебре по курсу 151/2:1. А так как это происходило бы внутри страны, то такое надувательство кредиторов должниками бесспорно было бы осуществимо, если бы только дворянство нашло людей, которые одолжили бы ему серебро по курсу 171/2:1, - с тем чтобы оно могло расплачиваться по курсу 151/2:1; ведь собственных средств для платежей у дворянства не хватает. Однако ему пришлось бы брать серебро тоже по 151/2, и, таким образом, для него ничего бы не изменилось.
Что касается производства серебра в Германии, то выплавка из германской руды занимает с каждым годом все меньшее место сравнительно с выплавкой (рейнской) из южноамериканской руды. В 1876 г. все производство серебра в Германии составило около 280000 фунтов, в том числе из южноамериканской руды - 58000, а с тех пор доля последней значительно выросла. Совершенно ясно, что низведение серебра к роли разменной монеты должно еще больше понизить его стоимость; употребление серебра для других целей незначительно по сравнению с его употреблением в качестве денег, и оно не будет возрастать сколько-нибудь быстрее от того, что демонетизация выбрасывает на рынок больше серебра.
О том, чтобы Англия ввела у себя когда-нибудь двойную валюту, нечего и думать. Ни одна страна с золотой валютой не может в настоящее время надолго снова ввести двойную валюту. Всеобщая двойная валюта и без того уже вообще невозможна. Если бы даже все люди сошлись сейчас на том, чтобы серебро опять оценивалось по курсу 151/2:1, они все-таки не могли бы изменить того факта, что стоимость его составляет лишь 171/2:1, и против этого абсолютно ничего не поделаешь. С таким же успехом можно было бы постановить, чтобы дважды два равнялось пяти.
Бамбергер оказывал нам в первые годы нашего изгнания очень большие услуги; это был очень порядочный и услужливый человек, секретарь Карла Брауншвейгского. Впоследствии мы потеряли его из виду. Сердечный привет.
Ваш Ф. Э.
19:41 05.07.2015
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ [Алжир], 16 марта 1882 г.
Гостиница «Виктория» (Пиши сюда, как и прежде, через Ферме.)
Мое дорогое дитя!
Получив твое письмо через Ферме, я отправил посыльного в гостиницу «Ориент», чтобы справиться также и там; ему вручили для меня твое письмо от 24 февраля.
Теперь дам тебе краткий отчет о состоянии моего здоровья.
Ввиду того что мой кашель усилился, было обильное выделение мокроты, бессонница и т. д., я пригласил д-ра Стефана (он лечит также моих соседей по гостинице), и вот с 26 февраля, когда он впервые меня осмотрел, я нахожусь под его наблюдением. Это очень решительный, строгий человек. Он нашел, что моя левая сторона, - ослабленная плевритом, - из-за стечения неблагоприятных обстоятельств со времени моего отъезда из Парижа и до сих пор функционирует неправильно. Основное средство против этого - мушки (жидкость оттягивается путем «татуировки» левой стороны спины и левой стороны груди кантаридальным коллодием), которые действуют на меня хорошо, и другое, «успокаивающее», средство - от кашля; наконец, мышьяковистый натр (безвкусный, как вода) - после каждой еды. Поскольку это допускает погода, мне разрешено продолжать мои небольшие утренние прогулки.
К сожалению (при благоприятной погоде сильный кашель прошел бы сам собой), 6 марта началось кровохарканье, но после сильного выделения крови 8 и 9 марта оно продолжалось в более легкой форме до 12-го, а 13-го кровохарканье прошло совершенно бесследно. Таким образом, эта неприятная история тянулась неделю; д-р Стефан энергично принялся за лечение: запретил всякое движение (само собой разумеется, и прогулки), почти совершенно запретил также разговаривать, прописал горячие ножные ванны и т. д. и наряду с этим сильно действующие лекарства. В то же время меня продолжали лечить мушками, успокаивающими средствами от кашля и т. д.; и кашель, действительно, сильно уменьшился. Постепенно стала также меняться и погода, хотя она не совсем еще безупречна. У нас тут, на вилле, расположенной на холме (гостиница «Виктория») - прямо перед глазами морская бухта, а по бокам амфитеатром поднимающиеся виллы, - чудесный воздух, даже и без прогулок по маленькой галерее перед моей и другими соседними комнатами либо по веранде, которая служит входом в нижний этаж. Доктор разрешит мне прогулки только после того, как еще раз освидетельствует мой corpus delicti. Надо заметить, что за последнее время у меня не только вновь появился аппетит, но наконец ко мне вернулся и сон. (В сущности, с 16 февраля, с ночи, проведенной в парижской гостинице, бессонница непрерывно продолжалась вплоть до указанного момента.)
В общем результат таков: как я уже писал об этом в Лондон, из-за этой дурацкой, необдуманной поездки мое здоровье сейчас находится опять в таком же состоянии, в каком оно было тогда, когда я выехал с Maitland Park. Я должен, однако, сказать, что многие из приехавших сюда претерпели и все еще претерпевают те же самые злоключения. За последние 10 лет в Алжире еще не было такого неудачного зимнего сезона. После опыта с островом Уайт и другими местами сам я находился в нерешительности, но Энгельс и Донкин взаимно разожгли друг у друга африканские страсти, причем ни тот, ни другой не потрудился навести точных справок, забыв о том, что в этом году погода из ряда вон выходящая. Несколько раз я старался намеками дать понять, что лучше бы уж начать с Ментоны (или Ниццы), так как Лавров получил от своих русских друзей весьма благоприятные сведения, но мой старый добрый сангвиник Фред - который, повторяю, говоря между нами, легко может, любя, убить человека, - ни о чем подобном и слышать не хотел.
Должен сказать, что обе дамы, хозяйки этой виллы-гостиницы, окружили меня исключительной заботой и вниманием. А что касается операций с мушками, то молодой фармацевт г-н Кастелаз (он находится здесь со своей матерью с самого декабря в качестве пациента) так любезен, что «татуирует» меня, потом вскрывает наполненные жидкостью волдыри, затем накладывает повязки на несколько раздраженную кожу и т. д. Все это он проделывает очень осторожно и оказывает свои добровольные услуги самым деликатным образом.
Для меня не было бы ничего более волшебного, чем город Алжир летом и весной, особенно же его окрестности, и я чувствовал бы себя, как в «Тысяче и одной ночи», если бы был здоров и если бы все, кто мне дорог (в особенности внуки), были со мной. Я каждый раз был в восторге, когда получал от тебя известия о милых малышах. Тусси также писала мне, что детишки не выходят у нее из головы и что ей хотелось бы опять быть с ними. Но едва ли мне удастся уехать отсюда раньше чем через месяц, так как сперва мне придется основательно пройти курс лечения под руководством д-ра Стефана и только тогда, в сущности, начать настоящее лечение воздухом (конечно, если погода к тому времени установится).
«Justice» (полемику с «Citoyen») я не читал и вообще не видел ни одной из парижских газет, за исключением «Egalite». Я очень обрадовался, узнав из твоего письма, что Тусси тактично предотвратила катастрофу. Когда Лиссагаре выпустит свою «Bataille», ты пришлешь мне, конечно, ее первые номера. Много толку я от этого не жду; но поживем - увидим.
Добряк Ферме в первые дни моего пребывания здесь (еще в гостинице «Ориент») замучил меня, то есть заставил меня бегать по городу и с горы на гору, и совершенно заговорил меня.
Всему этому я сразу положил конец, дав ему понять, что я инвалид. Но он желал мне добра; теперь он знает, что покой, одиночество и молчание являются моим гражданским долгом.
Поцелуй всех малышей. Привет Лонге. Целую тебя много раз, дорогое дитя.
Твой Олд Ник
МАРКС - ПОЛЮ ЛАФАРГУ В ПАРИЖ [Алжир], понедельник, 20 марта [1882 г.]
Мой дорогой Поль!
Ваше милое письмо от 16 марта мне было вручено сегодня (20-го), так что оно, повидимому, было в пути гораздо меньше времени, чем вообще письма из Лондона.
Прежде всего, мой бравый гасконец, «что обозначает Верхний Мустафа?» Мустафа - собственное имя, как Джон. Когда выходишь из Алжира по rue d`Isly, видишь перед собой длинную улицу. С одной стороны ее, у подножья холмов, поднимаются мавританские виллы, окруженные садами (одна из этих вилл и есть гостиница «Виктория»); с другой стороны - вдоль дороги - раскинулись дома, спускающиеся террасами. Все это вместе и называется Верхний Мустафа; Нижний Мустафа начинается у склона Верхнего Мустафы и тянется до самого моря. Оба Мустафы образуют одну коммуну (Мустафа), мэр которой (этот человек носит имя не арабское и не французское, а немецкое) делает время от времени разные сообщения своим обывателям путем официальных афиш, - режим, как видите, очень мягкий. По улице Верхнего Мустафы постоянно строят новые дома, сносят старые и пр., но хотя занятые этим делом рабочие - люди здоровые и местные жители, однако после первых же трех дней работы они схватывают лихорадку. Поэтому часть их заработной платы состоит из ежедневной дозы хинина, доставляемого предпринимателями. Тот же обычай можно наблюдать в разных местах Южной Америки.
Мой милый авгур. Вы так хорошо осведомлены, что пишете: «Вы должны пожирать все французские газеты, продающиеся в Алжире»; в действительности же я не читаю даже и тех нескольких газет, которые получают из Парижа другие жильцы гостиницы «Виктория»; все мое политическое чтение ограничивается телеграфными сообщениями «Petit Colon» (маленькая алжирская газетка вроде парижского «Petit-Journal», «Petite Republique Francaise» и пр.). Вот и все.
Женни писала мне, что посылает статьи Лонге, о которых Вы также упоминаете, но я так и не получил их. Единственная газета, которую я получаю из Лондона, - это «Egalite», но ее нельзя назвать газетой.
Чудак Вы, Сен-Поль! Откуда Вы взяли или кто это Вам сказал, что я должен «смазывать кожу йодом»? Вы меня прервете и скажете, что это простая мелочь, но в этом обнаруживается Ваш метод «материального факта». Ex ungue leonem! ( по когтям узнаю льва)В действительности вместо Ваших «смазываний кожи йодом» я должен давать разрисовывать себе спину кантаридальным коллодием, чтобы вытягивать жидкость. В первый раз, когда я увидел таким образом обработанный свой левый бок (грудь и спину), он мне напомнил в миниатюре огород, засеянный дынями. С 16 марта, когда я писал Энгельсу, ни на спине, ни на груди (эта последняя, в свою очередь, разрисовывается) нет ни одного сухого местечка, на котором можно было бы возобновить эту операцию; сию последнюю нельзя будет произвести раньше 22-го.
Вы говорите: «При сем прилагается пригласительное письмо, которое заставит Вас смеяться». Es regular (вероятно). Но как Вы хотите, чтобы я смеялся, когда это «при сем прилагаемое» письмо все еще находится в Ваших собственных руках? Когда будет возможность, я напомню г-ну Ферме об его бывшем товарище - прудонисте Лафарге. Сейчас же, пока доктор мне не позволяет выходить, я пользуюсь этим временем, чтобы не разрешать никому ни частых визитов, ни продолжительных диалогов.
Дожди по-прежнему продолжаются. Столько климатических капризов; погода меняется с часу на час, проходя все фазисы или вдруг делая скачок от одной крайности к другой. При всем том замечается тенденция к постепенному улучшению, но приходится ждать. И сказать только, что с самого моего отъезда в Марсель и до сегодняшнего дня стояла беспрерывно прекраснейшая погода и в Ницце и в Ментоне! Но было навязчивой идеей - не я ответствен за нее - это африканское солнце и здешний чудодейственный воздух!
В прошлую субботу мы похоронили в Верхнем Мустафе одного из наших сожителей по «Виктории» по имени Арман Маньядер; это был еще совсем молодой человек, которого парижские доктора послали сюда. Он служил в одном парижском банке; патроны продолжали уплачивать ему жалованье в Алжире. Чтобы, однако, доставить удовольствие его матери, они распорядились по телеграфу, дабы труп его выкопали и отправили в Париж, - и все это за их счет. Такая щедрость редко встречается даже у людей, ворочающих «чужими деньгами».
Мой сон возвращается постепенно; кто не страдал бессонницей, не может чувствовать то блаженное состояние, когда наконец рассеивается ужас бессонных ночей!
Привет моему милому Какаду и всем остальным.
Ваш К. Маркс
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ [Алжир], понедельник, 27 марта 1882 г.
Мое дорогое дитя!
Сегодня (27 марта) получил твое письмо. Ты знаешь, как я бываю счастлив каждый раз, когда получаю от тебя известия. Мои сообщения не скрывали от тебя самого худшего, поэтому ты можешь быть также совершенно уверена, что я говорю только чистую правду, сообщая, что с тех пор, как я писал тебе последнее письмо, здоровье мое непрерывно улучшается. Прошла бессонница (а она была хуже всего), вернулся аппетит, нет больше сильных приступов кашля, последний, наоборот, значительно ослабел. Разумеется, мушки из-за их интенсивного действия можно применять только раз в неделю, так что процесс залечивания плевры на левом боку (сама легочная ткань вообще не была задета) требует некоторого времени. Конечно, погода страшно непостоянная, с внезапными переменами, бурями, жарой, холодом, дождем, фактически лишь с редкими благоприятными интервалами; о постоянной, соответствующей сезону погоде, теплой и «сухой», приходится только мечтать. Вчера мы уже думали, например, что наступил решительный поворот, - был великолепный день, и я совершил прогулку, - но сегодня небо серое (с черным отливом), идет проливной дождь, воет ветер.
Публика здесь вконец истомилась, потому что, само собой понятно, такая погода с самого декабря (включительно) совсем ненормальна для Алжира. Но в том-то и дело, что об этом нужно было разузнать заранее, а не пускаться в такое путешествие на авось.
Между нами говоря, хотя погода на острове Уайт была неблагоприятна, тем не менее, однако, мое здоровье улучшилось настолько, что, когда я вернулся в Лондон, все поражались. К тому же в Вентноре у меня был покой; в Лондоне же, наоборот, беспокойство Энгельса (да и Лафарг, болтун, считал, что мне нужны только «прогулки», свежий воздух и т. д.) фактически вывело меня из душевного равновесия. Я чувствовал, что не могу больше этого выдержать; оттого я с таким нетерпением стремился во что бы то ни стало уехать из Лондона! Так самой искренней, подлинной любовью можно убить человека; что в подобных случаях может быть опаснее для выздоравливающего!
Как я уже говорил тебе, дорогое дитя, мне повезло, и я нахожусь здесь в обществе благожелательных, любезных и непритязательных людей (швейцарских французов и настоящих французов; ни немцев, ни англичан в моей вилле-гостинице нет). Г-н Морис Кастелаз вызвался помогать мне под руководством д-ра Стефана; даже Ним** не могла бы быть более заботливой и внимательной. Так что, дитя мое, не терзай себя из-за моего якобы беспомощного положения. За мной вполне достаточный и мужской и женский уход, а с другой стороны, я пользуюсь привилегией «пациента» - быть молчаливым, держаться в стороне и пр., когда мне хочется побыть в одиночестве или же не обращать внимания на других.
В сущности, я совсем не следил за французскими, английскими и другими ежедневными газетами; читал лишь телеграфные сообщения. Что мне хотелось получить, например, так это статьи Лонге о стачках (Лафарг мне очень расхваливал эти статьи в своем письме). Что касается глупости Массара, то я об этом до сих пор ничего не знаю, кроме того, что ты мне писала.
Напиши, пожалуйста, Гиршу, чтобы он прислал мне свою статью, напечатанную в журнале г-жи Адан. Как бы я хотел, чтобы в один прекрасный день ковер-самолет принес бы мне сюда Джонни. Как бы мой дорогой мальчик восхищался маврами, арабами, берберами, турками, неграми, - словом, всем этим Вавилоном, и костюмами (большей частью поэтическими) этого восточного мира, перемешанного с «цивилизованными» французами и т. д. и тупыми британцами. Поцелуй также моего милого Гарри, благородного Волка и великого Па!
А теперь прощай, мое любимое дитя; передай также мой привет Лонге.
Твой Олд Ник
Ни о какой работе пока и речи быть не может, даже о просмотре «Капитала» для нового издания.
ЭНГЕЛЬС - ГЕНРИ МАЙЕРСУ ГАЙНДМАНУ В ЛОНДОНЕ [Лондон, около 31 марта 1882 г.]
Милостивый государь!
Благодарю Вас за присланную мне брошюру. Я очень рад, что знаменитый старый Том Спенс снова извлечен на свет.
Мне будет очень приятно познакомиться с Вами лично, коль скоро Вы уладите свои взаимоотношения с моим другом Марксом, которого Вы, как я вижу, считаете для себя возможным в данный момент цитировать.
С уважением Ф. Э.
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ [Алжир], 6, 7 апреля 1882 г.
Мое милое дитя!
Только что судья Ферме принес мне твое письмо от 31 марта; я всегда страшно рад твоим письмам, но когда только, мое дорогое дитя, ты находишь время писать их? Я часто с тревогой думаю о твоем маленьком хозяйстве, с которым ты должна справляться при помощи такой бестолковой чудачки, как Эмилия, между тем как твои четверо мальчуганов сами по себе могут поглотить все рабочее время даже у гораздо лучшей служанки.
Ферме вручил мне также несколько дней тому назад обещанные номера «Justice» (в которых имеются также и творения Гирша, перепечатанные из «Revue» г-жи Адан). Статьи Лонге о стачках очень хороши. Кстати, в одном месте он говорит, что Лассаль придумал только слова (а не открыл самый закон, установленный Рикардо, Тюрго и др.). В действительности, однако, он - Лассаль - заимствовал хорошо известное «культурным» немцам выражение Гёте, который, в свою очередь, переделал «вечные незыблемые законы» Софокла (Софокл. Антигона. эписодий второй) в «вечные железные законы» (Гете.Божественное.).
Ферме пришлось сидеть молча напротив меня в моей «комнате» и читать, ожидая, пока я кончу письмо к Тусси (в тот же день я получил письмо от нее, а также и от Энгельса), чтобы отправить его с посыльным в город.
Сегодня жду д-ра Стефана. Если он придет, я смогу сообщить тебе о результатах его осмотра еще в этом письме, которое будет отправлено завтра утром. Между тем мое выздоровление идет удовлетворительно, хотя и медленно для человека, который жаждет вновь стать активным и покончить с этим дурацким ремеслом инвалида. Но вся эта затяжка происходит благодаря неистовой, совершенно необычной алжирской непогоде. Ферме не запомнит такой за все 12 лет его пребывания здесь. Погода по-прежнему неустойчивая, изменчивая, капризная - настоящая апрельская погода, с внезапными переходами от яркого солнца к дождю, от жары к жестокому холоду, от ясного неба к хмурому, почти черному, от сухой атмосферы к атмосфере, перенасыщенной водяными парами, - словом, погода отнюдь не «надежная» или далеко не такая, какую здесь принято считать обычной, «нормальной» алжирской «весенней» погодой.
Все же, когда не особенно ветрено и если нет дождя, апрельские утренние часы приятны, так что сегодня, вчера и третьего дня я мог наслаждаться утренними прогулками; таким образом, я три дня подряд с удовольствием гулял по утрам в продолжение одного-двух часов.
Только что меня прервал шум, раздавшийся в небольшом, поднимающемся террасами садике (сад весь красный от цветения), который обрамляет аллею, ведущую к нашей веранде (она примыкает к первому этажу нашей виллы), между тем как моя комната (и пять других) помещается во втором этаже, выходя на небольшую галерею над верандой; перед обеими из них - вид на море и со всех сторон чудесная панорама. Итак, шум привлек меня на галерею.
Как весело, от всей души расхохотался бы маленький Джонни, если бы он стоял рядом со мной, увидев внизу в саду настоящего негра, черного, как смоль, который танцевал, наигрывая на маленькой скрипке, ударял длинными металлическими кастаньетами и выделывал своим телом пластические движения, весело и широко улыбаясь. Алжирские негры раньше были в большинстве своем рабами турок, арабов и пр., но получили свободу при господстве французов.
И вот позади него, негра, видна фигура другого человека, который с важным видом и снисходительно улыбаясь смотрит на это негритянское представление. Это мавр (поанглийски - Moor, по-немецки - Mohr); кстати сказать, в Алжире маврами называют арабов - небольшую часть их, которая, покинув пустыню и свои общины, живет в городах вместе с европейцами. Они ростом выше среднего француза, у них продолговатые лица, орлиные носы, большие и сверкающие глаза, черные волосы и борода, а цвет их кожи бывает всех оттенков от почти белого до темно-бронзового. Их одежда - даже нищенская - красива и изящна: короткие штаны (или мантия, скорее - тога из тонкой белой шерстяной материи) или плащ с капюшоном; для прикрытия головы (в неблагоприятную погоду, при сильной жаре и т. п. для этого служит также и капюшон) употребляют тюрбан или кусок белого муслина, которым они подпоясывают свои штаны; обыкновенно они оставляют ноги босыми и не обуваются, а лишь изредка надевают туфли из желтого или красного сафьяна.
Даже самый бедный мавр превзойдет величайшего европейского актера в «искусстве драпироваться» в свой плащ и в умении выглядеть естественным, изящным и полным благородства, ходит ли он или стоит неподвижно (когда они едут на своих мулах или ослах, а изредка и на лошадях, они, как правило, сидят на них не верхом, как европейцы, а спустив обе ноги на одну сторону и являют собой воплощенную ленивую мечтательность).
Итак, вышеназванный мавр, стоявший позади негра в нашем саду, начал выкрикивать, что продает «апельсины» и «петухов» (а также кур), - странная смесь товаров для продажи. А между этим мавром, даже и теперь не потерявшим своей величественности, и танцующим, ухмыляющимся негром важно выступает птица - чрезвычайно спесивый павлин (принадлежащий одному из наших пансионеров) с великолепной синей шеей и красивейшим длинным хвостом. Как же мне хотелось услышать звонкий смех моего Джонни при виде этого трио!
Теперь четыре часа пополудни (часть послеобеденного времени я провел, конечно, в беседе с Ферме, который принес мне твое письмо, а позднее вернулся в Алжир). Льет дождь; внезапное понижение температуры чрезвычайно неприятно. Наилучшие пожелания д-ру Дурлену!
Лило всю ночь; утро сегодня облачное, но дождя нет; воздух приятный, хотя слишком насыщен водяными парами. Я гулял в продолжение часа (с 9 до 10 утра), боясь, что меня застигнет дождь, но дождя пока нет. Поскольку д-р Стефан не приходил ни вчера, ни третьего дня, я написал ему сегодня утром; как бы то ни было, чтобы отправить письмо еще сегодня, нельзя ждать результата врачебного осмотра. Доктор Стефан придет не раньше 5 часов вечера. Вот видишь, это хороший признак, что доктор стал относиться ко мне несколько небрежнее, - значит, он больше не беспокоится настолько, чтобы строго соблюдать интервалы между своими визитами.
Как я буду счастлив, когда смогу вернуться к своим внукам и к их чудесной мамаше! Я совершенно не намерен продлевать свое пребывание здесь дольше, чем доктор найдет это абсолютно необходимым. Множество поцелуев от твоего Олд Ника Прилагаемая вырезка - из одной немецко-американской газеты, которую мне прислал Энгельс. Это - забавная критика новейшей «немецкой лакейской поэзии». Надеюсь, Лонге постарается разобраться в этом.
Милое дитя, я уже запечатал это письмо, но пришлось его вскрыть. Д-р Стефан пришел несколько раньше, чем я его ожидал. Новый осмотр привел его к выводу - и я очень рад, что могу тебе это сообщить, - что за это время мой левый бок поправился почти так же хорошо, как и правый.
ЭНГЕЛЬС - ПЕТРУ ЛАВРОВИЧУ ЛАВРОВУ В ЛОНДОНЕ [Лондон], 10 апреля 1882 г.
122, Regent`s Park Road Дорогой Лавров!
С благодарностью возвращаю Вам корректурный оттиск267. Я сделал бы это раньше, если бы не надеялся увидеть Вас вчера вечером и сказать Вам: Христос, воскрес ли он?*
Не будете ли Вы так добры и не дадите ли мне на несколько дней немецкий текст предисловия? «So..aldemokrat» просил нас послать ему это предисловие, а так как оно было напечатано в «Народной Воле» (мы гордимся тем, что состоим ее сотрудниками), то это не представит никаких неудобств.
Искренне Ваш Ф. Энгельс
Наша мысль, по-моему, передана очень хорошо.
ЭНГЕЛЬС - БЕРТОЛЬДУ ШПАРРУ В ЛОНДОНЕ [Черновик] [Лондон], 12 апреля 1882 г.
Милостивый государь!
Я не знаю ни Вас, ни г-на К. Шнейдта, на которого Вы ссылаетесь. Если Вы имеете в виду анархиста г-на К. Шнейдта, то он ведь сможет ввести Вас в клуб на Rose st. и добиться оказания Вам помощи. Принимая во внимание то, как сотрудники «Freiheit» обрушились на социал-демократическую партию Германии, я едва ли могу испытывать особенное желание поддерживать сторонников этого направления. Между тем я даже не знаю, к какому направлению Вы принадлежите; а как известно, на Tottenham st., 49 помещается Немецкий клуб, связанный с большой партией в Германии, и мне кажется невероятным, чтобы оба эти клуба дали умереть с голоду бежавшему с родины партийному товарищу.
При той значительной нужде, которую испытывают члены большой социалдемократической партии из-за полицейских преследований в Германии, я при моих средствах едва ли смогу поддерживать также и сторонников враждебных ей направлений. Но если Общество на Tottenham st. согласится Вам чем-нибудь помочь, я охотно внесу свою долю.
С совершенным почтением Ф.Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ФРИДРИХУ АДОЛЬФУ ЗОРГЕ В ХОБОКЕН [Лондон, 13 апреля 1882 г.]
Дорогой Зорге!
Сегодняшней почтой отправил тебе вышедшие номера «Egalite». Дальнейшие тоже буду посылать. Маркс в Алжире, у него был рецидив плеврита, от которого он теперь почти совсем оправился. Но предстоящей зимой ему надо будет очень остерегаться. Надеюсь скоро получить от тебя письмо. Что поделывает твой сын?
Сердечный привет от твоего Ф. Э.
МАРКС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ЛОНДОН [Алжир], четверг, 13-14 апреля 1882 г.
Мой любимый Какаду!
Я упрекаю себя за то, что все еще не написал тебе, но не потому, что должен сообщить тебе отсюда что-либо особенное. Как часто вспоминаю я тебя в Истборне, у постели моей больной Женни, во время твоих ежедневных посещений, столь заботливых, доставлявших такую радость брюзге Олд Нику. Но, да будет тебе известно, дорогое дитя: в течение всей прошлой и этой недели у Ферме пасхальные каникулы. Квартира его находится на улице Мишле (так называется часть дороги в Верхний Мустафу), у подножия холма, на котором высится гостиница «Виктория». До Ферме туда рукой подать, хотя он вынужден «карабкаться», ибо вверх проложенной тропы нет. В самом деле, он так усердно посещал меня в течение этого времени, что мои наилучшие намерения писать письма в послеобеденное время пошли насмарку. Вообще же г-н Ферме отнюдь не неприятный гость, не без юмора. После того как я дал ему прочесть номера «Citoyen» и «Egalite», он, придя ко мне, немало смеялся над гедовским «терроризмом будущего», который продлится, пока с помощью печатной краски не будет anticipando гильотинирован последний угнетатель-буржуа. Ферме не любит Алжира; ему, как и его семье, не подходит климат (часто навещает лихорадка и т. д.), - хотя все члены этой семьи - «туземцы», начиная с г-жи супруги. Но самое главное также то, что жалованья судьи едва хватает для очень скромного образа жизни. В главном городе колонии жизнь всегда дорога. С одним он согласен - нигде, ни в одном другом городе, являющемся одновременно местопребыванием центральных властей, нет такой laisser faire, laisser passer: сведенная до самого необходимого минимума полиция, неслыханная бесцеремонность в обществе, - все это объясняется влиянием мавританского элемента. В самом деле, мусульманское население не признает никакой субординации: они не считают себя ни «подданными», ни «управляемыми», никаких авторитетов, кроме как в политических вопросах, - именно этого не понимают европейцы. Полиция в Алжире немногочисленна да к тому же и состоит большей частью из туземцев. Между тем при существующем смешении представителей разных национальностей - к тому же бесцеремонных по своей натуре - часто неизбежны столкновения, причем каталонцы оправдывают свою старую репутацию: в их белых или красных поясах, которые они носят не как французы - под одеждой, а как мавры и т. п. - вокруг плаща, часто заткнуты, как «булавки», длинные кинжалы, которыми эти дети Каталонии без дальнейших околичностей и без разбора «орудуют» против итальянцев, французов и т. д. и местных уроженцев. Между прочим, несколько дней тому назад в провинции Оран захватили банду фальшивомонетчиков и среди них их главаря - бывшего испанского офицера; их европейская агентура находится, оказывается, в столице Каталонии - Барселоне! Часть из них не была арестована - улизнула в Испанию. Эту новость я, как и другие, ей подобные, узнал от Ферме. Последний получил два выгодных предложения со стороны французского правительства: во-первых, в Новую Каледонию - где ему одновременно поручается введение нового судопроизводства - с окладом в 10000 франков (и бесплатный проезд туда с семьей, а по прибытии - казенная бесплатная квартира) или же, во-вторых, в Тунис, где ему также был бы предоставлен более высокий, чем здесь, судебный пост и на более выгодных условиях. Ему предоставили время для решения; одно из этих двух предложений он примет.
От г-на Ферме - естественный переход к погоде, ибо он весьма щедр на проклятия в адрес последней. С пасхального понедельника (включительно) я не пропускал ни одной утренней прогулки, хотя только вчера (12-го) и сегодня не было апрельских капризов погоды.
Вчера - хотя мы испытывали на себе легкий сирокко и, стало быть, несколько порывов ветра - погода преимущественно была хорошей; в 9 часов утра (12-го) температура в тени 19,5° и на солнце 35°. Несмотря на утреннюю прогулку (12 апреля), я посетил после обеда Алжир, чтобы посмотреть на прибывший в его гавань несколько дней назад русский броненосец «Петр Великий».
Официальное метеорологическое бюро предсказывает интенсивные атмосферические движения на 15-16 апреля (когда ожидается гроза) и на 19, 21, 25, 27, 29 и 30 апреля; тем не менее погода во второй половине апреля в общем будет хорошей; но при этом опасаются, что вместе с маем - в порядке компенсации за то, что отсутствовала подлинно алжирская весна (ибо она началась только вчера) - тотчас наступит невыносимая летняя жара. Как бы то ни было, я не склонен служить для опытной станции погоды в качестве corpus vile. При совершенно ненормальном характере погоды за последние 41/2 месяца ни один черт не знает, что может уготовить нам Алжир. Большое число предусмотрительных людей (в том числе знаменитый «Ранк») покинули третьего дня африканский берег. Я остаюсь лишь до тех пор, пока д-р Стефан не заявит, что левая сторона починена, если не считать рубца, остающегося от перенесенного плеврита, о котором известно, конечно, doctissimis (ученейшего) д-ру Донкину и д-ру Юму. Неприятность доставляет здесь постоянное возобновление кашля, хотя и в умеренных границах, но при всем том часто надоедливого.
Перерыв - самый приятный: стук в дверь; войдите! Г-жа Розали (одна из обслуживающих духов) приносит мне письмо от тебя, дорогой Какаду, и от бравого гасконца - длинное письмо, на бумаге которого, как и на конверте, уже официальный штемпель «Национальный союз». На этот раз дело, кажется, удалось. Это не из тех предприятий, которым покровительствует г-н К. Гирш! С другой стороны, меня больше затрагивает, конечно, отъезд моего Какаду. Надеюсь, еще не столь близкий. Известной компенсацией для меня является также то, что тетушка Какаду будет столь крупным приобретением для Женнички и ее детей; к тому же нет нужды весь год сидеть в Лондоне; Париж так близко. - Кстати. Послал ли Лафарг в Петербург также и продолжение статьи? (Я не знаю, что стало с первым посланием.) Очень важно не потерять такой пункт, как Петербург; важность его будет ежедневно возрастать! Также - и для посылающего туда корреспонденции!
Второй перерыв: время - час пополудни, и я обещал посетить вместе с г-жой Кастелаз, ее сыном и еще одной жительницей нашей гостиницы, г-жой Клод (из Невшателя), «Сад Гамма» или «Экспериментальный сад». Возвращаться надо к обеду (в 6 часов вечера), позже которого я пока еще ни разу не отваживался писать. Итак, окончание утром. Позволю себе заметить только в качестве вклада в фонд полезных знаний Какаду, что в этой самой «Гамме» 23 октября 1541 г. произошла высадка 24000 солдат под командованием императора Карла V274 (или Карла I, согласно испанской истории); неделю спустя он вынужден был погрузить блестящие остатки своей разбитой армии на корабли, уцелевшие от бури 26-го и собранные Дориа с большим трудом у Матифу. Этот пункт, то есть мыс Матифу, расположенный там, где кончается бухта Алжира - на противоположной Алжиру восточной стороне ее, - я могу видеть с помощью хорошей подзорной трубы с галереи гостиницы «Виктория».
Пятница, 14 апреля Начинаю это письмо в момент, когда придется добавить к предыдущему всего несколько строк, то есть около часа пополудни. Вчера день закончился так же превосходно, как и 12-го.
Оба вечера, 12 и 13-го (около 8 часов вечера), были теплыми - что довольно необычно здесь, - но в то же время и прохладными (относительно), поэтому действительно чудесными. Сегодня утром тепло несколько более «тяжеловатое», а в течение последних двух часов дует сильный ветер: возможно, будет гроза, предсказанная вчера с 14 на 15-е.
Вчера в час пополудни мы спустились к Нижнему Мустафе, откуда трамвай доставил нас до «Сада Гаммы» или «Экспериментального сада», который используется для публичных гуляний (иногда с военной музыкой), в качестве питомника для выращивания и распространения местных растений, наконец, с целью научно-ботанических экспериментов и как ботанический сад. Все в целом занимает очень большую площадь, часть которой гористая, другая же представляет собой равнину. Для того чтобы осмотреть все подробно, понадобился бы по крайней мере целый день и, кроме того, нужно, чтобы вас сопровождал какой-нибудь знаток, вроде, например, друга г-на Ферме, старого фурьериста, г-на Дурандо, профессора ботаники, руководителя секции «Клуба французских альпинистов» во время регулярных воскресных экскурсий, устраиваемых клубом. (Я очень сожалею, что состояние моего здоровья и строгое запрещение со стороны д-ра Стефана еще не позволили мне до сих пор принять участие в этих экскурсиях, хотя меня уже трижды приглашали на них.)
Итак, прежде чем войти в «Экспериментальный сад», мы выпили кофе - конечно, на свежем воздухе, - мавританский кофе. Мавр превосходно его приготовил, мы пили его, сидя на скамейке. Полдюжины мавританских посетителей.., сидя на грубосколоченном помосте в склоненных позах, со скрещенными ногами, наслаждались своими маленькими «кофейниками» (каждый получает свой собственный кофейник), играя друг с другом в карты (одно из завоеваний «цивилизации» среди них). Весьма поразительное это было зрелище: некоторые из этих мавров были одеты претенциозно, даже богато, другие - в то, что я в виде исключения отваживаюсь назвать блузами, когда-то имевшими вид блуз из белой шерсти, но теперь превратившимися в тряпье и лохмотья; но в глазах истинного мусульманина подобные вещи, жизненная удача или неудача, не создают различия между детьми Мухаммеда. У них абсолютное равенство в социальном общении - совершенно естественное; напротив, только будучи деморализованными, они начинают осознавать, что оно существует; что касается ненависти к христианам и надежды на конечную победу над этими неверными, то их политики справедливо рассматривают это самое чувство абсолютного равенства и существование его на практике (не по богатству или положению, а в смысле личного равенства) как гарантию того, чтобы поддерживать эту ненависть и не отказываться от этой надежды. (Однако без революционного движения у них ни черта не выйдет.)
В отношении равнинной части «Экспериментального сада» я замечу только, что она разрезана тремя большими продольными аллеями удивительной красоты; напротив главного входа расположена аллея платанов, затем «аллея пальм», заканчивающаяся оазисом из 72 огромных пальм, доходящим до железной дороги и моря; наконец, аллея магнолий и одного из сортов фигового дерева (ficus roxburghi). Эти три больших аллеи в свою очередь перерезаны многими другими, пересекающими их, такими, как длинная изумительная «бамбуковая аллея», аллея «волокнистых пальм», «драцен», «эвкалиптов» (синее камедистое дерево из Тасмании) и т. д. (последние исключительно быстро растут).
Конечно, такого рода аллеи невозможны в европейских ботанических садах.
На одной большой круглой площадке, окруженной платанами, после обеда исполнялась военная музыка; унтер-офицер, дирижер оркестра, был в обычном французском мундире; напротив, музыканты (обычные солдаты) - в красных широких шароварах (восточного покроя), в белой суконной обуви, застегивающейся вплоть до шаровар, на голове красная феска.
Из деревьев сада я не упоминаю апельсиновые деревья, лимоны, а также миндалевые деревья, оливковые деревья и т. д. (хотя частично именно они доставляли большое удовольствие моему носу); тем более не упоминаю о кактусах и алоэ, которые (равно как и дикие оливы и миндаль) растут дико и в зарослях около нашей резиденции.
Хотя я и восхищен этим садом, я должен заметить, что отвратительная сторона этой экскурсии, как и подобных ей, это неизбежная известковая пыль; несмотря на то, что в послеобеденное время, после возвращения домой, и ночью я чувствовал себя хорошо, однако в известной мере мне досаждал кашель, вызванный раздражением от пыли.
Д-ра Стефана я жду еще сегодня, но не могу задерживать отправку этих строк; итак, о его визите будет позднее доложено Фреду.
В заключение, как обычно говаривал швабский Майер: поставим себя малость на более высокую историческую точку зрения. Современные нам арабы-кочевники (которые, надо сказать, во многих отношениях очень опустились, но сохранили и многие отличные качества благодаря своей борьбе за существование) помнят, что прежде они производили на свет великих философов, ученых и т. д. и что европейцы поэтому издеваются над ними, ставя им в вину их теперешнее невежество. Отсюда следующая характерная короткая мудрая арабская басня. Некий перевозчик держал наготове в бурной реке маленький челн. Желая перебраться на противоположный берег, в него садится философ. Происходит следующий диалог: Философ: Перевозчик, ты знаешь историю?
Перевозчик: Нет!
Философ: В таком случае ты потерял половину своей жизни!
И вновь спрашивает философ: Изучал ли ты математику?
Перевозчик: Нет!
Философ: В таком случае ты потерял больше, чем половину своей жизни.
Едва философ успел произнести это, как ветер опрокинул челн, и оба, и философ и перевозчик, оказались в воде; и тут кричит Перевозчик: Ты умеешь плавать?
Философ: Нет!
Перевозчик: Тогда твоя жизнь потеряна вся целиком!
Эта басня вызовет у тебя некоторые симпатии к арабам.
Множество поцелуев и приветов. (Наил
15:35 06.07.2015
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 17 апреля 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Как только я узнал от Лаврова, что предисловие появилось в «Народной Воле», я попросил дать мне копию с оригинала, но оригинал находился в Париже, в письменном столе Лаврова. Тем не менее он намеревался туда написать. Затем я тщетно искал черновик у Маркса. В конце концов я затребовал у Лаврова оттиск русского перевода, чтобы на худой конец самому перевести его обратно на немецкий язык: я опасался, как оно и случилось, что это сделает первый встречный русский. Только сейчас Лавров прислал мне прилагаемую копию оригинала. Впрочем, виноват в случившемся я сам. Я собирался послать Вам открытку, но у меня гостят Шорлеммер и Адольф Бёйст, и поскольку мы много времени проводили в обществе г-жи Лафарг (ее муж в Париже) и Тусси Маркс, я и позабыл про открытку. Но чтобы убедить Вас, что у меня не было недостатка в добрых намерениях, посылаю Вам рукопись задним числом.
Поздравляю Вас с Вашим выступлением против этого жалкого труса Гейзера.
Частным образом сообщаю: Маркс с 21 февраля в Алжире, он простудился в дороге и приехал туда с рецидивом плеврита, застал прескверную погоду, но сейчас уже почти совсем поправился. Сколько он там еще пробудет, пока неизвестно. С погодой ему решительно не повезло.
Сердечный привет от Вашего Ф. Энгельса
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 21 апреля 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Посылаю Вам вырезку из «Kolnische Zeitung» о «бароне Гирше». Знаменательно, что буржуазные газеты считают нужным заклеймить такого шарлатана. Всю статью стоило бы перепечатать, если бы нашлось место, - получился бы блестящий фельетон, особенно потому, что он из «Kolnische Zeitung». Если Вы не перепечатаете ее полностью, то прошу по использовании мне ее вернуть. Рукопись «предисловия» прошу тоже при случае возвратить.
Необходимое пояснение: Махмуд-Недим-паша, так же как и Махмуд-Дамат-паша (шурин султана), - главный платный агент русских в Константинополе. После того как русский Поляков, тоже добивавшийся турецких железнодорожных концессий, не смог их получить (ибо русские не могли одновременно подготовлять войну против Турции и умасливать турок), русские были, конечно, больше всего заинтересованы в том, чтобы создать для австрийца Гирша, их единственного конкурента, протежируемого к тому же Австрией, такие условия, чтобы Гирш и вместе с ним Австрия сделались ненавистными Турции, а турки все-таки остались бы без единой железнодорожной сети. Всякое относительное финансовое ослабление Турции было, впрочем, выгодным для России. И вот Недим делает свое дело, Гирш платит ему за то, что Недим продает Турцию ему, а Россия в свою очередь платит Недиму за то, что он вообще продает Турцию. Русская дипломатия ведет дела на широкую ногу, без мелочной завистливости мелкого лавочника к своим конкурентам, а поэтому, если нет другого выхода, может предоставить мнимое или временное преимущество такому противнику, как Австрия, с тем, чтобы использовать это преимущество для себя же.
Сердечный привет Вам и Каутскому.
Ваш Ф. Э.
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ [Алжир], 28 апреля 1882 г.
Дорогое дитя!
Только две строчки: думаю, что только пребывание на берегу моря может помочь бедному Гарри. Тебе следует, если возможно, не теряя времени, увезти его самого и его братишек в Нормандию. Ты рассуждаешь совсем по-детски, думая, что я могу вернуться в Англию, не повидавшись предварительно с тобой и моими внуками, где бы нам ни пришлось встретиться - в Нормандии, Париже или еще где-нибудь.
Что до моего здоровья, то оно продолжает улучшаться, иначе д-р Стефан не позволил бы мне покинуть «Африку». Думаю, что двух недель или около того будет вполне достаточно для «переходного» этапа на Ривьере.
Шлю тебе, дорогое дитя, наилучшие пожелания.
Олд Ник
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 3 мая 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Не можете ли Вы прислать мне дополнительно несколько оттисков или экземпляров соответствующего номера газеты со статьей о первоначальном христианстве? Это было бы очень желательно для меня и полезно в целях пропаганды; я послал бы их людям, которые обычно не видят «So..aldemokrat». Достаточно 3-4 экземпляров.
Прилагаю заметку, которая интересна как доказательство той колоссальной быстроты, с какой в Америке происходит концентрация капиталов. United States Bonds - это облигации государственных займов Соединенных Штатов. N. Y. С. и Н. В. Stock - акции Нью- Йоркского Центрального и Гудзонского железнодорожного акционерного общества; real estate - земельная собственность.
Доллар стоит немного больше 4 марок, для ровного счета - 4 марки, или 5 франков.
Мне очень приятно наблюдать, как люди повсюду становятся на сторону газеты «Sozialdemokrat » против хныканья жалких трусов.
Письмо Дарвина - в высшей степени любезное - было, разумеется, адресовано Марксу. Но будьте осторожны со статьей Лафарга в «Citoyen» от 28 апреля о «Дарвиновском отборе и господствующих классах»: он там в конце открыл некоего нового Amphioxus (ланцентик), от которого можно помереть со смеху. Лафарг в Париже, я ему только что написал и жестоко высмеял его Amphioxus Lafargii.
Сердечный привет.
Ваш Ф. Э.
Пусть здешнее Общество не вводит Вас в заблуждение насчет Демократической федерации. Она не имеет пока никакого значения. Во главе ее стоит некий честолюбивый кандидат в парламент по имени Гайндман, бывший консерватор; большой митинг он в состоянии созвать только при помощи ирландцев и со специфически ирландскими целями, причем сам он вынужден играть на митинге третьестепенную роль, в противном случае ирландцы просто наплевали бы на него.
Гладстон жестоко оскандалился; вся его ирландская политика провалилась, он вынужден оставить без поддержки Форстера и лорда-наместника Ирландии Купера-Темпла (которому Пальмерстон приходится отчимом) и произнести «pater, peccavi» ( «грешен, отец мой»): ирландские члены парламента выпущены на свободу, исключительный закон не продлен, арендные недоимки крестьян решено частью аннулировать, частью принять на государственный счет на приемлемых условиях погашения. С другой стороны, тори теперь уже настолько прозрели, что намерены спасать то, что еще можно спасти: пока еще дело не дошло до захвата земли крестьянами, пусть уж лучше крестьяне выплачивают арендные деньги по прусскому образцу с помощью государства, чтобы земельным собственникам хоть что-нибудь досталось! Поистине ирландцы заставляют медлительного Джона Буля пошевеливаться. Все это - результат стрельбы!
МАРКС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ЛОНДОН Монте-Карло, 6 мая 1882 г.
Гостиница «Россия»
Мой дорогой Какаду!
Прошло всего лишь несколько часов, как я прибыл сюда, в Монте-Карло. Сомневаюсь даже, найду ли я достаточно времени, чтобы сочинить уже обещанное письмо Энгельсу (во всяком случае он получит его только днем позже).
В настоящий момент мне необходимо побегать туда-сюда по разным мелким делам. Прилагаю одно фото для тебя, другое для Фреда; никакое искусство не в состоянии изобразить человека, который выглядел бы хуже.
Олд Ник
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ Монте-Карло, 8 мая 1882 г.
Гостиница «Россия»
Милая Женничка!
Монте-Карло, откуда направляются тебе эти строки, - один из трех населенных пунктов (расположенных рядом), триединство которых составляет государство «Монако» (Монако, Кондамин и Монте-Карло). Местоположение удивительно красивое, и климат лучше, чем в Ницце и даже в Ментоне.
Конечно, я был комически последовательным - привез с собой сюда первые два дождливых дня (с января), словно дождь только и дожидался, пока я приеду из Алжира. Однако если не считать этого, я застал превосходную погоду.
Как ты уже знаешь из моего последнего письма, со своим плевритом я разделался; катар бронхов может пройти только постепенно. Впрочем, воздух скоро всюду станет сухим и теплым (людям, наоборот, приходится опасаться недостатка воды); действие солнца будет особенно сильно, потому что оно сплошь покрыто большими пятнами. Словом, скоро повсюду установится полезная для меня погода.
Так как не ясно, сколько времени я здесь останусь, то хотелось бы, чтобы мне сразу же дали знать из Парижа, где я вас смогу найти. Лучше всего было бы телеграфировать мне сюда, ибо телеграммой в 3-4 слова можно сообщить мне все необходимое.
Много раз целую детей.
Твой Старый Мавр
ЭНГЕЛЬС - АВГУСТУ БЕБЕЛЮ В ЛЕЙПЦИГ Лондон, 16 мая 1882 г.
Дорогой Бебель!
Я уже давно собираюсь написать тебе. Тем более, что не знаю точно, ответил ли тебе Маркс на твое последнее письмо. Он неоднократно обещал мне это, но ты ведь знаешь, как все складывается, когда человек болен.
Итак, сегодня я тебе наконец пишу.
Маркс отправился сперва на остров Уайт, но там стояла холодная, сырая погода. Потом через Париж - в Алжир. В дороге он снова простудился, а в Алжире его опять встретили холод, сырость и позднее резкие смены температуры. Простуда снова перешла в плеврит (воспаление грудореберной плевы), не такой острый, как случившийся здесь первый, но очень затяжной. Теперь Маркса основательно вылечили, и от наступившей в конце концов африканской жары он бежал в Монте-Карло, игорное заведение монакского князя. Как только по-настоящему наступит лето, он с г-жой Лонге и ее детьми отправится оттуда на берег моря в Нормандию и вернется вряд ли раньше начала июля. Теперь речь идет только еще о том, чтобы окончательно отделаться от застарелого кашля, и это, вероятно, ему удастся. В Алжире он сфотографировался и снова выглядит довольно хорошо.
Большое несчастье, что на выборах, которые вообще прошли так блестяще, именно ты потерпел поражение. Среди большого количества новых и отчасти ненадежных элементов, которые вошли в число избранных, ты был бы вдвойне необходим. Вначале было, повидимому, сделано несколько досадных промахов, но сейчас дело пошло как будто несколько лучше. Вдвойне порадовало меня поэтому (да и Маркса не меньше) мужественное поведение «So..aldemokrat», который не постеснялся решительно выступить против малодушного хныканья Брёйеля и К°, хотя на их стороне такие депутаты, как Блос и Гейзер. Закинули удочку и к нам; Фирек прислал мне полное жалоб письмо по поводу газеты, в ответ на которое я очень дружелюбно, но и очень решительно сообщил ему свою точку зрения; с тех пор я ничего о нем не слышал. Был здесь проездом и Гепнер - «сердцем болен, тощ сумою» ( Гёте. «Кладоискатель», стихотворение из цикла «Лирика») - и проливал горючие слезы; он написал крайне унылую брошюрку, из которой я убедился, до какой степени он духовно пал. Больше всего оба плакались по поводу того, что «Sozialdemokrat » не считается с существующими в Германии законами и что германские суды, ссылаясь на содержание распространяемой газеты, сажают в тюрьму ее распространителей за оскорбление величества, государственную измену и т. д. Но ведь и сама газета и отчеты о процессах против наших товарищей не оставляют сомнения в том, что эти мерзавцы-судьи всегда находят предлог для обвинительного приговора, как бы газета ни писала. Издавать газету так, чтобы судьям не за что было уцепиться, это - искусство, которое еще не изобретено. Вдобавок эти господа забывают, что с помощью такой никчемной газеты, какой они добиваются, они заставят наших сторонников толпами переходить в лагерь Моста. Впрочем, я посоветую все же Бернштейну, которому мы по возможности оказывали до сих пор моральную поддержку, немного смягчить иронией и насмешкой свой тон добродетельного негодования, ибо этот тон становится скучным, если не достигает крайней степени напряжения, а тогда он становится смешным.
Третьего дня у меня был Зингер; от него я узнал, что конспиративный адрес еще годится, в чем я не был вполне уверен, так как мы им давно не пользовались. У Зингера сомнения иного рода. Он принадлежит к числу тех, которые считают огосударствление чего-нибудь полумерой или, во всяком случае, подготовительным социалистическим мероприятием и поэтому втайне мечтают о покровительственных пошлинах, табачной монополии, об огосударствлении железных дорог и т. д. Все это - вздор, наследие односторонне преувеличенной борьбы против манчестерства; этот вздор имеет больше всего последователей именно среди перешедших к нам буржуазных и академических элементов, потому что он дает им преимущество в спорах с их буржуазной и «образованной» средой. Зингер рассказывал, что у вас в Берлине недавно дебатировался этот вопрос и что Зингер, к счастью, оказался в меньшинстве. Мы не имеем права ни политически, ни экономически компрометировать себя ради таких мелочных соображений. Я пытался объяснить ему: 1) что, по нашему мнению, в Германии покровительственные пошлины совершенно не к месту (в Америке - наоборот), так как наша промышленность развилась и стала способной экспортировать при свободе торговли, а для этой способности экспортировать ей совершенно необходима конкуренция заграничных полуфабрикатов на внутреннем рынке; что железоделательная промышленность, производящая в четыре раза больше, чем нужно внутри страны, использует покровительственные пошлины лишь против внутреннего рынка и, наоборот, за границей, как показывает опыт, прибегает к бросовым ценам; 2) что табачная монополия представляет собой такое ничтожное огосударствление, которое в дискуссии мы не можем использовать даже в качестве примера, и что, вообще говоря, мне наплевать, добьется ли ее Бисмарк или нет, так как и в том и в другом случае это в конечном результате пойдет нам только на пользу; 3) что огосударствление железных дорог выгодно лишь для акционеров, продающих свои акции выше стоимости, для нас же нисколько, ибо с несколькими крупными компаниями мы справимся так же быстро, как и с государством, если оно будет уже в наших руках; что акционерные общества уже доказали, до какой степени лишним является буржуа как таковой, потому что все управление ведется наемными служащими, и огосударствление не прибавит к этому никаких новых доказательств. Но Зингер слишком крепко вбил себе в голову это огосударствление и согласился со мной только в том, что с политической точки зрения ваша отрицательная позиция - единственно правильная.
Закрывается почта. Сердечный привет тебе и Либкнехту.
Твой Ф. Э.
МАРКС - ЭЛЕОНОРЕ МАРКС В ЛОНДОН
Монте-Карло (Монако), 21 мая 1882 г.
Гостиница «Россия»
Дорогое дитя!
Я твой давнишний должник и, в сущности, собирался написать тебе сегодня (в воскресенье) длинное письмо, но человек предполагает, а термометр располагает. Сегодня в виде исключения стоит прекрасная погода, поэтому хочется провести день на свежем воздухе, вместо того чтобы «засесть за письмо». А вечером я писать не стану: я обещал это моим медицинским советникам.
Расставаясь с дружищем Ферме, я сказал ему: как только я высажусь на южном берегу Франции, погода сразу же изменится. И действительно - такой уж я «роковой» человек и горжусь этим своим качеством - пророчество отчасти исполнилось. С начала января на Ривьере была на редкость хорошая летняя погода, лишь некоторые ворчуны жаловались на почти полное отсутствие дождя. С момента моего прибытия в Марсель 4 мая начались дожди, которые льют иногда по целым дням, чаще полдня и почти всегда по ночам; общее понижение температуры; по временам холодные ветры; в общем непостоянная, переменчивая погода; воздух - даже если и не часто - чрезмерно насыщен водяными парами. При всем том здесь сравнительно хорошая, теплая погода, хотя и не такая сухая и постоянная, как это требуется как раз сейчас для моих легких. Но ни в Италии, ни в других местах нет в настоящий момент лучшей погоды: Канны, Монте-Карло и Ментона - три самые здоровые местности, с наиболее ровной и в среднем более теплой температурой, чем в Ницце, Риме и Неаполе.
Твой Олд Ник
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ
Монте-Карло, 26 мая 1882 г.
Гостиница «Россия»
Дорогое дитя!
Я всегда счастлив, когда получаю письмо от тебя, хотя и сожалею, что твой Олд Ник лишает тебя части твоего ночного отдыха.
Мое здоровье улучшается вместе с погодой. Возможно, я перееду в начале июня в Канны и пробуду там с неделю. Все зависит от врачебного совета и от того, каково будет в июне начало лета.
Газета Л. (имею в виду того, что с острова Кубы) совершила несколько крупных промахов, больше по неведению и из ребяческого стремления «пойти как можно дальше».
Что касается «Bataille», то до сих пор я не видел в ней ничего блестящего. Правда, я ознакомился только с первыми четырьмя номерами, но я еще найду время просмотреть ее!
Сердцем я с тобой и с детишками; я тоскую по ним. Однако после целого ряда пренеприятных «медицинских» экспериментов торопиться я не стану. Во всяком случае, надеюсь скоро быть с ними.
Твой Олд Ник
МАРКС - ЭЛЕОНОРЕ МАРКС В ЛОНДОН Монте-Карло, 28 мая 1882 г.
Гостиница «Россия»
Дорогая Туссинька!
Письмо Бебеля я не обнаружил ни в письме Энгельса, ни в твоем письме, которое получил вчера вечером. Должно быть, оно по недосмотру осталось в Лондоне. Во всяком случае, я умываю руки в отношении этого письма.
Сегодня 24 градуса в тени, да и вообще с того числа, как я отправил тебе открытку, наступила летняя жара (хотя небо все еще не такое абсолютно безоблачное, как того требуют знатоки здешних мест). При таких обстоятельствах «благое намерение» прислать предусмотренный подробный отчет снова остается неосуществленным; но это небольшая потеря.
Что касается морского путешествия из Алжира, то замечу только, что погода ему не благоприятствовала; особенно в ночь с 4 на 5 мая был сильный шторм; в моей каюте (которую я к тому же вынужден был разделить с лионским обывателем, купцом) вовсю гулял ветер. Лил сильный холодный дождь, когда мы рано утром (5 мая) прибыли в Марсель. Пароход не смог причалить, и пассажиров с багажом пришлось перевозить на лодках, после чего, к нашему вящему удовольствию, мы были вынуждены - прежде чем получили разрешение на проезд в Ниццу - пробыть несколько часов на холоде и сквозняке в чистилище-таможне. Сии простудные «моменты» снова в известной мере нарушили работу моего механизма и снова бросили меня в Монте- Карло в объятия эскулапа; ведь что касается чисто «бронхиального» лечения, то мне не нужен эскулап, достаточно выполнять предписания д-ра Стефана. Полагаю, что д-р Кунеман через несколько дней отпустит меня (может быть, в следующий вторник, 30 мая). Итак, я во всяком случае не выберусь до начала июня из этого разбойничьего гнезда. Пробуду ли я здесь еще дольше или нет, должен решить д-р Кунеман. Восприимчивость лиц, страдающих заболеваниями дыхательных путей, в обычно благоприятном климате возрастает (следовательно, они тем больше подвержены и рецидивам). Например, на севере моментальное возникновение плеврита, бронхита и т. п. от какого-нибудь неожиданного сквозняка может кому-нибудь только во сне присниться, между тем как в Алжире французские обыватели постоянно должны быть начеку. Некая мадам Флёри, находящаяся теперь здесь, в гостинице «Россия», была послана из Парижа в Канны из-за бронхита; в течение марта и апреля она там полностью поправилась, лазила с удовольствием по горам и т. д. Чтобы закрепить результаты лечения и рассеяться, она выехала из Канн в Монте-Карло, во время этого очень короткого двухчасового переезда простудилась на железнодорожном вокзале в Антибе и теперь чувствует себя хуже, чем раньше в Париже. Посетители, которые приезжают сюда не ради развлечений или игры в рулетку, говорят, что из десяти наверняка девять стали жертвами рецидивов.
Гёте, восхваляя человека, который «сбрасывает» старую змеиную кожу ( Гёте. «Кроткие ксении», раздел 5, стих 86), наверное, не причисляет к процессу омоложения сбрасывание искусственно созданных «фальшивых кож».
В другой раз, когда не так будет «печь», как сегодня, я все же обязательно расскажу коечто об этом княжестве Герольштейнском (здесь не обходится ни без музыки Оффенбаха, ни без мадемуазель Шнейдер, ни без нарядных вылощенных карабинеров - их не наберется и сотни). Природа здесь великолепна, к тому же она еще усовершенствована искусством - я говорю о садах, как по волшебству возникших на бесплодных скалах, которые спускаются порой по крутым склонам до изумительно синего моря Подобно террасам висячих садов Вавилона. Но экономический базис Монако-Герольштейна - игорный дом. Стоит завтра прикрыть его - и весь Монако-Герольштейн провалится в тартарары! Я не люблю посещать игорный зал; представь себе, что за табльдотом, в кафе и т. п. говорят и шепчутся почти исключительно о рулетке и «trente et quarante» ( «тридцать и сорок» (название азартной игры)). То, например, некая молодая русская дама (жена какого-нибудь русского дипломата, одна из жительниц гостиницы «Россия») выигрывает 100 франков и тут же проигрывает 6000 франков; то у кого-нибудь уже не осталось денег на обратный путь; другие проигрывают огромные состояния целых семей; лишь очень немногие уходят отсюда с небольшой добычей; я хочу сказать, немногие из игроков, и из них почти исключительно богачи. О сообразительности, расчете и т. п. в данном случае не может быть и речи; лишь с самой отдаленной вероятностью можно рассчитывать на удачный «случай», да и то, если у тебя есть порядочный куш, которым ты можешь рискнуть. Но я понимаю, что это и привлекает прекрасный пол: светские дамы, так же как и дамы полусвета, школьницы и бюргерши - все бегут сюда, чему здесь свидетели все окружающие. Думаю, что наряду с Монако- Герольштейном, которое пошло бы ко дну вместе с игорным домом, Ницце также без этого игорного дома в Монте-Карло не удержаться в качестве фешенебельного центра, где собирается в зимние месяцы как высшее общество, так и общество авантюристов. И при всем этом, какая детская игрушка подобный игорный дом по сравнению с биржей! (Следовало бы сменить эту ручку и чернила: поистине целое искусство писать ими! - этот возглас невольно вырывается у меня.)
Направо от казино (в нем-то и происходит игра), совсем рядом, расположено «Парижское кафе», а рядом с ним киоск; на нем ежедневно красуется плакат - не напечатанный, а написанный, с инициалами автора: за 600 франков у него можно узнать написанные черным по белому все тайны науки о том, как, имея 1000 франков, выиграть миллион в рулетку или «trente et quarante». И в эту ловушку для дураков также попадает немало народу! В действительности большое число игроков обоего пола верит в науку этой чисто азартной игры; господа и дамы сидят перед «Парижским кафе» или на скамейках в прекрасном саду, принадлежащем казино, держат в руках таблички (напечатанные) и, склонив голову, что-то царапают и высчитывают, или один другому глубокомысленно рассказывает, «какую систему» он предпочитает - следует ли играть «сериями» и т. д. и т. п. Можно подумать, что ты попал в сумасшедший дом. А тем временем монакский Гримальди и его Герольштейнское княжество, так же как и арендатор игорного дома, процветают и, в конце концов, в оффенбаховском смысле представляют «больший интерес», чем те, кого они надувают.
Если я переменю местожительство, то сообщу об этом по телеграфу. Во всяком случае обратный путь - прежде всего я поеду в Париж - будет мною проделан «осторожно" с остановками.
Наилучшие пожелания всем.
Олд Ник
МАРКС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ
Канны, 4 июня 1882 г.
Дорогое дитя!
Я приеду в один из первых дней недели, начинающейся 6 июня. Не могу указать точно; это будет зависеть от обстоятельств, которые нельзя предвидеть заранее. Поэтому ты меня очень обяжешь, если не станешь беспокоиться относительно точного дня и часа моего приезда. До сих пор я всегда замечал, что ничто меня так не выводит из равновесия, как встречающие меня на вокзале люди. Не говори также никому (в том числе гасконцу, русскому и Гиршу), что ты меня ждешь на той неделе. Мне хочется полного покоя среди твоей семьи в доме № 11 на Boulevard Thiers.
Твой Олд Ник
Под «покоем» я разумею «семейную жизнь», «детскую возню», весь этот «микроскопический мирок», гораздо более интересный, чем мир «макроскопический».
21:47 06.07.2015
МАРКС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ЛОНДОН
Аржантёй, 17 июня 1882 г.
11, Boulevard Thiers Лично и конфиденциально.
Дорогое дитя!
В свое время я условился с Энгельсом - и я уже сообщил об этом устно Полю, - что, как только я смогу поехать в Швейцарию (вероятно, во второй половине июля), ты будешь меня сопровождать. Я и на самом деле вряд ли еще раз рискнул бы один отправиться в такое путешествие. Как видишь, это, стало быть, более или менее твой долг - быть компаньоном старого горного духа.
С другой стороны, поскольку я должен по меньшей мере еще недели три оставаться здесь из-за курса лечения серными источниками в Энгиене, то я надеюсь, что за это время Елена и Тусси ненадолго заедут сюда. Я уже написал в этом смысле Елене и Тусси.
Женничка пригласила на завтра Лафарга.
До свидания.
Олд Ник
ЭНГЕЛЬС - ФРИДРИХУ АДОЛЬФУ ЗОРГЕ В ХОБОКЕН Лондон, 20 июня 1882 г.
Дорогой Зорге!
Твои деловые поручения выполню в ближайшие дни. Плату за «Egalite» я перешлю Лафаргу, который находится в Париже, и потребую от него расписку, хотя бы и неофициальную. Что касается «Labour Standard», то ты ничего не потеряешь, если я подпишусь на нее только с 1 июля; газета становится все более жалкой.
Маркс пробыл около двух месяцев в Алжире, где у него, как я, кажется, тебе уже писал*, опять обнаружился плеврит. Вылечившись, он поехал в Монте-Карло в Монако, и снова получил плеврит, но в более легкой форме. Оттуда он недели три тому назад уехал в Париж и теперь находится у своей дочери, г-жи Лонге, в Аржантёе под Парижем. Из Аржантёя он ежедневно ездит в Энгиен для лечения своего хронического катара бронхов и кашля местными серными источниками. Общее состояние его здоровья очень хорошее; что касается его дальнейшего маршрута, то это целиком зависит от врачей.
Присланный нам английский перевод «Манифеста» совершенно неприемлем без коренной переработки. Но ты понимаешь, что при данных условиях о ней и думать не приходится.
О Льве вот уже несколько месяцев ни слуху ни духу. Он большой чудак, и его нужно предоставить самому себе. У меня нет даже его адреса. Кстати, с некоторых пор я получаю сообщения для Льва от д-ра Лилиенталя из Нью-Йорка, которые я могу передавать ему только через Париж. Кто этот Лилиенталь?
По прибытии лассальянцев в Америку претензии их на ведущую роль были неизбежны.
Люди, мнящие себя единственными апостолами истинного евангелия, не могли выступить с меньшими притязаниями перед американцами, коснеющими еще в духовном мраке. К тому же, после того как в Германии почва все более и более стала уходить у них из-под ног, им необходимо было обрести новую в Америке. Зато мы счастливо избавились от них в Германии; в Америке, где все развивается в десять раз быстрее, они скоро сойдут со сцены.
Надеюсь, твои глаза поправятся, если ты будешь их беречь. Мне тоже однажды пришлось с этим возиться, и я знаю, что это за противная история.
Дела в Германии идут в общем превосходно. Правда, господа партийные литераторы пытались вызвать в партии реакционно-буржуазно покорный интеллигентский поворот, но с треском провалились: издевательства, которым всюду подвергаются рабочие-социалисты, сделали их повсеместно намного более революционными, чем они были еще три года тому назад. Подробности об этом ты, вероятно, читал в «So..aldemokrat». Из вождей Бебель и на этот раз держал себя лучше всех. Либкнехт слегка колебнулся не только потому, что сам принимал с распростертыми объятиями и без особого разбора всякого «образованного», слегка нахватавшегося социал-демократических идей, но и потому, что его зять, жирный увалень Бруно Гейзер, один из самых отчаянных нытиков. Этим господам хотелось бы во что бы то ни стало выклянчить с помощью кротости и смирения, подлизывания и покорности отмену закона против социалистов, ибо он лишает их литературного заработка. Как только закон этот будет отменен (сами буржуа не рассчитывают на его продление теперешним или каким-нибудь другим рейхстагом, поскольку закон этот оказался совершенно безрезультатным), произойдет, по всей вероятности, открытый раскол, и Фиреки, Хёхберги, Гейзеры, Блосы и К° образуют обособленное правое крыло, с которым можно будет время от времени вступать в переговоры, пока они, наконец, совершенно не потеряют значения. Это мнение уже было нами высказано сейчас же после введения закона против социалистов, когда Хёхберг и Шрамм напечатали в «Jahrbuch» в высшей степени гнусную при тех обстоятельствах оценку прошлой деятельности партии и требовали со стороны партии более благопристойного, воспитанного и элегантного образа действий.
Кланяйся Адольфу, от него нет известий.
Сердечный привет.
Твой Ф. Энгельс
Скажи Адольфу, что у Пумпс родилась девочка.
ЭНГЕЛЬС - АВГУСТУ БЕБЕЛЮ В ЛЕЙПЦИГ Лондон, 21 июня 1882 г.
Дорогой Бебель!
На твое письмо мне придется отвечать по памяти, так как я отдал его Тусси для пересылки Марксу и с тех пор его не видал.
Маркс уже около трех недель находится в Аржантёе, под Парижем, у своей дочери; он, говорят, прекрасно выглядит, стал смуглым, как настоящий «мавр» (ты знаешь, что это его прозвище), прекрасно настроен, и докучает ему еще только бронхиальный кашель. Чтобы покончить с ним, ему пришлось, наконец, в угоду Фогту, стать членом серной банды. А именно: он принимает курс лечения серными источниками в расположенном по соседству Энгиене. Вопрос о дальнейших его скитаниях решат врачи.
Относительно того, что рано или поздно дело дойдет до столкновения с буржуазно настроенными элементами партии и до раскола между правым и левым крылом, у меня уже давно не было больше никаких иллюзий, и еще в рукописном послании по поводу статьи в «Jahrbuch» я прямо заявил, что считаю это желательным. Нас может только очень радовать, что и ты пришел к такому же заключению. В своем последнем письме я почти не коснулся этого пункта, потому что, на мой взгляд, с данным расколом спешить нечего. Если бы эти господа добровольно решились образовать обособленное правое крыло, то вскоре все было бы в порядке. Но они вряд ли на это пойдут; они знают, что будут представлять собой армию, состоящую из одних только офицеров без солдат, - вроде «колонны Роберта Блюма», которая во время кампании 1849 г. присоединилась к нам и выразила непременное желание «воевать под предводительством храброго Виллиха». Когда же мы спросили, из скольких бойцов состоит эта героическая колонна, то получили ответ - можешь себе представить, как мы хохотали: один полковник, одиннадцать офицеров, один горнист и двое рядовых. При этом полковник из кожи лез, чтобы походить на непоколебимого Шиндерганнеса, и у него был конь, на котором он и ездить-то не умел. - Все эти господа хотят быть вождями, но даже выдавать себя за вождей они могут, лишь оставаясь в нашей партии, и поэтому они поостерегутся вызвать разрыв. С другой стороны, они знают, что и мы, пока остается в силе закон против социалистов, тоже имеем основания избегать расколов внутри партии, причину которых мы не можем сделать предметом открытой дискуссии. Поэтому нам придется выносить их письменные и устные жалобы и стоны до тех пор, пока мы снова не получим возможность в самой стране и перед лицом рабочих размежеваться с ними по спорным вопросам, как принципиальным, так и тактическим, - если только они не зайдут слишком далеко и не принудят нас к расколу раньше. А пока что - закон против социалистов так или иначе близится к своей праведной кончине, и как только он будет устранен, надо будет, по-моему, напрямик заявить о положении дел; тогда поведение этих господ само по себе покажет, как нам дальше поступить.
Как только они образуют отдельное правое крыло, можно будет от случая к. случаю, поскольку это будет приемлемо, сговариваться с ними о том или ином совместном действии, даже блокироваться с ними и т. д. Хотя это вряд ли понадобится: самый разрыв обнаружит их полное бессилие. У них нет ни связи с массами, ни талантов, ни знаний, у них одни только претензии, но зато неимоверные. Впрочем, там видно будет. Во всяком случае путем разрыва мы добьемся ясности и освободимся от совершенно чуждых нам элементов.
Нам нечего бояться, что у нас не будет тогда представительных кандидатов в рейхстаг.
Это - чистейший предрассудок. Если какой-нибудь рабочий скажет в рейхстаге «мне» вместо «меня», то достаточно будет спросить, давно ли научились различать «мне» и «меня» Гогенцоллерны, не говоря уже о фельдмаршалах? Фридрих-Вильгельм III и обожаемая Луиза делали больше ошибок в употреблении «мне» и «меня», чем даже А. Капель. И если Бисмарк не стесняется назначать рабочих - которые, хотя и говорят с грамматическими ошибками, зато грамотно голосуют, - членами своего народнохозяйственного совета, то можем ли мы в таких делах стесняться? Я знаю, конечно, что кое-кому это кажется ужасным. Нам - нисколько. К тому же это положило бы конец совершенно нелепой практике наших депутатов - выступать всем по очереди, что якобы «демократично», а на самом деле нет. Откуда партия возьмет столько хороших парламентских ораторов и что будет, когда в рейхстаге окажется 200 наших?
Но на одно ты можешь вполне рассчитывать: если дело дойдет до столкновения с этими господами и левое крыло партии открыто выступит против них, то мы при всех обстоятельствах пойдем с вами, при этом действуя активно и с поднятым забралом. Если я лишь теперь выступил под своим именем как сотрудник «Sozialdemokrat»287, то это ведь объясняется только тем влиянием, которое упомянутые господа так долго оказывали на газету, и отсутствием в течение долгого времени гарантий того, что они не приобретут это влияние вновь.
В Париже, как ты знаешь, в рядах Рабочей партии царит полный разлад. На последнем съезде Центра Франции группа «Proletaire» (Малон, Брусс и т. д.) без всяких околичностей добилась исключения группы «Egalite» (это - лучшие из наших; Гед, Девиль, Лафарг и т. д.). «So..aldemokrat» совершенно правильно осудил подобный образ действий, a «Egalite» перевела это место. В ответ «Proletaire» заявил: их направление разъяснило-де свою позицию руководству германской партии и после этого между ними установилось, мол, полное согласие. Известно ли тебе что-нибудь об этом? Господа из «Proletaire» - совершенно бесстыдные лгуны, но, с другой стороны, я помню очень много примеров того, как лейпцигский «Volksstaat» и «Vorwarts» совершали величайшие глупости в отношении французов и французских дел. Не можешь ли ты сообщить мне что-нибудь по поводу того, что произошло в действительности? Я постараюсь прислать тебе вырезку из «Proletaire». Малон, Брусс и К° находят роль рабочих кандидатов слишком скучной; они связались поэтому с несколькими радикальными буржуа и литераторами и приглашают остальных из той же породы примкнуть к этому союзу: они думают, что этак их скорее выберут. Их приемы борьбы против «Egalite» - точь-в-точь старые гнусные приемы бакунистов.
Твой Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ [Лондон, около 11 июля 1882 г.]
... В ирландском движении существуют два течения. Первое, самое раннее - аграрное течение. Из встретившего у крестьян поддержку разбоя, который был организован как предводителями кланов, экспроприированными англичанами, так и крупными католическими земельными собственниками (в XVII столетии эти разбойники назывались тори, от них-то прямо и заимствуют свое название современные тори), это течение постепенно развилось в организованное по местностям и провинциям естественно возникшее сопротивление крестьян захватчикам земель - английским лендлордам. Названия - Ribbonmen (члены союза ленты), Whiteboys (Белые ребята), Captain Rock, Captain Moonlight (Капитан лунный свет) и т. д. - менялись, но форма сопротивления - расстрелы не только ненавистных лендлордов и их агентов (сборщиков на службе у лендлордов), но также и крестьян, занимающих ферму, с которой насильственно согнан другой, бойкотирование, угрожающие письма, ночные нападения с угрозами и т. д. - все это так же старо, как современное английское землевладение в Ирландии, то есть существует, самое позднее, с конца XVII века. Эту форму сопротивления нельзя подавить, силой с ней ничего не поделаешь, и исчезнет она только вместе с ее причинами. Но по природе своей она отличается местным, разрозненным характером; она никогда не сможет стать общей формой политической борьбы.
Вскоре после установления унии (1800 г.) началась либерально-национальная оппозиция городской буржуазии, которая, как и во всякой крестьянской стране с захудалыми городишками (например, в Дании), нашла своих прирожденных вождей в лице адвокатов. Эти вожди в свою очередь нуждаются в крестьянах; поэтому им пришлось отыскивать такие лозунги, которые имели успех у крестьян. Так, О`Коннел нашел такой лозунг сперва в эмансипации католиков, а потом в отмене унии. В последнее время это направление, вынужденное к тому подлым поведением землевладельцев, избрало другой путь. В то время как в социальной области Земельная лига преследует более революционные (и достижимые в Ирландии) цели - полное устранение захвативших земли лендлордов, - политически она выступает довольно мирно и требует только home rule, то есть местного ирландского парламента, который существовал бы рядом с общебританским парламентом и был подчинен ему. И это тоже вполне достижимо конституционным путем. Напуганные собственники земли уже кричат о необходимости (даже тори стоят за это предложение) возможно скорейшей ликвидации задолженности с крестьянской земли, чтобы спасти то, что еще можно спасти. С другой стороны, Гладстон заявляет, что расширение самоуправления Ирландии вполне допустимо.
Наряду с обоими этими течениями выдвинулся после американской гражданской войны фенианизм. Сотни тысяч ирландских солдат и офицеров, принявших участие в этой войне, делали это с задней мыслью подготовить армию для освобождения Ирландии. Раздоры между Америкой и Англией после войны стали для фениев главным движущим рычагом. Если бы дело дошло до войны, Ирландия стала бы через несколько месяцев частью Соединенных Штатов или, по крайней мере, республикой под их протекторатом. Та сумма, которую по Алабамскому делу в связи с приговором Женевского третейского суда Англия с такой готовностью взяла на себя и выплатила, была ценой, с помощью которой она откупилась от американской интервенции в Ирландию.
С этого момента главная опасность была устранена. Для расправы с фениями достаточно было полиции. Помогло еще и неизбежное в каждом заговоре предательство; и все же изменяли только вожди, ставшие затем прямыми шпионами и лжесвидетелями. Бежавшие в Америку вожди занимались там эмигрантской революцией и большей частью опускались, подобно О`Доновану-Росса. Тому, кто здесь наблюдал европейскую эмиграцию 1849-1852 гг., все это покажется знакомым - только, разумеется, в свойственном американцам утрированном виде.
Теперь, без сомнения, много фениев вернулось обратно и восстановило старую вооруженную организацию. Они образуют важный элемент в движении и вынуждают либералов к более решительным выступлениям. Но помимо этого они ничего не могут добиться, разве только наводят страх на Джона Буля. На периферии своей империи последний, правда, становится заметно слабее, но здесь, так близко от собственного дома, он все еще в состоянии легко подавить всякое ирландское восстание. Во-первых, в Ирландии расположены 14000 человек «constabulary» - жандармерии, вооруженной винтовками и штыками и обученной военному делу. Затем около 30000 линейных войск, которые легко могут быть усилены еще таким же числом линейных войск и английской милиции. К тому же еще флот. А в подавлении восстаний Джон Буль отличается жестокостью, не имеющей себе равной. Без войны или опасности войны извне ирландское восстание не имеет ни малейших шансов на успех, и опасность в этом отношении могут представить только две державы: Франция, и - в еще большей мере - Соединенные Штаты. Но о Франции не может быть и речи. В Америке же партии кокетничают, чтобы привлечь ирландские голоса, многое обещают, но ничего не выполняют. Они и не думают впутываться в войну ради Ирландии. Они даже заинтересованы в том, чтобы в Ирландии господствовали условия, вызывающие усиленную ирландскую эмиграцию в Америку. И понятно, что страна, которая через 20 лет станет самой населенной, самой богатой и самой могущественной страной в мире, не имеет особого желания пускаться в авантюры, которые могут и должны помешать ее гигантскому внутреннему развитию. Через 20 лет она заговорит совсем другим языком.
Но если бы возникла опасность войны с Америкой, Англия охотно дала бы ирландцам все, что они требуют, но только не полную независимость, которая в силу географического положения совсем не желательна.
Поэтому ирландцам остается только конституционный путь постепенного завоевания одной позиции за другой, причем, однако, исполненный таинственности фон вооруженного заговора фениев может оставаться весьма действенным элементом. Но сами эти фении все более втягиваются в своеобразный бакунизм; убийство Бёрка и Кавендиша могло иметь только одну цель: сорвать компромисс между Земельной лигой и Гладстоном. А такой компромисс был для Ирландии лучшим исходом при данных обстоятельствах. За недоимки по аренде лендлорды изгоняют арендаторов с участков десятками тысяч, причем действуют под защитой военной силы. Остановить это систематическое обезлюдение Ирландии (изгнанные либо умирают голодной смертью, либо вынуждены переселяться в Америку) является первым требованием момента. Гладстон готов внести билль, согласно которому недоимки будут уплачиваться на манер того, как в 1848 г. производился в Австрии выкуп феодальных повинностей: треть уплачивает крестьянин, треть - государство, треть лендлорд теряет. Таково предложение самой Земельной лиги. Таким образом, «геройский подвиг» в Феникс-парке выглядит если не просто глупостью, то все же чисто бакунистской, хвастливой, бесцельной «пропагандой действием». Если она не имела таких же последствий, как аналогичные глупости Хёделя и Нобилинга, то только потому что Ирландия находится все-таки не совсем в Пруссии. Предоставим поэтому бакунистам и мостовцам ставить подобные ребяческие выходки на одну доску с убийством Александра II и грозить «ирландской революцией», которая все не приходит.
И вот что еще следует запомнить, когда речь идет об Ирландии: никогда не хвалить безоговорочно ни одного ирландца, политического деятеля, и не солидаризироваться с ним, пока он не умер. Кельтская кровь и привычная эксплуатация крестьян (а в Ирландии все «образованные» сословия, в особенности же адвокаты, только этим ведь и живут) делают ирландских политических деятелей весьма податливыми на коррупцию. О`Коннел позволял себе брать с крестьян за свою агитацию целых 30000 ф. ст. ежегодно. В связи с унией, за которую Англия раздала взяток на 1000000 ф. ст., кому-то из подкупленных бросили упрек: «Вы продали свое отечество». Он ответил: «Конечно, и я был чертовски рад, что у меня оказалось отечество для продажи».
Подлости, применяемые германскими правительствами, полицией и судьями по отношению к нашим людям, приобретают постепенно такой характер, что самые крепкие выражения при их оценке кажутся еще слишком бледными. Но поскольку одни лишь крепкие выражения не всегда придают достаточную силу языку и при постоянном повторении одних и тех же выражений, вроде негодяи и т. п., их эффект слабеет, так что приходится пускать в ход все более «крепкие» выражения, рискуя при этом впасть в стиль Моста - Шнейдта, - то желательно было бы прибегнуть к другому средству, которое обеспечило бы силу и выразительность и без крепких слов. И такое средство существует: оно заключается в преимущественном использовании иронии, насмешки, сарказма, которые уязвляют противника больнее, чем самые грубые слова возмущения. Мне кажется, хорошо было бы в «So..aldemokrat » применять давно испытанный иронический тон всюду, где только возможно, как это уже и делается в последних номерах. Тем эффектнее будут наносимые время от времени оглушительные удары. Бебель тоже в этом отношении вполне согласен со мной. К тому же Ваши корреспонденты теперь уже и сами в достаточной степени заботятся об острой характеристике происходящего.
По поводу напечатанного в «Egalite» перевода того места из «So..aldemokrat», где говорится об исключении ее сторонников съездом Центра, «Proletaire» помещает лицемерную статью об обмене любезными письмами между Комитетом внешних сношений германской социалистической рабочей партии и французским Национальным комитетом. Не можете ли Вы сообщить мне что-нибудь по этому поводу? О существовании такого Комитета внешних сношений я ничего не знал; уж не знаменитое ли это бюро связи?
«Bataille» находится при последнем издыхании - это поражение, и заслуженное. Лиссагаре оказался никуда не годным журналистом; он и его коллеги Малон и Брусс апеллируют к шовинистическому германофобству парижан в борьбе против Геда и др.: марксисты, nebulosites allemandes (немецкие туманности) и т. д. Все это, однако, не помешало Лиссагаре предложить владельцу
«Citoyen» свое участие в редакции газеты! Редакция, разумеется, немедленно же это отклонила (это между нами).
Маркс в Аржантёе у своей дочери, скрывается от парижан и лечится от хронического бронхита и кашля энгиенскими серными источниками; вообще же он поправился и чувствует себя хорошо, но ему приходится еще очень беречь себя.
Передал ли Вам Адольф Бёйст «Тайную историю берлинского двора» Мирабо, которую я дал ему для Вас? Эту книгу «So..aldemokrat» мог бы очень хорошо использовать.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 15 июля 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Сразу же отвечаю на Ваше последнее письмо, иначе из-за воскресенья письмо пойдет только через три дня.
О мерингиаде мне сообщил здесь один знакомый; я тотчас узнал автора и суфлера. С тех пор как планы Гирша насчет «So..aldemokrat» потерпели тогда в присутствии Вас и Бебеля такое полное крушение, он проникся смехотворной яростью против «цюрихцев». Мы достаточно часто недвусмысленно давали ему понять, что не будем его в этом поддерживать, что он действует всецело на собственный риск и страх, - но это имеет только тот результат, что он не беспокоит нас своими жалобами. Впрочем, он давно уже снова в Париже (где его терпят) и в прошлое воскресенье, 8 июля, женился на некой фрейлейн Лине Хашерт.
Что касается самого этого дела по существу, то у нас нет никаких оснований вмешиваться. Меринг распускал про нас столько вранья, что мы косвенно признали бы правдой все остальное, если бы стали опровергать что-либо одно. Мы годами оставляли без внимания всякую лживую болтовню, если только крайняя необходимость не вынуждала нас к ответу. Так как наши люди располагают «Volks-Zeitung», было бы достаточно простого сообщения о том, что такого-то июня в «So..aldemokrat» была напечатана моя статья за моей подписью.
Это лучший ответ. Да Вы и сами можете, как и предполагали, сослаться на это в «So..aldemokrat » и прибавить, что Маркс и я всегда предварительно согласовываем друг с другом наши публичные выступления. Я очень рад, что статья в «So..aldemokrat» появилась именно теперь, это сокрушительный удар по всем этим глупостям.
Но в то же время я думаю, что Вы хорошо сделаете, оставив Хёхберга в стороне. Ведь он как раз хочет казаться только частным лицом и может поэтому сам выступить в свою защиту, если сочтет это нужным. Не знаю, будет ли услугой для него, если снова вытащить на свет старую историю со статьей в «Jahrbuch»; если в связи с этим внутри партии возникли бы сомнения насчет нашей позиции, мы могли бы оказаться вынужденными вернуться к этому вопросу, что я, по крайней мере, считаю совершенно излишним.
Так как Маркс живет в Аржантёе совершенно уединенно и по возможности скрывает свое пребывание там, то он, насколько мне известно, не встречался с Гиршем и едва ли жаждет его видеть. Марксу нужен покой, и посему я не стану беспокоить его всей этой историей, пока это не будет абсолютно необходимым, то есть пока Гирш не выкинет еще чего-нибудь.
Я получил от Каутского даже не одно, а два длинных письма на разные темы, но, как я уже Вам писал, у меня сейчас нет больше времени для такой обширной переписки, и к тому же, чтобы иметь возможность вникнуть в кое-какие отдельные вопросы и ответить на них, мне пришлось бы заняться их специальным изучением. Вот - единственная причина моего молчания.
О чартизме я не знаю решительно ни одной хорошей работы. Если бы мне удалось заставить нашего старого друга Гарни из Бостона (бывшего редактора «Northern Star») написать историю чартизма, то это был бы действительно подходящий человек.
Сердечный привет.
Ваш Ф. Энгельс
Сам я не поддерживаю абсолютно никакой переписки с Гиршем, так что у меня совершенно нет повода сообщить ему мой взгляд на эту историю. Если представится случай, я, конечно, им воспользуюсь.
ЭНГЕЛЬС - АДОЛЬФУ ГЕПНЕРУ В НЬЮ-ЙОРК [Черновик]
Лондон, 25 июля 1882 г.
Дорогой г-н Гепнер!
Ответ мой задержался из-за болезни и многократных переездов Маркса. Лишь в самое последнее время я смог вести с ним деловую переписку. Наше мнение о проектируемом Вами предприятии состоит в следующем.
Так как Вы там обладаете полным юридическим правом перепечатывать все появляющиеся в Европе издания, то, по нашему мнению, лучше всего было бы, если бы Вы, никого не спрашивая, прямо воспользовались этим правом. Если Вы захотите переиздать «Коммунистический манифест», то мы ровно ничего не будем иметь против; нам и в голову не придет протестовать против этого, если только изменения и пропуски - совершенно недопустимые в историческом документе - или неуместные примечания не принудят нас к этому. Предисловия мы не можем Вам дать хотя бы из-за того, что мы не находимся вместе, а главным образом потому, что мы тем самым связали бы себя известной солидарностью с предприятием, следить за которым и контролировать которое мы не в состоянии, да и не хотели бы. Таким же образом Вы можете всецело по своему усмотрению решать вопрос и о переиздании других работ, не давая нам оснований когда-либо жаловаться по поводу того, какие книги Вы издаете наряду с нашими.
То же относится и к моему «Положению рабочего класса». Если Вы издадите эту работу без изменений, то я ничего не буду иметь против этого. Но если бы я дал Вам специальное разрешение, то моей обязанностью было бы снабдить книгу дополнениями и примечаниями, которые связывали бы ее с современностью, а на это потребовалось бы полгода работы.
Кроме того, я должен был бы в этом случае заранее иметь гарантию, что начатое дело будет доведено до конца.
Надеюсь, мне удалось убедить Вас, что в Ваших же интересах лучше всего действовать за собственный страх и риск. Мы, во всяком случае, препятствовать Вашему предприятию без особой нужды не станем, а скорее - наоборот.
Что касается нового краткого изложения «Капитала», то у Маркса было с подобными изданиями столько неприятностей, что к нему с этим и не подступиться, в особенности теперь.
Но из второго издания такого изложения, сделанного Мостом, Маркс устранил (это между нами!) наиболее грубые ошибки и сделал некоторые дополнения, так что у этого изложения есть все-таки свои преимущества и его можно было бы переиздать.
Больше, пожалуй, нечего Вам порекомендовать для переиздания. Лейпцигская литература сводится преимущественно к рассуждениям о социализме будущего и докторским диссертациям кандидатов в парламент. Французские работы Жюля Геда большей частью хороши, но чересчур рассчитаны на французские условия. «Долой социализм!» Бракке, пожалуй, для Вас не подойдет. Парламентские речи Бебеля - лучшее, что появилось в Германии по нашей линии, но, разумеется, это вещи, написанные на злобу дня; работы Лассаля кишат экономическими ошибками, и вся его точка зрения давным-давно устарела. Брошюра Бракке «Предложение Лассаля» дает правильную, но не исчерпывающую критику.
Впрочем, выбирайте сами. Наилучшие пожелания Вашему предприятию.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ПЕТРУ ЛАВРОВИЧУ ЛАВРОВУ В ПАРИЖ
Лондон, 31 июля 1882 г.
Дорогой Лавров!
Я бы уже давно поблагодарил Вас за присылку русского издания «Манифеста», но не мог Вам писать, ничего не сообщая о Марксе, а мне было строжайше запрещено сообщать кому бы то ни было в Париже, что он находится в Аржантёе. К сожалению, запрет врачей, которые предписали ему как можно меньше говорить, заставляет его еще скрываться.
К[овалевский] заходил ко мне, когда меня не было дома. Его видела только мадемуазель Маркс, а адреса он не оставил. Он, должно быть, уехал через несколько дней после своего приезда, но мне совершенно неизвестно, куда он направился. Как будто бы у него было намерение вернуться на родину. Мадемуазель Маркс в Аржантёе. Если Вы обратитесь к Лонге, то, может быть, узнаете больше.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ИОГАННУ ФИЛИППУ БЕККЕРУ В ЖЕНЕВУ Лондон, 9 августа 1882 г.
Старый дружище!
Вчера я не мог отправить тебе перевод по почте. Но сегодня я это уже сделал, и тебе там выплатят 5 ф. ст., которые по курсу равны 126 франкам. Я был очень рад получить твое письмо и узнать, как тебе живется. Я тоже много бы дал, чтобы ты, Маркс и я опять могли собраться вместе, но в нынешнем году это вряд ли будет возможно; Маркса тебе, может быть, удастся повидать еще этим летом, но это будет зависеть от того, куда его пошлют врачи. Продолжение письма придется отложить на несколько дней, скоро отправляется почта, а мне нужно еще подробно написать Бернштейну относительно всякого рода дел.
А пока будь, как всегда, бодр и здоров и прими сердечный привет от твоего старого Ф. Энгельса
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 9 августа 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Сегодня - лишь несколько наспех сделанных замечаний, так как на днях я уезжаю к морю и занят по горло.
1) О немецком издании «Утопического социализма и научного социализма» я тоже давно уже подумываю, особенно с тех пор, как я увидал, что эта книжка произвела настоящую революцию в головах многих из лучших французов. Я рад, что наши мнения тут совпадают.
Однако немецкий текст, как более сжатый, отличается и значительно большей трудностью, чем допускающий некоторые вольности французский. Сделать эту вещь популярной без ущерба для содержания, да так, чтобы она могла служить целям общедоступной, пропагандистской брошюры, - задача трудная, но я, когда буду на взморье, попытаюсь сделать все, что в моих силах. Когда Вы сможете начать печатать и сколько времени потребует печатание? Разумеется, надо будет присылать мне корректурные оттиски (двойные, как это делают французы, что представляет большие удобства).
2) Вы, само собой разумеется, полагали, что, учитывая нашу старую дружбу, Либкнехт имеет законное право попросить у Вас мое письмо и что Вы обязаны предоставить это письмо в его распоряжение. Я не нахожу в этом ничего такого, чем я мог бы быть недовольным. Вы не могли знать, что из многочисленных размолвок, происходивших между мной и Либкнехтом, четыре пятых были вызваны подобным же самоуправством с его стороны - опубликованием частных писем без разрешения, вздорными или прямо противоречащими смыслу текста примечаниями к моим статьям и т. д. На этот раз он тоже использовал мое письмо совершенно недопустимым образом. Письмо было написано в прямой связи с Вашей статьей. Либкнехт же подходит к нему так, будто в нем дано «мое» изложение ирландского вопроса в целом. Это ужасно легкомысленно, особенно когда против моего письма выдвигаются речи Девитта, которые ко времени написания письма вовсе еще и не были произнесены и которые не имеют никакого отношения к письму, потому что Девитт с его государственной земельной собственностью является пока еще только симптомом. Но так легкомысленно поступает Либкнехт всегда, когда ему хочется показать свое «превосходство». Что ж, пусть забавляется, но он не должен при этом злоупотреблять моими письмами. Этим он вынуждает меня просить Вас в будущем (я стараюсь выразиться как можно корректнее и дипломатичнее) давать ему мои письма, самое большее, для прочтения, не оставляя у него, однако, оригинала и не давая ему копии.
3) Я сообщил Марксу о гирше-мерингиаде то, что было необходимо, представив это в возможно более юмористическом виде, и боюсь, что если Карлуше случится увидеть Маркса, то ему придется провести не особенно приятную четверть часика.
4) Мне кажется, что в египетском вопросе Вы слишком уж взяли под защиту так называемую Национальную партию. Об Араби мы знаем немного, но можно поставить десять очков против одного, что это обыкновенный паша, который не хочет уступить финансовым воротилам сбор налогов, потому что он по доброму восточному обычаю предпочитает сам их прикарманить. Тут повторяется обычная в крестьянских странах история. От Ирландии до России, от Малой Азии до Египта - в крестьянской стране крестьянин существует для того, чтобы его эксплуатировали. Так ведется со времен ассирийского и персидского царств. Сатрап - иначе, паша - это главная фигура восточного эксплуататора, так же как купец и юрист - современная западная фигура. Непризнание долгов хедива - это, конечно, недурно, но спрашивается: что же дальше? Нам, западноевропейским социалистам, не следовало бы так легко попадаться на эту удочку, как попадаются на нее египетские феллахи или же - все романцы. Странно! Все революционеры романских стран жалуются на то, что они постоянно совершали революции в пользу других, - это объясняется очень просто: их всегда ослепляло слово «революция». И все-таки, чуть где-нибудь вспыхнет мятеж, как весь революционный романский мир совершенно не критически приходит в восторг. Я считаю, что мы вполне можем выступать в поддержку угнетенных феллахов, не разделяя при этом их теперешних иллюзий (ведь крестьянскому народу нужно веками подвергаться обману, пока он не прозреет на собственном опыте), и можем выступать против насилий англичан, отнюдь не солидаризируясь из-за этого с. их теперешними военными противниками. Во всех вопросах международной политики к сентиментально-политическим партийным газетам французов и итальянцев следует относиться с величайшей осторожностью, и мы, немцы, и в этой области обязаны с помощью критики доказывать свое теоретическое превосходство, раз мы им обладаем.
Довольно, однако, заниматься критикой! К сожалению, мне сегодня уже некогда послать Вам материал для фельетона. Мне очень хочется на деле доказать бравому Карлуше, что за невероятные пустяки он наплел Мерингу о моем отношении к «So..aldemokrat». Но скоро Вы получите материал и можете тогда, если захотите, прямо сослаться на меня в примечании, - разумеется, не называя Карлуши, которому теперь и так уж приходится плохо.
Ну, сердечный привет. С побережья я пришлю Вам, если будет хоть какая-нибудь возможность, письмо также и для милейшего Каутского; имеющиеся у меня его адреса, вероятно, устарели. Последний был на имя какой-то дамочки с французской фамилией, - надеюсь, что это действительно только конспиративный адрес?
Ваш Ф. Э.
15:20 07.07.2015
ЭНГЕЛЬС - ФРИДРИХУ АДОЛЬФУ ЗОРГЕ В ХОБОКЕН Лондон, 10 августа 1882 г.
Дорогой Зорге!
Прилагаю квитанцию на подписку «Egalite»; лучшей у этих замечательных дельцов я не мог для тебя добиться. С тех пор как Лаура Лафарг в Париже, мы здесь этой газеты больше не видим и ничего о ней не знаем. Уплачено было 14 шиллингов.
«Labour Standard» за 1 июля - 5 августа посылаю сегодня в двух пакетах. Было бы нелепо, если бы ты стал на него специально подписываться. Я просто буду отсылать тебе свой экземпляр, вместо того чтобы бросать его в корзину.
Маркс еще в Аржантёе, проходит курс лечения хронического бронхита серными источниками в Энгиене. Ему приходится еще очень остерегаться рецидива плеврита. Остальное знают врачи, а может быть и они не знают.
Очень спешу.
Твой Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЭМИЛЮ ЭНГЕЛЬСУ В ЭНГЕЛЬСКИРХЕН Грейт-Ярмут, 20 августа 1882 г.
10, Columbia Terrace Дорогой Эмиль!
Уже в течение 10 дней мы находимся здесь - Шорлеммер, Пумпс, малышка и я. Сладостная лень морского курорта повинна в том, что только сегодня я собрался тебе ответить.
Прежде всего, я рекомендовал тебя непосредственно Сэму Муру и просил его послать тебе адрес его городского бюро (у адвокатов эти бюро называют chambers), так как у меня здесь этого адреса нет, а днем Мура можно застать только там. В его лице ты найдешь образцового англичанина, обладающего всеми достоинствами своей нации и не имеющего ни одного из ее недостатков. Он, конечно, тоже социал-демократ и тоже говорит по-немецки, хотя и не очень свободно. Он охотно поможет тебе всем, чем сумеет, и сможет принести тебе больше пользы, чем я. Когда прошло почти 13 лет с тех пор, как оставил дела, и 12 лет с тех пор, как выехал из Манчестера, то имеешь уже мало влияния среди людей, первый принцип которых - рука руку моет. А Мур оставил дело только три-четыре года тому назад, живет еще среди них и потому скорее может чего-нибудь добиться. Я, например, даже не знаю, живы ли еще те люди, с которыми я имел дела, сохранилась ли их прежняя фирма и не продали ли они всего предприятия. Если бы я вздумал рекомендовать тебя Эрменам и Роби, это принесло бы не пользу, а вред; эти люди не покажут тебе своей фабрики и, в конце концов, будут предостерегать от тебя на бирже других своих знакомых хозяев прядилен и фабрикантов.
На фабрики по производству вязальной пряжи и ниток тебе попасть не удастся, потому что, насколько я знаю, кроме фабрики Эрменов и Роби, в Манчестере таковых не имеется.
Есть всевозможные прядильные предприятия, но ты увидишь там только старые тростильные машины, потому что эти фабриканты продают пряжу в необработанном виде. Как легче попасть на фабрики - это зависит от условий в каждом отдельном случае, но, в общем, я всегда находил, что лучше всего действовать начистоту с людьми, которым тебя рекомендовали, и откровенно сказать, кто ты такой. Попытки пробраться туда хитростью, предпринимавшиеся многими немецкими прядильщиками, почти всегда приводили к тому, что их разоблачали и сообщали о них на бирже другим, после чего им уже ничего не показывали.
Конкуренция здесь поставлена на гораздо более широкую ногу, чем в Германии, и мелкие уловки, которые там часто практикуются, здесь совершенно не удаются.
В начале октября туда возвращается также и Шорлеммер, который тоже может оказать тебе помощь. Очень полезна тебе будет прежде всего рекомендация от фирмы Эрмен и Энгельс к крупной немецкой комиссионной фирме, которая окажет тебе дальнейшую помощь и даже сумеет указать тебе, в каких случаях уместно будет умалчивать о том, кто ты такой.
Ну, на сегодня хватит. Уже должны накрывать на стол. В общем, живем мы здесь очень хорошо. Прекрасная погода, пильзенское пиво, морской воздух и морские купанья совершенно
294 ЭНГЕЛЬС - ЭМИЛЮ ЭНГЕЛЬСУ, 20 АВГУСТА 1882 г.
излечили меня от расстройства желудка, которое было у меня в понедельник, в день твоего отъезда. Пумпс и Шорлеммер шлют сердечный привет.
Твой Ф. Энгельс
ЭНГЕЛЬС - ЖЕННИ ЛОНГЕ В АРЖАНТЁЙ Грейт-Ярмут, 27 августа 1882 г.
10, Columbia Terrace Моя дорогая Женни!
Большое спасибо за твое письмо. Я удовольствовался бы и открыткой. Рад, что ты вскрыла мое письмо Мавру и позаботилась о содержимом письма*.
Я получил письмо из Лозанны и телеграмму из Веве с их новым адресом, Hotel du Leman, где они, видимо, склонны поселиться. Что касается здоровья Мавра, то я был очень рад получить от тебя спокойный и беспристрастный отчет. У Лауры, которая видела его только несколько часов, создалось, пожалуй, слишком благоприятное впечатление, а с другой стороны, Тусси, увидев его снова в Аржантёе, была скорее разочарована, считая улучшение недостаточным. Я совершенно согласен с тобой, что мы имеем все основания быть довольными теми успехами, которых он достиг при очень неблагоприятной, так упорно преследовавшей его, погоде, и после трех плевритов, два из которых были столь серьезны. Я никогда не рассчитывал на то, что он сможет провести будущую зиму в Англии и до его отъезда в Алжир говорил об этом Елене и другим неболтливым людям. Так что это не является для меня неожиданностью. Я разочарован только тем, что он вряд ли сможет до зимы приехать сюда на несколько недель. Во всяком случае, я доволен, что доктора так единодушны в этом вопросе, это тем легче заставит его подчиниться. Еще немного пребывания в Энгиене или Котре из-за остатков его бронхита, а затем климатическое лечение в горной местности - в Альпах или Пиренеях - вновь совершенно восстановят его силы для работы. Но, как ты говоришь, всему этому может помешать рецидив, который, однако, теперь маловероятен, особенно ввиду приобретенного им опыта.
Моя дорогая Женни, я знаю, сколько ужасных тревог и волнений ты перенесла и переносишь еще и теперь. Мыслями я часто был с тобой и огорчался, что не мог найти способа быть тебе полезным. Ты и Мавр были почти постоянной темой нашего почти ежедневного разговора с Ним, когда я заходил к ней по утрам выпить пильзенского пива. Но я знаю, что моя мужественная Женни не упадет духом, а когда ты перенесешь свое следующее испытание, я надеюсь и рассчитываю, что ты сумеешь устроить свое хозяйство таким образом, чтобы обеспечить себе немного отдыха и покоя.
Ты и не представляешь себе, какая перемена произошла с Пумпс с тех пор, как она здесь.
Она занята исключительно своим младенцем; туалеты, развлечения, увеселительные прогулки - все, по-видимому, испарилось из ее головы. И она хорошо ухаживает за малышкой, сохраняя хорошее настроение и проявляя много терпения. Правда, это и в самом деле очень хороший ребенок, и даже сейчас, когда у нее прорезываются два зуба, она почти все время смеется. Будем надеяться, что мать и дитя будут продолжать в том же духе.
Шорлеммер, который шлет свой сердечный привет, уезжает завтра в Германию, и я поеду с ним в Лондон на день или на два по делам. Мы останемся здесь еще на две недели, если только нас не прогонит погода; с прошлого вторника она в высшей степени неустойчива.
Бедному Перси, приехавшему в прошлую среду, по-видимому, суждено провести отпуск в сырости - плохая перспектива для ревматика. Что касается меня, то морской воздух и купанье прекрасно укрепляют меня, и я надеюсь, что этой зимой я как следует поработаю.
Сердечный привет от всех нас Лонге, тебе и детям и наилучшие пожелания от любящего тебя Ф. Энгельса
ЭНГЕЛЬС - КАРЛУ КАУТСКОМУ В ВЕНУ Лондон, 12 сентября 1882 г.
Дорогой г-н Каутский!
Вы, право, должны извинить меня за то, что я так долго заставил Вас ждать ответа. У меня было столько всякого рода помех, что мне пришлось, для того чтобы взяться, наконец, за работу, отбросить все второстепенные дела и отложить всю переписку, за исключением безусловно необходимой. И поскольку Вы своим колониальным вопросом поставили мне задачу, которую вовсе не так легко решить, то судьба эта постигла и Ваши письма, причем был забыт и добрый Вальтер.
Если Вальтер и д-р Браун приедут сюда, то мне будет приятно повидать их, и я охотно сделаю для них все, что от меня зависит. Остальное уж приложится. Но что же Вальтеру здесь, собственно говоря, изучать? Ведь именно это надо решить прежде всего. Социализм как таковой? Для этого ему незачем приезжать сюда, это он может сделать повсюду за пределами Австрии и Германии; к тому же источник для таких занятий, то есть литература, которую стоит читать, будет исчерпана очень скоро. Политическую экономию? Историю? Материалов по этим вопросам в Британском музее чрезмерно много, так что неопытный человек рискует в них тотчас же заблудиться. Естественные науки? Для этого нужны лекции, которые здесь баснословно дороги. Я полагаю, что прежде чем посылать этого человека сюда, следовало бы установить определенный план его занятий, - по крайней мере, в главных чертах, - и если мне сообщат этот план, то мне легче будет судить о том, где этот план наилучшим образом выполним, - здесь или где-нибудь в другом месте. К тому же, не обладая хотя бы некоторыми познаниями в английском языке, он оказался бы здесь совсем на мели.
Ему было бы, я думаю, полезно прежде с полгода подзаняться французским и английским, чтобы еще до поездки за границу научиться хоть кое-как читать на обоих языках. Кроме того, если он хочет успешно заниматься, он должен все же иметь и кое-какие предварительные знания по истории, географии и по возможности также по математике и естественным наукам. Как у него обстоят дела на этот счет, я не знаю, но если эти знания у него хромают, то лучше всего было бы отправить его сперва в Вену, чтобы он предварительно приобрел их под руководством своих друзей и вообще сперва узнал, каким образом можно что-нибудь серьезно изучать, если ты предоставлен сам себе. Иначе деньги здесь, в Лондоне, будут затрачены в значительной мере впустую. Вот как мне представляется это дело; может быть, все это и неуместно, но я ведь ровно ничего не знаю о степени образованности этого молодого человека и полагаю поэтому, что так или иначе я должен был высказать эти соображения. Если Вы дадите мне более подробные сведения на этот счет, то Вам не придется долго ждать ответа. Вообще же, как Вы знаете, я всегда стою за посылку молодых и подающих надежды людей за границу для того, чтобы они расширили свой кругозор и отделались от неизбежных на родине местных предрассудков.
На Маркса, впрочем, в отношении Вальтера Вы особенно не рассчитывайте. Он вряд ли вернется раньше мая и тогда еще, вероятно, должен будет очень беречь себя, чтобы иметь возможность закончить свои работы. Дело в том, что и сейчас ему еще строго воспрещено много разговаривать, да к тому же и по вечерам он должен иметь покой, иначе ночью он плохо спит. Днем же он, разумеется, предпочитает работать. Когда надо разделаться с застарелым хроническим бронхитом и притом после трижды повторявшегося сильного плеврита, приходится следить за тем, чтобы не только окончательно залечить болезнь, но и не допустить ее рецидива, и все это на 65 году жизни, - это уже само по себе причиняет достаточно забот.
Вы спрашиваете меня, что думают английские рабочие о колониальной политике? То же самое, что они думают о политике вообще: то же самое, что думают о ней буржуа. Здесь нет рабочей партии, есть только консервативная и либерально-радикальная, а рабочие преспокойно пользуются вместе с ними колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке. По моему мнению, собственно колонии, то есть земли, занятые европейским населением, Канада, Кап, Австралия, все станут самостоятельными; напротив, только подчиненные земли, занятые туземцами, Индия, Алжир, голландские, португальские, испанские владения, пролетариату придется на время перенять и как можно быстрее привести к самостоятельности. Как именно развернется этот процесс, сказать трудно. Индия, может быть, сделает революцию, даже весьма вероятно, и так как освобождающийся пролетариат не может вести колониальных войн, то с этим придется помириться, причем, разумеется, дело не обойдется без всяческого разрушения. Но подобные вещи неотделимы от всех революций. То же самое может разыграться еще и в других местах, например, в Алжире и в Египте, и для нас это было бы, несомненно, самое лучшее. У нас будет довольно работы у себя дома. Раз только реорганизована Европа и Северная Америка, это даст такую колоссальную силу и такой пример, что полуцивилизованные страны сами собой потянутся за нами; об этом позаботятся одни уже экономические потребности. Какие социальные и политические фазы придется тогда проделать этим странам, пока они дойдут тоже до социалистической организации, об этом, я думаю, мы могли бы выставить лишь довольно праздные гипотезы. Одно лишь несомненно: победоносный пролетариат не может никакому чужому народу навязывать никакого осчастливления, не подрывая этим своей собственной победы. Разумеется, этим не исключаются никоим образом оборонительные войны различного рода.
История в Египте затеяна русской дипломатией. Гладстону предоставляется взять Египет (который еще далеко не в его руках, а если он его и захватит, то это еще вовсе не значит, что он сохранит его) для того, чтобы Россия могла завладеть Арменией, что, по Гладстону, также ведь было бы освобождением христианской страны от магометанского ига. Все остальное в этом деле - видимость, фарс, предлог. Удастся ли эта затея, скоро увидим.
С наилучшим приветом Ваш Ф. Э.
Д-р Закс только что прислал мне свою книгу о Тюрингии, будьте добры, поблагодарите его от моего имени за это; как только прочту ее, я ему отвечу.
Мой конспиративный адрес: Г-же П. В. Рошер, 122, Regent`s Park Road, без внутреннего конверта. Это - Пумпс; кстати, у нее уже дочка (Лиллиан). Пумпс, правда, больше у меня не живет, но это ничего не значит.
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 13 сентября 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Из работы на курорте в Ярмуте ничего не вышло - пять человек в одной комнате, в том числе четырехмесячный ребенок моей племянницы, так что ничего нельзя было делать, и вместо всякой работы я благодушествовал и поглощал превосходное пильзенское пиво. Но завтра я возьмусь за дело и не стану отрываться, пока не закончу брошюру.
Ваше предложение относительно предисловия о бисмарковском социализме вполне разумно и в известной мере совпадает с моими собственными желаниями. Но в предисловии с этой дрянью не разделаешься, оно вышло бы слишком растянутым. Кроме того, у меня не хватает материалов по вопросу о страховании от несчастных случаев и т. д., а именно - нет соответствующих законопроектов, без которых обойтись невозможно.
Эта тема давно уже вертится у меня в голове, и я прекрасно понимаю, что нужно об этом что-нибудь написать. Поэтому я собираюсь написать (для «So..aldemokrat») серию статей (из которых каждая будет вполне законченным целым) о распространившемся сейчас в Германии подобно эпидемии лжесоциализме; их потом можно будет издать отдельной брошюрой. Первая часть: бисмарковский социализм - 1) покровительственные пошлины, 2) огосударствление железных дорог, 3) табачная монополия, 4) страхование рабочих. Но для этого мне нужно было бы иметь: к пункту 2 - курсовой бюллетень с указанием курсов огосударствленных за последнее время железных дорог (горно-бранденбургская, берлино-гёрлицкая, берлино-штеттинская, бранденбурго-познанская) незадолго до их огосударствления, а также по возможности цены, которые государство заплатило за эти дороги; к пункту 4 - законопроект Бисмарка в том виде, как он был представлен рейхстагу.
Если Вы можете мне это достать, то у меня будет достаточно материала.
Но к этому я присоединил бы еще вторую часть и в ней подверг бы критике ряд туманных представлений, введенных в обиход Лассалем, о которых и наши люди иногда все еще болтают, - например, «железный закон заработной платы», «полный продукт труда рабочему» (а не рабочим) и т. д. Эта часть еще более нужна, чем первая, ибо здесь особенно необходимо, наконец, внести ясность, и если это разозлит кое-кого из лассальянских «вождей», которых мы, к несчастью, приняли в свои ряды, тем лучше. Так что вторая часть для меня, собственно говоря, самая важная.
Но я не знаю, не придется ли кое-кому не по вкусу такая деловая критика святого Фердинанда. Сочтут, пожалуй, что появление такой вещи в партийном органе было бы провокацией раскола внутри партии и нарушением соглашения, заключенного в свое время с лассальянцами. В таком случае все целиком, как только все это будет написано, могло бы выйти отдельной брошюрой без предварительного опубликования в «So..aldemokrat».
Итак: либо все целиком появится сначала в «So..aldemokrat», а затем отдельной брошюрой, либо будет сразу издано отдельной брошюрой, либо останется пока вообще ненаписанным. Вот как обстоит дело. А теперь выбирайте, что хотите, и посоветуйтесь, если нужно, с другими. Но то, на чем мы остановимся, должно быть выполнено. Я не могу второй раз подвергаться неприятностям, которые мне пришлось переносить с «Дюрингом», когда Мост заявил свой протест.
Впрочем, по поводу бисмарковщины и всего, связанного с ней, очень хорошо уже сказано в обеих статьях в «So..aldemokrat», посвященных вопросу о возможной отмене закона против социалистов. Я предполагаю, что они написаны Бебелем; если же нет, то партия может поздравить себя с тем, что у нее есть второй человек, который так великолепно умеет проникнуть в суть дела, отбросив в сторону все второстепенные соображения, и при этом пишет так просто и ясно. Статьи превосходны.
То, что Вы говорите в оправдание дряблости некоторых лиц в Германии, я тоже уже не раз себе говорил. При всем том, однако, это все та же искони немецкая слабохарактерность и недостаток выдержки, а также стремление показать себя не перед рабочими, а перед филистерами почтенным добряком, а совсем не таким ужасным людоедом, каким тебя считают.
Все это люди, воображающие, что их крошечное образование абсолютно необходимо для освобождения рабочих, которые сами-де себя освободить не могут, а будут освобождены только ими. Освобождение рабочего класса возможно, по их мнению, только при помощи «образованного» мещанина; как могут бедные, беспомощные, «необразованные» рабочие сами этого добиться!
Каутскому я написал вчера. Он утверждает, что нашел там нескольких превосходных докторов философии. Если они действительно хороши, они были бы весьма кстати.
Адольф Бёйст может спеть Вам мелодию к «Брейскому викарию».
Сердечный привет.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ВЕВЕ Лондон, 20 сентября 1882 г.
Моя дорогая Лаура!
Надеюсь, Маркс получил мою коротенькую записку от 18-го. Сегодня, хотя и с затруднениями, я должен сдержать данное тебе слово. Работал весь день до шести, затем обедал, сейчас как раз 9 часов, и поэтому я нахожусь еще немного под влиянием пищеварения, а, кроме того, Перси сидит в комнате, но, к счастью, он завладел «Джозефом Эндрусом».
Знаю ли я Веве? Ведь я жил там в сентябре 1849 г. около двух недель и знаю весь швейцарский берег озера от Вильнёва до Женевы, Дан-дю-Миди и Монблана и все остальное. Если я не очень ошибаюсь, мы, офицеры, были расквартированы в вашем отеле на набережной.
В сквере, под деревьями, напротив озера, Виллих обычно тренировал своих двух лошадей.
Жаль только, что вы, хотя бы частично, не можете следовать по тому маршруту, который я составил для вас. Бернский Оберланд во многих отношениях превосходит Женевское озеро. Но если Мавр хочет попытаться сделать в октябре визит в Англию, то вам вскоре придется покинуть Альпы. Надеюсь, что для него не будет рискованно сюда приехать. В противном случае это было бы безумием. Но пусть решают доктора, так же как и в отношении его зимнего местопребывания. Однако - если он думает приехать - пусть не откладывает приезд слишком надолго. У нас была хорошая, но довольно колодная погода, особенно ночью и по утрам. Вчера целый день шел дождь, сегодня сухо, но почти все время пасмурно. Кстати, статистика Мавра относительно барометра точно совпадает с тем, что мы испытали на себе во время пребывания в Ярмуте. Только у нас была очень сырая погода при самом высоком показании барометра, и Тусси все время молилась, чтобы этот глупый барометр снова упал!
Что касается пенистого вина, то это качество является исключительной особенностью кортайо - другие невшательские вина не обладают им, насколько я знаю, и они не такие хорошие.
Интересно знать, кто выдумал эту глупую историю о Бебеле. Кёльнская газета до пятницы прошлой недели (день, когда парижские газеты сообщили об этом) ничего не знала или, по крайней мере, ничего не писала об этом. Похоже на то, что это утка, выдуманная Мерингом и пущенная в ход в Париже Гиршем. Может быть, я напал на ложный след, но я нисколько не удивился бы, если бы это было так. Кто другой мог бы так быстро поместить в «Bataille» и в «Citoyen» некролог, в котором (по крайней мере в «Bataille») цитируется одна старая речь Бебеля о том, что он стоит исключительно за законные средства? Испугались мы ужасно. В пятницу вечером два члена рабочего Общества с Tottenham street пришли и спросили меня, правда ли это? Тут я впервые услышал об этом. В тот же вечер Тусси получила «Bataille» с вышеуказанной статьей. Молчание «Justice» можно было объяснить отсутствием Лонге. Охотиться за немецкими газетами в кафе было бесполезно. Те номера, в которых могло что-нибудь быть, уже не лежали бы на столах в субботу. Наконец, в субботу вечером Тусси получила свой экземпляр газеты «So..aldemokrat» (я свой не получил), и в нем не только ничего не говорилось об этом, но сообщалось, что Бебель достаточно здоров, чтобы выходить на улицу. Потеря Бебеля была бы непоправимым несчастьем. Где найти еще такую голову не только в Германии, но и где бы то ни было вообще? Кто из молодого поколения обладает такой теоретической ясностью, таким практическим тактом, такой спокойной решимостью? Итак, это ложный слух, - не могу выразить, какое облегчение я испытал, когда все сомнения исчезли.
Я в высшей степени рад также, что Женни благополучно перенесла кризис и что результат является исполнением давнишнего желания всех. Мне кажется, что ей было очень тяжело. Без сомнения, Дурлен позаботился о том, чтобы кто-нибудь ухаживал за ней; обитатели дома 41, Maitland Park, не сомневаются в этом, и если это так, то отсутствие «творца», пожалуй, было к лучшему.
У маленькой Пумпсии ветряная оспа, она очень беспокойна и теперь стала часто плакать. Все это кончится через несколько дней и не вывело бы ее из душевного равновесия, если бы у нее не выскочили на языке два прыщика, что вместе с двумя прорезывающимися зубами причиняет ей довольно сильную боль во рту. В остальном все в порядке.
Привет тебе и Мавру от всех и от вашего любящего Ф. Энгельса
Бернштейн пишет, что «Брейский викарий произвел огромную сенсацию.
Тусси трижды писала Женни после своего возвращения сюда, последний раз в прошлое воскресенье!
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 22 сентября 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Посылаю предисловие и разделы I и II. Раздел III тоже готов, так же как и заключительная заметка, приблизительно страниц на семь, о древнегерманской общинной собственности на землю (марка). Но я хочу это еще раз основательно просмотреть и поэтому несколько задержу у себя.
На рекламу в начале книги я не могу согласиться. Когда Лафарг выпускал французское издание и Малон прислал ему нечто крайне неудовлетворительное в этом роде, то Маркс Вместе с Лафаргом написали это введение, которое там, быть может, и было уместным. Но для немецкого издания, выпускаемого мной самим, это совершенно неприемлемо. Между прочим, когда Маркс вернется, я, может быть, как-нибудь составлю для Вас брошюрку о немецком социализме от 1840 до 1852 года. Надо же это когда-нибудь сделать. Но больше половины материалов у Маркса, а куда он их засунул - одному богу известно.
Мне, конечно, нужно бы иметь оба законопроекта о страховании от несчастных случаев, а также все новые проекты социального характера, внесенные в рейхстаг осенью.
Требование решительного осуждения косвенных налогов было выставлено нами еще в 1849 и 1850 гг., отсюда Лассаль и заимствовал его. Остальные же Ваши замечания о Лассале я принимаю к сведению. По поводу некоторых из них можно было бы кое-что возразить, но не в этом дело. Личность Лассаля совсем не будет затрагиваться, но мне придется все же положить конец иллюзии, будто Лассаль в экономической области (да и во всех других) был оригинальным мыслителем.
Очень рад, что автором статей оказался Фольмар; это доказывает, что он очень продвинулся вперед. С тем, что Вы говорите о законе против социалистов, я вполне согласен.
Отмена закона будет выгодна нам только в том случае, если он будет отменен целиком и полностью. А это произойдет только тогда, когда в германскую политическую лавочку проникнет так или иначе свежий ветер, когда наступят события, непосредственно подготовляющие революцию, - новая эра, конституция в России или что-нибудь в этом роде. Тогда мы, без всякого сомнения, приобретем большинство повсюду, где сейчас имеем сильное меньшинство, и завоюем все крупные города вне Саксонии.
Ваши жалобы на французов - это обычные жалобы, выдвигаемые всеми. Они постоянно поддаются минутным настроениям и влиянию отдельных личностей. «Citoyen» я не читаю, «Egalite» получаю очень неаккуратно, не знаю даже, жива ли она еще, и поэтому никак не могу судить, что за последнее время эти люди делали. Но одно несомненно: с Бруссом мира быть не может. Он был и остается отъявленным анархистом, признавшим лишь допустимость участия в выборах; при этом он и Малон, вышибив других из Центральной федерации, обострили борьбу до крайности, и Брусс применяет в ней чисто бакунистскую тактику: клевету, ложь и всевозможные подлости. Пусть тактика другой стороны временами бывает нелепой и ребяческой, пусть она не достигает своей цели и лишает нас, иностранцев, возможности выступить в их защиту (от чего мы здесь неуклонно отказывались), - но главное заключается в том, что никакое сотрудничество с Бруссом во всяком случае невозможно. Он не успокоится до тех пор, пока его маленькая клика, действуя методами «Альянса», не приберет к рукам все движение.
Впрочем, обе фракции «Рабочей партии», вместе взятые, составляют лишь ничтожно малую часть парижских рабочих масс, которые все еще следуют за такими людьми, как Клемансо; полемика Геда против него также носила чересчур личный характер, да и вообще велась совершенно неправильно. Между тем Клемансо - человек вполне способный к развитию, и при известных условиях может пойти значительно дальше, чем сейчас, в особенности если он поймет, что дело в классовой борьбе; правда, поймет он это лишь тогда, когда будет к тому вынужден. Гед вбил себе в голову, что «афинская республика» Гамбетты гораздо менее опасна для социалистов, чем «спартанская республика» Клемансо, и поэтому хочет предотвратить ее, как будто мы - или вообще какая-нибудь партия в мире - можем воспрепятствовать какой-либо стране пройти через исторически необходимые ступени ее развития.
Он не учитывает также, что мы едва ли придем во Франции от республики в духе Гамбетты к социализму, не пройдя через республику в духе Клемансо. А без такого понимания необходимой исторической связи и, тем самым, вероятного хода развития событий невозможна никакая успешная партийная политика. Однако я уже махнул рукой на этих людей и предоставил им делать что им угодно. Бельгийцы тоже ничего не добьются своими увещаниями.
Племянницу и приемную дочь Дж.-Ст. Милля, приславшую деньги в избирательный фонд, зовут Елена Тейлор и, следовательно, ее нужно отличать от Эллен М. Тейлор; хотя оба имени означают «Елена», все же они строго различаются между собой.
О Гарсиа я решительно ничего не знаю. Время от времени ко мне заходит кто-нибудь из Клуба, и при случае я наведу там справки.
Кстати. Кто пустил в «Citoyen» и «Bataille» утку о смерти Бебеля? Мы здесь и Маркс в Веве, где он провел три недели, страшно испугались и не имели никакой возможности проверить это известие, пока в понедельник вечером в «Justice» не появилась телеграмма Либкнехта с опровержением; ведь на сообщения и на отсутствие сообщений в «So..aldemokrat» мы абсолютно не могли полагаться, потому что он вышел еще в четверг.
Маркс теперь, вероятно, уже на пути обратно в Аржантёй, может быть, он остановится на несколько дней в Женеве. Ему лучше, но из-за плохого лета успех его лечения сильно пострадал.
Прошу в двух словах подтвердить получение рукописи; а также прислать рукопись вместе с листами, конечно, бандеролью. На сколько времени можно мне еще задержать у себя остальное без ущерба для дела?
Сердечный привет.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - АВГУСТУ БЕБЕЛЮ В ЛЕЙПЦИГ Лондон, 23 сентября 1882 г.
Дорогой Бебель!
Мы испытали немало страха из-за тебя. Неделю тому назад, в пятницу 15-го с. м., в 10 часов вечера, ко мне явились двое из Общества с вопросом: верно ли то, что сообщалось уже в двух номерах «Citoyen» (с некрологом), будто ты умер? Я ответил, что это весьма мало вероятно, но ничего определенного сказать не мог. Так как у меня сидел очень скучный человек, который все не уходил, хоть я больше с ним и не разговаривал, то я лишь после 11 часов смог побежать к Тусси Маркс; она еще не ложилась. У нее оказалась «Bataille» - тоже с некрологом, без всякого указания на источник известия, которое, однако, сообщалось как вполне достоверное. Итак - всеобщее смятение. Известие о величайшем несчастье, которое могло бы постигнуть германскую партию, становилось, по меньшей мере, весьма правдоподобным. То, что английские газеты, увлеченные ликованием по поводу Египта, ничего об этом не сообщили, казалось вполне понятным. К тому же в субботу вечером я не получил «So..aldemokrat», что, правда, случается нередко; к счастью, в воскресенье утром я узнал, что Тусси получила свой экземпляр, судя по содержанию которого известие было весьма неправдоподобным. Просматривать немецкие газеты в кафе с самого начала не имело смысла, потому что их ежедневно меняют. Так мы оставались в мучительнейшем неведении, пока, наконец, в понедельник вечером не прибыла «Justice» с официальным опровержением.
То же самое произошло и с Марксом. Он был в Веве на Женевском озере и прочел это известие в реакционной «Journal de Geneve», которая, разумеется, сообщила это как неоспоримый факт. Крайне расстроенный, он в тот же день написал мне. Его письмо пришло как раз в упомянутый понедельник вечером, и я еще с утренней почтой смог послать ему радостное сообщение о том, что все это - сплошная ложь.
Нет, дружище, таким молодым ты нас покинуть не имеешь права. Ты на двадцать лет моложе меня, и после того как мы рука об руку выдержим еще не одну жаркую битву, ты обязан оставаться под огнем и тогда, когда мое лицо застынет в последней гримасе. А поскольку те, кого по ошибке зачисляют в покойники, живут дольше всех, то ты, как и Маркс, осужден теперь, вероятно, на очень долгую жизнь.
Но кто, черт возьми, распустил этот идиотский слух? Не стоит ли за этим снова враль Меринг?
Получил ли ты мое последнее письмо два-три месяца тому назад - то, в котором я отвечал тебе по поводу смиренных элементов в партии?
За это время ты, вероятно, не раз убеждался в том, что твое пожелание о моем открытом сотрудничестве в «Sozialdemokrat» исполняется. Не далее, как вчера, я также отправил Бернштейну после основательной переделки и популяризации две первые главы из тех трех глав «Анти-Дюринга», которые должны появиться на немецком языке по типу французского издания. Остальное уже готово, но пока это не мешает печатанию, останется у меня, чтобы я мог еще раз как следует просмотреть эту самую трудную часть. В качестве приложения последует большая заметка о древнегерманской общинной собственности на землю. Когда ты сядешь за решетку, я бы тебе посоветовал достать из какой-нибудь библиотеки: Г. Л. фон Маурер. «Введение в историю маркового, подворного, сельского и городского устройства...» в Германии и его же «Историю маркового устройства в Германии». Весьма необходимо, чтобы кто-нибудь в Германии, кто в состоянии без предубеждения и без «ученых» предрассудков разбираться в таких вещах, до некоторой степени ознакомился с этим вопросом. Указанные труды - основные, и знакомство с ними дало бы тебе исключительно солидную опору во всех прениях по вопросам земельной собственности и аграрным вопросам.
Фольмар порядком вырос, если судить по некоторым статьям, написанным им в «So..aldemokrat » (о возможности отмены закона против социалистов). Меня очень порадовало бы, если бы это подтвердилось и в других отношениях: нам до зарезу нужны дельные люди.
Маркс медленно поправляется от последствий своих трех плевритов. Против застарелого, вызванного бронхитом, очень мучительного и мешающего ему спать кашля, он в Аржантёе пользовался расположенными поблизости энгиенскими серными источниками, но из-за скверной погоды и общего состояния его здоровья действие их оказалось менее благотворным, чем можно было почти наверняка ожидать. После этого он вместе с г-жой Лафарг отправился на три недели в Веве; третьего дня он должен был выехать оттуда - сперва в Женеву, затем в Париж и, если позволит погода, то в октябре - на несколько недель сюда. Зиму он ни в коем случае не должен проводить в Лондоне, но будет ли он жить на юге Англии или где-нибудь в другом месте, должны будут решить врачи. По письмам Маркса я вижу, однако, что. выздоровление, хотя и замедленное из-за плохого лета, все же неизменно подвигается вперед.
Где вы, собственно, друзья, теперь обретаетесь? «Малое», кажется, всех вас - как Маркса его болезнь - превратило в настоящих летучих голландцев.
Передай сердечный привет Либкнехту, если его увидишь.
Вся египетская история была местью евреев (Ротшильда, Эрлангера и т. д.) за изгнание из Египта в древние времена при фараоне.
Твой Ф. Э.
МАРКС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ПАРИЖ [Лондон], 9 октября 1882 г.
41, Maitland Park Road, N. W.
Дорогая Какаду!
Погода здесь неплохая, то есть бывает несколько довольно хороших часов, когда ярко светит солнце; все же остальное время небо затянуто облаками и порою начинает моросить дождь. Но в общем не холодно и только утром и вечером обычный туман.
В субботу в Лондон приехал Шорлеммер, но только с коротким дружеским визитом - сегодня же вечером он снова должен ехать в Манчестер, так как завтра ему надо «содеять» там лекцию. Он передает тебе наилучшие пожелания.
Энгельс очень сердится, что ему уже несколько месяцев больше не высылают «Egalite», да и мой экземпляр тоже больше не поступает в Лондон. Сколько стоит подписка на «Citoyen», включая расходы на доставку в Лондон? При отъезде из Парижа я совсем упустил это из виду и, как только ты мне ответишь, отправлю почтовый перевод.
Вчера мы обедали у Энгельса. Пумпс с малышкой и Перси, конечно, тоже были там.
Малышка очень живая; во всяком случае она болтает куда занятней, чем ее мамаша.
Вчера вечером меня навестил Донкин, но врачебному осмотру он подвергнет меня лишь на этой неделе. Нашел, что вид у меня лучше. Он считает остров Уайт наилучшим местопребыванием для меня на время наступающего в Англии сезона густых туманов.
Джонни весел и в общем «счастлив», хотя трогательно часто говорит о своей маме и Гарри. Под руководством Тусси он теперь снова привык каждое утро с головы до ног обливаться «холодной водой». Состояние его здоровья не оставляет желать лучшего; то, что он регулярно рано ложится спать (в 8 часов вечера), ему тоже на пользу. Ученость его достигла таких высот, что он уже разбирает «прописные буквы», а также большие римские цифры на часах.
С большой тревогой ожидаю от тебя известий о Женни, как о состоянии ее здоровья, так и о домашних делах. Вернулось ли семейство Лонге?
Великий агитатор Сент-Паулюс, конечно, снова восседает как на троне в башенке на Boulevard de Port Royal. Напиши мне о его приключениях, но прежде всего о себе самой - как живется-можется.
Кашель все еще тяготит меня; более чем необходимо помнить, что мне надо во что бы то ни стало покончить с ним, дабы вновь обрести полную работоспособность.
Ленхен и Джонни шлют привет.
Будь здорова, мой дорогой и верный спутник Какаду.
Олд Ник
22:50 07.07.2015
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 20 октября 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Давно уже хотел написать Вам о французских делах, но только сейчас собрался это сделать. Тем лучше, я смогу, таким образом, убить сразу двух зайцев.
1) Сент-Этьенн. Несмотря на благонамеренные советы бельгийцев, неизбежное совершилось, непримиримые элементы разъединились. И это хорошо. Вначале, при основании Рабочей партии, необходимо было допускать всех, кто принимал программу; если иные принимали ее со скрытыми оговорками, это должно было обнаружиться в дальнейшем. Мы здесь никогда не заблуждались насчет Малона и Брусса. Оба они выращены в бакунистской школе интриг; Малон даже - один из виновников создания бакунистского тайного «Альянса» (один из 17 учредителей). Но в конце концов надо же было дать им возможность показать, отказались ли они вместе с бакунистской теорией и от бакунистской практики. Ход событий показал, что они приняли программу (и исказили ее, Малон внес в нее ряд ухудшений) лишь с тайным намерением ее провалить. То, что было начато в Реймсе и Париже, завершено в Сент-Этьенне. Программа лишена своего пролетарского классового характера. Коммунистическое обоснование 1880 г. заменено обоснованием устава Интернационала 1866 г., которому потому как раз и пришлось придать такую общую формулировку, что французские прудонисты были очень отсталы, а исключить их все-таки нельзя было. Положительные требования программы аннулированы, так как каждой местной организации предоставлено право вырабатывать для любой специальной цели свою особую программу, когда только ей вздумается. Мнимая сент-этьеннская партия не только не является рабочей партией, но это вообще не партия, потому что у нее в действительности нет никакой программы: это, самое большее, партия Малона - Брусса. Самый тяжкий упрек, который оба они смогли предъявить старой программе, заключался в том, что она-де больше людей оттолкнула от партии, чем привела к ней.
Теперь это исправлено: у прудонистов и радикалов нет больше оснований оставаться вне партии, и если бы дело пошло так, как хочется Малону и К°, «революционная каша», на которую жалуется Фольмар, была бы официальным выражением [позиции] французского пролетариата.
Во всех романских странах (а может быть, и еще кое-где) всегда царила большая снисходительность в вопросе о съездовских мандатах. Многие, из этих мандатов не могли вынести дневного света. Пока этим не слишком злоупотребляли и пока дело шло о второстепенных вещах, беда была не так велика. Но бакунисты превратили это (сначала в Юре) в систему, стали заниматься систематической подтасовкой мандатов и пытались таким путем захватить руководство. То же самое мы видим теперь в Сент-Этьенне. В подготовке съезда во всем целиком господствует старая бакунистская тактика, для которой все средства хороши - ложь, клевета, тайные происки.
Это единственная область, в которой Брусс - мастер. Но эти люди забывают, что то, что может иметь успех в маленьких секциях и на небольшой территории вроде Юры, неминуемо должно привести к гибели тех, кто прибегает к подобным приемам и подвохам в настоящей рабочей партии большой страны. Мнимая сент-этьеннская победа продержится недолго, и с Малоном и Бруссом скоро будет покончено навсегда.
По-видимому, всякая рабочая партия большой страны может развиваться только во внутренней борьбе в полном соответствии с законами диалектического развития вообще. Германская партия стала тем, что она есть, в борьбе эйзенахцев и лассальянцев, где ведь сама драка играла важную роль. Объединение стало возможным лишь тогда, когда шайка прохвостов, преднамеренно выращенная Лассалем, чтобы служить его орудием, уже изжила себя, да и тогда наши чересчур поспешно пошли на это объединение. Во Франции те люди, которые хотя и пожертвовали бакунистской теорией, но продолжают пользоваться бакунистскими средствами борьбы и в то же время хотят принести классовый характер движения в жертву своим особым целям, тоже должны сначала изжить себя, прежде чем опять станет возможным единство. Проповедовать при таких обстоятельствах единство было бы чистейшей глупостью. Моральные проповеди не помогут против детских болезней, которые при нынешних обстоятельствах неизбежны.
Впрочем, и роаннцы очень нуждаются в постоянной и строгой критике. Они слишком часто одержимы революционной фразой и беспочвенной жаждой деятельности.
2) «Citoyen» - «Bataille». Уже летом, когда дела «Bataille» обстояли плохо, деньги были растрачены на рекламу и т. п., капиталисты отвернулись, а Лиссагаре порвал с Малоном - Бруссом, уже тогда Лиссагаре предложил Геду слить обе газеты, с тем чтобы они вдвоем были главными редакторами и каждый получил бы право выбросить из редакции другой газеты трех человек. Таким путем Лиссагаре рассчитывал устранить ненавистного ему Лафарга. Редакторы «Citoyen» единогласно отклонили это. Дела «Bataille» продолжали ухудшаться. Тогда Лиссагаре договорился о слиянии обеих газет с владельцем «Citoyen» (одним голландским банкиром) за спиной ее редакторов, надеясь путем такого «государственного переворота» заставить их подчиниться ему. Но случилось обратное: редакторы «Citoyen» не прекратили выпуска газеты ни на один день и подали на владельца в суд за нарушение договора. Этим они провалили весь замысел Лиссагаре, который чудовищно оскандалился и сам же это признал, прибегнув к своему последнему средству и провоцируя «подлеца Лафарга», как он его называет в «Bataille», на дуэль, на что тот, надо надеяться, ни под каким видом не пойдет. Можно с уверенностью сказать, что этой бонапартистской выходкой Лиссагаре погубил себя навсегда. В момент, когда партии для борьбы против сент-этьеннцев больше чем когда-либо нужна своя газета, - поставить ее существование на карту ради спасения своей собственной погибающей газеты, во что бы то ни стало изменить (если бы маневр удался) характер газеты, вступив при этом в союз с ее владельцем-буржуа против представителей партии, редакторов - этого стерпеть нельзя.
Если прилагаемое составлено в слишком сильных выражениях, смягчите их. Как обстоит дело с печатанием брошюры? Маркс здесь (это по секрету!), и надо надеяться, что он сможет провести зиму на английском побережье.
Ваш Ф. Э.
Это письмо уйдет в 5 часов вечера, 20 октября, значит Вы его получите завтра вечером или в воскресенье утром.
ЭНГЕЛЬС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ПАРИЖ Лондон, 21 октября 1882 г.
Моя дорогая Лаура!
Позавчера мы получили от Поля первые два номера перекочевавшего «Citoyen». Из «Justice» нам уже было известно, какой жарнакский удар благородный Проспер попытался нанести Рабочей партии; из вышеупомянутых двух номеров «Citoyen» мы увидели, что удар не удался, а по глупому выстрелу, направленному «Citoyen et Bataille» против «подлого П. Л.», мы узнали, что Проспер был прекрасно осведомлен и был вынужден сорвать с себя маску и показать, кем он является в действительности - забиякой типа Кассаньяка. Разумеется, Поль не окажется таким глупцом, чтобы попасть в эту западню.
Вот уже два дня, как мы не получали ни «Citoyen», ни «Citoyen et Bataille», а сегодня не пришла даже и «Justice». Поэтому мы в полном недоумении. Приостановлен ли «Citoyen» изза нехватки средств после выхода двух номеров или мы обязаны просто выдающемуся организаторскому гению французов тем, что не получили его? Ты знаешь, что при кризисе, подобном этому, нужно, чтобы нас регулярно снабжали информацией, которую мы здесь получить не можем. Я написал вчера Бернштейну длинное письмо как о Малоне - Бруссе, так и об этом последнем деле; но в Париже каждый день может случиться что-нибудь такое, о чем важно было бы сразу же правильно информировать Бернштейна. Как я могу осуществить это, не имея материала? Неужели у парижских друзей действительно нет возможности делать то, что является самым важным для защиты их собственных интересов?
От Мавра я слышал сегодня, что ты написала ему и что Женни стало будто бы лучше.
Мавр чувствует себя в общем очень хорошо; Донкин, который обследовал его, был даже удивлен тем значительным улучшением, которое он обнаружил (за исключением неизбежных следов двух последних плевритов); Донкин считает, что зиму Мавр сможет провести на южном побережье Англии. Он должен будет скоро уехать; у нас изо дня в день ужасающе сырая погода, но тепло, и когда у других людей прекрасная погода, у нас начинаются густые туманы.
Хотел бы я, чтобы ты смогла как-нибудь внезапно нагрянуть сюда в один из воскресных вечеров и увидеть происшедшие изменения. Мавр, конечно, не может выходить по вечерам, так что у меня никого не бывает, кроме семьи Пумпс и время от времени Елены. «Кримм» окончательно исчез. На днях снова зашел великий Лориа. Случилось так, что в этот вечер здесь находился Джоллимейер, и поскольку все мы были немного навеселе, бедному Лориа пришлось вытерпеть кое-какие поддразнивания; он спросил Елену, изучала ли также и она политическую экономию; а нам сказал, что он попробовал мозельского вина в Берлине, но у вина был-де такой вкус, как у воды с сахаром. Ну ты можешь представить себе, какие последовали взрывы смеха. Я понимаю - бедный педант был сыт по горло нашей «саркастической» компанией. Представь себе, он не хотел верить, что ты и Тусси - сестры, и вытаращил глаза, когда услышал, кто ваш отец.
Сегодня к Мавру заходил - когда и я был там же - сеньор Алессандро Олдрини, но со стойкостью, которая меня очень порадовала, его не приняли. Если бы Мавр увидел его, бог знает, сколько таких Цанарделлей заявилось бы к нему после этого.
Пумпсы отлично преуспевают, они уже недели две или около того живут в своем новом доме, но он еще не совсем меблирован - из-за нехватки звонкой монеты. У малышки* был абсцесс на груди, но дело идет на поправку. Чарли и мисс Беван уже три недели как поженились; я еще не видел их со времени счастливой развязки.
Сейчас уже близится время закрытия почты, и поскольку я хочу, чтобы ты получила это письмо завтра утром, я должен заканчивать. Сердечный привет Полю, и если ты увидишь их - Геду и Месе.
Твой любящий Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 27 октября 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Спешу сообщить окончание парижских историй, так как не думаю, что парижане присылают Вам материалы - нам самим здесь приходится насильно их выжимать у этой публики.
Итак, «Citoyen» продолжал выходить под старой редакцией, в то время как Лиссагаре с помощью двух анархистов, Мальса и Крие, редактировал «Le Citoyen et la Bataille». В пятницу вечером «Citoyen et Bataille» пытается добиться конфискации (через полицию) «Citoyen» за фельетон Ванды Крыловой, на который предъявил право собственности владелец прежнего «Citoyen» Бломмештейн, голландский финансист, теперешний компаньон Лиссагаре. Благодаря своевременному предупреждению фельетон был снят, и явившийся для конфискации полицейский комиссар должен был ретироваться ни с чем. В воскресенье редакция «Citoyen et Bataille» заявляет, что в случае повторения попыток конфисковать «Citoyen» она в полном составе (3 человека) выйдет в отставку. В то же воскресенье вечером «Citoyen des deux mondes», как она была переименована по совету юристов, была конфискована опять-таки по требованию Бломмештейна за незаконное присвоение этого названия. В понедельник, вернее, во вторник утром, газета выходит снова под названием «Citoyen International» и требует, чтобы редакция «Citoyen et Bataille» сдержала свое слово и вышла в отставку. Последняя и не думает этого делать.
Мальс и Крие заявляют в частных разговорах, что они-то во всяком случае уйдут, но не уходят; Крие арестовывают за мнимое соучастие в событиях в Монсо-ле-Мин и сажают в тюрьму.
Между тем редакция «Citoyen», которая ежедневно должна была опасаться конфискации газеты, если она не изменит ее заголовка, переименовала газету четыре дня тому назад в «L`Egalite», наряду с которой будет продолжать выходить и еженедельная «Egalite». He знаю, откуда у них деньги, - вот уж три недели мы не имеем от них никаких известий. Сегодня мы к тому же не получили «Egalite». Но выдающийся организаторский гений французов как раз и проявляется у наших друзей в организации чудовищного беспорядка, так что из этого еще ничего не следует.
Попытка прикончить «Citoyen» с помощью судов и полиции срывает с Лиссагаре последний фиговый листок. Он представляет собой редкое сочетание величайшей глупости и подлости.
Маркс просит Вас прислать ему экземпляр швейцарского фабричного закона. Вы нас очень обяжете, если сообщите, в каком, приблизительно, году был принят действующий сейчас в Германии фабричный закон и есть ли это особый закон или часть имперского промыслового устава. Тогда уж мы сумеем его раздобыть. Марксу он нужен для третьего издания первого тома, и он обещает прислать Вам за это при случае что-нибудь для «So..aldemokrat». Через несколько дней он уезжает на остров Уайт, где проведет зиму, если все будет благополучно (это в 5-6 часах езды отсюда).
Ваш мистер Гарсиа - один из множества маленьких демократиков, которые шатаются здесь по Лондону и участвуют во всех союзах. Их новейшим вождем или, как выражается Штибер, главным вожаком является адвокат Гайндман, карьерист яро-демократического толка, провалившийся на последних выборах кандидат в парламент. Никто не идет за этими людишками, они поддерживают лишь друг друга. Они разделяются на разнообразные секты, к которым примыкает несектантское общедемократическое болото. Их главная забота - придать себе вес и значение перед публикой. Отсюда все это перечисление неизвестных знаменитостей в корреспонденциях Гарсиа. Добрых намерений у большинства из них сколько угодно, но достаточно сильно и стремление играть видную роль. Я посоветовал бы Вам поэтому быть очень осторожным с письмами этого человека: представить в виде влиятельной партии маленькую клику, которая в течение двадцати лет, под разными именами и в различной форме, оставалась все такой же ничтожной, - вот к чему сводится, в конечном счете, его главная цель. - Но, мне кажется, «So..aldemokrat» не для того существует, чтобы создавать европейскую известность этим усердствующим импотентам. Прилагаю билет одного из маленьких союзов, в котором Гарсиа состоит секретарем и куда он недавно приглашал меня прочесть доклад; разумеется, я отказался.
Жду с величайшим нетерпением материалов о Бисмарке. Если Маркс теперь уедет, я начну серьезно работать, и если я засяду за большую работу, которая уж давно должна была быть сделана, то я освобожусь не так-то скоро и предупреждаю Вас заранее, что Вам тогда придется подождать. Если бы материалы уже были у меня, я мог бы взяться за них сейчас же и управиться еще до этого. Бебель обещал, но ничего не прислал, а теперь ему к тому же предстоит сесть за решетку, куда уже угодил Либкнехт; а от остальных я тем более ничего не получу.
Прилагаемое - для Каутского. Сердечный привет.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - АВГУСТУ БЕБЕЛЮ В ЛЕЙПЦИГ Лондон, 28 октября 1882 г.
Дорогой Бебель!
Наконец-то я собрался тебе написать - Маркс уже около трех недель снова здесь, послезавтра он едет на остров Уайт, а потому у меня не было возможности спокойно заняться чем-либо.
Из статей Фольмара мне очень понравилась именно первая: в ней он воздал должное господам нытикам из «правого крыла», которые добиваются отмены закона против социалистов, даже и на таких условиях, которые для партии были бы хуже, чем самый закон против социалистов, - только бы вновь обзавестись благодаря этому газетами вроде «Gerichts- Zeitung» и таким образом снова получить доступ к старым литературным «египетским котлам с мясом». В противовес этим господам - а статья только против них и была направлена - было, по моему мнению, вполне правильным указать, что добровольная отмена закона против социалистов может очень легко произойти на условиях, которые ухудшат положение партии; следовало подчеркнуть, что путем унизительного попрошайничества нам менее всего удастся избавиться от закона против социалистов.
Впрочем, этот вопрос и для меня - вопрос академический. Думаю, что закон будет сметен событиями, которые послужат вступлением к революции и которых долго ждать не придется.
Вторую статью я лишь бегло просмотрел, так как в это время два или три человека мне непрерывно мешали, иначе я по тому, как автор представляет себе революцию, заметил бы французское влияние и, наверное, узнал бы нашего Фольмара. Ты вполне правильно уловил эту сторону дела. В его представлении о революции фраза о «единой реакционной массе» находит, наконец, долгожданное осуществление: все официальные партии, сбитые в один клубок, - здесь; мы, социалисты, в стройном отряде, - там; великая решающая битва - и после первого же удара победа по всей линии. В действительности все это происходит не так просто. В действительности революция, напротив, начинается, как ты и отмечаешь, с того, что огромное большинство народа, а также и официальных партий объединяются против изолированного благодаря этому правительства и свергают его; и лишь после того, как те из официальных партий, которые смогли еще удержаться, в борьбе между собой потерпят крах одна при помощи другой и одна вслед за другой - только тогда произойдет то решительное деление, о котором говорит Фольмар, и вместе с тем наступит возможность нашего господства. Если бы мы вздумали вместе с Фольмаром начать революцию немедленно с ее последнего акта, - нам пришлось бы очень плохо.
На заключительные слова о новой тактике я тогда обратил мало внимания, - во всяком случае, имея под рукой уголовный кодекс, в этих словах можно найти много такого, за что могут посадить. Не беда, однако, если время от времени кто-либо перегнет палку в эту сторону, ведь и в другую сторону ее перегибают не мало. Но если я на это место обратил слишком мало внимания, то ты, по-моему, отнесся к нему слишком уж серьезно, и по ликованию Фирека в «Suddeutsche Post» ты видишь, как правое крыло пытается использовать твой ответ. Не думаю, чтобы под влиянием статьи Фольмара наши товарищи в Германии так-таки сразу усвоили его манеру выражаться. Только требование Фольмара, чтобы мы объявили: «мы организуемся тайно», безусловно следует отклонить.
Материалов о Бисмарке жду с нетерпением, но теперь, когда вы оба сидите, мне придется, вероятно, еще подождать. Если я, однако, тем временем увязну в другой большой работе, которая у меня тоже уже давно на очереди, то я не смогу прервать ее, и Бисмарка придется отложить.
Во Франции произошел давно ожидаемый раскол. Первоначальное сотрудничество Геда и Лафарга с Малоном и Бруссом было, впрочем, при организации партии неизбежно, но Маркс и я никогда не питали иллюзий насчет долговечности этого союза. Расхождение чисто принципиальное: должна ли борьба вестись как классовая борьба пролетариата против буржуазии или же допустимо вполне оппортунистически (или как это называется в переводе на социалистический язык: поссибилистски) отказываться от классового характера движения и от программы во всех тех случаях, когда благодаря этому отказу можно заполучить больше голосов, больше «приверженцев»? Малон и Брусс высказались за последнее; тем самым они пожертвовали пролетарским, классовым характером движения и сделали разрыв неизбежным. Тем лучше. Развитие пролетариата повсюду сопровождается внутренней борьбой, и Франция, где теперь впервые создается рабочая партия, не является исключением. Мы в Германии уже прошли первый этап этой внутренней борьбы (с лассальянцами), другие нам еще предстоят.
Единство - прекрасная вещь, пока оно возможно, но есть вещи поважнее единства. Кто, подобно Марксу и мне, в течение всей своей жизни боролся против мнимых социалистов больше, чем против кого бы то ни было (ибо буржуазию мы воспринимали только как класс и почти никогда не затевали единичных схваток с буржуа), тот не станет особенно сокрушаться из-за того, что неизбежная борьба разразилась.
Надеюсь, что письмо это дойдет до тебя, прежде чем ты окажешься за решеткой. Маркс и Тусси шлют сердечный привет. Выздоровление Маркса идет полным ходом, и если плеврит не повторится, то будущей осенью Маркс будет крепче, чем в течение всех последних лет.
Если ты встретишь Либкнехта в «Kafigturm» ( «башенной клетке» (тюрьме)) (как говорят в Берне), кланяйся ему от всех нас.
Твой Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ПОЛЮ ЛАФАРГУ В ПАРИЖ Лондон, 30 октября 1882 г.
Дорогой Лафарг!
Посылайте, пожалуйста, регулярно ежедневный выпуск «L`Egalite» редакции «So..aldemokrat » - Цюрих, Швейцария.
Взамен вам будут высылать «So..aldemokrat». Это неравный обмен - ежедневная газета взамен еженедельной, - но выгода все же будет на вашей стороне. Дело идет о том, чтобы держать редакцию «So..aldemokrat» в курсе событий, происходящих в Париже, а Вы сами понимаете, что более или менее пролетарская редакция не может подписываться на все газеты, возникающие и исчезающие в Париже.
До сих пор основным источником информации «So..aldemokrat» о парижских делах был Фольмар, депутат германского рейхстага, бывший офицер, парализованный после ранения.
Он - друг Малона, и Вы можете себе представить, как тот его настроил против вашей партии. Он не только использовал многочисленные ошибки, в чем вы не преминули оказать ему содействие (например, нелепая статья Леона Пикара о парижских немцах в сентябрьском номере), но, по своему обыкновению, наболтал ему массу лживых вещей.
Впрочем, Фольмар - славный парень и выпустил в Германии до такой степени непоссибилистскую брошюру, что не сможет отныне оставаться поссибилистом во Франции. Не лишним было бы поискать случая договориться с ним и показать ему оборотную сторону медали. У меня нет его парижского адреса, но достать адрес будет нетрудно.
Я выпускаю в Цюрихе немецкое издание «Утопического социализма и научного социализма» с многочисленными дополнениями. Пришлю Вам экземпляры книги немедленно по их получении. Вещь будет приблизительно вдвое длиннее Вашего перевода. Не представится ли возможность публикации нового французского издания на основе немецкого?
Повторяю, для Вас исключительно важно снабжать информацией «So..aldemokrat». У Бернштейна наилучшие намерения, но мы не можем отсюда держать его в курсе дел, о которых часто оставляют в неизвестности нас самих. Хорошо было бы придраться к случаю, чтобы написать ему, попросить каких-нибудь сведений и т. д. Вот те невинные способы, с помощью которых Малон умеет располагать к себе людей и которыми вы всегда пренебрегаете. Советую Вам вспоминать время от времени, что Париж больше не столица мира (таковой вообще больше нет) и еще того меньше - весь мир.
Сердечный привет Лауре.
Вчера Маркс у меня обедал, вечером мы все у него ужинали и распивали ром до часу ночи, а сегодня он уехал в Вентнор.
Весь Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 2-3 ноября 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Я все еще не получил корректуру (только что прибыла, 3 ноября). Зато я получил от Бебеля законопроект 1882 г. о страховании от несчастных случаев и болезней, но не первоначальный проект, представляющий бисмарковский социализм в чистом виде, не подвергшийся влиянию парламентских голосований. Было бы очень желательно получить именно этот проект вместе, пожалуй, с другим, относящимся к банку по страхованию от несчастных случаев; без этого ничего нельзя сделать.
Большое спасибо за «маркиза Познанского». По остальным железным дорогам мне все подробности не нужны. Достаточно курса акций с начала или с середины 1879 г. (до того, как стало что-либо известно об огосударствлении железных дорог); разницы между тогдашним и нынешним курсом достаточно, чтобы показать, как государство купило буржуазию.
Лассаль во многих отношениях был хорошим юристом и достаточно изучил римское наследственное право, чтобы своими познаниями импонировать юристам (это было его любимым выражением; осматривая в Британском музее камень из Розетты, он сказал Марксу: «Как ты думаешь, не стоит ли мне потратить полгода на то, чтобы импонировать египтологам?»). В Германии достаточно, если кто-нибудь развивает тот или иной пункт с точки зрения определенной теории, и юристы забыли ныне, что теория, которую развивал Лассаль, буквально заимствована из гегелевской философии права и философии истории и что в применении к римскому наследственному праву она к тому же еще и неверна; это право надо выводить не из «воли», как учит Гегель, а из истории римского gens, родовой семейной общины, о которой юристы большей частью тоже не очень-то много знают. Впрочем, я сказал ведь только, что мне придется разрушить легенду о Лассале как оригинальном мыслителе, а это совершенно необходимо.
Письмо Лафарга, помещенное в «Proletaire», мне неизвестно, попробую запросить газету из Парижа, но оттуда ее едва ли удастся получить. Если газета еще у Вас, прошу мне ее прислать. Я Вам ее верну. Вообще говоря, Малону следует быть осторожнее: у Лафарга куча компрометирующих писем от него.
Нелепая статья Пикара, разумеется, была дезавуирована в «Citoyen», Маркс сам это читал. Впрочем, человек, пославший Вам статью с подчеркнутыми синим карандашом местами, не знает французского языка; он подчеркивает, как шовинистическое заявление «Citoyen», такое место, которое Пикар вкладывает в уста буржуазных эксплуататоров... патриотической лиги... во главе которой стоит Гамбетта! Я подчеркиваю это место красным карандашом. Пикару нравится быть в оппозиции к Геду, и он протащил свою статью, чтобы напакостить ему; если бы там могла быть порядочная редакция, этой ерунды не поместили бы.
Перейду теперь к «отнюдь не порядочному поведению редакторов «Citoyen» в деле Годара». Случайно это дело нам в точности известно; Марксу об этом не раз рассказывали в Париже, как лица, имевшие к нему прямое отношение, так и совершенно посторонние. После инцидента, происшедшего на каком-то собрании, Годар отправляется в редакцию «Citoyen», где Гед, все еще питающий лично некоторую нежность к своим бывшим анархистским собратьям, встречает его очень дружелюбно. Вдруг среди мирной беседы, без малейшего повода, Годар наносит Геду сильный удар в лицо. Подбегают остальные. Годар с анархистской трусостью ретируется в угол: не станут же его, пленника, бить! И наивные сотрудники «Citoyen », вместо того чтобы как следует намять ему бока, держат совет и решают, что действительно его надо отпустить, потому что он пленник!! Годар, к сожалению, так и не отведавший палки, воспользовался случаем и тут же сбежал. Но на следующий вечер, когда большинства редакторов заведомо не было на месте, дюжина вооруженных (дубинками и т. п.) анархистов ворвалась в редакцию и со всяческими угрозами потребовала удовлетворения.
Однако Массар держался твердо, и им пришлось убраться ни с чем. Но тут уж о случившемся известили Федерацию Центра, которая несколько вечеров посылала рабочих для охраны редакции, и господа анархисты больше не появлялись.
Ну а теперь я попросил бы Вас сообщить мне, в чем же, собственно, заключалось «отнюдь не порядочное» и т. д.
Из всего содержания Вашего письма я прихожу к выводу, что Вы не получали регулярно «Citoyen» и поэтому должны были ограничиваться, кроме «Egalite» и «Proletaire», сообщениями парижских товарищей, которые в свою очередь пользовались исключительно лишь информацией Малона и К° и, по-видимому, проявили по отношению к ним порядочное легковерие. Но партийный орган, по-моему, ни в коем случае не должен допускать, чтобы его суждение о рабочем движении другой страны определялось преимущественно под влиянием товарищей - состав которых ведь часто меняется, - находящихся в столице чужой для них страны. Немецкие общества за границей - безусловно наихудшие источники информации о заграничном движении. Они редко в состоянии получить представление о движении в целом; будучи большей частью ограничены лишь узким кругом определенных связей, они не могут поэтому идти в ногу с окружающим их движением, и к тому же, хотя влияние их сходит на нет, они воображают, что до сих пор еще представляют собой нечто значительное по сравнению с массами в самой Германии. Могли ли бы мы свободно судить о движении или отсутствии движения в Англии, если бы стали хоть сколько-нибудь считаться с неустойчивым большинством здешнего Общества? И не относятся ли немецкие общества в Нью- Йорке столь же некритически к американскому рабочему движению? Каждое общество требует прежде всего, чтобы признавали его значение, и поэтому, если у него нет очень энергичного и разумного руководства, легко попадается в сети иностранных ловкачей.
Ваши неоднократные уверения, что «марксизм» сильно дискредитирован во Франции, основываются ведь тоже на этом единственном источнике, то есть на перепевах Малона. Правда, так называемый «марксизм» во Франции совсем особого рода, такой, что Маркс сказал однажды Лафаргу: «Ясно одно, что сам я не марксист». Но если «Gitoyen» расходился прошлым летом в количестве 25000 экземпляров и занял такое положение, что Лиссагаре поставил на карту свою репутацию, чтобы захватить его, то это все же как будто в известной мере противоречит пресловутой дискредитации. Но еще больше противоречит этому тот факт, что дискредитация не помешала этим людям пользоваться таким кредитом, что после их изгнания из «Gitoyen» они в тот же день основали новую большую ежедневную газету, охраняли ее целых две недели почти исключительно благодаря поддержке рабочих и мелкой буржуазии (ouvriers et petits industriels, - пишет Лафарг) от происков владельца старого «Citoyen» и нашли капиталиста, с которым они завтра должны окончательно договориться - да или нет - относительно газеты. Перед лицом столь красноречивых фактов Малону придется, вероятно, оставить при себе свою «дискредитацию». А «кредит» самого г-на Малона так велик, что, когда он попросил Рошфора увеличить ему гонорар за его статьи в «Intransigeant », тот ему ответил: «Я буду вам больше платить, если вы будете меньше писать».
Пусть Малон попробует без гроша в кармане основать в Париже ежедневную газету и покажет, каким кредитом он пользуется!
Однако довольно об этом. Я просил Лафарга посылать «Egalite» в порядке обмена в редакцию «Soz..ldemokrat», и он пишет мне сегодня, что сделает это, так что Вы будьте любезны в свою очередь посылать «So//aldemokrat» в редакцию «Egalite». Если Вы не будете регулярно получать «Egalite», то Вам надо будет только черкнуть несколько слов - открытку по адресу: П. Лафарг, 66, Boulevard du Port Royal, Париж.
Что касается статей Фольмара, то именно первая из них, направленная своим острием против людей, которые кричат об отмене закона против социалистов любой ценой, была очень хороша и убедительна. Вторую я лишь бегло просмотрел, собираясь уезжать и находясь в обществе трех-четырех громко разговаривавших людей. Иначе я не отнесся бы так легко, как я это в самом деле сделал, к тому, что в конце ее он требует, чтобы партия взяла чрезмерно угрожающий тон. В этом вопросе Бебель прав, но я думаю, что он отнесся к нему чересчур серьезно. Действительный недостаток второй статьи (который я, правда, заметил, но которому не придал значения) заключается в ребяческом представлении, что ближайшая революция должна будет начаться с разделения всего мира на две армии: «Здесь Вельфы! Здесь Вайблинги!»; с одной стороны- мы, с другой - вся «единая реакционная масса». Это значит, что революция должна начаться с пятого акта, а не с первого, в котором все оппозиционные партии совместно выступают против правительства и его промахов и таким образом одерживают победу, после чего среди победителей отдельные партии одна за другой изживают себя, сходят со сцены, что в конце концов заставит народную массу целиком перейти на нашу сторону, и тогда уже сможет развернуться знаменитый решительный бой Фольмара. Но этот пункт был в данном случае второстепенным, суть статьи - в доказательстве, что если бы дела пошли согласно желанию господ из «правого крыла», то мы, конечно, могли бы избавиться от закона против социалистов на условиях, которые были бы для партии хуже, чем самый закон, но зато эти господа получили бы возможность опять издавать газеты вроде гамбургской «Gerichtszeitung» и т. п. и выдавать их за партийные органы. В этом я вполне согласен с Фольмаром, о чем написал и Бебелю.
Вчера я послал на Ваше имя (137, Alte Landstrasse, Riesbach) почтовый перевод на 12 шилл. = 15 фр. 10 сант. в оплату моей и Маркса подписки. Прошу известить меня о сроке следующего платежа.
Поздравляю с вступлением тиража в седьмую тысячу!
Ваш Ф. Э.
После Вашей поправки в предисловии всякое упоминание о виденской конференции становится излишним, поэтому я его вычеркиваю. Прошу присылать мне по два экземпляра корректурных листов. Корректуру отошлю сегодня или завтра.
15:35 08.07.2015
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 4 ноября 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
«Почтительнейше подтверждая отправку моего вчерашнего письма, имею счастье уведомить Вас о получении Вашего почтенного письма от 1-го с. м. и спешу ответить на него».
Как видите, старый конторский стиль еще не совсем позабыт.
Пишу Вам тотчас же, чтобы избавить Вас от множества лишних хлопот. Очень любезно с Вашей стороны, что Вы выкапываете и присылаете нам все эти книги, но «в настоящий момент мы, право, не можем воспользоваться ими». Дело в том, что в третьем издании Маркс хочет только исправить и дополнить данные о нынешнем состоянии фабричного законодательства, а для этого ему нужен точный текст самих законов и больше ничего. Побочные вещи, вроде правил об охране труда, об ответственности и т. д., для этой цели не имеют никакого значения. А что мне еще нужно для работы о Бисмарке, я писал Вам вчера: курсы акций шести недавно огосударствленных железных дорог от начала или середины 1879 г. и законопроекты Бисмарка по страхованию от несчастных случаев и т. д. в первой редакции. Если мне понадобится новейшее издание Залинга, которое должно вскоре выйти (я очень Вам благодарен за то, что Вы обратили мое внимание на это), то я в течение четырех-пяти дней сумею достать его здесь.
Очень признателен за Ваши сообщения о Гарсиа; ведь неизвестно, где еще придется с ним встретиться. То, что он говорит об агитации некоторых тред-юнионистских лидеров за проведение туннеля под Ла-Маншем, совершенно правильно. Это все те же лица, которые всегда охотно продавались радикальной буржуазии (при Морли); - на этот раз к ним присоединился Дж. Шиптон, редактор «Labour Standard». To, что компания по сооружению туннеля оплачивает этих людей, не подлежит никакому сомнению; из одного энтузиазма они не стали бы тратить деньги на путевые расходы и т. д. Все это, правда, довольно невинно, но все же Шиптон уже отведал теперь буржуазных денег, и при его безграничной слабохарактерности и погоне за популярностью это может его далеко завести. Девственность утрачена, и поседевшие в интригах прочие «рабочие представители» скоро, вероятно, окончательно приберут его к рукам.
Охотно верю, что из Парижа Вас бомбардируют письмами в пользу Малона и против Геда. Но корреспондент, которого Вы цитируете, ведь сам выдает свою некомпетентность в этом деле, заявляя, что он пишет под влиянием разгоревшейся в данный момент травли немцев, и упрекая Вас в том, что Вы выполняете свой долг редактора партийного органа, то есть все дело «рассматриваете с высоты птичьего полета» - критически и в целом, и не поддаетесь, как он сам, впечатлению мимолетных и имеющих лишь местное значение эпизодов. И если этот человек два месяца спустя все еще носится с той же злополучной статьей, если на основании одного только этого случая он делает заключение о значительной фракции рабочих, то неужели и партийный орган должен быть столь же ограниченным? Если в Париже есть множество несоциалистических и полусоциалистических рабочих, изливающих свой шовинизм на ненавистных немцев, то отвечает ли за это «Citoyen»? Во всяком случае не больше, чем немецкие социалисты в Париже за то, что есть много несоциалистических немецких рабочих в Париже, Лондоне, Нью-Йорке и во всех других крупных американских городах, - рабочих, которые соглашаются, когда вопрос ставится ребром, на уменьшение заработной платы, снижают этим заработную плату местных рабочих (а в Америке даже ирландцев!) и создают таким образом массе немецких рабочих не совсем незаслуженную дурную репутацию. И наконец, если статья эта так уж стала ему поперек горла, почему он не выступил против нее? Статья была дезавуирована - правда, в довольно мягкой форме, - но Маркс говорит мне, что, по понятиям парижских журналистов, это была вполне удовлетворительная форма, в какой любая тамошняя газета обычно дезавуирует своего попавшего впросак редактора, пока на газету не оказывают давления. А такое давление можно было оказать, и очень просто. Если бы написали письмо с протестом и кто-либо или какая-либо депутация отнесли его в контору газеты, то редакция вынуждена была бы подойти к делу серьезно. Если бы дежурный редактор (им ведь мог бы оказаться и сам Пикар) стал чинить препятствия, то достаточно было пригрозить, что если письмо не появится завтра в «Citoyen», то оно в тот же день будет послано в Цюрих в «So..aldemokrat». Возможно, Ваш корреспондент недостаточно владеет французским языком, тогда можно было обратиться к Фольмару; в случае отсутствия Фольмара это охотно сделал бы Гирш. Поступи эти люди таким образом, они внушили бы уважение к себе и дали бы полезный урок «Citoyen», и я бы очень порадовался этому. Но сначала переносить все с овечьей кротостью, а потом хныкать - это чисто по-немецки и навлекло на немцев заслуженное презрение. Если бы мы стали терпеть подобные вещи со стороны французов и англичан, если бы наши люди в Германии были так же бесхребетны, к чему бы это нас привело? Прежде чем требовать, чтобы партийный орган считался с их мнением о французском движении, немецкие социалисты в Париже должны сначала доказать, что они, во-первых, вообще способны к непредвзятой и беспристрастной критике, а во-вторых, - что они умеют постоять за себя перед французами. Здесь не было ни того, ни другого.
Относительно вредности ежедневной газеты в Париже я не могу с Вами согласиться. Еженедельный орган оказывает в Париже влияние только на узкие круги; для того чтобы влиять на массы, надо иметь ежедневную газету. Мы тоже были против ежедневной газеты, когда не было никаких шансов ее получить и когда произошло ребяческое переселение «Emancipation » в Лион. Теперь дело обстоит иначе. «Citoyen» создал в Париже имя себе и своим редакторам, буржуазные газеты всех оттенков вынуждены были вступить с ним в полемику и были разбиты наголову, и если бы мы теперь потеряли эту ежедневную газету, это было бы большим поражением. Этому нисколько не противоречит то, что газета не может быть идеальной, совершенной, что ее мнимодемократическое редактирование целым комитетом часто сводится на деле к отсутствию всякой редакции, как в случае со статьей Пикара. Но Лафарг прислал мне недавно около 20 номеров, в которых говорится о расколе, и я вовсе не нахожу, чтобы газета была так уж плоха, за исключением некоторых пунктов, за которые их давно уже бранили и которые встречались бы и в еженедельной газете. Газета, выходящая два раза в неделю, немыслима - это заранее скажет всякий, кто знаком с условиями парижской печати, - она была бы мертворожденной. Или еженедельная - или ежедневная газета. А на издание ежедневной газеты у бывшей редакции «Citoyen» сейчас, во всяком случае, имеются очень большие шансы, как показывает быстрое превращение «Citoyen» в ежедневную «Egalite», более 5000 экземпляров которой уже сейчас распространяется в Париже.
Теперь о митинге Клемансо. Прилагать к этому, как и к прочим парижским событиям, немецкую мерку абсолютно невозможно. Когда Гамбетте не дали говорить в его избирательном округе, вся радикальная и социалистическая печать торжествовала. Теперь то же самое произошло с Клемансо. Клемансо - спокойный, расчетливый человек, вполне готовый идти дальше, если он видит в этом необходимость, и готовый даже сделаться коммунистом, если его в этом удастся убедить: «Убедите же меня!» И рабочие его избирательного округа применяют весьма действенное средство убеждения, показывая ему, что его депутатское место в опасности. Это, может быть, подстегнет его несколько вялое изучение социализма.
Но кто же те люди, которые это сделали? Только ли Гед и К°? Нет, ведь председателем собрания был Жофрен, друг Малона и будущий противник Клемансо на выборах на Монмартре! Значит, наши люди вели себя, как и всегда, когда идет борьба с буржуазией, настолько прилично, что голосовали за малоновского председателя и были заодно со сторонниками Малона. Если поведение рабочих заслуживает упрека, то упрек этот относится к сторонникам Малона в гораздо большей мере, чем к сторонникам Геда.
Фраза в «Citoyen» говорит только о том, что такой тактики против Клемансо следует держаться и впредь. Раз она оказалась успешной, то почему же не продолжать ее и в дальнейшем? Хотелось бы мне посмотреть, в состоянии ли «Proletaire» отплатить «Egalite» той же монетой на собраниях. До сих пор я не видал ничего, что дало бы мне основание это предполагать. Но если так оно сейчас и произойдет, это ровно ничего не значит и едва ли будет долго продолжаться.
А теперь наскоро, до отправления почты - иначе это письмо уйдет только в понедельник утром - несколько слов о проектируемой Вами кампании за изменение программы. Я считаю ее крайне несвоевременной. Программа плоха, но ни один человек не говорит больше об этом. Изменение программы надо производить таким образом, чтобы не к чему было придраться. Стало быть, пока нельзя выбирать открыто делегатов и, значит, пока можно оспаривать любой мандат, лучше будет без крайней нужды программу не трогать. Изменение программы дало бы повод правому крылу разыгрывать из себя истинных блюстителей партийных принципов, верных старой, испытанной программе и т. д. Подумайте же хорошенько, прежде чем бросить это яблоко раздора в партию, связанную по рукам и ногам.
Величайшая опасность всякой политической эмиграции заключается в ее жажде деятельности: должно же что-то происходить, надо же что-то делать! И вот делают вещи, в значении которых не отдают себе отчета и которых, как потом убеждаются сами, лучше было бы не делать. Может быть, Вы и Фольмар тоже немножко страдаете жаждой деятельности? В таком случае берегитесь самих себя!
Сердечный привет!
Ваш Ф. Э.
Маркс в Вентноре, на острове Уайт, чувствует себя хорошо.
ЭНГЕЛЬС - ФРИДРИХУ АДОЛЬФУ ЗОРГЕ В ХОБОКЕН Лондон, 9, 16 ноября 1882 г.
Дорогой Зорге!
«Labour Standard» я оплатил до 3 декабря, 4 шиллинга 5 пенсов, и уведомил Шиптона, чтобы все дальнейшие счета он посылал мне. Так что если ты хочешь прекратить подписку, то поскорее сообщи мне об этом.
Маркс пробыл здесь три недели, очень поправился, теперь ему нужно только бывать на свежем воздухе и беречь себя. Он настолько преодолел свои побочные болезни, что будущим летом наверняка излечится от них. Главное - чтобы этой зимой не допустить повторения плеврита, поэтому он и уехал в Вентнор на острове Уайт, откуда я только что получил от него несколько строк. Там он, если позволят обстоятельства, как следует возьмется за третье издание, и можно надеяться, что ему потребуется на это не слишком много времени.
В общем он был очень бодр и хорошо настроен, и если все пойдет как следует до будущей осени, его здоровье будет лучше, чем все эти годы.
Благодарю за сведения о Лилиентале. Я теперь знаю этого человека так же хорошо, как если бы был с ним знаком со школьной скамьи.
Очень рад, что твой Адольф хорошо устроился; он, наверно, скоро сумеет найти тот путь, который даст ему возможность быстро выдвинуться. Его письма я получил, но, к сожалению, еще не ответил на них, как и на множество других.
Гепнер - подлинный неудачник и в своих выпадах, например против Шевича, чересчур много внимания уделяет всякой ерунде. Кто станет так восхищаться «немецкой культурой»!
Ему следовало бы сначала познакомиться с американской культурой. Но ведь это типично немецкая манера. Приезжает такой субъект из провинциального немецкого городка и сразу хочет поучать Америку. Однако в Америке его пообломают, а так как он малый со способностями и не лишен остроумия, то может еще оказаться весьма полезным.
16 ноября Видишь, что у меня творится? Неделю тому назад я прервал письмо и только сегодня в состоянии продолжить его и, надеюсь, также и докончить.
Лафарг еще с весны в Париже, его жена последовала за ним летом. Она пробыла месяц с Марксом в Веве. Дело в том, что Маркс был сначала в Алжире, потом в Монте-Карло (Монако), и в обоих местах у него были рецидивы плеврита. Потом он побыл в Аржантёе у Лонге, откуда ездил в соседний Энгиен, чтобы принимать серные ванны для излечения своего хронического бронхита. Потом он жил в Веве и наконец вернулся сюда.
Ты знаешь, Лафарг (при очень большой помощи с моей стороны, так как он ни за что не хотел учиться немецкому языку у своей жены) издал на французском языке три главы моего «Анти-Дюринга» (введение и первые две главы раздела III «Социализм»), озаглавив их «Утопический социализм и научный социализм». Книжка имела во Франции огромный успех. Большинство ленится читать такие толстые книги, как «Капитал», и потому тоненькая брошюрка действует гораздо быстрее. Я издам теперь эту книжку с пояснительными вставками по-немецки; рукопись ее уже в Цюрихе, и первый лист напечатан. Как только книжка выйдет, я пошлю ее тебе. А пока ведь у Вас есть д-р Штибелинг в качестве просветителя масс для Америки in utraque lingua. Человек этот полон лучших намерений, но ему не дается теория, и потому он порядком путает.
«Egalite» выходит теперь ежедневным и еженедельным изданием. Сумеет ли удержаться ежедневное издание (которое выходит вместо «Citoyen», откуда наших выкинули при помощи финансового трюка), зависит от успеха переговоров с одним денежным господином.
«So..aldemokrat» слишком слабо реагирует на раскол между нашими и Малоном. Но пройдоха Малон (один из 17 основателей бакунинского тайного «Альянса»), который так мягко стелет, сумел настолько втереться в доверие к парижским немцам, наши же вдобавок сделали несколько ужасных глупостей, что теперь парижане изо всех сил нажимают на Цюрих.
Кроме того, и Либкнехт, возвращаясь отсюда домой через Париж, тоже якшался с Малоном.
Все же, если Лафарг и Гед не натворят чересчур больших глупостей, я с «So..aldemokrat» справлюсь.
Твой Ф. Э.
Привет Адольфу.
МАРКС - ЭЛЕОНОРЕ МАРКС В ЛОНДОН Вентнор, 10 ноября 1882 г.
1, St. Boniface Gardens Моя дорогая Туссинька!
В общем я вовсе не могу пожаловаться на Вентнор. Погода неустойчивая, бурная, то дождливая, то сухая, то солнечная, то холодная и т. п., но при всем том очень редки туманы, обилие чистого воздуха и, за исключением немногих дней, как правило, всегда есть несколько часов в день, пригодных для длительных прогулок. Вчера и сегодня воздух довольно прохладный, но с 11 до 2 часов на берегу моря (где играют детишки, напоминающие мне о бедняжке Гарри) и на нашем месте прогулок, под утесом, до самой железнодорожной станции и даже до холмов нет недостатка в солнце!
Ты не должна забывать, дорогое дитя, что я приехал сюда отнюдь не в хорошем состоянии. Наоборот: почти беспрестанный спазматический кашель, обильная мокрота, а также все более неудовлетворительное состояние по ночам за последние две недели - признаки отнюдь не хорошего самочувствия. Все это не могло измениться в один день, но изменение, которое должно наступить, будет к лучшему.
В сущности, для меня оказалось все же удобным, что вследствие мышечного ревматизма я обратился к помощи д-ра Уильямсона, прежде чем смог получить (сегодня) из Лондона рецепт от д-ра Донкина. Ревматизм возник, однако, так близко от прежнего очага повторного плеврита, что д-р Уильямсон, только после того как он выслушал и выстукал меня, сумел убедить меня, что со времени последнего осмотра д-ром Донкином все оказалось в порядке.
Кашель уменьшился, но Уильям-сон при своем сегодняшнем (втором) посещении уговорил меня попринимать еще одно лекарство; он сказал, что оно сократит переходный период к той стадии, когда я могу ждать полного выздоровления уже только от пребывания на свежем воздухе и длительных прогулок вне дома.
При всем этом к настоящей работе я пока еще не приступил, а занимаюсь разными вещами, которые являются подготовкой к ней.
Нет ли у тебя «Жалобы Пирса Плаумана» Уильяма Лангланда? Если нет, то не можешь ли ты раздобыть ее для меня у Фёрнивелла или же узнать, не смогу ли я купить ее, поскольку она недорогая, среди публикаций «Древних» и т. д.
Затем посмотри, пожалуйста, не найдешь ли ты в комплекте (старом) «Egalite» (я имею в виду прежнюю еженедельную «Egalite») - на моем столе возле моей кровати - статью, вернее доклад, в котором официальные парижские экономисты, прославляют дешевый китайский труд для Европы? Не знаю, тот ли самый вопрос о китайском труде обсуждается в одном из номеров прежнего малоновского «Revue» (этот номер лежит за софой, на одной из полок моей библиотеки). Если да, то не сможешь ли ты прислать мне этот номер, в случае если не разыщешь «Egalite».
Что поделывает мой Джонни? Не кашляет больше? Привет ему и Ленхен. А как обстоит дело с твоим здоровьем?
Я должен наконец написать бедной Женничке. Мне так тяжело; боюсь, что она не вынесет этого бремени.
Привет.
Олд Ник
ЭНГЕЛЬС - КАРЛУ КАУТСКОМУ В ВЕНУ Лондон, 15 ноября 1882 г.
Дорогой г-н Каутский!
Сегодня в 3 часа дня получил Вашу телеграмму и сейчас же телеграфно ответил: «Невозможно». Так как у меня не было под рукой Вашего адреса и я предполагал, что при «оплаченном ответе» экспедиция будет знать, куда послать ответ, то я телеграфировал просто: «Каутскому, Вена». А только что, в 9.30 вечера, я получаю прилагаемую записку. Отыскать письмо с адресом квартиры невозможно; все, что я могу сделать, это сейчас же написать Вам, с тем чтобы не пропустить утренней почты.
Чтобы снова не распылять свои силы, как я это делал многие годы, я должен поставить свою журналистскую деятельность в самые узкие рамки - ограничиться сотрудничеством в «So..aldemokrat», да и то писать туда лишь в тех случаях, когда это будет практически необходимо или же когда надо - как это случилось недавно в ответ на глупости Меринга - показать, что между «So..aldemokrat» и нами не существует никакой вражды. Вся партийная переписка с различными странами, доставшаяся исключительно на мою долю из-за болезни и отъезда Маркса, и без того лежит на мне тяжелым бременем. Поэтому, если я хочу на старости лет закончить свои более крупные работы, я попросту лишен всякой возможности участвовать в Вашем журнале, которому я, конечно, желаю всяческого успеха.
В частности, написать статью о Дарвине я в данный момент не могу. Я писал Бернштейну, что он ее получит, когда я по ходу своих работ подойду к этой теме; но до этого может еще пройти не один месяц, отчасти по его вине, так как он сам поощрял мои работы в совершенно другой области, которые и я считаю более нужными. Следовательно, пока я не управлюсь с этим и не вернусь опять к естественным наукам и не доберусь до зоологии, об этом не может быть и речи. Если бы я вздумал отделаться общими местами о Дарвине, то это не пошло бы на пользу ни Вам, ни мне. Так как уже поздно, то я могу лишь поблагодарить Вас за Ваши интересные сообщения о тамошнем положении и в заключение сердечно поздравить Вас по случаю Вашей помолвки.
Искренне Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЭДУАРДУ БЕРНШТЕЙНУ В ЦЮРИХ Лондон, 28 ноября 1882 г.
Дорогой г-н Бернштейн!
Прежде всего большое спасибо за сведения об огосударствленных железных дорогах.
Этого вполне достаточно. От Бебеля я получил законопроекты 1882 г. о страховании и г несчастных случаев и болезней, но мне необходимы и соответствующие законопроекты 1881 г. в первоначальной формулировке, в которой Бисмарк дает как раз полный простор порыву своей души, страдающей за бедняков; во второй формулировке голосование буржуазных депутатов уже значительно подрезало ему крылья, и это уже не весь Бисмарк целиком.
«Arbeiterstimme» Маркс прежде получал, но, вероятно, не возобновил подписки, и газеты больше не присылают.
Статья Фольмара, за исключением нескольких второстепенных пунктов, - чистейшие перепевы Малона. История французского рабочего движения с 1871 г. у него совершенно искажена, и этого нельзя было так пропустить. Например - во второй статье, - Геда упрекают в том, что он не примкнул к нескольким мелким кликам (из которых впоследствии вышел «Proletaire» или же чистые кооператоры, против которых он как раз и вел борьбу)! Как будто группа позднейшего «Proletaire» вообще приняла бы «нерабочего»! Но главное искажение - это то, которое правильно отмечено Девилем в «Egalite» от 19 ноября («Прошло пять лет» - история «Egalite»): борьба на съездах за «коллективистскую» программу и победа этой программы на марсельском съезде в 1879 году. Об этом Фольмар не говорит ни слова. Я не могу допустить, чтобы Фольмар сознательно пошел на подобную фальсификацию, но не менее трудно понять, как он мог этого не знать и как могли все его сведения по истории французского рабочего движения ограничиваться лишь тем, что Малон нашел нужным ему рассказать.
Ничего не сказав о марсельском съезде, он тем самым замалчивает тот важный факт, что французская Рабочая партия три года тому назад признала коллективистскую программу30 и что, следовательно, отход Малона от этой программы является определенным шагом назад.
Поскольку необходимо, чтобы наши люди в Германии были знакомы с историей французского движения не в таком виде, в каком она должна была бы происходить в угоду нынешним потребностям Малона, а в том, в каком она происходила в действительности, то ошибку эту обязательно нужно исправить. По-моему, проще всего это сделать, воспользовавшись упомянутой статьей Девиля именно потому, что она совершенно не носит полемического характера. Если у Вас этой статьи уже нет, сообщите мне открыткой, и я тотчас же ее Вам пришлю.
Пусть, однако, Малон поостережется. Если бы мы вздумали описать его дела и подвиги так же подробно (но только более правильно), как он через Фольмара описывает деятельность Геда, то ему бы плохо пришлось. У нас сохранились еще все документы, в которых он высказывался против восстания 18 марта 1871 года. Он примкнул к движению только post festum, когда оказалось, что дело идет лучше, чем он ожидал.
Что касается сил обеих фракций, то я просил Лафарга написать мне об этом. Роаннцы имеют в Париже 15 групп, при помощи которых «Egalite» держалась целый месяц, что во всяком случае их очень положительно характеризует. В провинции они, по словам Лафарга, очень сильны. Северная федерация по существу за них, она не хочет вмешиваться в парижские раздоры, но верна старой коллективистской программе и напечатала ее на первой странице своей «Forcat». Роаннцы созывают свой ближайший съезд в Рубе, куда съедутся все делегаты севера, и находятся в постоянной тесной связи с Северной федерацией. Другая провинциальная рабочая газета, «L`Exploite de Nantes», тоже напечатала на первой странице старую программу вместе со вступительной частью, перепечатывает статьи из «Egalite», и в ней сотрудничает Девиль. Таким образом, единственные имеющиеся в провинции два рабочих органа - оба на стороне роаннцев. В провинции, не считая севера, повсюду, где есть рабочие организации - в Реймсе, Эпине, Лионе, во всем каменноугольном бассейне Алье, в Бордо, Ангулеме, Рошфоре, - мы бьем поссибилистов, которые сильны еще только в Бретани и в Марселе, да и то едва ли.
Нет ничего удивительного, что Малон привлекает много народа жиденькой нищенской похлебкой своих мотивировочных положений без программы. Но когда создают партию без программы, партию, в которой могут подвизаться все, кому угодно, то это уже не партия.
Старые сектанты, с которыми так нежничают Малон - Фольмар, в течение многих лет доказали свое бессилие, и лучше всего дать им спокойно умереть. Синдикальные камеры? - да, но если всякое стачечное общество, которое, подобно английским тред-юнионам, борется только за высокую заработную плату и сокращенный рабочий день, вообще же плюет на движение, - если всех их причислять к рабочей партии, то в действительности получится партия, стоящая за сохранение наемного труда, а не за его уничтожение. А, как мне сообщает Маркс, большинство этих парижских синдикальных камер еще бесцветнее, чем даже английские тред-юнионы. Тем, что в угоду таким людям отказываются от всякой партийной программы, их нельзя повести вперед. И слыхано ли что-нибудь подобное: партия без программы, партия, за расплывчатыми мотивировочными положениями которой (составленными совершенно в духе «коммуниста» Микеля, который тоже верит, что коммунизм возможен через 500 лет) следует заключение о том, что каждая группа фабрикует свою собственную частную программу!
Однако что за польза Малону от синдикальных камер? Они не платят взносов, они не посылают делегатов в федеральный совет, они номинально примыкали к Федеративному союзу до раскола и номинально примыкают к нему и сейчас; их роль, как выражается Лафарг, чисто платоническая. Они здесь только в качестве статистов. Как обстоит дело с другими группами Малона, видно из следующих слов Лафарга: «В XVII округе наши друзья после съезда организовали группу, в которую тотчас же вошло 29 человек.
Чтобы насолить нам, поссибилисты подразделили свою группу, состоявшую, как мне передавали, всего из 20 человек, на пять подгрупп, объединенных местным федеральным комитетом. Придумано не плохо, но обманет это только посторонних и тех, кто находится далеко отсюда».
Точно так же поступали и бакунисты. Судя по словам Лафарга, поссибилисты действительно сильны только на Монмартре, и там они хорошо организованы.
Быть временно в меньшинстве - организационно - с правильной программой все же лучше, чем иметь без программы большой, но при этом почти номинальный круг мнимых сторонников. Мы всю свою жизнь были в меньшинстве и чувствовали себя при этом отлично. А меньшая численность организации в Париже (если это действительно так, в чем я еще далеко не убежден: поссибилисты не посмели явиться на дискуссионное собрание роаннцев по поводу обоих съездов) может быть вдвое и втрое возмещена влиянием прессы.
Как при таких условиях Ваши парижские корреспонденты могут видеть в сент-этьеннцах «действительную рабочую партию», для меня непостижимо. Эти люди, во-первых, вовсе не составляют партию и уж меньше всего рабочую партию, точно так же как и здешние рабочие. Но они являются в зародыше тем, во что здешние превратились полностью: хвостом радикальной буржуазной партии. Единственное, что их связывает, это буржуазный радикализм, - ведь рабочей программы у них никакой нет. И рабочие вожди, которые берутся поставлять для радикалов это стадо рабочих избирателей, совершают, на мой взгляд, прямое предательство.
Шутки ради я запросил также и по поводу Ваших замечаний о Годаре. Этот Годар, который называет себя анархистом, как и его учитель Маре, сотрудничает в тулузской оппортунистической газете. Отказать такому человеку в напечатании так называемого опровержения вполне естественно при всяких, а не только при парижских газетных нравах.
Зато наши друзья снова выкинули величайшую глупость, навлекши на себя своим ррреволюционным бахвальством преследования, в то время, когда еще не было обеспечено существование газеты. Гед, как Вы знаете, арестован, а Лафарг. вероятно, последует за ним. Если эти двое будут сидеть, будут устранены наиболее активные - не только писатели, но и организаторы. Девиль ленив, Массар на своем месте в качестве секретаря редакции не плох, но для того, чтобы сохранить газету в тяжелых условиях, эти люди едва ли годятся. О трех остальных я уж и не говорю. Бриссак и Буи, старые коммунары, являются скорей балластом, а Пикар - заурядный журналист.
Вообще же не давайте себя убедить, будто Гед и Лафарг хотят «обязательно подчинить своему руководству» все организации. Это излюбленный козырь всей бакунистской тактики, который обычно постоянно пускается в ход и во Франции, когда нет других аргументов.
Отношение «Egalite» к загранице! Да, но если бы Вы только имели представление о том, какой беспорядок в этой редакции и каков в ней уровень знания немецкого языка! Если Лафарг останется на свободе, Вы лучше всего пишите прямо ему - он, по крайней мере, сделает все, что нужно. Ничего другого я не могу посоветовать.
Если Вы хотите использовать резюме брошюры, я это вполне одобряю. Заключительную заметку Вы теперь скоро получите. История со Шмидтом великолепна. Поллаки давно уже содержит в Лондоне частное полицейское бюро; в адресной книге оно значится среди бюро по расследованию (всего их имеется 18) - Поллаки, Игнациус Пауль, 13, Paddington Green, W. (совсем недалеко от меня), корреспондент «Foreign Police Gazette».
Надеюсь, что мое поздравление по поводу 7-й тысячи тиража опять запоздает. Зато меня сегодня можно поздравить с тем, что мне исполнилось 62 года.
Сердечный привет.
Ваш Ф. Э.
ЭНГЕЛЬС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ПАРИЖ Лондон, 14 декабря 1882 г.
Моя дорогая Лаура!
Я получил твое письмо вчера вечером, в половине десятого, слишком поздно даже для того, чтобы послать хотя бы строчку сегодня с утренней почтой, так как письма за границу, сданные здесь после девяти, не отправляются до следующего вечера.
У меня дома почти не было денег, и я дал Перси чек, чтобы он получил для меня по нему сегодня в городе. Но он будет здесь в лучшем случае не ранее шести, значит, слишком поздно, чтобы послать тебе банковый билет с почтой, отходящей в 5.30. Однако как только я получу эти деньги, я их отправлю, чтобы помочь тебе перебиться первые несколько дней. Несомненно, Поля ждет та же судьба, что Геда и Базена, и он будет на свободе если не сегодня, то в крайнем случае завтра, как только закончится комедия допроса перед суровым Пиканом. Я отправил оба письма, как твое, так и Поля, Мавру и сегодня утром рассказал Ним об этом деле.
Напишу подробнее, как только смогу оказать существенную помощь.
Любящий тебя Ф. Энгельс
МАРКС - ЛАУРЕ ЛАФАРГ В ПАРИЖ Вентнор, остров Уайт, 14 декабря 1882 г.
1, St. Boniface Gardens Милейший Какаду!
Все твои письма я получил своевременно, и все же я - великий грешник! - пишу тебе лишь теперь, узнав из только что полученного письма Генерала, что Поль арестован. Генерал переслал мне письмо Поля и твое вместе со своим, так что я в курсе дела. Вероятно, Поль через несколько дней снова будет на свободе.
Почему я тебе не написал раньше? Да потому, что у меня не было ничего утешительного, о чем стоило бы сообщать, а из писем Генерала тебе было известно, что лично я чувствую себя неплохо и лишь около двух недель сижу под домашним арестом из-за трахеального катара, но рецидивов плеврита или бронхита у меня нет. Это весьма утешительно, если учесть, что большинство моих современников - я имею в виду людей моего возраста - как раз теперь в отрадном количестве протянули ноги. На свете достаточно молодых ослов, к чему еще беречь жизнь старых?
За последнее время Поль написал свои лучшие вещи, в них есть и юмор, и задор, и глубина и живость, между тем как встречавшаяся до этого то тут, то там ультрареволюционная фразеология раздражала меня, так как я всегда рассматривал ее как «пустозвонство». И лучше бы наши люди предоставили подобное занятие так называемым анархистам, которые по сути дела являются опорой нынешнего порядка, а вовсе не вносят беспорядка - они просто от роду с придурью, - хаос это не их вина. В настоящее время они оказали услугу «кабинету черных дел» в качестве «социального бедствия». Самое плохое в них то, что даже самый объективный «судебный следователь», если бы таковой существовал на свете, был бы Вынужден публично заявить, что они абсолютно «безопасны»! Все можно было бы извинить этим анархистам, если бы они не были такими уж чересчур «невинными». Но это ни в коем случае не значит, что они «святые». Удачно сострил один из пап (Юлий 2), к которому Генрих VII (восторжествовавший над Ричардом III) обратился с просьбой причислить к лику святых Генриха VI. Папа ответил, что быть «невинным» (сиречь «идиотом») еще недостаточно для возведения в «святые».
Здесь, дитя мое, ты, во всяком случае, застанешь лучшую погоду, чем в большинстве других мест, включая также Францию и Италию. Живу я тут отшельником, ни с кем не встречаюсь, за исключением д-ра Уильямсона, каждая минута визитов которого расценивается столь высоко.
Итак, дитя, лишь только тебе позволят твои обязанности (ибо, выражаясь слогом французских наемных писак, доблестная борьба Поля с властями вызывает у человека сочувствие), приезжай ко мне и живи здесь у меня!
Некоторые из недавно опубликованных русских изданий, отпечатанных на Святой Руси, а не за границей, свидетельствуют о быстром распространении моих теорий в этой стране.
Нигде мой успех не мог бы быть для меня более приятен; он дает мне удовлетворение в том, что я наношу удар державе, которая наряду с Англией является подлинным оплотом старого общества.
