МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН Лондон, 6 ноября 1859 г.
Дорогой Лассаль!
Ты бы уже раньше получил от меня ответ, если бы множество домашних неприятностей не отнимало всего моего свободного времени.
1) Благодарю тебя за твои хлопоты у Дункера. Ты ошибаешься, впрочем, если полагаешь, что я ожидал хвалебного признания со стороны германской прессы или вообще придаю ему какое бы то ни было значение. Я ожидал нападок или критики, но только не полного игнорирования, которое также значительно повредит и сбыту. Ведь эти люди в различных случаях как еще ругали вовсю мой коммунизм. И можно было ожидать, что они пустят в ход всю свою мудрость против его теоретического обоснования. Существуют же в Германии и специальные экономические журналы.
В Америке первый выпуск ("К критике политической экономии") обстоятельно обсуждался всей немецкой прессой от Нью- Йорка до Нового Орлеана. Боюсь только, что для тамошней рабочей публики он написан слишком теоретически.
Эдгар Бауэр считал своевременным разыгрывать из себя коммуниста. Я, конечно, не имел с этим ничего общего. Чтобы избавиться от конкурента - так писал Бауэр Бискампу, - Кинкель передал печатание своей газеты типографу, печатавшему «Neue Zeit», которая зависела от кредита этого типографа и полностью находилась в его власти. Получив это письмо, Бискамп ринулся в Лондон и узнал не только, что Кинкель уничтожил «Neue Zeit» изданием своей газеты, но и что Эдгар Бауэр, редактор так называемой «рабочей газеты», вошел в редакцию «Hermann» и переметнулся на сторону Кинкеля.
Об этом Бискампе вкратце следующее: он был когда-то соиздателем газеты «Hornisse» и редактировал совместно с Дулоном и Руге «Bremer Tageschronik». В Швейцарии он вступил в Союз коммунистов. Ввиду его связи с Руге мы за время его пребывания в Лондоне ни разу с ним не виделись. Я не обращал на него никакого внимания, но он при случае делал полемические замечания по моему адресу. Этот человек - курьезная смесь благородных инстинктов, природной (также и физической) слабости, аскетизма и шалопайства, кантовского морального сознания и бестактных капризов. При его нервной раздражительности он способен пожертвовать «из принципа» любым положением, внезапно оказаться в самом беспомощном состоянии, некоторое время пассивно и стоически сносить это, а затем вдруг выкинуть какую-нибудь глупость, граничащую с подлостью. Конечно, я тогда не знал этого человека так, как я рисую его тебе здесь. Я рисую его облик таким, каким он постепенно сложился у меня в результате общения с Бискампом.
Итак, возвращаюсь к излагаемой истории. Бискамп сию же минуту бросает свое место учителя и, чтобы повести «борьбу труда против капитала» (то есть против Кинкеля), основывает «Volk», не имея никаких средств, кроме субсидий одного общества рабочих, и т. д.
Пока продолжалась эта история, он, разумеется, голодал. Возможность писать корреспонденции в пару германских газет, которую он получил до этого, была для него потеряна, как только пронюхали о его новой функции. Несколько частных уроков позволяли ему кое-как вести жизнь богемы.
Я должен еще предварительно заметить, что с 1851 г. я не состою ни в какой связи ни с одним из официальных обществ рабочих, даже с так называемым коммунистическим ( лондонским Коммунистическим просветительным обществом немецких рабочих).
Единственные рабочие, с которыми я встречаюсь, - это 20-30 избранных людей, которым я частным образом читаю лекции по политической экономии. Но Либкнехт - председатель того общества рабочих, с помощью которого Бискамп основал «Volk».
Через несколько дней после основания этой газеты Бискамп пришел ко мне вместе с Либкнехтом и пригласил меня сотрудничать в ней. В тот момент я решительно отклонил это предложение, отчасти из-за недостатка времени, отчасти потому, что я собирался на продолжительное время покинуть Лондон. Я пообещал только добыть некоторое количество денег через живущих в Англии друзей, что и было сделано. В тот же самый день я рассказал им обоим то, что с величайшим моральным негодованием сообщил мне накануне о Фогте Блинд, и тут же назвал им источник моей информации. Как я впоследствии увидел, Бискамп написал на основе этого статью. Во время моего отсутствия он перепечатал в «Volk» анонимную листовку Блинда, печатавшуюся в той же типографии, что и «Volk». В то же самое время Либкнехт послал копию листовки в аугсбургскую «Allgemeine Zeitung», которую он снабжает статьями об Англии. (По поводу этого последнего обстоятельства следует заметить, что здешние эмигранты пишут во всех без различия газетах. Я, кажется, единственный человек, составляющий в этом отношении исключение, так как я не пишу ни в одной немецкой газете. Замечу, впрочем, что через прусское посольство, которое, в свою очередь, использовало в качестве своего орудия английского книготорговца Уильямса, Пальмерстон пытался удалить Либкнехта из аугсбургской «Allgemeine Zeitung» за его «антиправительст- венную тенденцию».)
После моего возвращения в Лондон «Volk» получил от меня и Энгельса несколько статей, не имевших никакого отношения к делу Фогта. Кроме нескольких статей с нападками на дипломатические циркуляры Шлейница, я послал туда только пару шутливых замечаний, рассматривавших с грамматической точки зрения эстетические проповеди Кинкеля в «Hermann». Жизнь здесь в Лондоне слишком тяжела, чтобы не позволить себе хоть раз за восемь лет такого развлечения.
Газета перестала выходить внезапно, главным образом из-за недостатка денег. Бискамп, не имевший никаких средств к существованию, к тому же тяжело заболел и должен был лечь в немецкую больницу. Выйдя оттуда, он буквально умер бы с голоду, если бы я не оказал ему поддержки. Он обращался в это время в несколько немецких газет с предложением писать корреспонденции, но безуспешно. Наконец, он получил письмо из редакции аугсбургской «Allgemeine Zeitung», на которое он отправил свой постыдный ответ, скрыв это, конечно, от своих друзей. Разумеется, он думал при этом, что пишет частное письмо. В настоящее время этот осел до крайности подавлен и уже два дня не ест и не спит. Не знаю, что с ним будет. Все это я рассказал тебе с такими подробностями не для того, чтобы оправдать, а для того, чтобы объяснить поведение этого человека. Если бы он был таким же продажным субъектом, как большинство здешних «демократов», то он не поставил бы себя в положение, которого он не в силах вынести.
Вся вульгарная демократия в Германии обрушится теперь на меня, и глупость Бискампа ей будет на руку. Конечно, я не собираюсь грызться во всяких газетках со всеми этими собачонками, но г-на Эдуарда Мейена из «Freischutz» я все же считаю нужным проучить, чтобы не повадно было другим. Я посылаю один экземпляр в аугсбургскую «Allgemeine Zeitung» и один - в гамбургскую «Reform». Было бы очень хорошо, если бы экземпляр, который я тебе пришлю, был опубликован в какой-нибудь берлинской газете. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- Что касается Фогта, то для нашей партии - в противоположность вульгарной демократии - важно заставить его поднять перчатку и сразиться с Блиндом. Оба эти господина, повидимому, одинаково трусливо стараются держаться подальше друг от друга. Фогт поступил очень ловко, во-первых, превратив в источник разоблачений меня, а во-вторых, напав не на издающийся в Лондоне «Volk», а на аугсбургскую «Allgemeine Zeitung». Поскольку речь идет обо мне, он может объяснять все дело желанием отомстить, хотя бы из-за былой вражды к нему «Neue Rheinische Zeitung». (Ты, конечно, знаешь, что когда Лупус попал во франкфуртское Национальное собрание, он выступил против благодарственного адреса Уланда имперскому правителю Иоганну. Фогт воспользовался этим случаем, чтобы излить свой яд. Он произнес бранную речь против «Neue Rheinische Zeitung» вообще и против Лупуса в частности. После этого Лупус вызвал его на дуэль. Но Фогт объявил, что его шкура слишком необходима отечеству, чтобы подвергать ее такой опасности. В ответ на это Лупус пригрозил угостить его публично, на улице, пощечиной. С тех пор Фогт стал появляться не иначе, как в сопровождении своей сестры, с одной стороны, и знакомой своей сестры - с другой. Лупус же был слишком вежлив и т. д.) Кроме того, г-н Фогт знал, что германская вульгарная демократия видит во мне свой bete noire (жупел, предмет страха и ненависти (буквально: «черный зверь»). Далее, если бы он привлек к суду не «Allgemeine Zeitung», а «Volk», то Блинд и прочие были бы вынуждены дать присягу на суде и дело неизбежно выяснилось бы. Наконец, сразиться с революционной газетой - совсем иное дело, чем с реакционной «Allgemeine Zeitung». Забавно было наблюдать, как «благородный» Фогт (выражение «округленный» Фогт, как его называл его защитник, к нему более подходит) нападал на меня в своем бильском «Handels-Courier». Я нахожусь, мол, в связи «с полицией», живу за счет рабочих и тому подобные нелепости.
Здесь шиллеровские торжества превратились в кинкелевские торжества6. Фрейлиграт, принявший в этом участие несмотря на мое предостережение, сам теперь убедился, что Готфрид использовал его просто как свое орудие. Он рассказывал мне, что мелодраматический доклад Кинкеля был поистине обезьяньим кривляньем, которое невозможно представить себе тому, кто его не видел. Ты здорово посмеялся бы, если бы я рассказал тебе, что происходило за кулисами между Кинкелем и Фрейлигратом, прежде чем дело дошло до публичного представления. В эпоху «Neue Rheinische Zeitung» Готфрид фигурировал в прессе с неизменным атрибутом - дорожной сумкой. Позднее с мушкетом, потом с лирой и, наконец, с прялкой. Теперь этот поп неразлучен с черно-красно-золотым знаменем. Так называемые «рабочие», которых он собрал вокруг себя, принадлежат к цехам, в уставах которых первый параграф гласит: «Из дебатов общества, согласно устава, исключается всякая политика». До 1848 г. эти парни находились под покровительством Бунзена.
Но довольно болтать, - ведь я собирался писать здесь только о денежных вопросах. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - ЭМИЛЮ ЭНГЕЛЬСУ В ЭНГЕЛЬСКИРХЕН Дорогой Эмиль!
Процесс работы и устройство машины у нас таковы: валы снимаются, на них накладывается пряжа, а затем они снова вставляются, причем верхний вал с помощью винтов (по одному винту на каждом краю машины) приподымается настолько, чтобы пряжа была достаточно туго натянута.
1. Валы сделаны из железа и снабжены на...
2. Как я уже сказал, винты находятся н...
3. Щеточный цилиндр имеет неподвижные ...
4. Твоего последнего вопроса, - как устанавливается соединение заложенных валов...
Я не могу набросать для тебя чертежа машины, так как я не могу запомнить всех колес.
Наши машины отчасти сделаны нами самими, отчасти Реном и Гопкинсоном; получить отсюда всю машину или отдельные части ее вы сможете, только обратившись к Г. Эрмену.
Скажи отцу, что я поищу службу для Линкенбаха, хотя на успех надежды мало, пока он сам не приедет. Молодые люди, приезжающие сюда с хорошими рекомендациями (этих рекомендаций к различным фирмам он должен захватить возможно больше), обычно быстро устраиваются, но никто не устраивается, сидя у себя дома. Однако приезжать сюда на авось, конечно, рискованно.
Передавай сердечный привет Лотхен, отцу и матери, Элизе, Адольфу и семьям обоих, а также всем бежавшим от холеры, если вам все еще приходится давать им приют у себя.
Моя новая лошадь ходит превосходно.
Твой Фридрих
00:01 13.02.2015
МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН
2) После того как «Reform» уже напечатала мое заявление, от твоего заявления против Фогта лучше отказаться. Мне особенно важно заставить г-на Фогта продолжать дело в Лондоне.
3) Я рассказал Фрейлиграту, что ты хвалил его стихи о Шиллере и что ты недоволен его поведением по отношению к тебе. Теперь он тебе напишет. Прочти № 43 «Gartenlaube», где холуй Кинкеля г-н Бета (бывший редактор издававшегося здесь Луи Друккером «How do you do?», а ныне - главный заправила в «Hermann», редакторы которого целиком набраны из среды литературного люмпен-пролетариата) сделал открытие, что Фрейлиграт «стал редко петь» с тех пор, как «мое дыхание коснулось его». За последние годы Фрейлиграт слишком заигрывал с сильными мира сего, так как он жаждет популярности. Его супруга оказывает на него в этом отношении, кажется, не очень хорошее влияние. Я не буду больше касаться этой темы и замечу только, что некоторым весьма дельным людям из нашей партии кажется, что я к своим старым личным и партийным друзьям отношусь чересчур снисходительно.
4) Относительно Бонапарта. Насколько я могу судить, Итальянская война на некоторое время укрепила положение Бонапарта во Франции; отдала итальянскую революцию в руки пьемонтских доктринеров и их сообщников; Пруссию, за ее политику в духе Хаугвица, она чрезвычайно популяризировала в глазах либеральной черни; увеличила влияние России в Германии; наконец, способствовала распространению неслыханной деморализации, гнуснейшей комбинации бонапартизма с болтовней о национальностях. Я, со своей стороны, прямо-таки не понимаю, как люди нашей партии диалектически могли поддерживать эти отвратительные контрреволюционные иллюзии либерального мещанства. С того момента, как Дизраэли открыто признал существование союза между Бонапартом и Россией, и тем более с того момента, как Россия разослала немецким дворам свою наглую циркулярную ноту, - надо было, по-моему, провозгласить войну против русско-французского союза. Антагонизм к России немедленно устранял все антилиберальное, что по видимости казалось связанным с выступлением против Франции.
Депеши Шлейница, которые я внимательно изучал, наряду с заявлениями, сделанными здешними министрами частью непосредственно в парламенте, частью в прессе, доказали мне, что Пруссия и не собиралась вмешиваться, пока не подвергнется нападению германская граница. Бонапарт, пользуясь русско-английским покровительством, получил тогда разрешение вести «локализованную» войну, чтобы удержаться во Франции. Пруссия не посмела бы и пальцем пошевельнуть, а если бы она это сделала, то началась бы война между Германией и Россией - наиболее желательное из всех событий. Но на самом деле вопрос так не стоял, ибо у Пруссии никогда не хватило бы смелости для подобного шага. Наоборот, дело шло о том, чтобы, с одной стороны, выставить напоказ всю жалкую слабость прусского правительства, а с другой стороны, - и это прежде всего - разоблачить бонапартистский обман. Игра эта была не так уж трудна, так как к ней примкнули бы все представители революционной партии - от Мадзини до Луи Блана, Ледрю-Роллена и даже Прудона. Благодаря этому полемика против бонапартистского обмана не носила бы характера враждебного отношения к Италии или Франции.
Конечно, я здесь не рассматриваю этого вопроса основательно, а лишь намечаю некоторые пункты. Но разреши мне сделать одно замечание. В скором времени положение снова может стать критическим. В этом случае в нашей партии должно иметь силу одно из двух: либо никто не должен выступать от имени партии, не посоветовавшись с другими, либо каждый имеет право выражать свое мнение, не обращая внимания на остальных. Последнее было бы, однако, нежелательно, так как публичная дискуссия внутри столь малочисленной партии (которая, впрочем, надо надеяться, своей энергией возместит то, чего ей не хватает в численности) при всех обстоятельствах невыгодна. Должен только сказать, что во время моей поездки (летом) по Англии и Шотландии, - а ведь наши старые партийные друзья находятся все здесь, - я не встретил ни одного человека, который не высказал бы пожелания, чтобы ты изменил во многих пунктах свою брошюру («Итальянская война и задачи Пруссии»). Я объясняю это просто тем именно обстоятельством, что иностранная политика представляется в совершенно разном свете в Англии и на континенте. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ФРЕЙЛИГРАТУ В ЛОНДОН
Я подчеркнул, что до встречи с г-ном Блиндом на устроенном Уркартом митинге 9 мая я ничего не знал о деятельности Фогта в связи с итальянскими осложнениями, абсолютно ничего, кроме его письма к тебе. Я напомнил тебе, что в тот вечер, когда ты ознакомил меня с этим письмом, мне и в голову не приходило делать из письма заключения о продажности Фогта и т. п. Я нашел в его письме только давно знакомую мне плоско-либеральную политиканствующую болтовню. Я все это подчеркнул для того, чтобы воздать каждому по заслугам и никоим образом не умалить заслуги г-на Блинда в деле раскрытия «измены отечеству», совершенной Фогтом.
А во-вторых, я и не думал говорить, что «письмо Фогта не содержит ни одного слова, которым можно было бы обосновать обвинение против Фогта». Я сказал только, что мне по прочтении письма не пришло в голову сделать такой вывод. Однако субъективное впечатление, которое в первый момент произвело на меня это письмо, весьма сильно отличается от объективного суждения относительно содержания письма, а тем более относительно предположений, которые на основании его могут быть сделаны. Я не имел ни повода, ни случая заняться критическим разбором письма, необходимым для составления подобного объективного суждения. О том, что г-н Блинд, например, совершенно иначе понимал письма Фогта к тебе, к нему и пр., - об этом тебе известно и было известно раньше.
От г-на Фогта перехожу к г-ну Бета, 43-й номер которого я по получении твоего письма купил. Прочтя это произведение, я решил поступить так, как поступаю уже десять лет, а именно, игнорировать подобный вздор. Однако сегодня я получил от двух очень близких мне друзей (они живут вне Лондона) настоятельное требование выступить в интересах партии с заявлением. Я начну с того, что в течение двух суток обдумаю все за и против. Если по зрелом обсуждении я решу выступить с заявлением, то оно будет в основном содержать следующее: 1) Если бы мне, вопреки истине, пожелали приписать какое-либо влияние на тебя, то это могло бы относиться разве только к краткому периоду «Neue Rheinische Zeitung», когда ты писал великолепные и, безусловно, твои самые популярные стихи.
2) Краткий биографический очерк г-на Бетциха, иначе Ганса Беты, начиная с того времени, когда он в Берлине издавал театральный шантажистский листок, вплоть до издания «How do you do?» трактирщика и клоуна Луи Друккера (будет отмечено и мое посещение вертепа «How do you do?»), затем о его последующей деятельности в Лейпциге, когда он клеветал на меня в «Gartenlaube», воспроизводя грязные измышления из «How do you do?», и вместе с тем присваивал себе мои памфлеты против Пальмерстона, вплоть до настоящего времени, когда он выступает в качестве правой руки Готфрида Кинкеля. Не вредно будет, пожалуй, показать немецкой публике, что представляет собой люмпен-пролетарская шайка негодяев, которая громче всех квакает сейчас в гнилом болоте немецкой прессы.
3) Два письма Гейне ко мне, на основании которых публика сможет сделать выбор между компетенцией Гейне и компетенцией Беты.
4) Наконец, несколько писем Иоганна Кинкеля и Иоганны Кинкель ко мне, относящихся ко времени «Neue Rheinische Zeitung». При помощи этих писем я сбросил бы этого мелодраматического попа с высокого коня, на котором сей патер Брей (применяя принятое тобой гётевское произношение) нападает на меня, гарцуя по типичной для него арене «Gartenlaube », которая как нельзя лучше для него подходит.
Сообщаю тебе все это для того, чтобы, как водится между друзьями, ты был заранее информирован на тот случай, если я решу выступить с заявлением. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - ЖЕННИ МАРКС В ЛОНДОН Манчестер, 22 декабря 1859 г.
Дорогая г-жа Маркс!
Сегодня вечером я настолько свободен, что могу послать вам к празднику дюжину бутылок вина. Надеюсь, что оно вам понравится и поднимет настроение всей семьи.
Шампанское и бордо (Шато д`Арсен) можно пить сейчас же, а портвейн должен немножко полежать и только к Новому году достигнет нужных кондиций.
На всю флейлигратовщину я форменным образом зол. С этим сбродом беллетристов все та же старая история: всегда им хочется, чтобы им курили фимиам в газетах, чтобы вечно о них твердили публике, и самый дрянной стишок, сфабрикованный ими, важнее для них самого большого мирового события. А так как все это без интриганской организации не проведешь, то вполне естественно, что таковая становится насущнейшей потребностью, а ведь мы, несчастные коммунисты, к сожалению, для этого совершенно не пригодны, и более того: мы видим насквозь все это жульничество, высмеиваем такого рода организацию du succes ( успеха) и испытываем почти преступное отвращение к популярности. И если такому поэту именно поэтому не по себе в такой партии, то это только служит доказательством его крайней ограниченности, ибо здесь он не встретит абсолютно никакой конкуренции, которая ему обеспечена в других местах; и он показывает еще большую ограниченность, когда бросается туда, где кинкелевская конкуренция уже наперед противопоставлена ему. Но что Вы хотите? Поэту для существования нужен фимиам, много фимиама, - а его жене нужно еще больше конкуренции или вовсе никакой. Жена поэта только и бредит о том, чтобы ежедневно публике преподносили ее благородного гениального Фердинанда, ее саму, ее интересных отпрысков, кошек, собак, кроликов, канареек и других паразитов, и чтобы все это, вдобавок, было окружено светом бенгальского огня, сентиментальностью и романтической ложью. А что захочет жена поэта, то непременно захочет и господин поэт, тем более, что мадам говорит ему как раз то, что скрывается в глубине его души. Действительно, какой-то «Volk»! Вот «Gartenlaube» - газета совсем иного сорта, а масляный Бетцих - совсем другой человек, чем эти коммунисты. В «Gartenlaube » на нас еще смотрят как на семью поэтов, каждую неделю говорят о нас, и хромой Бетцих не пропускает случая, чтобы не подпустить нам комплиментик или рекламу. Правда, Кинкель за свою поэзию, которая гораздо хуже нашей, удостаивается больших похвал, чем мы, о нем больше рассказывается анекдотов, но ведь он брат Бетциху. Ничего, со временем все наладится. И потом шиллеровскне торжества! Ведь эти коммунисты презирают и высмеивают Шиллера, - как же можно устраивать с ними шиллеровские торжества? Но ведь шиллеровские торжества важнее всей прочей мировой истории! И разве Шиллер родился 100 лет тому назад не для того, чтобы мы теперь о нем сложили кантату?
К этому надо еще прибавить, что благородный Фрейлиграт со всей своей поэзией уже много лет порядком сидит на мели, а то немногое, что ему удается выжать из своей черепной коробки, позорно плохо. Приходится прибегать к различным уловкам, вроде полных собраний сочинений и т. д., а ведь это тоже бывает не каждый день. Итак, чтобы не быть окончательно забытым, реклама с каждым днем становится все более насущной потребностью.
Действительно, кто говорил о Фрейлиграте с 1849 по 1858 год? Никто. Лишь Бетцих вновь открыл этого классика, который оказался настолько забытым, что пускался в ход уже только в качестве рождественского и именинного подарка и фигурировал в истории литературы, а не в самой литературе. И в этом виноват, конечно, не кто иной, как Карл Маркс со своим «дыханием». Но как только Ф. Фрейлиграт будет согрет фимиамом «Gartenlaube», - увидите, какой он сразу забрызжет поэзией!
И что за мелочная, гнусная и жалкая возня с этими поэтами! Поэтому я хвалю все-таки Зибеля: хотя он плохой поэт, но он сам отлично знает, что он насквозь шарлатан, и требует только одного - чтобы его допустили к рекламному ремеслу, как к необходимому ныне занятию, ибо без этого он был бы ничем.
Главное, не принимайте слишком близко к сердцу все эти контроверзы. Фрейлиграт с его «характером» ( Намек на строку из XXIV главы сатирической поэмы Гейне «Атта Троль» - «не талант, зато характер») обнаружит такие пороки, что в нужный момент его можно будет осадить. Но пока, по возможности, без разрыва.
Мне очень жаль, что в пятницу я не смогу приехать к вам; но здесь у нас происходят такие перемены, что, например, вчера я работал, как вол, до без четверти десять вечера, так что об отъезде не может быть и речи.
Итак, передайте Мавру и барышням сердечный привет от Вашего Ф. Энгельса
