Я охотно написал бы статью о мире, так как для этого мне было бы достаточно изложить то, что я писал в пятницу и сегодня для «Tribune» ( "Мир"). И еще потому, что - ira facit poetam - «гнев делает поэтом» (перефразированные слова из первой сатиры Ювенала) - мои статьи были хороши. Но так как Бискамп начал это дело и уже объявил, что будет опубликована вторая часть его статьи, и так как фактически или, по крайней мере, номинально он руководит всем, то приличие не допускает такого вмешательства. Но как только он переедет в Эдмонтон, то уже в силу того, что он окажется далеко, передовая в такие решающие моменты без ущемления его самолюбия - а в этом ведь для него вся суть - будет изыматься из его рук.
Но что мы оба можем сделать, - так это поддержать его с обеих сторон, чтобы сделать более содержательным следующий номер. Анализ документа Уркарта будет для меня поводом вкратце изложить роль России в этой трагикомедии и одновременно разделаться с Бонапартом. Ты тоже под предлогом статьи, подводящей военные итоги, должен (попутно ударив по Пруссии) обрушиться на Бонапарта и т. д. По-моему, в моральном отношении чрезвычайно важно не допустить, чтобы в немцах развилась вера в величие Бонапарта. Что касается Австрии, то намечаемой линии - все валить на отца отечества - достаточно.
Относительно документа. Он попал в руки «принцу Прусскому»* во время регентского кризиса, при внезапном удалении Мантёйфеля. Большего добиться от уркартовских ослов нельзя. Отдельные места искажены, так как в полном виде они документа не достали. Подлинность всего этого подтверждается именно свойственной всем русским, даже «секретным», документам манерой - посредством них обмениваются некоей традиционной условной ложью. Даже Поццо-ди-Борго пишет таким образом. Истинную правду о русских махинациях можно найти лишь в случайно опубликованных документах русских агентов, которые не состояли непосредственно на русской государственной службе, например, в мемуарах и переписке Тейлса (голландец) и Паткуля (вышли в Берлине в 1796 году).
Бискамп хотел написать краткую заметку о моей «Критике политической экономии» и т. д. Я отсоветовал ему, так как он ничего в этом не понимает. Но поскольку он (в «Volk») обещал что-нибудь сказать об этом, я прошу тебя (если не на этой, то на следующей неделе) сделать это вместо него. Коротко о методе и о новом в содержании. Этим ты вместе с тем задал бы тон корреспондентам отсюда и противодействовал бы плану Лассаля угробить меня. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - МАРКСУ
Малыш (Дронке) завтра смоется. Он купил себе всю «Free Press» за 1859 г., я тоже, а также за 1858 год. Пусть Piccolo*** обломает себе об это зубки - много он там не поймет. Я спросил его, нельзя ли в Глазго собрать сколько-нибудь деньжат для «Volkchen»****; он думает, что нет, но я сознательно задал вопрос так, мимоходом. Впрочем, если ты считаешь, что это было бы целесообразно, то я ему напишу. А так как он только что снова наполовину вошел в милость, то, вероятно, из этого что-нибудь получится. Да и сам он может раскошелиться на несколько фунтов. Но, не посоветовавшись с тобой, я не решался на этот шаг. Кто знает, как будет хвастать этот паренек, имея такое письмо в кармане. Между прочим, и папаше Фрейлиграту не дурно было бы разориться на пятифунтовый банковый билет. Если уж обыватели дают, то и ему не мешало бы. И раз нашей партии приходится пока содержать газету на собственный счет, то пусть этот жирный обыватель тоже примет в этом участие. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ
Число иногородних подписчиков растет (теперь уже 60), но деньги с них должны поступать в конце квартала, а пока что еженедельно приходится тратиться на почтовые марки. Я убедился теперь: 1) что существовал долг около 7 ф. ст., о котором мне перед моим отъездом в Манчестер не сказали; 2) что объявления (вместо 5 ф. ст. поступило около 20 шиллингов) и подписчики в Лондоне - чистое плутовство г-на Шерцера, которого я выгнал. При правильном ведении дел, - начало этому положено теперь, но результаты скажутся лишь через несколько недель, - можно содержать газетку на одни объявления. Так как нужно больше денег сейчас же, напиши Дронке. Если ты скажешь этому человечку, что газета пока существует лишь на пожертвования партии и что поэтому мы требуем жертв от всех членов партии, то он может, если хочет, напечатать это письмо. Я убежден, что через шесть недель дело станет на ноги. Теперь и речи не может быть о том, чтобы отказаться от него, когда Гагерн и К°, словом, вся шайка 1848 г., снова выходит на сцену. Тимм просил нас указать его в газете как манчестерского экспедитора. Я на этой неделе не мог осуществить своего намерения, так как из-за жары заболел чем-то вроде холеры. Меня рвало с утра до вечера. Сегодня снова могу писать; написал в «Tribune»*, опираясь на манифесты Франца-Иосифа и Бонапарта, о том, как славно подтвердились положения твоей военной статьи**. Газета была так напугана, что некоторое время не печатала ни одной твоей статьи. Блинд во время моего отсутствия плел интриги, чтобы прибрать к рукам «Volk». Я написал ему грубейшее письмо, а затем имел с ним беседу. Но после этого пока еще нельзя выжимать из этого субъекта деньги. Обыватель Фрейлиграт до сих пор еще ни разу не уплатил за свою подписку, хотя ему уже два раза напоминали. Вместо этого он пожимал плечами у доктора Юха насчет «недостойного» тона «Volk», хотя у нас он им восхищается. Рано или поздно, но мы отомстим этим дипломатствующим господам.
Если ты будешь писать, надо не забыть: 1) что прудонизм уничтожен в корне, 2) что уже в простейшей форме, в форме товара, выяснен специфически общественный, а отнюдь не абсолютный характер буржуазного производства. Г-н Либкнехт заявил Бискампу, что «никогда еще ни одна книга так не разочаровывала его», а сам Бискамп сказал мне, что не понимает, «к чему все это».
В своей второй статье о войне (Итальянская война) ты, конечно, не забудешь отметить слабость преследования противника после победы и жалобные стенания Бонапарта, достигшего, наконец, такого пункта, когда Европа уже не позволяет ему, как она это из страха перед революцией делала до сих пор, в известных пределах разыгрывать из себя старого Наполеона. Важно было бы при этом вернуться к походу 1796-1797 гг., когда Франция не имела возможности готовиться всеми средствами и в полном спокойствии к «локализованной войне», а вынуждена была при совершенно расстроенных финансах сражаться и по ту сторону Рейна, и по ту сторону Минчо и Эча. Бонапарт и вправду жалуется, что ему не хотят больше дарить «успехов из уважения». ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - МАРКСУ
Вообще, к чему мне все эти улучшения стиля, если делаются опечатки, вносящие в мои статьи величайшие бессмыслицы, как, например, Rest*** вместо Stos****! и т. п. Мои статьи особенно отличаются такими бессмыслицами, остальное правится довольно сносно.
Quanto al danaro ( что касается денег), то Дронке будет здесь снова через две недели (то есть теперь приблизительно дней через десять); так что мне все приходится отложить до этого. О Лупусе тоже ничего не слышно. Откуда покамест достать деньги, сказать трудно. Попробую у Хекшера, но у меня теперь по горло всяких дел, да и статья о твоей книге тоже отнимет очень много времени. Если бы Штрон был здесь! Гумперт лежит дома больной, - воспаление гортани, он не может говорить. Но я посмотрю; если это как-то возможно, Хекшер должен поддержать жизнь газеты в течение этой недели. Однако надо бы все-таки заставить и скрягу Фрейлиграта раскошелиться.
Очень забавно, что ты и у г-на Либкнехта заслужил столь милый отзыв. - Вот это настоящие люди! Эти господа так привыкли к тому, чтобы мы за них думали, что всегда и везде требуют, чтобы им все не только было подано на подносе, но и как следует разжевано; чтобы им дали в самом сжатом объеме не только квинтэссенцию, но и все детали в готовом виде.
Творить чудеса нужно, ни больше, ни меньше! Да и чего, собственно, требует этот осел? Как будто уже из трех первых строчек предисловия он не мог уяснить себе, что за этим первым выпуском должны последовать не менее пятнадцати, прежде чем он сможет подойти к окончательным выводам. Ну, разумеется, решение щекотливых вопросов о деньгах и т: д. для Либкнехта - просто чепуха, потому что эти вопросы для него вовсе не существуют. Но можно ведь требовать от этой скотины, чтобы он, по крайней мере, отметил себе те пункты, которые могут оказаться в кругу его мелочных интересов. А впрочем. разве свинье разобраться в апельсинах!
Речи г-на Бонапарта становятся все комичнее. А речь перед дипломатическим корпусом уж совсем смешна. Причем этот субъект еще хватался все время за шпагу! Но, повидимому, этот болван теперь вполне серьезно хочет выступать перед всем светом на манер «старого»*, хотя бы внешне. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ
Идиотское стихотворение Гервега было помещено без моего ведома. Я заставил поэтому Бискампа напечатать в связи с этим в последнем номере заявление, и сверх того дал «Песнь ополченца» (как подходящее продолжение для Гервега).
Для меня крайне неприятно, что Бискамп не едет в Эдмонтон, а (как кажется) займет место домашнего учителя у Бибры (ресторатора) в самом центре Уэст-Энда. Если это подтвердится, я буду настаивать на письменном договоре с этим господином. Ибо, как и все юмористы-профессионалы, он подобен своенравной, истеричной женщине, а мы вовсе не намерены вытаскивать из грязи телегу, для того чтобы потом на ней катались другие. Надо обеспечить за собой право собственности.
Лина Шёлер вернулась сюда из Кёльна. Бюргерс со времени своего освобождения стал весьма «благороден». Он осуждает то, что в «Volk» налицо «снова» старая манера «плохими остротами» раскалывать «партию». Под «партией» он понимает, по-видимому, всех, кто «не» занимает официального положения, в особенности же Фогта и Кинкеля. Разумеется, эти «указания» он дал, лишь проявляя нежную заботу обо «мне». Мою книгу** в Кёльне получил Бермбах в «одном» экземпляре для дюжины партийных друзей. Бюргерс, конечно, ее не читал и читать не будет, «но» он высказал «в моих интересах» свое негодование по поводу того, что опять вещь появляется в таком «раздробленном» виде, а не сразу объемом в 60 листов. Вообще же он служит домашним учителем у некоего «купца», где занят всего несколько часов по утрам. Кроме этого, у него еще один урок. Получает он в общем семьсот талеров. Вся эта «работа» ограничивается предобеденным временем. После обеда он начинает «отдыхать» от полудневного труда, валяется и болтает часами в доме г-жи Даниельс, где, впрочем, доктор Клейн является его яростным конкурентом. Зато вечером он мчится к Лёльхену и там до глубокой ночи с большой важностью руководит «кёльнскими дебатами». Он «уважает» деятельность Лассаля, хотя ничего из его произведений не «читал», даже «Франца фон Зиккингена». Для своей традиционной лени он нашел теперь удобный ему ложный предлог, будто в результате заключения в крепости он страдает тяжкой болезнью легких. А кроме того, этот «благородный» шляется еще по музыкальным кружкам. Насчет кёльнского процесса он даже перед Линой отнюдь не бессознательно повторил несколько гнусных лживых утверждений. Например, будто мы, а не он и другие кёльнские ослы послали осла Нотъюнга эмиссаром по Германии. Он, по ее словам, стал «еще красивее», чем был раньше. Между прочим: Георг Юнг стал картежником и, говорят, порядком порастряс свое состояние. Графиня Гацфельдт за последние недели снова перенесла свою резиденцию в Берлин.
15:37 05.02.2015
ЭНГЕЛЬС - МАРКСУ
Посылаю начало статьи о твоей книге (К критике политической экономии). Просмотри его хорошенько, и если оно в целом не понравится тебе, разорви его и сообщи мне свое мнение. Вследствие недостатка упражнений в такого рода писании я так от него отвык, что твоя жена будет очень смеяться над моей беспомощностью. Если можешь подправить статью, сделай это. Несколько ярких примеров материалистического мировоззрения были бы кстати вместо малоубедительного примера февральской революции.
Генрих кроткий (Бюргерс) хорош в новой роли. Как всегда мрачный, но зато еще более ленивый, спасающий мир своим мужественным и рассудительным ворчанием.
У Лупуса снова было приключение с одним попом, который обменялся с ним чемоданом. Ужасающая серьезность дела была, однако, смягчена тем, что в оставленном чемодане оказалась первая проповедь этого попа, которую он должен был прогнусавить на следующий день. Это придало делу несколько юмористический оборот. А то Лупус уже готов был крикнуть: «В этой стране так много мошенников, и не среди рабочего класса, а среди буржуазии). ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЭНГЕЛЬС
От рвоты, продолжавшейся на этот раз два дня подряд, я ослаб, как муха, и могу поэтому написать лишь несколько строк.
Дункер, эта свинья, еще не ответил? ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - МАРКСУ Дорогой Мавр!
Я так увяз теперь с выплатой личных долгов, накопившихся к началу нового коммерческого года, что только в случае самой крайней нужды смогу в ближайшие недели снова давать деньги для «Volk». О Штроне я ничего не знаю и не слышу; мне сразу стало бы известно, если бы он снова был в Брадфорде. Если положение настолько трудное, тебе следовало бы все-таки написать Борхардту; не понимаю, почему этого нельзя сделать. Ты тогда мог бы сообщить мне об этом, и, если нужно, Лупус нанес бы ему как бы случайно визит. Я о Борхардте ничего не знаю и не слышу.
Вчера вечером, только я собрался писать вторую статью о твоей книге*, как мне помешали, и так основательно, что я был совершенно лишен возможности работать дальше. Сегодня я уже не смогу этого наверстать, и как это мне ни досадно, но статью придется отложить до следующей недели.
Дункер хочет меня основательно надуть. Лассаль писал о 2000 экземпляров, а теперь Дункер уверяет, что печатал всего 1000. Зибель, который снова находится здесь, говорит, что это, вероятнее всего, ложь, судя по тому, что он по собственным наблюдениям знает об успехе книги. Что же делать?
Что ты скажешь насчет замечательного оправдания, почему нет объявлений о выходе твоей книги?
Итак, Мадзини, наконец, поместил в «Times» свои дипломатические открытия, разбавив их ужасной болтовней. Однако факты очень важны и подтверждают наши сведения и выводы. Уркарт теперь, вероятно, помешается на том, что Мадзини «русский». ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ
«Volk» имеет уже значительное влияние в Соединенных Штатах. Например, предисловие к моей книге*** было из «Volk» перепечатано с различными комментариями в немецких газетах от Новой Англии до Калифорнии.
Так как твоя статья**** на этот раз совершенно не зависит от «момента», то не можешь ли ты сделать так, чтобы она была здесь уже в среду?
Нельзя ли через твоего кузена Зибеля собрать немного денег среди немецких комми в Манчестере?
Из Берлина и Нью-Йорка деньги я непременно получу. Но нужно как-то обойтись ближайшие 6-8 недель.
Что касается Фрейлиграта, то приезжай и попробуй сам, сможешь ли ты выжать из него хоть шиллинг!
Вообще же, между нами говоря, мы могли бы поправить наши денежные дела, если бы каждый раз не возникали новые дефициты из-за нового воровства. А исходит все это от старых агентов. Я прогнал всех, кто себя уже скомпрометировал, начиная с Шерцера. Но то, что еще оставалось от этой закваски, все равно ни к черту не годилось, и если эти негодяи до последнего момента ведут себя прилично, то свой уход они знаменуют каким-либо мошенничеством. Наконец, на прошлой неделе прогнал последнего: г-на Ланге. Было бы относительно куда легче основать совершенно новую газету, чем, как это сделали Бискамп и Либкнехт, продолжать, правда, только номинально, насквозь прогнившее дело.
Не мог бы твой родственник Зибель - хотя я и не очень высоко ценю его поэзию - написать какое-нибудь небольшое стихотворение для «Volk»? Но только не патетическое. Чтобы поддеть Фрейлиграта, мы должны во что бы то ни стало пустить в ход какого-нибудь поэта, хотя бы нам самим пришлось писать за него стихи.
Борхардт, этот хвастун, написал, что в Манчестере ничего сделать нельзя. Во-первых, изза мира, во-вторых - из-за амнистии. А главное потому, что «Volk» - ругательная газетка, чего он и сам, видите ли, не мог оспаривать (и осел же сей филистер!). Иначе говоря, «Volk» недостаточно нежен для Штейнталей и прочей дряни. Наоборот, от Лупуса я одновременно с этим получил письмо, в котором он очень хвалит «Volk». Но все дело в том, что по мере улучшения газеты росли убытки, а число читателей уменьшалось. Кроме того, этот осел Бискамп, которого обрабатывали со всех сторон, по-видимому, почувствовал себя уязвленным уменьшением его роли в газете.
В конце концов (так как газета хотя и мало раскупалась обывателями, но зато хорошо немецкой дипломатической публикой высокого полета в Лондоне), ввиду неспособности Либкнехта и бесхарактерной слабости Бискампа, становилось бы все более необходимым, чтобы я сам занимался редактированием. При здешних расстояниях дело это и без того отнимало у меня слишком много времени, а мои личные дела находятся в таком отчаянном положении, что я должен заняться ими.
Дронке, каналья, не доставил ни одного подписчика. Что касается твоего кузена Зибеля, то, как видишь из прилагаемого, он состоит поэтом при «Hermann» под редакцией Беты.
23:04 05.02.2015
Дорогой Энгельс!
Получил твое письмо вместе с вложением. В остальном в моих домашних делах снова наступил неумолимый кризис, и на этот раз хуже, чем когда-либо, так как я не вижу, откуда можно ждать помощи. Попытка с моим зятем* кончилась ничем. Контора Фрейлиграта закрывается. Устроят ли швейцарцы новое агентство в Лондоне в 1860 г. и предоставят ли он л ему это место, еще сомнительно. Так что у него теперь есть еще лучший предлог, чем прежде, отказываться от всяких вексельных сделок. От Дана я получил предостережение насчет «превышения кредита». Таким образом, я в совершенно безвыходном положении. Кроме мелких опасностей (так, например. на этой неделе мне грозили закрыть газ и воду), накопились еще крупные платежи, значительную часть которых нельзя больше откладывать. Например, квартира, школа и т. д.
Извини, что сообщаю тебе всю эту дрянь. Но у меня нет здесь решительно никого, с кем бы я мог хотя бы поговорить откровенно.
Как я уже писал Лупусу, через пару дней сообщу вам курьезные политические скандалы. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- Дорогой Мавр!
За пару дней до приезда сюда моего старика со мной случилась совсем скверная история. В одном пьяном обществе меня оскорбил какой-то неизвестный англичанин; у меня в руках был зонтик, я им ударил его и острием попал ему в глаз. Этот субъект тотчас же поручает дело своему адвокату; я, со своей стороны, предпринял необходимые встречные шаги, и так как глаз его не был серьезно поврежден, и он вполне поправился, то сначала казалось, что дело уладится, - хотя, конечно, не без расходов для меня. Но теперь этот мерзавец круто переменился и грозит судебным процессом, а если дело дойдет до этого, то история будет стоить мне свыше двухсот фунтов, да к тому же еще публичный скандал и бурное объяснение с моим стариком, которому придется выкладывать денежки. Все же я надеюсь еще ускользнуть из объятий мошен-
ников-адвокатов; но если даже все обойдется очень хорошо, эта пьяная стычка будет стоить мне сорока или пятидесяти фунтов. Хуже всего то, что я полностью нахожусь в руках этого мерзавца и его адвоката, ничего не могу предпринять и вынужден все терпеть, лишь бы избежать скандала, - так как иначе издержки будут только еще больше. Эти негодяи англичане, разумеется, не хотят отказать себе в удовольствии схватить за шиворот «проклятого иностранца».
Так что на этот раз и вправду подтверждается, что беда не приходит одна. Я решительно не знаю, что делать, пока хоть немного не станет ясно, как будет развиваться эта история.
Мои английские знакомые ведут себя очень прилично и сейчас же взялись за это дело, но деньги-то уж из меня будут выжаты, это несомненно, и кто знает, - сколько.
Но как бы то ни было, к субботе или понедельнику я пошлю тебе пятифунтовый билет, чтобы предотвратить самую крайнюю беду; я смогу пока что отнести его в октябрьский счет.
Будь уверен, что я сделаю все возможное, но, как видишь, в данный момент мне неясно мое собственное положение. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- Дорогой Фредерик!
Новости плохие. Не знаю, удастся ли на этот раз выбраться из здешнего тупика. На пути гнуснейшие трудности.
Твое дело мне также неясно. Независимо от скандала: если глаз у этого субъекта поправился, если может быть доказано, что ты первый подвергся оскорблению, да к тому же, что он уже принял предложенный тобой компромисс и т. д., то я сомневаюсь, чтобы он мог многого добиться по английским законам. В Лондоне в худшем случае тебя присудили бы к 2-5 ф. ст. штрафа. Все, по-видимому, сводится к тому, чтобы обманным путем вытянуть деньги.
Тут важно не столько, чтобы вещь была глубокой, сколько, чтобы она была длинной.
Если бы ты тотчас по приезде в Манчестер и по наведении справок об «англичанине» снова уехал куда-нибудь, хотя бы в Лондон, а этот мерзавец был бы извещен через третье лицо, что ты отбыл на континент, то тебе удалось бы добиться любого соглашения. Может быть, это и сейчас еще не поздно, так как, судя по Аллену и другим, я вижу, что все англичане верят теперь во всеобщую амнистию на континенте и поэтому опасаются, что их должники покинут страну. (Впрочем, 15 октября, очевидно, будет дана прусская амнистия.) По отношению к такому прохвосту допустимы любые военные хитрости. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- Дорогой Мавр!
Что касается моей здешней истории, то ты понимаешь, что у меня хватило достаточно здравого смысла, чтобы и со своей стороны передать всю эту ерунду адвокату и выслушать его мнение на этот счет. Речь идет не о пустяковом приговоре судьи, а об action at nisi prius for damages*, где одни издержки могут достигнуть 200 фунтов стерлингов. Можешь мне поверить, что так вот просто я не позволю себя надуть. Что касается бегства, то при моем положении об этом, само собой разумеется, не может быть и речи, даже на две недели. Когда человек так известен в Манчестере, как я, то никто здесь не поверит, что я способен бросить дела и прочее для того, чтобы избежать такого процесса.
Вся соль здесь в удобном предлоге, который дает адвокату возможность применять любые средства, чтобы повлиять на «британский суд присяжных», вызвав нравственное негодование против «проклятых иностранцев», которые вместо того, чтобы пустить в ход кулаки, и т. д. А что «иностранца» засудят - это так же верно, как 2 . 2 = 4, и, кроме того, его еще заставят раскошелиться на издержки. Но что я не уплачу ни на грош больше, чем абсолютно необходимо, - в этом ты можешь не сомневаться. Дело еще ни на шаг не двинулось вперед, однако я надеюсь, что оно скоро утрясется, так что мне, по крайней мере, станет ясно, что можно здесь сделать, чтобы помочь тебе в этом кризисе. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- Дорогой Энгельс!
Бискамп снял теперь на мой счет квартиру в Хэмпстеде. Бедняге была сделана операция на плевре в немецкой больнице, где он пробыл полторы недели, не имея ни гроша. Вообще, хороши дела. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- Дорогой Мавр!
Дело с моим скандалом еще не кончено, оно может еще чертовски затянуться. Но теперь этот пес до некоторой степени у меня в руках, и, кажется, я могу быть довольно спокоен; но во всяком случае это будет стоить мне денег, и это досаднее всего, а к тому же при прекрасных здешних законах никто не может быть вполне уверенным. Но как бы то ни было, а теперь положение значительно улучшилось.
Те плохие стихи Зибеля* были посланы в «Hermann» без его ведома одним субъектом в Германии, которому он послал стихи в письме. Он сейчас же написал в редакцию, и только из ее ответа сам он узнал, как это произошло. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- Дорогой Энгельс!
Холлингер предъявил мне иск, требуя погашения долга за «Volk» в сумме 12 ф. ст. и нескольких шиллингов, включая сюда плату за набор последнего, не вышедшего номера. Этот негодяй вдруг хочет превратить меня в «собственника», хотя вся эта дрянь - я не скажу, что погибла (потому что со здешними обывателями все равно ничего не поделаешь), но закончилась дефицитом именно потому, что я не был собственником и сколько ни тратил времени, никогда не мог навести порядок в этом запущенном хозяйстве. Точно так же я никогда не давал этому субъекту никаких юридических гарантий. Расчет я считаю неправильным, так как этот субъект, помимо прочих поступлений, только за три предпоследних номера (в его расчете обозначены только два последних номера) получил от меня 7 ф. ст. (15 шиллингов Лесснеру не проходили через его руки, а я их уплатил непосредственно Лесснеру). Однако ни в какие дебаты по этому поводу я не вступаю, так как я этим самым сразу же признал бы за ним право предъявить иск мне. Этот негодяй станет клясться и заставит еще поклясться кого-нибудь из своих наборщиков, будто я давал ему гарантию. (Даже и в этом случае ему надлежало бы прежде всего предъявить иск Бискампу.) Я привлеку в качестве свидетелей с моей стороны Бискампа и других. Будь у меня в руках деньги, я немедленно бы уплатил, чтобы избежать всякого публичного разбирательства. Правда, я уплатил бы не Холлингеру лично, а откупил бы долговое требование на него, принадлежащее некоему Лислу, домовладельцу Холлннгера и собственнику типографии. Холлингер должен этому человеку 60 ф. ст. и до сих пор не уплатил ни одного фартинга.
Но при нынешних обстоятельствах об этом и речи быть не может.
Если мне не удастся устроить какой-нибудь фокус, - а я абсолютно не вижу, как мне это сделать, - положение мое здесь станет совершенно невыносимым. Фрейлиграт попробовал снова устроить одну вексельную операцию. Но вчера вечером я получил от него письмо, где он пишет, что она окончательно не удалась, а одновременно пришли письма с угрозами от домовладельца и т. д. и т. д. Прилагаемое письмо Лассаля, на которое я ответил немедленно*, я считаю доброй вестью. Вопреки заговору молчания, вещь, по-видимому, расходится. Иначе не последовало бы этого косвенного предложения от Дункера. Но я абсолютно не в состоянии продолжить писание этой вещи, пока не очищусь любой ценой от всего этого отвратнейшего житейского дерьма. Твои статьи о моей работе* перепечатаны немецкими газетами от Нью-Йорка до Калифорнии (с такой небольшой газетой, как «Volk», можно было держать в руках всю немецкую американскую печать). В качестве примера той дряни, которая появляется в Германии, прилагаю тебе вырезку объявления из венской «Presse». Достаточно прочитать оглавление. (Между прочим, я читаю в избранном кругу обывателей лекции о первом выпуске. Кажется, они весьма интересуют слушателей.)
В заключение хочу сообщить теперь о двух «великих мужах». Относительно Р. Шрамма.
Эта жалкая скотина был недавно в Остенде и оттуда отправил корреспонденцию в «Hermann». Я не читаю этой дряни, и мне сообщил об этом Фрейлиграт, 13 своей корреспонденции Р. Шрамм сообщает, что достаточно прислушаться к разговорам немцев на взморье, чтобы уже иметь представление, как низко они пали. Так, например, он подслушал-де беседу двух дам, которые болтали на чистейшем вуппертальском диалекте и из которых одна назвала другую «госпожа Энгельс». Вот какова месть этого ничтожества! Но в наказание эта скотина недавно (teste** Фрейлиграта) потерял 2000 фунтов стерлингов. Дело в том, что этот болван пустился в «торговлю драгоценными камнями». Это даже расстроило его планы основания собственной немецкой газеты (должна была выйти в этом месяце) в Лондоне. А я, к великому огорчению этого субъекта, собрал все эти факты, - непоявление газеты, торговлю драгоценными камнями, потерю денег - и, как ответ на его ребяческую зловредную выходку, направил это через Бискампа для опубликования в «Weser-Zeitung».
Относительно К. Блинда. На этом «государственном муже» приходится остановиться несколько подробнее.
Недели две тому назад, после моего возвращения из Манчестера в Лондон, Бискамп рассказал мне, что Блинд сделал через Холлингера предложение слиться ему (то есть «Volk») с Блиндом и компанией с тем, чтобы я и вообще коммунистические элементы были устранены. Вместо этого - разумный социализм. Я тогда, как ты знаешь, ничего, кроме нескольких шутливых заметок***, в «Volk» не писал. Однако я сейчас же написал Блинду не письмо, а записку в десяток строк, где, между прочим, называл его «государственным мужем» и «значительным лицом» и говорил об его верном «Фиделио» (то есть Холлингере). На следующий день приходит Либкнехт и говорит мне, что в кабачке на углу сидят Блинд и Холлннгер. Первый ждет меня. Иду туда с Либкнехтом. Блинд дал честное слово, что ничего подобного не было. Негодяй Холлингер тоже. Так что я вынужден был поверить. Но это свидание дало повод затронуть также и другие мошеннические проделки Блинда. В частности, зашла речь о Фогте. Блинд под честным словом заверял (он и раньше говорил это у Фрейлиграта, хотя и не давал при этом честного слова), что не он написал и разослал анонимную листовку «Предостережение». Я сказал, что это удивляет меня, так как в ней содержится лишь то, что он сообщил мне устно на уркартовском митинге 9 мая. Я напомнил ему, что он тогда уверял, будто у него имеются доказательства в руках, будто ему известно имя человека, которому Фогт предлагал 30000 или 40000 гульденов, но, «к сожалению», он не может назвать его и т. д. Этого Блинд уже отрицать не посмел, а, наоборот, вполне определенно и неоднократно подтвердил это в присутствии Либкнехта и Холлингера.
Ладно. Несколько недель тому назад Либкнехт получил письмо от аугсбургской «Allgemeine Zeitung», куда он послал «Предостережение». Либкнехт пришел ко мне. Я сказал ему, чтобы он пошел к Блинду, а я буду ждать «государственного мужа» «в кабачке на блиндовском углу». Блинд был в это время на курорте, если не ошибаюсь, в Сент-Леонардсе.
Либкнехт пишет ему; пишет раз, второй. Наконец, приходит письмо от «государственного мужа». В самых холодных и самых «дипломатических» выражениях он выразил сожаление о том, что «я» напрасно проделал путь к нему. Либкнехт, пишет он, должен понять, что он (Блинд) не имеет охоты вмешиваться в дела «совершенно чуждой ему газеты» и по совершенно чуждому ему делу. Что касается намеков Либкнехта на «замечания», высказанные «в частных беседах», то, по его мнению, они основываются-де исключительно на «полнейшем» недоразумении. Таким вот манером «государственный муж» думал покончить все дело.
Я тогда взял Либкнехта с собой к Коллету. Мне вспомнилось, что в «Free Press» от 27 мая («Великий князь Константин» и т. д., стр. 53) имеется абзац, который тогда же показался мне блиндовским произведением и который, в совокупности с тем, что Блинд подтвердил устно в присутствии Либкнехта, Холлингера и моем, составлял все содержание анонимной листовки, а, кроме того, это доказывало, что Блинд не только мимоходом в «частных беседах» затрагивает «совершенно чуждое ему дело». Итак - к Коллету, который тотчас же заявил, что автором является Блинд.
У него еще сохранилось письмо Блинда, в которое тот вложил свою карточку, попросив, однако, не называть его имени. Это была уже улика.
С помощью ряда маневров, рассказ о которых здесь был бы слишком пространным, мне удалось заполучить все прилагаемое здесь (это ты немедленно должен выслать мне обратно; я показывал также Фрейлиграту). Так что видишь, каково «честное слово» (!) этого обывателя.
В прошлую субботу Либкнехт послал «государственному мужу» письмо (составленное по моему письму, которое я послал Либкнехту и в котором я изложил дело в довольно резких выражениях*). Ответ ожидается, и тогда ты получишь более подробные сведения.
15:08 06.02.2015
МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ
Деньги, пришедшие в субботу, явились поистине «спасительным средством», потому что часть шайки кредиторов произвела в этот день генеральную атаку. Большое тебе спасибо.
Вчера был у меня Коллет. У него был «государственный муж» Блинд и горько жаловался, что он (Коллет) нарушил редакционную тайну, выдав ее мне. Он (Коллет) должен, видите ли, пойти ко мне и помешать мне в дальнейшем творить безобразия. Аугсбургская «Allgemeine Zeitung», по его словам, «русский (!) орган». Поэтому он (Блинд) не хочет ее выручать. Коллет сказал мне: «Он сразу же произвел на меня впечатление большого пролазы». Либкнехту «государственный муж» Блинд, этот благородный человек, не ответил, а меня он хочет парализовать через посредство Коллета. Болван! В то же время он хотел узнать у Коллета, кто написал о Кошуте в «Free Press».
Надеюсь, что ты не болен и что вообще с тобой не случилось ничего дурного, но все же прошу тебя непременно набросать мне несколько строк, так как меня беспокоит твое продолжительное молчание.
Не принять участия в здешних кинкелевских или шиллеровских торжествах, которые, кстати, заканчиваются весьма паршиво, Фрейлиграт, «как немецкий поэт», не мог, хотя я и предостерегал его, что он будет служить лишь декорацией для Готфрида.
От процесса в суде графства из-за «Volk» я избавился тем, что пожертвовал около 5 ф. ст. и, кроме того, тем, что заставил Холлингера в расписке за них признать собственником Бискампа, так что он (Бискамп) отвечает теперь за остаток долга, но поскольку у него нет никакого имущества, то он вне всякой ответственности. При данных обстоятельствах было необходимо сделать этот весьма неприятный шаг, так как кинкелевская шайка только и ждала этой истории, чтобы произвести публичный скандал, да к тому же и весь персонал, группировавшийся вокруг газеты, не подходил для того, чтобы его выставлять перед судом. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - МАРКСУ
История с Блиндом в высшей степени забавна; всегда приятно видеть, как дипломатничающее умничанье запутывается в собственных сетях. Этот субъект может теперь страшно оскандалиться. «Честное слово»* он дал тебе, конечно, лишь «в дипломатическом смысле слова», подобно тому как «в парламентском смысле» можно назвать кого-нибудь мерзавцем и это не будет считаться оскорблением. Это обогащение Блиндом языка заслуживает признания. Впрочем, лучше всего было бы, если бы оказалось, что «доказательства» г-на Блинда основывались лишь на хвастовстве, а я считаю это вполне возможным у сего мрачного спасителя отечества.
Ухудшение качества горького пива приводит Лупуса в отчаяние. Из-за этого ему приходится пить портер или смесь портера с элем. В остальном он чувствует себя довольно хорошо и обитает по-прежнему в Чатсуорте.
Недавно Зибель получил письмо от одного комичного немецкого литератора**, который, ввиду того что он нуждается в деньгах, хотел продать себя революции и просил Зибеля взять на себя роль посредника в этой сделке, а я должен был быть покупателем. При этом он грозил, что если революция не захочет купить его, он бросится в объятия иезуитов. Но те его и даром не возьмут, ибо, как ты сам понимаешь, субъект этот - колоссальный болван. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ
Работа моя подвигается плохо. Слишком много у меня на шее домашних забот и всякой дряни. О здешних «великих» шиллеровских торжествах ты, конечно, слыхал. Героями будут Фрейлиграт и Кинкель или, вернее, Кинкель и Фрейлиграт. Так как здесь вся затея исходит от кинкелевской клики, и даже пригласительные письма относительно образования комитета писал жалкий Бета, правая рука Готфрида, то я несколько педель тому назад выразил в письме к Фрейлиграту надежду, что он будет держаться в стороне от кинкелевской демонстрации. На это жирный филистер ответил мне письмом, составленным в весьма неясных выражениях, где, в частности, говорилось: «Если даже Кинкель захватит Брисеиду торжественной речи, то это еще не причина для Ахиллесов лениво удалиться в свои шатры».
Итак, Кинкель-Агамемнон и Фрейлиграт-Ахиллес! А кроме того, по его словам, торжества имеют «также еще и иное значение» (какое именно, сейчас станет ясным). Наконец, он сообщает, что для Бостона (Соединенные Штаты) он по просьбе оттуда написал стихотворение, посвященное Шиллеру («К шиллеровским торжествам. 10 ноября 1859 года. Гимн немцев в Америке»). Впоследствии из «Hermann» я узнал, что Фрейлиграт действовал как член комитета и что речь шла об его кантате в честь Шиллера (музыка Пауэра) («К шиллеровским торжествам. 10 ноября 1859 года. Гимн немцев в Лондоне»); стало быть, этот филистер кое-что скрыл от меня. Еще позднее я получил второе письмо от него, в котором он говорит, что, по-видимому, я все же был прав, но что его участие несколько расстроило планы Готфрида.
При ближайшем свидании этот субъект в ужасном волнении рассказал мне весь ход этого дела. Бета и Юх, агенты Кинкеля, узнали из Америки, что Фрейлиграт написал поэму в честь Шиллера для Бостона. Готфрид собирался взять на себя не только речь, но и торжественную кантату. Но так как он понимал, что non bis in idem ( - нельзя дважды одно и то же) и что привлечение Фрейлиграта немыслимо без того, чтобы не предоставить или, вернее, не предложить ему поэтическую часть (хотя расчет был на то, что он отклонит это предложение), то Бета и Юх от имени кинкелевского комитета пригласили Фрейлиграта войти в комитет и написать кантату, Фрейлиграт им заявил, что кантату он уже написал для Бостона, но сказал он это очень неопределенно, а комитету обещал свое содействие. Последний отнесся ко всей этой штуке как к простой формальности и более не возвращался к своей просьбе. А Фрейлиграт с великим рвением (куда девались все препятствия, из-за которых он никак не мог сочинить для «Volk» хотя бы три строчки!) принимается за дело, пишет кантату (размер стиха, как в шиллеровском «Дифирамбе»; он мне эту штуку прочитал - шум и треск), мчится к Пауэру, просит переложить ее на музыку и через своих друзей, участников шиллеровских торжеств, заставляет Кинкеля и компанию послать ему повторное приглашение. А затем он препровождает им эту дрянь, сообщая, что «благодаря некоему анахронизму» она уже совершенно закончена, и не только сочинена, но и переложена на музыку, а в конце своего послания он сравнивает сам себя со «слугой», который, не дожидаясь приказания, услужил своему «господину» (господам Кинкелю, Бете, Юху и К°)! (И все это мне рассказал сам филистер.)
На этом его «разлад» с Готфридом еще не заканчивается. Фрейлиграт является в комитет, где встречает весьма холодный прием со стороны Кинкеля. Дело в том, что Фрейлиграт, - как он говорит, «совершенно случайно», - вставил в свою кантату такие слова, при чтении которых «неизбежно» должно следовать открытие бюста Шиллера. А Готфрид, тоже «случайно», приурочил кульминационный пункт своей проповеди к «моменту открытия». После довольно продолжительной борьбы, в ходе которой филистер Фрейлиграт все время сидел молча, с тем, однако, чтобы говорили его друзья (всякий сброд), наконец, было принято решение, что «открытие» достанется Фрейлиграту; Готфрид при этом испустил тяжкий вздох, что ему, мол, придется все время обращать свою проповедь к «лику, затянутому покрывалом». Тогда поднимается один из приятелей Фрейлиграта и заявляет, что этому можно помочь, если Кинкель произнесет свою речь после кантаты. Тут Готфрид решительно протестует и в крайнем возмущении кричит, что «он принес делу уже много жертв, но этого от него требовать нельзя». Все умолкло. Так что первой пойдет проповедь.
И обо всей этой дряни Фрейлиграт рассказывает мне с самым серьезным и важным видом; вместе с тем он считает вполне естественным, что он в комитете ни словом не обмолвился по поводу того, что кинкелевская банда позволила себе как нечто само собой разумеющееся не пригласить участвовать в комитете тех, кто слывет его (Фрейлиграта) «партийными друзьями», и, таким образом, превратить все это в кинкелевскую демонстрацию. Он знал, что я наверняка бы не пришел. Но он не должен был допустить такого «остракизма» в комитете, в котором сам заседает. Блинд, разумеется, там.
После своего стихотворения, посвященного Моккель («После погребения Иоганны Кинкель»), Фрейлиграт «лишь втайне» относится к нам как к своим друзьям, публично же идет рука об руку с нашими врагами. Поживем, увидим.
Относительно Блинда. Этот пачкун был недавно у Холлингера. Дело в том, что аугсбургская «Allgemeine Zeitung» написала ему, что если он будет продолжать отмалчиваться, то он самым безжалостным образом будет разоблачен публично. Она сообщила, что располагает против него документом. Блинд обвиняет Холлингера в том, что тот выдал его нам. Холлингер вполне обоснованно заявляет, что ничего подобного не было, но спрашивает, почему все-таки Блинд не хочет сознаться? Тот отвечает, что хотя рукопись, правда, написана им, но автором ее является один из его друзей. В действительности было так: Блинд написал это и был автором, а главные обличительные данные были получены им от Гёгга. В свою очередь, почтенный филистер Гёгг «считается» другом Фогта и обязан быть таковым, так как Фази через Швейцарский банк купил на 25000 франков акций его зеркальной фабрики и вообще является его банкиром. Поэтому Гёгг только тайно может высказывать свое возмущение «изменой отечеству». Таковы эти «серьезные республиканцы».
23:51 06.02.2015
ЭНГЕЛЬС - МАРКСУ Дорогой Мавр!
Фрейлиграт действительно заслуживает того, чтобы его проучить как следует, и,, я надеюсь, случай к тому представится еще раньше, чем закончится шпллеровская канитель (или похмелье после нее). Это поэтическое тщеславие и литераторская навязчивость в соединении с угодливостью - все это действительно противно, а ведь при этом «Аугсбургская газета»* приписывает ему политические добродетели!
Ты, конечно, читал о процессе Фогта в аугсбургской «Allgemeine Zeitung» № 297 и следующие? Дело сошло очень хорошо, но письмо Бискампа на редкость позорно. Ведь этот субъект отлично мог приложить отдельное письмо о своих личных делах, а то донельзя противно, когда редактор «Volk» так высоко аттестует аугсбургскую «Allgemeine Zeitung» и клянчит корреспондентское местечко, и все это печатается. Фогт подымет насчет этого ужасный шум. И вот вечно вокруг нас увиваются такие бестактные ослы!
Гарибальди, как мне кажется, играет несколько двусмысленную роль. Это не к лицу такому генералу. Он был вынужден протянуть черту мизинец, а теперь уже, кажется, черт схватил у него всю руку. Для Виктора- Эммануила, разумеется, истина заключается в том, чтобы сперва эксплуатировать Гарибальди, а потом погубить его. Altro esempio* того, как далеко можно зайти в революциях с «практическим подходом». Все же жаль парня. С другой стороны, превосходно, что разоблачается ложь, будто Пьемонт является представителем итальянского единства
Я теперь совсем увяз в Ульфиле; надо же когда-нибудь покончить с проклятым готским языком, которым я до сих пор занимался лишь мимоходом. К своему удивлению, убеждаюсь, что знаю гораздо больше, чем думал; если получу еще какое-нибудь пособие, то рассчитываю вполне справиться с этим в две недели. Тогда перейду к древненорвежскому и англосаксонскому, которыми я тоже всегда владел недостаточно прочно. До сих пор работаю без словаря или каких-либо других пособий: у меня только готский текст и Гримм, но старик действительно изумителен.
Здесь тоже шиллеровскне торжества (прилагаю программу). Я, разумеется, не имею ко всему этому никакого отношения. Г-н Альфред Мейснер пришлет пролог, Зибель пишет эпилог - разумеется, банальная декламация, но в приличной форме. Кроме того, этот бездельник руководит постановкой «Лагеря Валленштейна»*; я был два раза на репетиции; если ребята эти наберутся дерзости, то сойдет недурно. Весь комитет без исключения состоит из одних ослов; Борхардт разыгрывает оппозицию в публике; он с такой же важностью носится со своей негативной точкой зрения, как другие со своей позитивной; но при этом его негативная точка зрения покоится на тех же основаниях, что и их позитивная - тем самым он признает, что, по существу, он принадлежит к ним. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ
Никаких дипломатических подробностей о Марокко у меня нет. Необходимо поэтому, чтобы ты снова написал. При существующих обстоятельствах у меня слишком мало возможностей для работы над вторым выпуском, который я считаю решающим по важности. Тут, действительно, самая суть всей буржуазной пакости.
Письмо Бискампа бесконечно позорно; его положение объясняет это, но не оправдывает его. Вся вульгарная демократия старается в немецкой прессе замять дело с Блиндом и обрушивается на меня. Например, г-н Мейен, редактирующий теперь «Freischutz». Я только что направил ядовитое заявление в аугсбургскую «Allgemeine Zeitung» и гамбургскую «Reform». Я сведу Фогта и Блинда друг с другом, хотя бы мне пришлось тащить этих молодчиков на канате.
Этот несчастный Пульский разделывается несколькими строчками в «Tribune» с моим письмом, заявляя, что оно исходит из лагеря «выжившего из ума» Уркарта. Эти молодчики не смеют и рта раскрыть. Дело в том, что они не знают, какие доказательства имеются в наших руках. А именно, Кошут, как мне пишет Семере, тайно бежал после заключения Виллафранкского мира, не сказав об этом ни слова ни Клапке, ни другим офицерам. Он боялся, что будет выдан австрийцам. Отсюда величайшая враждебность к нему в венгерском стане. Я этому Пульскому как следует прочищу мозги.
Фрейлиграт теперь пылает глубокой ненавистью к Готфриду*. Пока что прочти последний номер «Hermann» и своими глазами убедись, как «очаровательный поп» попадает в свое собственное дерьмо. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - МАРКСУ Дорогой Мавр!
Вдобавок к русскому, который висит у меня на шее, еще приезжает сегодня один женевец, и этот Эрмен все больше и больше взваливает на меня самые обременительные обязанности по представительству фирмы. Все же я еще сегодня утром надеялся урвать время для статьи, но это оказалось абсолютно невозможным. Как бы там ни было, но к следующему вторнику статья о Марокко будет у тебя непременно. По возможности скоро последуют еще статьи о движении стрелковволонтеров, о реформе прусской армии и по различным другим вопросам.
С историей об оскорблении покончено. 30 ф. ст. - возмещение вреда и 25 ф. ст. - накладные расходы. Сумма уплачена - отчасти при помощи займа. Дело было возбуждено в Лондоне, и, кроме здешнего скандала, хорошая была бы пища для Кинкеля и К°: они перенесли бы всю эту историю из «Times» в немецкие газеты.
Шиллеровские торжества. Прилагаю программу, а также оригинальные поэтические произведения, состоящие, как ты увидишь, из пролога Мейснера, каталога Замельсона, эпилога Зибеля.
Пролог и эпилог спасло только то, что они составляют полную противоположность каталогу.
Первое отделение блестяще провалилось. Г-н доктор Маркус (обанкротившийся торговец шерстью и эрлангенский доктор* за 66 талеров и 20 зильбергрошей) плаксиво прочел отчет комитета, Зибель сносно, но невнятно продекламировал пролог, Теодорес говорил блестящие глупости совершенно невнятно, слышалось только: рррррр. Хор пел превосходно. Морелл говорил английские банальности, зато громко и плавно. «Ивиковы журавли»** усыпили всю публику. К счастью, было уже так поздно, что полное проведение программы затянулось бы до часу ночи. Так что стансы Замельсона вылетели в трубу. «Армада»*** была прекрасно продекламирована некиим Линком, а затем шла пьеса****. Сцена очень хороша, но акустика плохая. Массовые сцены превосходны; беспрерывное движение, даже, пожалуй, слишком много движения, на заднем плане. В общем ребята играли недурно, но их трудно было понять из-за колоссальных бород, которые они привесили к самому рту, и еще потому, что говорили они не совсем в сторону публики. Капуцин***** был хорош (исполнял старый корпорант Дольх, автор одной книги по истории немецкого студенчества, осел и дурак). Эпилог Зибеля, прочитанный Линком отчетливо и с большим тактом, произвел эффектное впечатление. Короче говоря, второе отделение спасло все дело. Во втором отделении и в пропущенном номере из первого заправляла молодежь (косвенно была не малая доля и моего «скрытого влияния»; так, например, по моим указаниям написана интродукция к «Лагерю Валленштейна», и, пожалуй, очень недурно), в первом отделении заправляли паршивые умники и пронырливые обыватели и учителя.
Теперь на оставшиеся средства они еще собираются основать Шиллеровское общество537, но эти средства равны дефициту в 150 фунтов стерлингов.
В субботу была торжественная жратва, в которой я не участвовал. Много тостов и зачитывание всех непроизнесенных речей.
В пятницу вечером еще кутеж певцов и актеров до четырех часов - было очень весело. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ Дорогой Энгельс!
Прежде чем перейти к этим историям, сообщаю, чтобы не забыть, что венгры в Нью- Йорке, Чикаго, Новом Орлеане и т. д. устроили митинги, на которых было решено отправить Кошуту письмо с предложением дать объяснения по поводу моей статьи в «New-York Tribune »*. В противном случае они порывают с ним. Я не знаю, рассказывал ли я тебе уже последние сведения, сообщенные мне Семере**. Прежде всего, что после заключения мира в Виллафранке Кошут бежал из Италии, не сказав ни слова офицерам, в том числе и Клапке.
Кошут боялся, что Бонапарт выдаст его Францу-Иосифу. Как пишет теперь Семере, почтенный Кошут первоначально не был привлечен к бонапартовской затее. Клапка, Киш и Телеки на свой страх и риск сговорились с Плон-Плоном насчет устройства революции в Венгрии. Но Кошут пронюхал об этом и пригрозил им из Лондона разоблачением их в английской прессе, если ему не дадут принять участия в этом соглашении. Вот каковы эти герои.
Я порядком завидую тебе, что ты можешь жить в Манчестере в стороне от этой войны мышей и лягушек (Намек на древнегреческую комическую поэму неизвестного автора «Война мышей и лягушек») («Батрахомиомахия»), представляющую собой пародию на эпос Гомера.). Мне приходится брести через всю эту мерзость, и это при таких обстоятельствах, которые и без того отнимают у меня время от моих теоретических занятий. А, с другой стороны, я все-таки рад, что ты со всей этой мерзостью знакомишься уже из вторых рук.
В прошлый четверг получил от Фрейлиграта прилагаемое здесь письмо. Чтобы тебе стала ясна вся его отвратительная мелочность, дело в следующем: в то самое время, когда Блинд играл по отношению к нам свою вероломную роль, он был в самых интимных отношениях с Фрейлигратом. В комитете по подготовке шиллеровских торжеств, в великом конфликте Кинкель - Фрейлиграт, Блинд выступал в качестве его поверенного. А на самих торжествах во время представления семьи Фрейлиграта и Блинда сидели в тесном единении. На следующее утро**** «Morning Advertiser» поместил отчет, в котором о стихотворении Фрейлиграта сказано, что оно «выше среднего». То же критическое чутье (правда, в сущности, немного его нужно, чтобы сорвать со студиоза Блинда маску анонима), которое подсказало мне, что Блинд, и только Блинд, мог написать абзац против Фогта в «Free Press»*, и в данном случае подсказало мне, что он автор этой статьи. Я только изумился, что этот льстивый сикофант отважился в таком холодном тоне говорить о Фрейлиграте. Я послал Фрейлиграту вырезку. В ответ на это я получил прилагаемое здесь письмо, в котором более или менее явно сквозит подозрение, что это я совершил подлог, вставив в упражнение студиоза Блинда места, направленные против Фрейлиграта. В субботу я отправился к Фрейлиграту. В то время я еще не знал о сделанном им в аугсбургской «Allgemeine Zeitung» заявлении (а именно, что он вовсе не обвинитель Фогта и никогда ни одной строчки в «Volk» не писал). Сам он тоже не посмел мне об этом заикнуться. Я сразу же заявил ему, что отнюдь не считаю Блинда совершившим преступление, если тот нашел, что стихотворение Фрейлиграта «выше среднего»; что это - суждение эстетического порядка; но что ему нужно было быть поистине безумцем, чтобы дать Блинду убедить себя, будто я с помощью какого-то таинственного лица исправил ученическое сочинение Блинда и вставил в него места, направленные против Фрейлиграта. В большом замешательстве филистер сразу же признался, что он показал Блинду мое письмо, и показал мне два письма от Блинда. В первом письме студиоз Блинд описывает некую личность, которую на уркартовском митинге 9 мая почти все время можно было видеть рядом со мной и которая в Хрустальном дворце (10 ноября) вертелась вокруг Блинда. Во втором письме (Фрейлиграт снизошел до того, что написал Блинду, что он, мол, не допускает, чтобы я мог вписать места, направленные против него) Блинд поясняет, что прямо он тоже не хотел этого сказать. Я тогда объяснил филистеру, что единственные два немца и вообще личности, которые 9 мая многократно осаждали меня на трибуне, были Блинд и Фаухер - и больше никто. А Блинд ведь знаком с Фаухером. Его познакомили с Фаухером в шиллеровском комитете и он от имени Фрейлиграта благодарил Фаухера за то, что тот выступил в пользу «кантаты» Фрейлиграта против «речи»**. Баденский хитрец и тут фамилию Фаухера не упомянул. (Последнему я тотчас же сообщил обо всей этой истории.) Дело в том, что Фаухер знает Гранта, редактора «Morning Advertiser», и мог бы способствовать вылету Блинда из газеты патентованных трактирщиков, если бы вызвал последнего на личное объяснение по поводу того, поручал ли он (Фаухер) ему (Гранту) сделать вставки в статью Блинда; ведь обладает же студиоз Блинд достаточной памятью, чтобы помнить, какие «черты лица» были у Фаухера 9 мая. Он помнит также, что те же «черты лица» вертелись вокруг него 10 ноября в Хрустальном дворце. Он только забывает, что этот так хорошо ему известный индивид тождествен с Фаухером.
Вся эта история так гнусна, так запутана и настолько характерна для почтенных филистеров Фрейлиграта и Блинда, что мне поневоле пришлось так подробно рассказывать обо всей этой мерзости. Вообще для филистера Фрейлиграта характерно, что он вовсе не считал себя обязанным отчитываться передо мной за свое публичное выступление вместе с Кинкелем и компанией, за свое заявление в аугсбургской «Allgemeine Zeitung», за свое кокетничанье с «Hermann», за свои отношения с Блиндом в то время, когда он уже узнал, чего стоит «честное слово» этого прохвоста* и т. д. Нет, у него все вертится вокруг того, что кто-то осмелился написать, что его стихотворение (прилагаю его) «выше среднего», вместо того чтобы восхвалять его как подлинное воплощение всего прекрасного и возвышенного.
Я ему сказал, что на эту историю мне наплевать, но зато между мной и Блиндом дело идет о гораздо более серьезных вещах и т. д.
Что касается «интриг» Кинкеля и др. против пего, то я ему сказал, что пусть он пеняет на самого себя. Незачем было унижаться до общения с этими молодчиками.
Наконец, я пожелал ознакомиться с тем, что содержится в № 43 «Gartenlaube». И тогда выяснилось, что г-н Фрейлиграт был с г-ном Бетой на дружеской ноге, что он оказывал ему гостеприимство в собственном доме и «благосклонно принял» со стороны Беты безудержно хвалебную биографию своей собственной персоны и апофеоз в честь своей семьи. Его взбесило лишь то, что в заключение Бета (разумеется, по наущению Кинкеля) заявил, что поэзия Фрейлиграта погибла, а его характер испортился - из-за меня. Я повинен в том, что г-н Фрейлиграт, который никогда не отличался особенной плодовитостью по части оригинального творчества, уже годами занимается вместо поэзии банковскими делами. Г-ну Фрейлиграту не стыдно было передо мной, что он унизился до общения с прохвостом Бетой, бывшим субредактором «How do you do?» Луи Друккера. Ему не стыдно было также за грубую лесть этого подлого субъекта. Его шокировало только то, что он предстает перед публикой как человек, находившийся «под моим влиянием». Он даже подумывал о том, не следует ли ему сделать заявление на этот счет. И только страх перед контрзаявлением с моей стороны удержал его от этого. Этот субъект считает вполне «естественным», что стоит ему только издать звук, как тотчас же все закричат ура, что, с одной стороны, он служит маммоне, а с другой, является «жрецом муз», что его практическая бесхарактерность теоретически восхваляется как «политическая добродетель». Этот человек чувствителен к малейшим булавочным уколам. Свои закулисные мелкие комедиантские ссоры с Готфридом* он рассматривает как важные интриги. С другой стороны, он считал бы в порядке вещей, чтобы моя семья смирилась с тем, что столь продуманные мной работы, как выпуск о деньгах**, не только не получили признания, но даже остались незамеченными, что она из-за моей политической непримиримости должна претерпевать множество бедствий и на самом деле влачит безрадостное существование. Этот господин полагает, что те подлости, которые публично совершаются по отношению ко мне, моя жена должна принимать еще с благодарностью, в сознании того, что возвеличивается и прославляется г-жа Фрейлиграт, и что даже его Кетхен***, эта глупая гусыня, не знающая ни слова по-немецки, и та рекомендуется немецкому филистеру. У этого человека нет и намека на дружеские чувства. Иначе бы он видел, как страдает моя жена и как много этому еще способствуют он и его супруга. Как фальшиво и двусмысленно ведет он себя и в партийных, и в личных делах.
И все же я не могу, не должен доводить дела до открытого разрыва с этим молодчиком.
Через него идут векселя на «Tribune», и я должен каждый раз рассматривать это как любезность (хотя он для себя, а не для меня раздобыл благодаря этому кредит у Бишофехейма).
Иначе на меня бы снова свалились заботы о том, как получать деньги от «Tribune». С другой стороны, Кинкель и компания - вся вульгарная демократия (включая и г-жу Фрейлиграт) - ничего так не желают, как чтобы этот скандал произошел. Уже по одному этому теперь это еще не должно случиться. Правда, мне будет трудно молчаливо проглотить все эти подлости.
15:07 07.02.2015
МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ
Смотри также в последнем паршивом «Hermann», как г-н Блинд рекомендует себя в качестве «пророка».
«Итог» всех разоблачений Штибера в «Hermann» из Берлина теперь таков, что старый полицейский Дункер старается снова сесть на место своего (с 1848 г.) врага и соперника Штибера. В предпоследнем номере «Hermann» берлинский корреспондент объявил реставрацию полицейского советника Дункера подлинной целью современной мировой истории.
Жду теперь со дня на день твоего письма, так как в таких делах только твои письма еще поддерживают мою жену, которая упала духом. Вся эта мерзость была бы просто смешна, если бы хоть в остальном нам жилось сносно. Но при тех обстоятельствах, в которых я сейчас нахожусь, все это ложится тяжким бременем на мою семью.
Я воспользовался, случаем, чтобы назвать тебя автором «По и Рейна», что упорно замалчивается той же вульгарной демократией.
Из письма Лассаля становиться ясно,что он не хочет, чтобы берлинская публика узнала о моем выступлении против Фогта и его пропаганды. Из этого же письма ты видишь, что он, наконец, решил взяться за свою «Политическую экономию», но мудро выжидает еще три месяца, пока не будет иметь в руках моего второго выпуска. Теперь вполне ясно, исходя из каких соображений даже эта «дружественная» сторона делает все возможное, чтобы заговор молчания не был нарушен.
Я воспользовался случаем, чтобы вкратце изложить Лассалю свой взгляд на итальянские дела*, и при этом заметил: если в будущем в такой критический момент кто-либо захочет выступить от имени партии, то имеет силу следующая альтернатива. Или он предварительно консультируется с другими, или другие (эвфемистическое выражение для тебя и меня) имеют право, не считаясь с ним, высказывать публично свои собственные взгляды.
Хотя Фрейлиграт, с одной стороны, совершенно необходим мне для выписывания векселей на Нью-Йорк, а, с другой стороны, я не хочу разрыва с ним из политических соображений, и наконец, при всех его недостатках я его лично люблю, все же мне не оставалось ничего другого - и это было безусловно необходимо, - как направить ему формальный протест по поводу этих строк. Ибо кто мне поручится, что он не напишет то же самое Фогту, а тот не напечатает этого?
Дело, которое он так извращает, заключалось в следующем: Во время моей встречи с ним, когда речь шла о Блинде, а не о Фогте*, я рассказал ему (о дебатах не было и речи, а еще менее о том, чтобы он потребовал от меня объяснений, как это можно было бы заключить из фразы: «Маркс - согласился»), что он сам считал Блинда автором листовки, потому что Блинд ему рассказал то же самое, что и мне; что я до моей встречи с Блиндом 9 мая ничего не знал о деятельности Фогта, кроме его письма к Фрейлиграту553, - из которого я усмотрел, как он это может припомнить, не подкуп, а скорее ничуть меня не удивившую плоско-либеральную политиканствующую болтовню. А ведь это совсем не то, что я якобы «согласился, что письмо также не содержит ни одного слова, которым можно было бы обосновать обвинение». Это все я ему разъяснил и тут же выразил свое удивление, почему он не требует объяснений от Блинда, который в «Free Press»554 рассматривает подобные письма (включая сюда и письмо Фрейлиграта) как corpora delicti**. До сих пор я еще не получил от него ответа. хотя он имеет обыкновение отвечать немедленно.
Весьма возможно, - и это было бы крайне неприятно, - что он использует этот случай, чтобы порвать старые, давно уже, по-видимому, тягостные для него партийные отношения.
Как бы там ни было, но я должен был выступить с протестом против такого изложения дела.
Хватит этой дряни.
Вчера один журналист-тори говорил мне, что он на будущей неделе в одном торийском еженедельнике (я думаю, что в «Weekly Mail») приведет доказательства, что Гарибальди получал от Бонапарта деньги еще тогда, когда скитался по Южной Америке в качестве моряка торгового судна. Посмотрим. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - МАРКСУ
На прошлой неделе я не писал по той причине, что отдал все бумаги Лупусу и только спустя несколько дней получил их обратно, потому что никак не мог с ним встретиться. Лупус, так же как и я, считает, что поведение Фрейлиграта едва ли допускает продолжение с ним партийных отношений, но что ты вполне прав, если в данный момент, хотя бы из одних только партийных соображений, не говоря даже о твоих личных обстоятельствах, по возможности избегаешь какого-либо разрыва с ним, - это был бы триумф для Кинкеля и компании: они бы как следует раструбили об этом и извлекли бы выгоду для себя. Но безвольному ослу это не забудется. Свое заявление в аугсбургской «Allgemeine Zeitung», если вообще его отношения с Фази вынуждали его что-то заявить, Фрейлиграт должен был бы обсудить с тобой; во всяком случае получилось бы нечто иное, чем та глупость, которую он поместил в аугсбургской «Allgemeine Zeitung». По-видимому, он страшно жаждет амнистии, и поэтому отрицает всякое свое участие в «Volk». Но что он вступил в личную связь с г-ном Бетцихом, что он принимал его в своем доме, этого Лупус, который в связи с тогдашней историей с «How do you do?» ходил с Фрейлигратом к Бетциху, ему никогда не простит. Это ведь тоже в сущности подлость. Впрочем, при данной конъюнктуре весьма неясно, долго ли удастся продержаться без открытого разрыва с Фрейлигратом; литературное самолюбие растет у него все больше и больше, а мадам (жена) денно и нощно будет ему нашептывать, что господа Бета, Кинкель и компания, по крайней мере, расхваливают его публично, в то время как от нас он даже частным образом получает лишь умеренную долю признания и никогда не сможет рассчитывать на то, что ми поможем ему «известность славой приобресть». Но между тем Фрейлиграт слишком хорошо знает, что если Кинкель и К° полезны ему в мирное время, то в военное время он без нас ничто и никогда не должен поэтому вступать с кем-либо в союз против нас, так как при этом он рискует всяческими неприятностями. Я полагаю, что он побоится зайти слишком далеко, и, в конце концов, все будет зависеть от нашего долготерпения.
Твое заявление в аугсбургской «Allgemeine Zeitung»* поставит г-на Блинда в ужасное положение. Я не знаю, как он без позора выпутается из этой ложной ситуации.
Твоя жена должна, конечно, сильно страдать от всех этих плутней. Но ничего, и эта грязь пройдет и, я надеюсь, что скоро. Через несколько недель на г-на Фрейлиграта можно будет снова не обращать внимания, предоставив ему возможность заниматься своими собственными сплетнями. А теперь на сегодня прощай, я сейчас иду домой и ночной почтой пошлю статью о движении стрелков-волонтеров. Таких статей будет во всяком случае несколько. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ Дорогой Энгельс!
Статью получил**. Надеюсь, что ты поправляешься. Об истории с Фрейлигратом - дальше в этом письме. Но ты, надеюсь, видел в номере «Hermann», вышедшем неделю тому назад, статью «Предпоследнее заседание шиллеровского комитета», где эта люмпенпролетарская банда мерзавцев, сгруппировавшаяся вокруг Готфрида Кинкеля, сама себя описывает. Автором статьи является почтенный Бета.
Что ты скажешь на то, что г-н Лассаль вдруг известил меня о своей «Политической экономии»?*** Ну, разве теперь не становится совершенно ясным, отчего с моей работой****, вопервых, так тянули, а во-вторых, так плохо ее рекламировали? Как мне рассказывал Фишель из Берлина, Лассаль живет в доме Дункера. (Фишель приезжал на несколько дней в Англию; он редактор берлинского «Portfolio» (уркартистского), - в номерах первом и втором помещены выдержки из моего антипальмерстоновского памфлета о Польше и Ункяр-Искелеси.) Он (Лассаль), по-видимому, обратил на себя внимание в Берлине своим тщеславием. Трость, которой его избили*, была его собственной: это - реликвия, купленная в Париже, трость Робеспьера с девизом на ней: liberte, egalite, fraternite**! (свобода, равенство, братство)
Я давно уже писал Лассалю, не может ли он достать для меня денег (под вексель, который я выдал бы ему от своего имени)***. На это он ответил, что сам будет жить до июля в кредит и что он забрал себе всю «свободную наличность» у Дункера. А позже, - чтобы я выписал вексель на него (Лассаля), учел его здесь и до наступления срока платежа выслал ему деньги.
Но, разумеется, здесь имя Лассаля не стоит и одной сотой фартинга. В последнее время самые мелкие люди, например, молочник и т. д., тянут меня в суд графства, и я положительно не вижу никакой возможности справиться с кризисом, который нарастает уже в течение полугода. Правда, такие добавочные расходы, как около 5 ф. ст. на паршивый процесс «Volk» и г-н Бискамп, которого я кормил три месяца (да и теперь еще не избавился от него), несколько увеличили затруднения. Но, в сущности, это пустяки. Все дело в том, и это чертовски неприятно, что у меня нет больше в Лондоне никакого Бамбергера, потому что вексельными операциями теперь можно было бы сделать многое. Если бы жирный филистер Фрейлиграт хотел, он тоже мог бы устроить мне заем: у филистера ведь обеспечение было на руках. Но этот субъект воображал (во всяком случае он хвастал этим), что уже много делает, если за неделю перед тем, как я должен учесть вексель на «Tribune», он ссужает мне два фунта сроком на неделю. Я делал, впрочем, и другие попытки добраться до ростовщика. Но до сих пор безрезультатно.
Я знаю, что из-за твоего последнего процесса**** ты теперь и сам в затруднительном положении, так что я пишу тебе о положении вещей только потому, что мне надо с кем-то поделиться. Надеюсь, что плачевное положение, в котором находится моя семья, не помешает тебе приехать сюда на несколько дней. Право, необходимо, чтобы девочки мои снова увидели в доме «человека». Бедные дети слишком рано измучены житейскими невзгодами.
Теперь относительно Фрейлиграта.
Выждав целую неделю, филистер написал следующее письмо: «Дорогой Маркс! Твое письмо от 23-го сего месяца (ноябрь)* и письмо Либкнехта от того же числа получил и для упрощения дела отвечаю тебе сразу на оба письма. Что касается письма Либкнехта, то меня нисколько не поразила ни надменность и заносчивость тона, ни его содержание - вся эта неудавшаяся попытка свалить с больной головы на здоровую! Действительно, как это хорошо получается! Лондонский корреспондент аугсбургской «Allgemeine Zeitung» может ad libitum**, даже предварительно не оповещая об этом меня, предоставлять мое имя в распоряжение г-на Кольба, а когда я протестую против такого злоупотребления, то я же должен еще приносить повинную!! Аргументация Либкнехта в защиту этой прекрасной доктрины является до того ребяческой, что не требует серьезного возражения с моей стороны. Я просто в связи с этим заявляю, что ни при каких обстоятельствах и ни из каких соображений, личных или партийных, такого произвола по отношению ко мне не допущу.
Ну, вот и все о Либкнехте и для него!
Теперь по поводу твоего письма: Твой протест против встречающегося в моем письме к Либкнехту (от 21 ноября) выражения «согласился» охотно принимаю. Выражениям я никакого значения не придаю. Под этим не скрывалось особых намерений, и я с таким же успехом мог сказать «заметил» или «высказался». Следовательно, относительно этого «согласился» я без возражений согласен с тобой. Если уже с самого начала у нас было на этот счет одно и то же мнение - тем лучше!» (Этот плут не замечает, что он тем самым соглашается с моим взглядом на Фогта и на Блинда!) «Что касается твоего намерения выступить с заявлением против Беты, то здесь, разумеется, ты должен поступать целиком по своему усмотрению. Хотя мне кажется, что твое первое побуждение - игнорировать все это дело - было бы лучшим и наиболее достойным тебя решением! Как бы там ни было, но поскольку срок для обдумывания - дважды по двадцать четыре часа - давно истек, то я полагаю, что ты уже принял то или иное решение. Какое именно - мне совершенно безразлично! Очень благодарен тебе за то, что ты, «как это принято среди друзей», захотел предупредить меня заранее о своем намерении выступить с заявлением против Беты. Впрочем, насколько я понимаю, твое заявление ведь должно быть направлено против Беты, а не против меня, и поэтому едва ли требовалось такое предварительное оповещение. Во всяком случае, со своей стороны, я считаю нужным тебе сообщить, что и я, по всей вероятности, опубликую еще одно заявление, в котором вновь и раз и навсегда запрещу впутывать мое имя в фогтовское дело.
Твой Ф. Фрейлиграт.»
На это разукрашенное таким количеством!! и претендующее на то, чтобы показаться «злым», письмо я, при данных обстоятельствах, естественно, мог ответить только в очень умеренном тоне. Так что я сразу же написал: «Дорогой Фрейлиграт! Я не состою ни письмоводителем, ни адвокатом Либкнехта. Тем не менее, я передам ему копию относящихся к нему выдержек из твоего письма. Заявление, которое я одно время собирался было сделать, я не стану публиковать, памятуя: «Odi profanum vulgus et arceo»*. ( «Противна чернь мне, чуждая тайн моих» (Гораций. «Оды», книга третья, ода I) Заявление, конечно, было направлено против Беты, но именно поэтому, как ты мог видеть по его краткому изложению, неизбежно касалось тебя. Уже по одному этому я считал нужным тебя предупредить, не говоря уже о той интимности, с какой твоя семья и семья Беты упоминаются в его opusculum**. Тебе неприятно, что твое имя впутали в фогтовскую историю. Мне плевать на Фогта и его гнусную ложь в бильском «Handels-Courier», но я не желаю, чтобы мое имя служило маской для демократических хитрецов. Ты же знаешь, что если кто-либо вынужден ссылаться на свидетелей, то никто не может «запретить», чтобы его вызвали в суд в качестве такового. По старым английским правовым обычаям, свидетели, уклоняющиеся от дачи показаний, могут быть даже - horribile dictu (страшно сказать!) - преданы смерти. Наконец, что касается партийных соображений, то я привык к тому, что пресса забрасывает меня грязью за всю партию и что мои личные интересы постоянно страдают из-за партийных соображений; с другой стороны, я не привык также рассчитывать на то, чтобы считались с моими личными интересами.
Привет.
Твой К. М.»****
На это Фрейлиграт ничего не ответил, и я точно не знаю, в каких мы теперь отношениях.
22:50 07.02.2015
ЭНГЕЛЬС - МАРКСУ Дорогой Мавр!
Прилагаю почтовый перевод на 5 ф. ст., получить по нему можно в Кэмден-таун. Этот Бета величайший негодяй, какой мне только когда-нибудь встречался. Его мерзкая статья привела меня в настоящее бешенство. К сожалению, этот молодчик такой калека, что хуже его уже не изувечишь. Однако этому псу надо еще раз лично отомстить. Но все-таки испытываешь удовлетворение от сознания, что прекрасная душа Кинкель находит себе дополнение в такой вот свинье. Какой длинный ряд жалких кротов, на основе дарвиновского естественного отбора достигших высшей степени приспособления к навозному существованию и избравших дерьмо своей жизненной стихией, - какой длинный ряд ублюдков потребовался для того, чтобы стало возможно произвести одного-единственного Бетциха. Бесстыдная грязная ложь и импотентная злоба - вот те вспомогательные средства, на которые пытается опереться злая совесть изолгавшегося попа Кинкеля. Но поведись нам только вновь встретиться лицом к лицу с этими молодчиками, и ты увидишь, что останется от этой сволочи.
Вообще же Дарвин, которого я как раз теперь читаю, превосходен. Телеология в одном из своих аспектов не была еще разрушена, а теперь это сделано. Кроме того, до сих пор никогда еще не было столь грандиозной попытки доказать историческое развитие в природе, да к тому же еще с таким успехом. С грубым английским методом приходится, понятно, мириться.
Сердечный привет твоей жене и детям.
Твой Ф. Э. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ Дорогой Энгельс!
Из вложенной записки ты видишь, что паршивый Юх, владелец «Hermann», может теперь обратиться ко мне по штиберовскому делу. Эти паршивые собаки вычеркнули в «Hermann» из разоблачений Эйххофа, направленных против Штибера, все относящееся к нашему процессу, и в них только мимоходом говорится о «маленькой незначительной партии». Я этому паршивцу как следует прочищу мозги, но, однако, сделаю, конечно, все от меня зависящее, чтобы повредить собаке Штиберу. Впрочем, во всех этих разоблачениях Штибера Эйххоф был просто орудием. Дело ведет свое начало от бывшего берлинского полицейского Дункера, устранению которого в 1848 г. способствовал, главным образом, Штибер - своим лаем из демократического военного лагеря. С тех пор Дункер через своих частных агентов следил за каждым шагом Штибера, пока не решил, что пришел, наконец, достаточно удобный момент, чтобы подставить ему ногу. Эйххоф, этот осел, был тоже настолько глуп, что в своей последней берлинской корреспонденции в «Hermann» не смог спрятать ослиные уши и завершил свои разоблачения против Штибера, - чем бы ты думал? Требованием restitutio in integrum ( полного восстановления в правах) добродетельного полицейского советника Дункера.
Все эти молодчики - просто ослы и негодяи, на которых Фрейлиграт не в обиде, когда они «позволяют себе произвольно обращаться с его именем»**.
Привет Лупусу.
Привет.
Твой К. М.
Женничка приготовила в подарок тебе скопированную его мадонну Рафаэля, а для милого Лупуса - двух раненых французских солдат. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - МАРКСУ Дорогой Мавр!
Весь день работал, как вол, чтобы послеобеденное время освободить для статьи, но как только я зажег у себя газ, то оказалось, что он горит до того тускло, что во всей конторе пришлось приостановить работу. В моей квартире уже около недели еще хуже: из-за продолжительного мороза с туманом столько газа потребляется в течение дня, что вечером совсем нет давления, а следовательно, нет и света. Это лишает меня возможности написать сегодня статью.
Болят глаза, и я кончаю письмо. Сердечный привет твоей жене и детям. На рождество приехать не могу. Г. Эрмен снова затеял в конторе всякие перемены, которые делают невозможным мой отъезд как раз в конце года, без того чтобы не взять на себя слишком большую ответственность. На пасху или троицу непременно приеду.
Твой Ф. Э. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ Дорогой Энгельс!
Юх, с которым у меня было свидание по поводу штиберовского процесса в Берлине (обвинение, выдвинутое против Эйххофа, касается исключительно его высказываний насчет процесса коммунистов, так что (дело слушается 22-го) весь тот процесс будет вторым изданием публично слушаться в Берлине. Я послал Эйххофу свою брошюру***. Если бы Шнейдер, Бюргерс и т. д. не были такими тряпками, они могли бы теперь взять прекрасный реванш), также спрашивал меня об этом альянсе Блинд - Фрейлиграт, о котором я тогда еще ничего не знал. К сожалению, я пока еще вынужден (но материальным и, «вероятно», по политическим причинам) проявлять уважение к этому субъекту. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЖЕННИ МАРКС В ТРИР Манчестер, 21 июня 1856 г.
34, Butlerstreet, Greenheys Моя любимая!
Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночестве и потому, что мне тяжело мысленно постоянно беседовать с тобой, в то время как ты ничего не знаешь об этом, не слышишь и не можешь мне ответить. Как ни плох твой портрет, он прекрасно служит мне, и теперь я понимаю, почему даже «мрачные мадонны», самые уродливые изображения богоматери, могли находить себе ревностных почитателей, и даже более многочисленных почитателей, чем хорошие изображения. Во всяком случае ни одно из этих мрачных изображений мадонн так много не целовали, ни на одно не смотрели с таким благоговейным умилением, ни одному так не поклонялись, как этой твоей фотографии, которая хотя и не мрачная, но хмурая и вовсе не отображает твоего милого, очаровательного, «dolce» (сладостного), словно созданного для поцелуев лица. Но я совершенствую то, что плохо запечатлели солнечные лучи, и нахожу, что глаза мои, как ни испорчены они светом ночной лампы и табачным дымом, все же способны рисовать образы не только во сне, но и наяву. Ты вся передо мной как живая, я ношу тебя на руках, покрываю тебя поцелуями с головы до ног, падаю перед тобой на колени и вздыхаю: «Я вас люблю, madame!»** И действительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда-то венецианский мавр***. Лживый и пустой мир составляет себе ложное и поверхностное представление о людях. Кто из моих многочисленных клеветников и злоязычных врагов попрекнул меня когда-нибудь тем, что я гожусь на роль первого любовника в каком-нибудь второразрядном театре? А ведь это так. Найдись у этих негодяев хоть капля юмора, они намалевали бы «отношения производства и обмена» на одной стороне и меня у твоих ног - на другой.
Взгляните-ка на эту и на ту картину, гласила бы их подпись. Но негодяи эти глупы и останутся глупцами in seculum seculorum****. (во веки веков)
Временная разлука полезна, ибо постоянное общение порождает видимость однообразия, при котором стираются различия между вещами. Даже башни кажутся вблизи не такими уж высокими, между тем как мелочи повседневной жизни, когда с ними близко сталкиваешься, непомерно вырастают. Так и со страстями. Обыденные привычки, которые в результате близости целиком захватывают человека и принимают форму страсти, перестают существовать, лишь только исчезает из поля зрения их непосредственный объект. Глубокие страсти, которые в результате близости своего объекта принимают форму обыденных привычек, вырастают и вновь обретают присущую им силу под волшебным воздействием разлуки. Так и моя любовь. Стоит только пространству разделить нас, и я тут же убеждаюсь, что время послужило моей любви лишь для того, для чего солнце и дождь служат растению - для роста. Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали от меня, предстает такой, какова она на самом деле - в виде великана; в ней сосредоточиваются вся моя духовная энергия и вся сила моих чувств. Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова, ибо испытываю огромную страсть. Ведь та разносторонность, которая навязывается нам современным образованием и воспитанием, и тот скептицизм, который заставляет нас подвергать сомнению все субъективные и объективные впечатления, только и существуют для того, чтобы сделать всех нас мелочными, слабыми, брюзжащими и нерешительными. Однако не любовь к фейербаховскому «человеку», к молешоттовскому «обмену веществ», к пролетариату, а любовь к любимой, именно к тебе, делает человека снова человеком в полном смысле этого слова.
Ты улыбнешься, моя милая, и спросишь, почему это я вдруг впал в риторику? Но если бы я мог прижать твое нежное, чистое сердце к своему, я молчал бы и не проронил бы ни слова.
Лишенный возможности целовать тебя устами, я вынужден прибегать к словам, чтобы с их помощью передать тебе свои поцелуи. В самом деле, я мог бы даже сочинять стихи и перерифмовывать «Libri Tristium» Овидия в немецкие «Книги скорби». Овидий был удален только от императора Августа. Я же удален от тебя, а этого Овидию не дано было понять.
Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти еще лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждали бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни? Даже мои бесконечные страдания, мою невозместимую утрату ( Имеется в виду смерть сына Маркса Эдгара) читаю я на твоем милом лице, и я преодолеваю это страдание, когда осыпаю поцелуями твое дорогое лицо. погр####### в ее объятиях, воскрешенный ее поцелуями», - именно, в твоих объятиях и твоими поцелуями. И не нужны мне ни брахманы, ни Пифагор с их учением о перевоплощении душ, ни христианство с его учением о воскресении.
В заключение несколько фактов. Сегодня я послал Айзеку Айронсайду первую рукопись из серии, и к ней (то есть к тексту депеши) составил записку своим собственным почерком и на своем собственном английском языке. Должен признаться, мне было не совсем приятно, что Фридрих со своим несколько критическим, хмурым выражением лица спокойно прочитал эту штуку, перед тем как она была отослана. Однако при первом чтении он был чрезвычайно удивлен и воскликнул, что эту важную работу следовало бы опубликовать в другой форме и, прежде всего, - на немецком языке. Я пошлю первый номер тебе и старому «историческому» Шлоссеру в Германию.
Кстати. В «Аугсбургской», которая прямо ссылается на наши циркуляры, фигурировавшие на кёльнском процессе коммунистов, я прочел, что «по-видимому» из того же источника, из Лондона, выпущен новый циркуляр. Это - фальшивка, жалкая компиляция из наших произведений, состряпанная г-ном Штибером, который, не будучи в последнее время надлежащим образом признанным в Пруссии, намерен теперь в Ганновере проявить себя в качестве ганноверского великого человека. Мы с Энгельсом поместим в аугсбургской «Allgemeine Zeitung» опровержение.
Прощай, моя любимая, тысячи и тысячи раз целую тебя и детей.
Твой Карл
14:56 08.02.2015
МАРКС - АЙЗЕКУ АЙРОНСАЙДУ В ШЕФФИЛД
Выражая Вам свою благодарность за серийные выпуски, которые Вы были так любезны послать мне, я не могу не пожалеть о том, что Вы не сочли возможным переправить мне корректурный оттиск «Жизнеописания лорда Пальмерстона». Формулировки, исторические данные, цитаты из речей Пальмерстона - все так искажено опечатками, что, по моему мнению, памфлет в его теперешнем виде, не только бесполезен, но и определенно вреден.
В противоположность обычной манере писателей-историков, я начну эту работу не с общих рассуждений, а с фактов. Первая глава будет составлена из депеш, относящихся к различным периодам XVIII века, для того, чтобы изобличить русский дух английской дипломатии в течение этого века.
Надеюсь, мне не надо говорить Вам, что я не «коммерческий» писатель
«Затем последуют несколько английских памфлетов, относящихся к эпохе Петра I ... Ознакомив таким образом читателя 1) с низостями английской дипломатии; 2) с протестом... Из одной из этих депеш Вы увидите, как Англия вступила в заговор с Россией, чтобы сокрушить... Эти депеши составят более красноречивое введение...». ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - УИЛЬЯМУ САЙПЛСУ В ШЕФФИЛД
Милостивый государь!
Я снова пишу лично, чтобы показать, что не питаю к Вам ни малейшего враждебного чувства, к чему действительно не имел бы никаких оснований. В Вашем письме от 19 июля Вы говорите: «Нас так же, как и Вас, не могло бы удовлетворить и т. д.» Так вот, что касается моего удовлетворения, то будьте добры оставить его совершенно в стороне. Что же касается «удовлетворения» г-на Айронсайда, то я позволю себе процитировать Вам точные слова его «записки». Заявив Вам, что уже первая статья была для него «слишком крепкой дозой», он продолжает так: «Они» (статьи д-ра Маркса) «хоронят газету. Этого нельзя допустить. С ними надо кончать как можно скорее. Вам не следует печатать более двух порций - на этой неделе и на следующей. Вам лучше бы сразу же написать ему в этом смысле». ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЖЕННИ МАРКС В ТРИР Лондон, 8 августа 1856 г.
Как я ни тоскую по тебе и детям, - а это не поддается никакому описанию, - мне хочется, чтобы вы еще на неделю остались в Трире. Тебе и малышам это будет чрезвычайно полезно. Об остальном - завтра утром.
Твой К. М.
Р. S. Уркартисты чертовски наседают на меня. С точки зрения финансовой это хорошо. Но с точки зрения политической я не знаю, следует ли мне настолько связываться с этими субъектами. Тысяча поцелуев, моя нежно любимая.
Р. S. Лина (Шёлер) получила отличное место. К работе приступит лишь через несколько недель.
Ужасно, что мне приходится теперь у Либкнехтов разыгрывать из себя щеголя. Черт бы побрал все это! К тому же вместо тебя со мной ночует Пипер. Чудовищно! По крайней мере в той же самой комнате. Энгельс приезжает на будущей неделе. Это - спасение. Последние три недели я находился в состоянии дьявольской ипохондрии. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЧАРЛЗУ ДОБСОНУ КОЛЛЕТУ
Что касается выраженного Вами пожелания не давать мои собственные комментарии в форме примечаний, то, как Вы сами можете убедиться, это делается только там, где это действительно целесообразно, а комментарии, данные в форме введений к различным главам, уже и без того вытесняют текст. Наконец, что касается Вашего пожелания о проведении параллелей между рассматриваемой мной эпохой и современностью, то в известной степени оно было предвосхищено мной в опубликованных Вами главах. Проводить эти параллели систематически и чаще значило бы менять мой план, цель которого не столько в том, чтобы дать новые мысли по поводу хорошо известных материалов, сколько в том, чтобы дать новые материалы для нового освещения истории. Удовлетворять желания своих читателей в этом отношении является, как я полагаю, скорее обязанностью редактора. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ЧАРЛЗУ ДОБСОНУ КОЛЛЕТУ В ЛОНДОНЕ
Милостивый государь!
Прилагаемое - глава V о дипломатических отношениях. Буду весьма благодарен за присылку вознаграждения, причитающегося за напечатанные статьи. Вы меня очень обязали бы, если бы зашли ко мне, когда Вам позволит время, в любой день кроме пятницы. Я имею сообщить Вам несколько в высшей степени важных сведений*.(Далее зачеркнуто: «относительно Черкесии»)
Болезнь г-жи Маркс не позволяет мне посетить Вас на Амптон-плейс. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - ЖЕННИ МАРКС
Дорогая г-жа Маркс!
Мне теперь удалось, наконец, отыскать на новом плане Лондона вашу Графтон-террес. Оказывается, это совсем за городом, у подножия Хэмпстед- Хилла и, если верить обозначению возвышенностей на карте, в весьма романтической местности. Но если в результате всего этого не получается ничего, кроме нездоровья, зубной боли, опухших голов и расстроенного пищеварения, то довольно плохо обстоит дело с деревенским воздухом и романтикой. Во всяком случае, надеюсь, что Вы, так же как и Мавр, за это время значительно поправились.
Лупус полагает, что этимология слова farina, указанная Мавром, совершенно неправильна, что санскритское varinas - это, скорее, корень вариновского табака. Мавр, наверное, ждал ответа на этот вопрос, поэтому ему надо сообщить о нем. Старик (Вильгельм Вольф) опять начинает новую главу своей жизни. Не пугайтесь - это не женитьба. Напротив - развод, а именно, он оставляет свою домовладелицу, у которой жил три года, и переезжает поближе ко мне. Старик теперь очень популярен среди кучки немецких комми, которые время от времени приходят в Чатсуорт и у которых он с большим достоинством председательствует каждое воскресенье вечером. Без Лупуса они уже и жить не могут, как, впрочем, и английские филистеры в том же погребке.
Все глаза устремлены здесь на толстого Поттера в ожидании того, как он будет поддерживать адрес в парламенте, - это будет восхитительно.
Еще раз желаю улучшения здоровья. Сердечный поклон девочкам, - им-то, наверное, загородный воздух идет на пользу. Воображаю, как они выросли!
Сердечный привет.
Ваш Ф. Энгельс ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - КОНРАДУ ШРАММУ В СЕНТ-ХЕЛЬЕР НА ДЖЕРСИ
Напиши нам поскорее, как тебе нравится Джерси. Энгельса, на его обратном пути через Лондон, я не видел, так как он неверно указал мне время свидания на вокзале. Ответил ли тебе осел Ревентлов? Я спрашиваю об этом не потому, что придаю этому хотя бы малейшее значение, поскольку эти американцы сейчас все равно неплатежеспособны, а только потому, что меня интересует поведение этого исполина-богатыря. А г-н Фаухер, заплатил ли он, наконец? Этот помешанный берлинец с каждым днем глупеет. Доказательство тому - отдел иностранных известий в «Morning Star», которая свое название производит по аналогии с lucus a non lucendo. Вся английская пресса, право, становится с каждым днем все хуже, даже без помощи немцев. Не говоря уже о катастрофическом действии всеобщего кризиса, которое должно радовать каждого понимающего, поистине облегчением является здесь то, что уже не приходится больше ежедневно выслушивать, как англичане бахвалятся «доблестью» «своих соотечественников в Индии». Просто действует на нервы, когда мужеством других людей усиленно спекулирует какой-нибудь английский pater familias (отец семейства) и наемный писака, который преспокойно сидит дома и испытывает необычайное отвращение ко всему, что грозит ему хотя бы малейшим шансом стяжать себе воинскую славу.
Если не считать семейного круга, то я здесь теперь почти совершенно изолирован. Немногих знакомых видишь редко, да в общем ничего от этого и не теряешь. Даже на Джерси ты вряд ли можешь вести более тихую жизнь. Опасаюсь, что со временем пребывание там тебе наскучит. Или, может быть, ты завел какие-нибудь знакомства? Гарни, правда, довольно общительный малый, но нельзя же toujours perdrix (вечно одно и тоже). Рассчитываю снова увидеться с тобой весной, если ты не двинешься еще дальше на юг. Во всяком случае черкни несколько строк. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В ДЮССЕЛЬДОРФ
Благодарю за «Гераклита» ("Философия Гераклита Тёмного из Эфеса"). Я всегда питал особую любовь к этому философу, которому я из древних предпочитаю только Аристотеля. [Более позднюю] философию - Эпикура (в особенности его), стоиков и скептиков я специально изучал, но скорее из [политического], чем из философского интереса. [Выражая] тебе эту благодарность, [сообщаю] в то же время, что я еще не получил самой книги. [Натт], конечно, пришлет ее, как только ее получит ... писать о [ми]нистерстве. Ты знаешь мои взгляды на Пальмерстона, - они не изменились. Кроме того, эту газету я совершенно не знаю, ибо здесь нигде нет ни одного австрийского периодического издания, и потому мне ничего не известно об ее общем направлении. Во всяком случае, мне было бы интересно посмотреть несколько номеров этой газеты.
Я живу здесь весьма уединенно, поскольку все мои друзья, кроме Фрейлиграта, выехали из Лондона. Да я и не желаю никакого общества. Фрейлиграт живет сравнительно сносно, занимая должность управляющего в Швейцарском банке; он неизменно остается все тем же приветливым и славным малым. Лупус и Энгельс по-прежнему в Манчестере. Об утрате Веерта мы до сих пор еще горюем.
Переживаемый сейчас торговый кризис побудил меня серьезно приняться за обработку моих основ политической экономии, а также подготовить что-нибудь о современном кризисе. Я вынужден убивать день на работу для заработка. Поэтому для настоящей работы мне остается [только] ночь, но и тут мешает плохое состояние здоровья. Книгоиздателя яеще не подыскивал, ибо по опыту знаю... происходят... где я.... Не могу сообщить тебе никаких новостей, так как живу отшельником. Прошлой зимой и летом жена моя сильно болела, но теперь немного поправилась.
Если ты знаешь адрес д-ра Эльснера, то передай ему от меня привет.
Как я слышал, старый осел Руге пытается снова оживить свои «Deutsche Jahrbucher». Но история не повернется настолько вспять, чтобы они вновь стали возможными.
23:20 08.02.2015
МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В ДЮССЕЛЬДОРФ Дорогой Лассаль!
Вот теперь Натт прислал мне «Гераклита». Как только прочту его, сообщу тебе свое мнение о нем. Но некоторое время ты должен потерпеть, ибо как раз в данный момент у меня чрезвычайно мало свободного времени. Я лично не исследовал у стоиков их отношение к Гераклиту с натурфилософской стороны, потому что мне казалось, что они в этой дисциплине держат себя строго по-ученически. Наоборот, у Эпикура можно детально показать, что хотя он и исходит из натурфилософии Демокрита, он всюду поворачивает острие вопроса в обратную сторону. Вряд ли можно упрекать Цицерона и Плутарха за то, что они этого не понимали, ведь даже такие остроумные люди, как Бейль и даже ipsissimus (сам что ни на есть) Гегель, не додумались до этого. Впрочем, от Гегеля, который впервые постиг историю философии в целом, нельзя требовать, чтобы он не делал ошибок в деталях.
Из газет ты, вероятно, знаешь, что Пальмерстон пал. Те, кто лучше всего знает старого мошенника, больше всего склонны предполагать, что его грубые ошибки за последнее время были допущены сознательно, чтобы pro tempore (временно) уйти со сцены. Они говорят, что конечной целью всей его жизни было вызвать войну между Англией и Францией; что теперь, как ему кажется, он достиг этого; что сперва, мол, его план будет осуществляться чужими руками, а когда все запутается в достаточной степени, нация будет вынуждена опять призвать его. Последнее соображение, возможно, чересчур тонко, но что Пам вышел в отставку отнюдь не против своей воли, это мне кажется несомненным.
Что касается твоего кузена, то на одно дело я согласился бы, однако предполагаю опять-таки, что «Presse» на это не пойдет. А именно, все, что я мог бы взять на себя, это одну статью еженедельно о торговле, финансах и т. д. трех стран - Англии, Франции и Соединенных Штатов Америки, в зависимости от того, что представит интерес. Это наиболее возможная форма и для того, чтобы атаковать Бонапарта. Далее, это такая форма, при которой я в политическом отношении не имел бы абсолютно ничего общего с «Presse». В данный момент, как мне кажется, царит полнейшая неосведомленность как раз относительно состояния французских финансов и вообще экономического положения во Франции. Спрашивается, достаточно ли интересует все это «Presse» или, вернее, ее читателей? Об этом, конечно, лучше всего судить им самим. За одну такую статью в неделю я хотел бы получать 1 фунт стерлингов. Кроме того, необходимо было бы предварительно прислать мне еще несколько номеров «Presse», чтобы я мог определить, совместимо ли вообще с моими убеждениями сотрудничество в этой газете. Как бы то ни было, поблагодари твоего кузена от моего имени за то, что он столь любезно вспомнил обо мне по этому поводу.
Я хочу рассказать тебе, как обстоит дело с сочинением по политической экономии. Я в действительности уже несколько месяцев понемногу занимаюсь окончательной его обработкой. Но дело подвигается очень медленно, ибо предметы, которые в течение многих лет составляли главный объект исследований, обнаруживают все новые стороны и вызывают все новые размышления, как только хочешь покончить с ними. К тому же, я не господин, а скорее раб своего времени. Для себя самого мне остается только ночь, да и этой ночной работе мешают весьма часто повторяющиеся приступы и рецидивы болезни печени. При всех этих обстоятельствах для меня было бы всего удобнее, если бы я мог издать всю работу отдельными выпусками, не связывая себя сроками. Быть может, это имело бы и то преимущество, что было бы легче найти книгоиздателя, так как при этом в дело было бы вложено меньше оборотного капитала. Ты, конечно, обяжешь меня, если выяснишь, нельзя ли в Берлине найти кого-нибудь, кто возьмется за это. Под «выпусками» я подразумеваю такие части, какими, например, постепенно выходила «Эстетика» Фишера.
Работа, о которой идет речь в первую очередь, - это критика экономических категорий, или, если угодно, система буржуазной экономики, критически представленная. Это одновременно изложение системы и критика ее в процессе изложения. Мне отнюдь еще не ясно, сколько печатных листов составит вся работа. Если бы я располагал временем, покоем и средствами, чтобы как следует обработать все в целом, прежде чем опубликовать работу, то я дал бы ее в сильно сжатом виде, так как я всегда любил метод сжатого изложения. А в таком виде - может быть, более удобном для понимания публики, но несомненно в ущерб форме, - при печатании отдельными, следующими друг за другом выпусками, работа неизбежно несколько растянется. Nota bene*: как только ты выяснишь, можно или нет предпринять это дело в Берлине, будь добр, напиши мне, так как, если там не удастся, я попытаюсь в Гамбурге. Другой пункт заключается в том, что книгоиздателю, который возьмется за это дело, придется заплатить мне, - обстоятельство, из-за которого в Берлине все дело может расстроиться.
Изложение, - я имею в виду манеру его, - вполне научно, следовательно, не противоречит обычным полицейским требованиям. Все в целом подразделяется на шесть книг: 1) О капитале (содержит несколько вводных глав). 2) О земельной собственности. 3) О наемном труде. 4) О государстве. 5) Международная торговля. 6) Мировой рынок. Я, конечно, не могу обойтись без того, чтобы время от времени не делать критических замечаний относительно других экономистов, в особенности не могу избежать полемики с Рикардо, ибо даже он, как буржуа, вынужден совершать ляпсусы даже со строго экономической точки зрения. Но в целом критика и история политической экономии и социализма должны составить предмет другой работы. Наконец, краткий исторический очерк развития экономических категорий или отношений - третья работа. Но в конце концов мне кажется, что теперь, когда после пятнадцатилетнего изучения я продвинулся настолько, что могу действительно завершить это дело, мне, по всей вероятности, помешают бурные события извне. Ну что же. Если я кончу слишком поздно, когда мир перестанет интересоваться подобного рода вещами, то вина, очевидно, будет лежать на мне.
Замечание о Рудольфе Шрамме очень позабавило меня. К сожалению, лучший Шрамм, один из моих самых лучших друзей - Конрад Шрамм, брат вышеупомянутого, умер около месяца тому назад на Джерси от чахотки. Смерть Веерта, Шрамма и д-ра Даниельса за эти последние годы тяжело отозвалась на их друзьях, к числу которых имел счастье принадлежать и я.
Времена в ближайшем будущем предстоят бурные. Если бы я считался только со своими личными склонностями, я, пожалуй, пожелал бы, чтобы это внешнее спокойствие продолжалось еще несколько лет. Во всяком случае, это лучшее время для научных занятий, да и кроме того, после опыта последних десяти лет, презрение к массам и к отдельным личностям у каждого мыслящего существа, по-видимому, настолько возросло, что «Odi profanum vulgus et arceo» («Противна чернь мне, чуждая тайн моих» (Гораций. «Оды», книга третья, ода I) почти навязывается житейской мудростью. Но все это лишь филистерские настроения, которые будут сметены первой бурей.
Связь последних событий во Франции ( Имеется в виду покушение на Наполеона, III, совершенное Орсини) с торговым кризисом ясна, по всей вероятности, немногим. Она становится очевидной, однако, если рассмотреть 1) действительное экономическое положение, создавшееся во Франции в результате последнего кризиса; 2) если поставить следующий вопрос и добросовестно ответить на него: почему покушение привело к таким последствиям, которые явно не соответствовали причине, якобы вызвавшей их, и даже не находились с ней ни в какой необходимой связи?
По вычислениям друга Кетле, Берлин, после Петербурга и Мадрида, самая нездоровая столица Европы, да я и сам, прожив пять лет в Берлине, могу подтвердить это, сравнивая его с Лондоном, Брюсселем и Парижем.
Первый выпуск при всех условиях должен был бы представлять собой относительно цельную работу, а так как в нем содержится основа для всего изложения в целом, то вряд ли он составит меньше 5-6 листов. Но это я увижу при окончательной обработке. Он содержит: 1) стоимость, 2) деньги, 3) капитал вообще (процесс производства капитала, процесс обращения капитала, единство того и другого, или капитал и прибыль (процент)). Это составляет самостоятельную брошюру. При своих экономических исследованиях ты, вероятно, сам обнаружил, что Рикардо, развивая вопрос о прибыли, впадает в противоречия со своим (правильным) определением стоимости, противоречия, которые привели его школу к полному отказу от самой основы или к отвратительнейшему эклектизму. Я думаю, что добился ясности в этом вопросе. (Во всяком случае, экономисты при ближайшем рассмотрении найдут, что все это - в общем дело весьма нелегкое.) ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - ЖЕННИ МАРКС
Работа по вечерам все еще меня очень утомляет, и если я работаю продолжительное время или два вечера подряд, то появляются большое возбуждение и бессонница, особенно, если в течение дня приходилось много писать. Притом к вечеру я все же здорово тупею и становлюсь вялым, пока насильно не сконцентрирую внимания на каком-нибудь предмете и не выведу себя из этого состояния. С памятью у меня в общем лучше, но ежедневно еще случается, что я так основательно забываю о делах, которые сделал или о которых слышал за несколько дней назад, как будто этого никогда и не было, и, только вспомнив об отдельных деталях, вновь восстанавливаю все в памяти. Впрочем, физически я снова крепок и здоров и могу выдержать напасти и любую погоду, - только не зубную боль.
Лупус все еще очень сильно хромает и вынужден тратить на кэбы в течение одной недели больше, чем обычно в год. Но теперь ему заметно лучше, и через неделю он, пожалуй, опять будет в состоянии в какой-то мере выдерживать пешео передвижение. Он вам всем сердечно кланяется.
«Наш верный союзник» (Наполеон 111) давит теперь как кошмар на английскую торговлю. Никто не хочет спекулировать или покупать кроме самого необходимого, потому что все филистеры ждут войны, революции или еще более диких вещей во Франции.
Сердечный привет девочкам и Мавру.
Преданный вам Ф. Энгельс
15:38 09.02.2015
ЭНГЕЛЬС - РУДОЛЬФУ ШРАММУ В ЛОНДОН
Г-ну Р. Шрамму в Лондоне Я только что получил Ваше письмо от 3 с. м.
После смерти моего друга Конрада Шрамма я поручил г-ну Гарни возвратить нам, а не Вам находящиеся в бумагах Шрамма письма Маркса и мои, поскольку письма эти были предназначены не для Вас. Это и было исполнено.
Я не вижу никаких оснований для того, чтобы вступать с Вами в обсуждение обстоятельств, которые касались исключительно меня и моего покойного друга и партийного товарища. Когда Конрад был еще жив, Ваши собственные друзья удивлялись Вашему безразличию к его денежным затруднениям.
То, что я считал нужным сказать по вопросу о том, как распорядиться оставшимся после Конрада имуществом, я уже сказал, обратившись к его единственно возможному душеприказчику, г-ну Гарни.
С моей «справедливостью», которая не имеет решительно никакого отношения к этому вопросу, Вам, может быть, представится когда-нибудь случай познакомиться в Германии.
Честь имею кланяться. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - ЖЕННИ МАРКС В ЛОНДОН
Дорогая г-жа Маркс!
Мавр сегодня ездил два часа верхом и чувствует себя после этого так хорошо, что начинает заражаться энтузиазмом к этому делу. Он отправился из города домой и поручил мне написать Вам несколько строк насчет дурака Клусса. Он думает, что было бы очень хорошо, если бы Вы сходили к Пфендеру; уж тот у него что-нибудь да выпытает. Но главное, чтобы г-н Клусс приехал сюда, потому что мы должны знать, как нам быть с ним: либо он должен дать удовлетворительные объяснения, либо мы порвем с ним. Какая польза может быть от такого неустойчивого осла, который сперва приходит к вам с открытой душой, сидит три часа, не желает как будто ничего другого, как снова установить старые отношения, а потом неожиданно идет на попятный, обращаясь к вам с письмом, столь же грубым, сколь и неловким. Нам жаль только, что именно Вам в такое отнюдь не легкое время приходится еще терпеть неприятности от такого ничтожества.
Если только возможно, постарайтесь переправить этого господина сюда, чтобы мы имели, по крайней мере, удовлетворение откровенно высказать ему, наконец, свое мнение.
Надеюсь, что Мавр будет прилежно ездить верхом, тогда через неделю он наверное снова будет в состоянии писать. И Лупусу с его ногой гораздо лучше.
Всем сердцем ваш Ф. Энгельс ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - ЖЕННИ И ЛАУРЕ МАРКС В ЛОНДОН
Дорогие Женни и Лаура!
Не могу отослать этих нескольких строк вашей маме, не поблагодарив вас за оба милых портрета, которые вы дали Мавру для меня. Пока они стоят еще на камине перед зеркалом, но через несколько дней получат почетное место на стене.
Надеюсь, что г-н Шлейден пришелся вам по вкусу; этот человек гораздо серьезнее вас, но я надеюсь, что вы не станете ему в этом подражать.
По портретам я с удовольствием вижу, что вы сильно выросли обе и что, хотя вы теперь уже взрослые барышни, у вас все те же лица, полные прямоты и искренности, и верьте мне, что я тоже для вас остаюсь всегда тем же старым Энгельсом ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН Дорогой Лассаль!
Post tot discrimina rerum (После стольких превратностей судьбы), наконец, снова - признаки жизни. С тех пор, как моя жена написала тебе письмо, история моя была такова:.
После того, как несколько недель я был совершенно не в состоянии писать, не только в литературном, но и в буквальном смысле этого слова, и делал напрасные усилия побороть болезнь; после того, далее, как меня пичкали лекарствами и все без пользы, - мой доктор решительно заявил, что я должен переменить климат, во-вторых, бросить на некоторое время всякую умственную работу, и, наконец, заняться верховой ездой в качестве главного способа лечения. Сама по себе болезнь моя - увеличение печени - не была опасной, но на этот раз она сопровождалась особо отвратительными симптомами, да и, кроме того, в моей семье она пользуется дурной славой, ибо с нее началась болезнь моего отца, сведшая его в могилу. Ну, вот. С величайшей неохотой я в конце концов уступил настояниям врача и семьи, уехал в Манчестер к Энгельсу, занялся верховой ездой и другими физическими упражнениями и после четырехнедельного пребывания, наконец, вернулся оттуда в Лондон вполне выздоровевшим. Болезнь, - при моем положении вообще весьма дорогостоящая роскошь, - была тем более некстати, что я уже принялся за подготовку к печати первого выпуска (К критике политической экономии). Теперь я усиленно займусь им. Ожидаю от тебя дружеской услуги, а именно, что ты подробно расскажешь книгоиздателю об этих злоключениях. О моем душевном состоянии во время этой болезни ты легко можешь составить себе представление, если вспомнишь, что такие заболевания печени и сами по себе настраивают на ипохондрический лад, а тут еще присоединились всевозможные домашние обстоятельства, равно как и задержка с публикацией книги, чтобы окончательно отравить мне жизнь. Теперь ко мне опять вернулось мое обычное состояние духа.
За время моей болезни я проштудировал твоего «Гераклита» и нахожу, что восстановление системы из сохранившихся разрозненных отрывков сделано мастерски; не меньше понравилась мне и остроумная полемика. То, что я нахожу, это - главным образом лишь формальные недостатки. Мне кажется, можно было дать более сжатое изложение, без ущерба для содержания. Далее, мне хотелось бы найти в самой книге свидетельства твоего критического отношения к гегелевской диалектике. Насколько эта диалектика есть безусловно последнее слово всей философии, настолько же крайне важно, с другой стороны, освободить ее от мистической оболочки, которую она имеет у Гегеля. Наконец, в некоторых деталях я с тобой не согласен, например, в понимании демокритовской натурфилософии. Но все это - второстепенные пункты. Трудности, которые тебе пришлось преодолевать во время работы, мне тем более ясны, что лет 18 тому назад я проделал подобную же работу над гораздо более легким философом - Эпикуром, а именно, дал на основании фрагментов изложение всей системы, относительно которой я убежден, впрочем, что она, как и система Гераклита, существовала в творениях Эпикура только «в себе», а не в качестве осознанной системы. Даже у философов, которые придали своим работам систематическую форму, как, например, у Спинозы, действительное внутреннее строение его системы совершенно отлично ведь от формы, в которой он ее сознательно представил. Я не понимаю, впрочем, как ты при всех твоих других занятиях нашел время в такой мере усвоить греческую филологию.
В общем теперь неплохие времена. История явно готовится взять новый старт, и заметные повсюду признаки разложения приводят в восторг всякого, кто не склонен сохранять вещи такими, как они есть.
Привет.
Твой К. М. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН Дорогой Лассаль!
Ты получил бы ответ на свое письмо немедленно, но я счел уместным, - не для того, чтобы сформулировать свой собственный взгляд, а потому, что tres faciunt collegium (трое составляют совет), - сообщить об этом инциденте Энгельсу и Лупусу в Манчестер и запросить их мнение. Поскольку и их взгляды и мой собственный по всем пунктам совпадают, то ты можешь считать нижеследующее нашим общим мнением.
1. С точки зрения дуэли. Ясно, как божий день, что оба господина - советник интендантства и асессор - своим подлым нападением на улице встали полностью на бандитскую точку зрения и что единственная дуэль, на которую можно было бы пойти с подобными молодцами, уже состоялась в виде самой драки. Если два субъекта подстерегают кого-то третьего и вдвоем нападают на него, то мы не думаем, чтобы какие-либо дуэльные правила в мире разрешали еще и драться на дуэли с такой сволочью. Если г-н Фабрице хотел ударами хлыста насильно спровоцировать дуэль, то г-н Борман должен был присутствовать при этом совершенно пассивно, в качестве свидетеля, или же был вообще лишним. Но если двое одновременно нападают на одного и один из них еще действует при этом за спиной жертвы, - с тыла, - то тут имеешь дело с негодяями, которые доказали, что честную дуэль, почетный поединок с ними вести нельзя.
2. Принцип дуэли. Мы не думаем, вообще говоря, что такую относительную вещь, как дуэль, можно подводить под категорию хорошо или плохо. Что дуэль сама по себе нерациональна, это не подлежит никакому сомнению. Столь же несомненно, что она пережиток пройденной ступени культуры. Но односторонность буржуазного общества приводит к тому, что в противовес ему право личности утверждается иногда в феодальных формах. Право гражданства дуэли в Соединенных Штатах Америки - наиболее яркое доказательство этому. Между отдельными индивидами могут возникать столь невыносимые коллизии, что дуэль кажется им единственным выходом. Но такая смертельная вражда, в сущности говоря, невозможна в отношении какого-либо безразличного субъекта, например, советника интендантства, или асессора, или лейтенанта. Для этого требуется наличие глубоких личных отношений. В противном случае дуэль - чистый фарс. Она всегда фарс, когда на нее идут из внимания к так называемому «общественному мнению».
3. Мы ставим поэтому дуэль всецело в зависимость от обстоятельств в том смысле, что к ней можно прибегнуть в виде исключения, на худой конец, при исключительных обстоятельствах. Но в данном случае все обстоятельства говорят решительно против дуэли, даже если бы вопрос о ней и не был полностью снят уличным нападением. 4. Первоочередным решающим обстоятельством является то, что ты не только в принципе против всякой дуэли, но и высказался по поводу этого принципа, да еще в присутствии Фабрице. Поэтому ты теперь скомпрометировал бы себя, если бы все-таки стал драться на дуэли из боязни перед «общественным мнением».
5. В данном случае дуэль вообще не имела бы никакого смысла, кроме выполнения известной условной формальности, признанной определенными привилегированными сословиями. Наша партия должна решительно бороться против этих сословных церемоний и на нахальные требования подчиняться им отвечать самой бесцеремонной насмешкой. Времена теперь слишком серьезные, чтобы заниматься подобным ребячеством. А было бы чистым ребячеством - драться на дуэли с г-ном Фабрице на том основании, что он «советник интендантства» и принадлежит к клике, имеющей право на дуэль, в то время как на портного, например, или сапожника, который напал бы на тебя на улице, ты просто подал бы жалобу в суд, без всякого ущерба для своей «чести». В данном же случае ты стал бы драться на дуэли не с Фабрице, личностью для тебя совершенно безразличной, но с «советником интендантства», а это было бы совершенной бессмыслицей. Вообще требование разных господ, чтобы столкновения с ними непременно разрешались путем дуэли, как им принадлежащей привилегии, - а ведь все дуэли хорошего тона основываются на такой точке зрения, - необходимо беспощадно высмеивать. Признавать такое требование было бы прямо контрреволюционным.
Я сообщил теперь тебе вкратце наше мнение. Нам интересно услышать от тебя о дальнейшем ходе этой истории.
Привет.
Твой К. М.
23:59 09.02.2015
МАРКС - РЕДАКТОРУ «NEUE ZEIT» В ЛОНДОНЕ
Как немецкий «демократ» и «поэт» умеет соединять приятное с полезным. В назидание тем немецким читателям, которые не совсем хорошо владеют английским языком, прилагаю перевод этого жалкого произведения, уже в стилистическом отношении являющегося курьезным. «Поездка по Английским озерам. Чтение немецкой литературы. Преподаватель немецкого языка одного из лучших учебно-воспитательных заведений Англии прочитает обществу дам и господ поэму Шиллера «Дон Карлос», «Сельские повести» Ауэрбаха и «Нищую с Моста искусств» Гауфа. Поскольку это общество будет избранным» (как это звучит по-республикански и как грамотно!), «то будет проявлена забота о том, чтобы оно оставалось таковым и чтобы таким способом» (каким?) «установление дружеских и приятных связей сочеталось с поучительным и развлекательным чтением. Общество отправляется с вокзала Кендал в понедельник, 5 июля. Покорнейшая просьба подавать заявки как можно раньше, ибо после 19 июня принимать никого не будут. Посылать д-ру К. по адресу редактора этой газеты». С вырезкой оригинала данного объявления можно ознакомиться . Противник мистификации Впервые опубликовано в газете «Die Neue Zeit», London, 17 июля 1858 г. Печатается по тексту газеты Перевод с немецкого и английского 21 ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН Дорогой Лассаль!
Post tot pericula! (после стольких опасностей) Мой ответ на твое последнее письмо задержался из-за гнусной зубной боли. На твое письмо из Франкфурта я не отвечал потому, что ты не дал мне адреса.
Итак, прежде всего: beatus ille ( блажен тот (Гораций. Эпод 2, стих 1), на кого не смотрят глазами Кёстера, а кто сам смотрит глазами Кёстера. Я и Фрейлиграт подробно рассказали самому Кёстеру, что почти все лето я не мог работать вследствие тяжелого заболевания печени. Что же касается моего «блестящего положения», то Фрейлиграт и я сочли уместным рисовать перед этим дюжинным немецким буржуа самые блестящие картины, а все темные стороны скрыть, так как мы оба считали, что даже лучшие буржуа подобного рода неизменно испытывали бы злорадное удовлетворение, если бы они познакомились с действительными условиями жизни «изгоев». Это - о Кёстере.
Что касается запоздания с присылкой рукописи К критике политической экономии), то сначала мне мешала болезнь, а потом мне надо было наверстывать другие работы для заработка. Но основной причиной является следующее: материал у меня был готов; дело заключалось еще только в том, чтобы придать ему форму. Между тем, во всем, что я писал, я ощущал на стиле влияние больной печени. А у меня вдвойне есть основание не допускать, чтобы это сочинение было испорчено из-за медицинских причин: 1. Оно является результатом пятнадцатилетних исследований, то есть лучшего периода моей жизни.
2. Это сочинение впервые научно выражает имеющий важное значение взгляд на общественные отношения. Поэтому я обязан перед партией не допускать того, чтобы вещь была изуродована той тяжелой, деревянной манерой письма, какая бывает при болезни печени.
Я стремлюсь не к изящному изложению, а только к тому, чтобы писать в своем обычном стиле, чего я, по крайней мере в отношении данной темы, в течение этих месяцев страданий достичь не мог, хотя за это же время я вынужден был написать, а потому и написал по меньшей мере два печатных тома английских передовиц de omnibus rebus et quibusdam aliis (о всякой всячине). Думаю, если даже менее ловкий человек, чем ты, изложит это положение вещей г-ну Дункеру, он только одобрит мое поведение; ведь по отношению к нему, как книгоиздателю, оно сводится просто-напросто к тому, что я стремлюсь за его деньги доставить ему наилучший товар.
Закончу я приблизительно через месяц, так как в сущности только что начал писать.
Есть и другое обстоятельство, о котором, однако, тебе придется поставить вопрос лишь по прибытии рукописи: первый отдел «Капитал вообще» займет по всей вероятности сразу два выпуска, так как в процессе обработки я убедился, что здесь, где приходится излагать как раз самую абстрактную часть политической экономии, чрезмерная краткость сделала бы вещь неудобоваримой для публики. Но, с другой стороны, оба эти выпуска должны появиться одновременно. Этого требует внутренняя связь и от этого зависит весь эффект.
Кстати. В твоем франкфуртском письме ты ничего не писал мне о своей экономической работе. Что касается нашего соперничества, то я не думаю, чтобы в этой области немецкая публика страдала от чрезмерного изобилия. Политическую экономию, как науку в немецком смысле, в действительности еще предстоит создать, и для этого понадобимся не только мы двое, а целый ряд людей. Я надеюсь, что успех моей книги выразится, по крайней мере, в том, что она привлечет в эту область исследования какое-то число лучших умов.
Я был бы тебе чрезвычайно благодарен, если бы ты время от времени писал мне о положении в Пруссии и присылал также об этом соответствующие вырезки из газет.
Моя жена просит передать тебе привет и выражает опасение, что Кёстер так же ошибся насчет «ее красоты», как и насчет здоровья ее мужа.
Фрейлиграт тоже шлет тебе привет. Он погружен с головой в свое банковское дело. Ты не должен поэтому истолковывать его молчание в дурную сторону.
Привет.
Твой К. М. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - ФЕРДИНАНДУ ФРЕЙЛИГРАТУ В ЛОНДОН Дорогой Фрейлиграт!
Проклятый мальчишка, который должен был вчера получить деньги на почте, проваландался где-то, и потому 22 шиллинга получены мной только сегодня. Большое спасибо за хлопоты и издержки.
Что касается «Новейшей Рейнской газеты», то здесь нечего беспокоиться и с этим можно не торопиться. За прошедшее время мы многому научились и ничего не забыли, а это больше, чем могут о себе сказать другие. Лучше всего ты можешь убедиться в этом как раз на примере «Hermann» (очевидно, опечатка вместо «Gottfried», иначе заглавие не имеет никакого смысла), которого ты назвал Иоанном Предтечей «Рейнской газеты». Давно мне не приходилось читать ничего, подобного этому новейшему продукту фальшиво-благородного блаженной памяти «Майского жука» - такой пошлой и приторной чепухи, перед всеми расшаркивающейся и заискивающей, жаждущей примирения и прощения, позорно плохо написанной, рассчитанной по стилю и содержанию единственно на камберуэллское мещанство и немецких филистеров из Сити и вообще приспособляющейся к их вкусам. Этот человек забыл даже то немногое, что он нахватал в 1848 г., и стал теперь настоящим буржуазным паршивым побирушкой. Но раз уж ты навел меня на разговор об этом «весельчаке», который теперь торгует повсюду своей «скорбью», то я не стану от тебя скрывать, что за последнее время ряд филистеров спрашивали меня о том, как могло случиться, что ты заключил столь дружественный союз с мосье Кинкелем. Ты понимаешь, что, хотя все это и преувеличено, я все же был несколько смущен. Конечно, многое я свалил на гнусное преувеличение, с которым Кинкель и его клика раструбили во всех газетах о простой встрече с тобой, как о наступательном и оборонительном союзе против нас, и категорически отрицал этот факт; что касается твоего личного общения с этим филистером, то я отделывался плохими шутками: я говорил, например, что поэты живут в своем особом мире, что Кинкель лишь тогда может сойти за поэта, если он сможет сослаться на общение с тобой, и т. д. Словом, хотя я и плохой дипломат, мне все же удалось достаточно защитить позицию партии.
При этом, наконец, выяснилось, что один из евреев, протежировавших кроткому Готфриду во время его последнего пребывания здесь, будто бы сказал следующее: «Пусть этот негодяй Кинкель только попробует еще раз приехать в Манчестер - он соблазнил в Лондоне девушку из порядочной семьи и держит ее в качестве любовницы, а жена его из-за этого...» (Конец письма отсутствует). ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ИОСИФУ ВЕЙДЕМЕЙЕРУ В МИЛУОКИ
Прежде всего сердечный привет тебе и твоим от всех членов моей семьи, а также от Энгельса, Лупуса и Фрейлиграта. Особо кланяюсь твоей милой жене.
Энгельс постоянно живет в Манчестере. Лупус там же, он дает уроки и устроился довольно сносно. Фрейлиграт в Лондоне, он состоит управляющим филиала швейцарского Credit Mobilier. Дронке служит комиссионером в Глазго. Имандт (не знаю, знаешь ли ты его) преподавателем в Данди. Наш дорогой друг Веерт, к несчастью, умер в Гаити, - это невозместимая утрата.
Мои дела за последние два года шли скорее плохо, чем хорошо. С одной стороны, достойная «Tribune» по случаю кризиса сократила мой доход наполовину, хотя во времена процветания она никогда не прибавляла мне ни одного пфеннига; с другой стороны, необходимость уделять много времени моим занятиям политической экономией (об этом ниже) заставила меня отклонить (хотя и скрепя сердце) весьма выгодные предложения, делавшиеся мне в Лондоне и Вене. Но я должен любой ценой идти к своей цели и не позволю буржуазному обществу превратить меня в машину, делающую деньги.
Г-н Клусс был здесь в мае прошлого года. Я как раз в это время находился у Энгельса в Манчестере. Клусс посетил мою жену и принял приглашение прийти на другой день, но так и не явился. Он [исчез] из Лондона и больше не показывался. Вместо этого он прислал моей жене письмо, написанное «от смущения» в довольно «грубой» форме. В Манчестер он также не заявился. Впоследствии мы узнали, что он заключил союз с г-ном Виллихом. Этим объясняется и загадочное прекращение писем от него. Если бы мы были тщеславны, то почувствовали бы себя порядочно наказанными, узнав, что такой дурак, как Виллих, одержал победу над нами даже в глазах такого неглупого человека, как Клусс. Но во всем этом эпизоде было столько комичного, что это заглушило всякое огорчение.
С Эрнестом Джонсом я порвал. Несмотря на мои неоднократные предупреждения и несмотря на то, что я ему с точностью предсказывал то, что теперь произошло, а именно, что он погубит себя и дезорганизует чартистскую партию, - он все-таки вступил на путь попыток к соглашению с радикальными буржуа. Теперь он - погибший человек, но вред, причиненный им английскому пролетариату, чрезвычайно велик. Ошибка, конечно, будет исправлена, но весьма благоприятный момент для действий упущен. Представь себе армию, генерал которой накануне сражения перебегает в лагерь противника.
Ты уже, вероятно, слышал, что г-н Кинкель снова стал знаменитым человеком вследствие того, что г-жа Кинкель выбросилась из окна и сломала себе шею. Этот «весельчак», - который никогда не чувствовал себя так хорошо, как после смерти старухи Моккель, - решил тотчас же поторговать своей «скорбью». Введенный в заблуждение мелодраматической сценой, устроенной Готфридом, Фрейлиграт написал стихотворение, посвященное Иоганне, в чем он сейчас уже раскаивается. Ибо, во-первых, он убедился, что Готфрид пребывает в самом развеселом настроении, а во-вторых, что тот использовал это стихотворение, чтобы распространить по всему свету ложный слух, будто Фрейлиграт объединился с ним и порвал с нами. Готфрид, решивший немедленно использовать «воскрешение Кинкеля», вызванное смертью его жены, на следующей же неделе начал издавать в Лондоне еженедельник под названием «Hermann». Если имеется в виду не тот Герман, который был сочинен Шёнайхом и превознесен Готшедом, то название должно бы быть «Готфрид». Ведь газетка, вопервых, проповедует мир с богом и со всем миром, а во-вторых, она является простой рекламой для г-на Готфрида в кругу немецких филистеров лондонского Сити. Никогда еще не выходило в свет ничего более жалкого, и мы можем только поздравить себя, что десятилетнее изгнание с такой полнотой обнаружило всю пустоту наших демократических друзей. По сравнению с этим «Kolnische Zeitung» остроумна и смела.
Самое забавное в истории о том, как Кинкель использовал смерть своей жены, заключается в том, что эта особа, у которой было больное сердце, была вне себя от того, что сладчайший поп соблазнил одну еврейку по фамилии Херц, а с ней вообще обходился «холодно».
Манчестерские еврейки клянутся, что это и было причиной, почему покойная Иоганна Моккель выбросилась из окна. Во всяком случае, это доказывало бы, что как ни глуп в других отношениях Готфрид, но в области использования общественной доверчивости он не лишен хитрости. Но довольно об этом шарлатане.
Революционный ветер, веющий на европейском континенте, пробудил, разумеется, всех «великих мужей» от их зимней спячки.
Одновременно с этим письмом идет и другое - первое письмо к Компу. От связей - организованных - я отказался. Я считал, что они могут скомпрометировать немецких друзей.
Здесь же - после подлостей, которые совершили по отношению ко мне болваны, допустившие, чтобы Кинкель, Виллих и прочие шарлатаны использовали их как оружие против меня, - я со времени кёльнского процесса600 совершенно уединился в своем рабочем кабинете. Мое время было для меня слишком дорого, чтобы тратить его на напрасные усилия и мелочные перебранки.
Теперь перейду к главному. Моя «Критика политической экономии» будет выходить отдельными выпусками (первый выпуск - через 8-10 дней) в издании Франца Дункера (Бессеровское издательство) в Берлине. Только благодаря чрезвычайному рвению и красноречию Лассаля удалось склонить Дункера на этот шаг. Однако он оставил себе лазейку. Окончательное заключение договора поставлено в зависимость от продажи первого выпуска.
Всю политическую экономию я делю на шесть книг: капитал; земельная собственность; наемный труд; государство; внешняя торговля; мировой рынок.
Книга I - о капитале - распадается на 4 раздела.
Первый раздел: капитал вообще - распадается на 3 главы: 1) Товар; 2) Деньги, или простое обращение; 3) Капитал. Главы 1 и 2 - около 10 листов - составляют содержание того выпуска, который выходит первым. Тебе понятны политические мотивы, которые побудили меня подождать с третьей главой, о «капитале», до тех пор, пока я снова не буду стоять на твердой почве.
Содержание выходящего сейчас выпуска таково: Первая глава: Товар.
A) К истории анализа товара {Уильям Петти (англичанин эпохи Карла II); Буагильбер (эпоха Людовика XIV); Б. Франклин (первая юношеская работа 1729 года); физиократы; сэр Джемс Стюарт; Адам Смит; Рикардо и Сисмонди}.
Вторая глава: Деньги, или простое обращение.
1) Мера стоимостей.
B) Теории денежной единицы измерения (конец XVII столетия - Локк и Лаундс, епископ Беркли (1750); сэр Джемс Стюарт; лорд Каслри; Томас Атвуд; Джон Грей; прудонисты).
2) Средство обращения. a) Метаморфоз товаров. b) Обращение денег. с) Монета. Знак стоимости.
3) Деньги. а) Образование сокровищ.
b) Средство платежа. c) Мировые деньги (money of the world).
4) Благородные металлы.
С) Теории средств обращения и денег {монетарная система; «Spectator»603, Монтескьё, Давид Юм; сэр Джемс Стюарт; А. Смит, Ж. Б. Сэй; комитет о слитках604, Рикардо, Джемс Милль; лорд Оверстон и его школа; Томас Тук (Джемс Уилсон, Джон Фуллартон)}.
В этих двух главах вместе с тем разбивается наголову модный теперь во Франции прудоновский социализм, который хочет сохранить частное производство, но организовать обмен частных продуктов, хочет товара, но не хочет денег. Коммунизму необходимо избавиться прежде всего от этого «лжебрата» (Библия. Второе послание к коринфянам, глава XI, стих 26). Но, независимо от всех полемических целей, ты ведь знаешь, что анализ простой денежной формы - самая трудная, ибо самая абстрактная, часть политической экономии.
Я надеюсь добиться для нашей партии научной победы. Но и партия сама должна теперь показать, настолько ли она многочисленна, чтобы купить достаточное количество экземпляров и тем самым успокоить «угрызения совести» издателя. От продажи первого выпуска зависит дальнейшая судьба всего дела. Как только я заключу окончательный договор, все будет в порядке.
Привет.
Твой К. Маркс
15:15 10.02.2015
МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН
Я предполагаю, что прусское правительство в своих же собственных интересах не совершило каких-либо неверных шагов в отношении моей рукописи. В противном случае я поднял бы дьявольскую бурю в лондонской прессе («Times» и т. д.).
Сердечный привет от моей жены, которая воображает, что после отставки ее милого братца можно будет, по крайней мере, безопасно пересылать рукописи в Берлин.
Относительно войны: здесь все думают, что война в Италии неизбежна. Несомненно одно: г-ну Эммануилу теперь не до шуток, а г-ну Бонапарту было не до шуток. Поведение последнего определяют следующие обстоятельства: 1) Страх перед итальянскими кинжалами. Со времени смерти Орсини он непрерывно вел тайком плутовскую игру с карбонариями, причем в качестве посредника выступал Плон-Плон, муж «Клотильды». 2) Чрезвычайно стесненное финансовое положение. Действительно, продолжать кормить французскую армию «в мирное время» становится невозможным, а Ломбардия - лакомый кусок. К тому же, в случае войны стали бы возможны и «военные займы». Всякий же другой заем теперь «невозможен». 3) За последние два года Бонапарт с каждым днем все более и более терял авторитет в глазах всех партий во Франции, а его дипломатические сделки также представляли собой ряд сплошных неудач. Поэтому для восстановления престижа необходимо, чтобы что-то произошло. Даже в деревнях сильно ворчат из-за разорительно низких цен на хлеб, и г-н Бонапарт тщетно пытался искусственно вздуть цены на пшеницу своими декретами о хлебных складах. 4) Россия подталкивает тюильрийского выскочку. С помощью панславистского движения в Богемии, Моравии, Галиции, Южной, Северной и Восточной Венгрии, Иллирии и т. д. и войны в Италии Россия почти наверняка сломила бы сопротивление, все еще оказываемое ей Австрией. (Россия со страхом ждет аграрной революции внутри страны, и внешняя война, не говоря уже о всяких дипломатических целях, была бы, пожалуй, желательна для правительства в качестве громоотвода.) 5) Г-н Плон-Плон, сын бывшего вестфальского короля, и его клика (весьма пестрый сброд венгерских, польских и итальянских псевдореволюционеров во главе с Жирарденом) делают все, чтобы довести дело до развязки.
6) Война с Австрией в Италии - это единственная война, в которой Англия, не имея возможности выступить прямо за папу и т. п. и против так называемой свободы, останется нейтральной, по крайней мере вначале. Россия же держала бы Пруссию под угрозой, если бы эта последняя - чего я, однако, не думаю - пожелала вмешаться уже в начале борьбы.
С другой стороны, несомненно, что г-н Луи Бонапарт смертельно боится настоящей, серьезной войны: 1) Человек этот всегда полон сомнений и, подобно всем игрокам, отнюдь не отличается решительностью. Он постоянно подползал к Рубикону, но людям, стоявшим у него за спиной, всегда приходилось его туда сталкивать. При Булони, при Страсбурге, в декабре 1851 г.609 его каждый раз вынуждали отнестись, наконец, серьезно к своим планам. 2) Чрезвычайная холодность, с которой был принят во Франции его проект, конечно, не придает ему бодрости. Массы относятся к нему безразлично, но зато крупные финансисты, промышленники, торговцы, партия попов, наконец, высший генералитет (например, Пелисье и Канробер) оказывают ему прямое и серьезное сопротивление. Да и на самом деле военные перспективы не блестящи, даже если принимать за чистую монету хвастовство «Constitutionnel»610. Если Франция наберет в общей сложности 700000 человек, то по самому щедрому расчету способными к военной службе из них будут 580000. Отсюда надо отнять: 50000 для Алжира; 49000 - жандармов и т. п.; 100000 (минимум) для охраны городов (Париж и т. д.) и крепостей во Франции; по крайней мере 181000 нужно выделить в качестве обсервационной армии на швейцарской, германской и бельгийской границах. Остается 200000. Если даже прибавить сюда небольшую пьемонтскую армию, то это отнюдь не составит подавляющей силы по отношению к австрийцам, занимающим сильные позиции на Минчо и Адидже.
Как бы то ни было, но если Бонапарт теперь отступит, то в глазах массы французской армии он погиб, и это соображение в конце концов может заставить его все же выступить.
Ты, кажется, думаешь, что такая война вызовет восстание в Венгрии. Я в этом сильно сомневаюсь. Австрия, конечно, выставит на галицийско-венгерской границе обсервационный корпус против России и тем самым одновременно будет держать под ударом Венгрию. Венгерские полки (поскольку они не рассредоточены, как это большей частью имеет место, среди своих врагов - чехов, сербов, словенцев и т. д.) будут размещены в германских провинциях.
Война, конечно, приведет к серьезным, а в конечном счете наверняка и к революционным последствиям. Но вначале она будет содействовать укреплению бонапартизма во Франции, ослабит внутреннее движение в Англии и России, пробудит самые мелочные националистические страсти в Германии и т. д. и поэтому, в первую очередь, она окажет, по моему мнению, во всех отношениях контрреволюционное действие.
Как бы то ни было, но от здешней эмиграции я не ожидаю ничего. За исключением Мадзини, который, по крайней мере, фанатик, она состоит из настоящих авантюристов, все честолюбие которых сводится к вымогательству денег у англичан. Г-н Кошут совершенно опустился, превратившись в странствующего лектора, который разносит одну и ту же бессмыслицу по различным провинциям Англии и Шотландии, преподнося ее все новым и новым слушателям.
Все эти скоты сделались настолько консервативными, что на самом деле заслуживают амнистии. Г-н Готфрид Кинкель, например, издает здесь еженедельник под названием «Hermann», в сравнении с которым даже «Kolnische Zeitung» кажется смелой и остроумной газетой. (Говорят, что этот сладчайший мелодраматический поп своими ухаживаниями за эстетическими еврейками довел свою жену до того, что она выбросилась из окна и сломала себе шею. Под влиянием сцен скорби Фрейлиграт, по своему добродушию, дал уговорить себя написать стихотворение, посвященное покойной Иоганне Моккель, но через несколько дней убедился, что скорбь была показной и что г-н Готфрид никогда не чувствовал себя так «легко и свободно», как после смерти своей супруги.) Этот малый проповедует «оптимизм» в убаюкивающей, заискивающей, расслабленной форме. Газету следовало бы назвать «Готфрид». Что касается меня, то я предпочел бы писать под ярмом «Мантёйфеля», чем под ярмом немецких филистеров из лондонского Сити. А для г-на Кинкеля это ярмо тем легче и приятнее, что по характеру и взглядам он ни на волос не отличается от этих филистеров.
Болтовня «Левальд», она же «Штар», по поводу покойной Моккель еще больше скомпрометировала здесь последнюю.
Для меня было бы крайне важно, если бы ты мог разузнать в Бреслау подробности относительно одной особы женского пола, именующей себя фон Паула-Крехер, которая жила раньше там, а сейчас находится здесь, и сообщить мне их по возможности скорее.
Сегодня я послал Дункеру предисловие. Будь так добр, позаботься о том, чтобы, как только рукопись будет напечатана, мне был послан гонорар. Я, конечно, не стал бы писать тебе по поводу этого последнего пункта, если бы вследствие непредвиденных обстоятельств это не стало для меня жгучим вопросом.
После своего участия в баденской кампании Энгельс сделал изучение военных вопросов своей специальностью. К тому же, как ты знаешь, пишет он чрезвычайно убедительно.
Но издатель должен хранить тайну авторства, пока сам автор ее не раскроет. Ты можешь быть уверен, что в авторстве будут подозревать крупнейших военных писателей Пруссии.
Но так как этот человек был все время личным врагом «Neue Rheinische Zeitung» - в чем он открыто признался моему другу Гейне, - то мне было бы чрезвычайно досадно, если бы он получил хотя бы одну строчку от кого-либо из нас. Кроме того, он самым постыдным образом обошелся с нашим незабвенным и незаменимым другом Веертом.
Ответь мне как можно скорее и не сердись на меня за то, что я отнимаю у тебя так много времени и так часто прибегаю к твоему содействию. Оправданием мне служат просто общие интересы партии. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН
Прежде всего позвольте выразить благодарность за помощь в деле с Дункером, которая увенчалась таким успехом и дает мне возможность впервые почти за 10 лет снова выступить перед немецкой публикой. Рукопись я отослал Марксу в прошлую среду, и в четверг он, вероятно, отправил ее дальше. Заглавие простое: «По и Рейн», Берлин, издательство и т. д. и т. д. И Маркс и я считаем, что брошюру, ввиду ее специального характера, лучше сначала выпустить анонимно, так как имя штатского автора могло бы на первых порах только повредить военному сочинению. Если брошюра, как я надеюсь, будет иметь успех, то назвать имя никогда не будет поздно. Оглавления не требуется, разделы обозначены просто цифрами.
С тех пор, как я нахожусь здесь, я занимался главным образом военными вопросами и время от времени предавался своей старой любви - сравнительной филологии. Но когда целый день занимаешься благородной коммерцией, то в области такой колоссально обширной науки, как филология, не удается выйти за рамки чистейшего дилетантизма, и если я некогда лелеял смелую мысль разработать сравнительную грамматику славянских языков, то теперь я уже давно отказался от этого, в особенности после того, как эту задачу с таким блестящим успехом выполнил Миклошич.
Итак, еще раз большое спасибо и сердечный привет от Вашего Ф. Э. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ
Вчера меня посетил один приехавший из Парижа человек, с мнением которого я очень считаюсь. Относительно войны616 он сказал: «В Париже нет двух мнений - война будет».
Он решительно держался того взгляда, что если Бонапарт отступит, то он слетит, и даже армия предаст его, как это было с императором Сулуком. Даже парижские буржуа, как ни жаждут они мира, начинают уже ворчать, что у этого человека не больше мужества, чем у Луи- Филиппа.
Есть еще один момент, который ты не должен упускать из виду: Россия разжигает все это дело, и ее союзник Пальмерстон (просмотри хотя бы «Times») делает все, чтобы заставить Бонапарта воевать. К тому же здесь произойдет скоро смена министерства, и тогда Пальмерстон сам сможет повести это дело. Выступления, устраиваемые здесь в честь Поэрио и др., целиком исходят от него. Он поставил во главе этих выступлений в качестве их «ответственного редактора» своего зятя, графа Шефтсбери.
В конце концов я теперь все же думаю, что война даст и нам, быть может, кое-какие шансы.
Кстати, не забывай, что когда ты пишешь мне об «известных делах» (то есть о положении в Германии), то это идет на пользу чрезвычайно широкой публике, среди которой очень много немцев. «Tribune» насчитывает около 200000 постоянных подписчиков.
Относительно финансовой нужды. Прежде всего благодарю тебя за твою готовность.
Пока что я сначала испробовал другой путь, написав моей матери, не согласится ли она ссудить мне денег недели на две. Посмотрим. Здесь в Лондоне вексельную сделку можно было бы провести только через Герстенберга. Но он - покровитель Кинкеля и мелочный надутый дурак, и я не доставлю ему такого удовольствия, чтобы просить его хотя бы даже о чисто формальной любезности.
Я веду переговоры с одним англичанином относительно английского издания этого первого выпуска, а это зависит, конечно, от появления немецкого издания. Но так как в Лондоне дела обычно ведутся «на всех парах», то англичанин уже начинает проникаться недоверием. Немецкая манера ведения дел для англичанина совершенно непостижима.
Ты увидишь, что первый раздел еще не содержит основной главы, а именно третьей главы - о капитале. Я считал это целесообразным по политическим соображениям, ибо как раз с третьей главы начинается настоящая битва, и мне казалось неблагоразумным нагонять страх с самого начала.
Относительно «Presse». Я принимаю также и это предложение. Во-первых, потому, что в отличие от прошлых переговоров мне не ставится условий, как я должен писать об отдельных политических деятелях. Я придерживаюсь абсолютного принципа - никогда не соглашаться ни на какое условие. Но, конечно, каждая газета имеет право требовать от корреспондента такта. Во-вторых, потому, что времена изменились, и я считаю теперь существенно важным, чтобы наша партия занимала позиции везде, где возможно, пусть даже иногда только для того, чтобы ими не завладели другие. Пока что, конечно, эти позиции нужно использовать осмотрительно, но важно обеспечить себе влияние в различных пунктах для решающего момента. Номеров «Presse», которые, по твоим словам, были посланы мне Фридлендером, я не получил, вероятно, из-за неправильного адреса. Однако необходимо, чтобы мне немедленно прислали несколько номеров. Надо по самой газете определить - не что, а как нужно писать для венской публики.
Относительно твоего сотрудничества в «Presse». Я абсолютно убежден, что тебе следует писать корреспонденции. Конечно, для тебя, как для пруссака, пожалуй, «неприлично» писать сейчас в австрийской газете. Но принципиально мы должны, по выражению Лютера о господе боге, «бить одного злодея другим» и использовать всякий шанс, чтобы вносить смятение и содействовать всеобщему разложению. До наступления нынешней неурядицы я и сам не стал бы писать в «Presse», да и тебе не посоветовал бы. Но процесс брожения начался, и сейчас каждый должен делать все, что может. Надо вливать яд всюду, где это только требуется. Если бы мы ограничились сотрудничеством в газетах, которые в общем бы разделяли нашу точку зрения, то мы должны были бы совсем отложить всякую журналистскую деятельность. Нужно ли допускать, чтобы так называемое «общественное мнение» накачивалось только контрреволюционным материалом?
Относительно «Tribune». Ты, конечно, меня неправильно понял, если думаешь, что я требовал, чтобы ты считался с подписчиками «Tribune». Дело вот в чем. Моя работа в «Tribune» заключается, собственно, в том, что я пишу передовые статьи на темы по своему выбору. При этом Англии отводится первое место, Франция стоит на втором. Значительная часть передовых статей посвящена экономическим вопросам. Но после перемен в Пруссии я время от времени доставлял себе удовольствие тем, что писал корреспонденции «из Берлина», причем «внутренняя» связь с гогенцоллернским отечеством давала мне возможность с достаточной уверенностью судить о тамошнем положении. Среди подписчиков «Tribune» много немцев. Кроме того, статьи эти перепечатывают немецко-американские газеты, имя которым легион. Поэтому важно было тем статьям, которые я в виде исключения писал «из Берлина», придать местный колорит, чтобы продолжать в Новом свете мою полемику с прусским государством. Для такого местного колорита непременно требуется немного сплетен. К тому же ведь история Пруссии состоит сейчас главным образом из скандальной хроники. Hinc illae lacrimae! ( Вот отчего эти слезы! (Публий Теренций. «Девушка с Андроса», акт I, сцена первая) Твое последнее письмо очень помогло мне в этом отношении.
21:35 10.02.2015
МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН Дорогой Лассаль!
Все мои попытки раздобыть деньги окончились неудачей. Даже из дома, - ты ведь знаешь, что старые люди крепко держатся за «земное», - я получил отказ. Как ни неприятно мне обращаться к тебе, - ведь твой собственный кошелек пустеет,- мне не остается иного выбора. Если 20 фридрихсдоров слишком большая сумма для тебя, то пришли меньше. Деньги же вычти впоследствии у Дункера.
Я не посылал тебе особого извещения о получении 14 ф. ст. 10 шиллингов, потому что письмо было заказное. Но я написал бы тебе раньше, если бы меня не посетил проклятый «кузен из Голландии», самым безжалостным образом присвоивший себе мое «прибавочное рабочее время». Теперь он уехал, и я снова вздохнул свободно.
Здесь, в Англии, классовая борьба развивается самым обнадеживающим образом. К сожалению, в данный момент не существует больше ни одной чартистской газеты, и потому вот уже около двух лет, как я вынужден был прекратить свое литературное участие в этом движении.
Перехожу теперь к «Францу фон Зиккингену». Прежде всего я должен похвалить композицию и живость действия, а это больше, чем можно сказать о любой современной немецкой драме. Во-вторых, если оставить в стороне всякое чисто критическое отношение к этой работе, она при первом чтении сильно взволновала меня, а, следовательно, на читателей, у которых в большей мере преобладает чувство, она в этом смысле подействует еще сильнее. Это второе, очень важное обстоятельство. А теперь другая сторона медали. Во-первых - это чисто формальный момент, - раз уж ты писал стихами, ты мог бы отделать свои ямбы несколько более художественно. Впрочем, хотя профессиональные поэты и будут шокированы этой небрежностью, я в общем считаю ее преимуществом, так как у наших поэтов-эпигонов не осталось ничего, кроме формального лоска. Во-вторых. Задуманная тобой коллизия не только трагична, но она есть именно та самая трагическая коллизия, которая совершенно закономерно привела к крушению революционную партию 1848-1849 годов. Поэтому я могу только всецело приветствовать мысль сделать ее центральным пунктом современной трагедии. Но я спрашиваю себя, годится ли взятая тобой тема для изображения этой коллизии? Бальтазар, конечно, может воображать, что если бы Зиккинген не выдавал свой мятеж за рыцарскую распрю, а поднял знамя борьбы против императорской власти и открытой войны с князьями, он победил бы. Но можем ли мы разделять эту иллюзию? Зиккинген (а вместе с ним в известной степени и Гуттен) погиб не из-за своего собственного лукавства. Он погиб потому, что восстал против существующего или, вернее, против новой формы существующего как рыцарь и как представитель гибнущего класса. Если отнять у Зиккингена то, что свойственно ему как личности с ее особыми природными склонностями, образованием и т. д., то останется Гёц фон Берлихинген. А в этом жалком субъекте воплощена в ее адекватной форме трагическая противоположность между рыцарством, с одной стороны, и императором и князьями - с другой, и потому Гёте был прав, избрав его героем. Поскольку Зиккинген, - а отчасти и сам Гуттен, хотя у него, как и у всех идеологов определенного класса, подобные высказывания должны были выражаться в значительно измененной форме, - выступает против князей (ведь против императора он идет только потому, что император из императора рыцарей превращается в императора князей), постольку он на самом деле просто Дон-Кихот, хотя и имеющий историческое оправдание. То, что он начинает мятеж под видом рыцарской распри, означает только, что он начинает его по-рыцарски. Чтобы начать его по-иному, он должен был бы непосредственно, и притом с самого же начала, апеллировать к городам и крестьянам, то есть как раз к тем классам, развитие которых равносильно отрицанию рыцарства.
Следовательно, если ты не хотел свести коллизию только к той, что изображена в «Гёце фон Берлихингене», - а твой план состоял не в этом, - то Зиккинген и Гуттен должны были погибнуть, потому что они в своем воображении были революционерами (последнего нельзя сказать о Гёце) и совершенно так же, как образованное польское дворянство 1830 г., стали, с одной стороны, проводниками современных идей, а, с другой стороны, на деле представляли интересы реакционного класса. Следовательно, не надо было допускать, чтобы весь интерес сосредоточивался, как это происходит в твоей драме, на дворянских представителях революции, за чьими лозунгами единства и свободы все еще скрывается мечта о старой империи и кулачном праве, а наоборот, весьма существенный активный фон должны были бы составить представители крестьян (особенно их) и революционных элементов городов. Тогда ты также мог бы в гораздо большей степени высказывать устами своих героев как раз наиболее современные идеи в их самой наивной форме, между тем как сейчас основной идеей остается, в сущности, кроме религиозной свободы, гражданское единство. Тебе волейневолей пришлось бы тогда в большей степени шекспиризировать, между тем как теперь основным твоим недостатком я считаю то, что ты пишешь по-шиллеровски, превращая индивидуумы в простые рупоры духа времени. Не совершаешь ли ты сам до известной степени, подобно твоему Францу фон Зиккингену, дипломатическую ошибку, ставя лютеровскорыцарскую оппозицию выше плебейско-мюнцеровской?
Далее, в обрисовке характеров не хватает как раз характерных черт. Исключениями являются Карл V, Бальтазар и Рихард Трирский. А между тем, найдется ли эпоха с более резко очерченными характерами, чем XVI столетие? Гуттен, по моему мнению, уж слишком воплощает в себе одно лишь «воодушевление», а это скучно. Разве он не был в то же время умница и чертовски остроумен, и не совершил ли ты поэтому по отношению к нему большую несправедливость?
До какой степени сам твой Зиккинген, обрисованный, кстати сказать, тоже слишком абстрактно, является жертвой колли- зии, не зависящей от всех его личных расчетов, видно из того, как ему приходится, с одной стороны, проповедовать своим рыцарям дружбу с городами и т. д., и как охотно, с другой стороны, сам он применяет к городам нормы кулачного права.
Что касается частностей, то местами мне не нравятся излишние рассуждения отдельных лиц о самих себе, что проистекает от твоего пристрастия к Шиллеру. Так, например, на стр.121, где Гуттен рассказывает Марии историю своей жизни, было бы совершенно естественно, если бы ты заставил Марию сказать именно на это: «Вся гамма ощущений» и т. д. до «И тяжелей она, чем бремя лет».
Предшествующие этому стихи, от «говорят» до «состарилась», могли бы следовать после этого, но рассуждение «Довольно ночи, чтоб девушка развиться в женщину могла» (хотя оно и показывает, что Мария знает не одну только абстракцию любви), совершенно излишне; во всяком случае, Мария не должна была начинать свою речь с размышления о том, что сама она «старится». После ее слов о том, как много ей рассказано в «один» этот час, она могла бы дать общее выражение своим чувствам в словах о том, что она постарела. Далее, в следующих за этим строках меня шокирует фраза: «Сочла я это» (то есть счастье) «правом». К чему было отнимать наивное представление о мире, которое, как утверждает Мария, она имела до сих пор, превращая его в правовую доктрину? В другой раз я, может быть, изложу тебе свое мнение более подробно.
Особенно удачной я считаю сцену между Зиккингеном и Карлом V, хотя диалог и с той, и с другой стороны слишком смахивает на прения сторон в суде. Далее, удачны сцены в Трире.
Очень хороши сентенции Гуттена о мече.
Ну, на этот раз довольно!
В лице моей жены ты приобрел горячую поклонницу твоей драмы. Она недовольна только Марией.
Привет.
Твой К. М.
16:11 11.02.2015
ЭНГЕЛЬС - ЭЛИЗЕ ЭНГЕЛЬС В ЭНГЕЛЬСКИРХЕН Манчестер, 20 апреля 1859 г.
Дорогая мама!
Наконец-то мне удалось урвать время, чтобы в более или менее спокойной обстановке написать тебе. Оба твои милые письма я получил и очень рад, что всем вам живется хорошо и что дети Бланков благополучно перенесли корь. Я чувствую себя очень хорошо. Коренные зубы у меня, правда, постепенно разрушаются, но без особой боли, а в общем я совершенно здоров. Аппетит и пищеварение у меня превосходны, а от старых болезней не осталось ни малейшего следа.
Итак, маленький Делиус в конце концов не мог все же обойтись без того, чтобы не выказать вам своей брадфордской натуры. Я-то думал, что он будет вести себя несколько более осторожно, но так как он, по-видимому, начал заниматься мелкими пакостями, то я только открою тебе одну истину: в Брадфорде ложь носится в воздухе, и брадфордец совершенно не способен постоянно говорить правду. Так как этот малый живет вместе с Вильгельмом Куттером, величайшим лгуном, какой только существует под солнцем, то он, по-видимому, мало-помалу усвоил себе ту же самую добродетель. Если бы брадфордец сказал мне, что дважды два - четыре, то я сейчас же стал бы сомневаться в правильности таблицы умножения. Я говорю это тебе заранее, чтобы ты не относилась слишком сурово к этому малому, - ведь все брадфордцы таковы: они лгут, как по-писаному. История с лошадью основывается на том, что я просто сказал владельцу, что если он решит продать лошадь дешевле 120 фунтов, то пусть уведомит меня. Больше ничего. Отсюда до покупки еще очень далеко. Если бы он теперь предложил мне эту лошадь за 120 фунтов, то я бы еще призадумался, давать ли за нее и 100 фунтов; для меня она несколько легка, а за эти деньги я могу получить очень хорошую и сильную охотничью лошадь. Что касается истории с прыжком в лавку, то все это не так страшно. Любая горячая лошадь, простоявшая неделю совсем или почти без дела, обязательно будет выкидывать всякие удивительные штуки под управлением среднего наездника, и сломают ли они себе оба при этом шею или нет - это зависит только от случая. Но под моим управлением ни одной лошади не удастся так легко прыгнуть в лавку, если я этого не захочу. В этом ты можешь быть спокойна.
Другая история - с Карлом Зибелем - целиком выдумана. Он вовсе не ведет беспорядочной жизни, а, наоборот, почти все вечера проводит дома, почти никуда не ходит и почти ни с кем не водит знакомств. Я думаю, в Манчестере не найдется и 20 молодых людей его возраста, которые вели бы столь солидный образ жизни. Правда, в первые дни он пару раз выпивал лишнюю рюмку, выкидывая всякие забавные штуки, свойственные молодежи, но так как он бывал со мной и еще несколькими знакомыми и видел, что в этих ребяческих выходках мы не находим ничего интересного, то он прекратил их. Он вообще еще полуребенок, ужасно незрелый и беспомощный в самых простых вещах. Со временем это пройдет. Все мы, барменцы, по-видимому, только очень поздно становимся взрослыми. Когда мне было 23 года, я был, вероятно, таким же повесой. Во всяком случае, его родители, должно быть, как-то нелепо подошли к нему, раз они не могли с ним справиться, - ведь он имеет ту очень хорошую черту, что сознает свои слабости; он вовсе не упрям, а, наоборот, легко поддается убеждению. В его пользу меня располагает то, что, несмотря на многочисленные похвалы, которыми осыпают его стихи, он все же в глубине души сознает, что это совершенно незрелые, необработанные и поверхностные произведения; этот славный малый был мне очень благодарен, когда я в довольно юмористической, но вполне ясной форме разъяснил ему это. После того как он преподнес мне все свои бессмертные произведения, я ему прямо заявил, что хотя в них и чувствуется талант, но талант очень запущенный, и что все его вещи, как произведения искусства, ничего не стоят. В Берлине юноша, должно быть, действительно очень распустился и рисковал окончательно скатиться к ординарнейшей беллетристической литературщине. Поэтому, когда я его вижу, я регулярно отчитываю его за это, говоря, что он должен на некоторое время бросить стихоплетство и основательно изучить классических поэтов всех народов, чтобы сперва выработать себе вкус, - сейчас он у него очень неразборчивый, - и научиться немецкому языку, которого он все еще не знает. Если он это сделает, из него еще может выйти вполне приличный малый. Во всяком случае, его родители должны бы иметь достаточно здравого смысла, чтобы наладить с ним благоразумные, приемлемые для него отношения или позаботиться о том, чтобы он постепенно нашел средства и возможность обеспечить себе здесь или еще где-либо самостоятельное существование на торговом поприще. Юноша знает, что своим сочинительством он всегда сможет заработать себе на жизнь, и если его любезный папаша недостаточно умен и тактичен для того, чтобы обращаться с ним, как со взрослым человеком, то пусть пеняет на себя, если малому в конце концов надоест все это и он целиком отдастся сочинительству и при этом наверняка окончательно погибнет. Старик Зибель, наверное, воображает, что я вбиваю в голову его сына всевозможные безумства, но он может быть спокоен: все мое влияние на него я использую для того, чтобы удержать его от чрезмерного увлечения сочинительством (ведь малый еще не созрел для этого) и убедить его, что нет ничего более жалкого, чем существовать на доход от беллетристического сочинительства. Я внушаю ему, что чем скорее он освоится со своей прозаической буржуазной профессией, тем лучше (потому что он в сущности не любит учиться, а без этого он потеряет всякую устойчивость и совершенно испортится). Если он это сделает и приобретет несколько больше житейского опыта, перестав быть таким беспомощным, то я не сомневаюсь, что из него выйдет вполне порядочный малый, который и в литературной области сможет дать кое-что ценное. Я очень люблю мальчика, - у него доброе сердце, он лишен самомнения, очень искренен и прям. Я встречаюсь с ним обычно раза два в неделю.
А я и не знал, что Э. Бланк находится в Лондоне. Я надеюсь, что на этих днях он приедет сюда, - он ведь уже несколько месяцев тому назад обещал мне это. При всех обстоятельствах - будет ли война или нет - не отказывайся от поездки сюда этим летом. Я твердо рассчитываю на твой приезд. Ты же знаешь, что мы поедем этим летом в Шотландию, и ты можешь пока что снова просмотреть своего Вальтера Скотта, чтобы лучше знать эти места.
Но пора кончать, ведь уже 7 часов, а мне еще надо написать несколько деловых писем. Я хотел было написать еще несколько строк отцу, но абсолютно не в состоянии этого сделать, тем более, что я должен приготовить для него еще некоторые выписки. Так что я напишу ему при первой возможности - в ближайшие два или три дня.
Передай сердечный привет отцу, всем братьям и сестрам и их семействам.
Искренне любящий твой сын Фридрих Не рассказывай, конечно, г-же Зибель во всех подробностях того, что я писал тебе относительно Карла.
Поздравляю тебя от всего сердца с днем твоего рожденья и надеюсь, что еще много, много раз буду поздравлять тебя с ним. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН Лондон, 5 мая 1859 г.
К сожалению, здешние выборы прошли недостаточно благоприятно для тори. В последнем случае здесь вскоре началось бы революционное движение. После некоторых маневров Пальмерстон теперь наверняка возвратится в министерство иностранных дел, и таким образом Россия опять будет непосредственно направлять английскую политику. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН Дорогой Лассаль!
Вам, вероятно, показалось несколько странным, что я так долго не писал, тем более, что я должен был сообщить свое мнение о Вашем «Зиккингене»*. Но именно это и было причиной моего столь длительного молчания. При том оскудении изящной литературы, которое сейчас царит повсюду, мне редко случалось читать подобного рода произведения и уже несколько лет мне не приходилось подобные произведения читать так, чтобы в результате чтения дать обстоятельную оценку, высказать твердо установившееся мнение. Появляющаяся макулатура и не стоит этого труда. Даже те немногие сравнительно хорошие английские романы, которые я еще время от времени читаю, как, например, Теккерея, несмотря на их неоспоримое литературное и культурно-историческое значение, ни разу не могли в такой степени заинтересовать меня. Но вследствие столь долгого бездействия мои критические способности изрядно притупились, и требуется немалый срок, прежде чем я могу позволить себе высказать свое мнение. Однако Ваш «Зиккинген» заслуживает иного отношения, чем весь этот вздор, и поэтому я не пожалел на него времени. Первое и второе чтение Вашей во всех отношениях - и по теме, и по трактовке - национально-германской драмы взволновало меня до такой степени, что я должен был на время отложить ее в сторону, тем более, что мой вкус в наши скудные времена так притупился, - к стыду своему я должен в этом признаться, - что порой даже мало чего стоящие произведения при первом чтении производят на меня известное впечатление. Так вот, чтобы быть вполне беспристрастным, вполне «критическим», я отложил на время «Зиккингена», вернее - одолжил его кое-кому из знакомых (здесь еще есть несколько немцев, более или менее образованных в вопросах литературы). Но «habent sua fata libelli» ( «книги имеют свою судьбу» (Теренций Мавр. «О буквах, слогах и о метрах Горация», стих 1286), - когда их одалживаешь, то редко получаешь обратно, - и моего «Зиккингена» мне тоже пришлось отвоевывать силой. Могу сказать, что при третьем и четвертом чтении впечатление осталось то же самое, и в уверенности, что Ваш «Зиккинген» способен выдержать критику, я выскажу Вам о нем несколько «теплых слов».
Я знаю, что для Вас не будет большим комплиментом, если я констатирую тот факт, что ни один из современных официальных поэтов Германии ни за что не был бы в состоянии написать подобную драму. Тем не менее, это все же факт, и притом для нашей литературы слишком характерный, чтобы о нем можно было умолчать. Прежде всего коснусь формы.
Меня очень приятно поразила искусная завязка интриги и драматизм, пронизывающий пьесу. В области стихосложения Вы, однако, позволили себе некоторые вольности, которые, впрочем, больше мешают при чтении, чем на сцене. Хотелось бы прочесть Вашу драму в обработке для сцены. В своем настоящем виде она, конечно, не сценична. У меня здесь был один молодой немецкий поэт (Карл Зибель), мой земляк и дальний родственник, довольно много поработавший в области театра. Возможно, что ему, как прусскому гвардейцу запаса, придется поехать в Берлин, в таком случае, я, пожалуй, возьму на себя смелость дать ему небольшое письмо к Вам. Он очень высокого мнения о Вашей драме, но считает ее совершенно не сценичной из-за длинных монологов, во время которых играет лишь один из актеров, между тем как остальным пришлось бы дважды или трижды исчерпать всю свою мимику, чтобы не стоять статистами. Два последних акта в достаточной степени показывают, что Вам не трудно сделать диалог быстрым и живым, а так как, по-моему, за исключением отдельных сцен (что бывает в каждой драме), это можно было бы сделать и в первых трех актах, то я не сомневаюсь, что при обработке для сцены Вы сможете учесть это обстоятельство. Идейное содержание, конечно, должно при этом пострадать, но это неизбежно. Полное слияние большой идейной глубины, осознанного исторического содержания, которые Вы не без основания приписываете немецкой драме, с шекспировской живостью и богатством действия будет достигнуто, вероятно, только в будущем, и возможно, что и не немцами. Во всяком случае, именно в этом слиянии я вижу будущее драмы. В Вашем «Зиккингене» взята совершенно правильная установка: главные действующие лица являются действительно представителями определенных классов и направлений, а стало быть и определенных идей своего времени, и черпают мотивы своих действий не в мелочных индивидуальных прихотях, а в том историческом потоке, который их несет. Но дальнейший шаг вперед, который следовало бы сделать, заключается в том, чтобы эти мотивы более живо, активно и, так сказать, стихийно выдвигались на первый план ходом самого действия, а аргументирующие речи (в которых, впрочем, я с удовольствием узнал Ваш старый ораторский талант, с каким Вы выступали на суде присяжных и на народном собрании), напротив, становились бы все более излишними. Этот идеал Вы, по-видимому, сами считаете своей целью, поскольку Вы проводите различие между сценической и литературной драмой. Мне думается, что «Зиккингена» можно было бы превратить в этом смысле в сценическую драму, хотя, конечно, это дело трудное (достичь совершенства не так просто). С этим связана характеристика действующих лиц. Вы совершенно справедливо выступаете против господствующей ныне дурной индивидуализации, которая сводится просто к мелочному умничанью и составляет существенный признак оскудевающей литературы эпигонов. Мне кажется, однако, что личность характеризуется не только тем, что она делает, но и тем, как она это делает; и в этом отношении идей- ному содержанию драмы не повредило бы, по моему мнению, если бы отдельные характеры были несколько резче разграничены и острее противопоставлены друг другу. Характеристика, как она давалась у древних, в наше время уже недостаточна, и тут, по моему мнению, было бы неплохо, если бы Вы несколько больше учли значение Шекспира в истории развития драмы. Но это второстепенные вопросы, которые я упоминаю только для того, чтобы Вы видели, что я интересовался Вашей драмой и со стороны формы.
Что касается исторического содержания, то Вы очень наглядно и с правильным учетом дальнейшего развития изобразили обе стороны тогдашнего движения, которые Вас наиболее интересовали: национальное дворянское движение, представленное Зиккингеном, и теоретико-гуманистическое движение с его дальнейшим развитием в теологической и церковной сфере, то есть с Реформацией. Больше всего мне понравились тут сцены между Зиккингеном и императором и между легатом и архиепископом Трирским (здесь Вам к тому же удалось дать прекрасную индивидуальную характеристику, противопоставляя светского, эстетически и классически образованного, политически и теоретически дальновидного легата ограниченному немецкому князю-попу, - характеристику, которая в то же время прямо вытекает из характера обоих действующих лиц как типичных представителей); большой меткостью отличается обрисовка характеров и в сцене между Зиккингеном и Карлом. Что касается автобиографии Гуттена, содержание которой Вы справедливо считаете существенным, то Вы несомненно пошли на весьма рискованный шаг, вставив это содержание в драму. Очень важен также разговор между Бальтазаром и Францем в акте V, где первый излагает своему господину действительно революционную политику, которой тот должен был бы следовать.
Именно здесь выступает подлинно трагическое, и мне кажется, что именно эту сторону дела, ввиду ее большого значения, следовало бы несколько резче подчеркнуть уже в акте III, который дает для этого достаточно поводов. Но я опять занялся второстепенными вопросами.
Позиция городов и князей того времени также изображена во многих местах очень ярко, и таким образом более или менее исчерпаны так называемые официальные элементы тогдашнего движения. Но я считаю, что Вы уделили недостаточно внимания неофициальным - плебейским и крестьянским - элементам и сопутствующим им их представителям в области теории. Крестьянское движение было в своем роде столь же национально и было в такой же степени направлено против князей, как и движение дворянства, а огромный размах борьбы, в которой оно потерпело поражение, составляет резкий контраст по сравнению с той легкостью, с какой дворянство, бросив Зиккингена на произвол судьбы, примирилось со своим историческим призванием - раболепством.
Именно поэтому и при Вашем понимании драмы, которое, как Вы, вероятно, заметили, я считаю слишком абстрактным, недостаточно реалистичным, - крестьянское движение заслуживало более внимательного рассмотрения; правда, крестьянская сцена с Йоссом Фрицем характерна, и индивидуальность этого «смутьяна» изображена вполне правильно, но она не показывает с достаточной силой, в противовес дворянскому движению, бурно разлившийся уже тогда поток крестьянских волнений. Согласно моему пониманию драмы, требующему, чтобы за идеальным не забывать реалистического, за Шиллером - Шекспира, привлечение тогдашней, поразительно пестрой плебейской общественной сферы дало бы к тому же совершенно иной материал для оживления драмы, дало бы неоценимый фон для разыгрывающегося на авансцене национального дворянского движения, и лишь тогда само это движение было бы представлено в его истинном свете. Какие только поразительно характерные образы ни дает эта эпоха распада феодальных связей в лице бродячих королей нищих, побирающихся ландскнехтов и всякого рода авантюристов - поистине фальстафовский фон, который в исторической драме такого типа был бы еще эффектнее, чем у Шекспира! Но не говоря уже об этом, мне кажется, что, отодвинув на задний план крестьянское движение, Вы тем самым неверно изобразили в одном отношении и национальное дворянское движение и вместе с тем упустили из виду подлинно трагический элемент в судьбе Зиккингена. По-моему, масса тогдашнего дворянства, подчиненного непосредственно империи, не думала о заключении союза с крестьянами; этого не допускала его зависимость от доходов, получаемых путем угнетения крестьян. Скорее был бы возможен союз с городами, но и он либо совсем не осуществлялся, либо осуществлялся только частично. А между тем проведение национальной дворянской революции было возможно только в союзе с городами и крестьянами, в особенности с последними. Как раз в том, на мой взгляд, и заключается трагический момент, что союз с крестьянами - это основное условие - был невозможен, что вследствие этого политика дворянства должна была по необходимости сводиться к мелочам, что в тот момент, когда оно захотело встать во главе национального движения, масса нации, крестьяне, запротестовала против его руководства, и оно таким образом неизбежно должно было пасть. Насколько исторически обосновано Ваше предположение, что Зиккинген был все же в какой-то степени связан с крестьянами, я не могу судить. Да это и не важно. Впрочем, насколько я припоминаю, там, где в своих произведениях Гуттен обращается к крестьянам, он лишь слегка задевает щекотливый пункт об отношении к дворянству и старается направить всю ярость крестьян главным образом против попов. Но я отнюдь не хочу оспаривать Вашего права рассматривать Зиккингена и Гуттена как деятелей, ставивших себе целью освобождение крестьян. Однако тут и получается у Вас то трагическое противоречие, что оба они оказались стоящими между дворянством, бывшим решительно против этого, с одной стороны, и крестьянами - с другой. В этом и заключалась, по-моему, трагическая коллизия между исторически необходимым требованием и практической невозможностью его осуществления. Упуская этот момент, Вы умаляете трагический конфликт, сводя дело к тому, что Зиккинген, вместо того чтобы сразу вступить в борьбу с императором и империей, начинает борьбу только с одним князем (хотя Вы и здесь с должным тактом вводите крестьян) и гибнет просто из-за равнодушия и трусости дворянства. А это равнодушие, эта трусость были бы гораздо лучше мотивированы, если бы Вы уже до этого сильнее подчеркнули нарастающую угрозу крестьянского движения и ставшее неизбежно более консервативным после предшествующих выступлений «Башмака» и «Бедного Конрада» настроение дворянства.
Но все это, впрочем, лишь один из путей, каким можно ввести в драму крестьянское и плебейское движение, и существует по крайней мере десяток других, столь же или еще более подходящих способов.
Как видите, и с эстетической, и с исторической точки зрения я предъявляю к Вашему произведению чрезвычайно высокие, даже наивысшие требования, и то, что только при таком подходе я могу выдвинуть кое-какие возражения, послужит для Вас лучшим доказательством моего одобрения. Ведь среди нас уже с давних пор критика, в интересах самой партии, носит по необходимости самый откровенный характер. Впрочем, меня и всех нас всегда радует, когда мы получаем новое доказательство того, что в какой бы области ни выступала наша партия, она всегда обнаруживает свое превосходство. И в данном случае Вам также это удалось.
Что касается мировых событий, то они, по-видимому, принимают весьма отрадный оборот. Едва ли можно себе предстал вить лучшую основу для основательной германской революции, чем та, которая создается франко-русским союзом. Мы, немцы, должны оказаться на краю гибели, прежде чем всей массой придем в furor teutonicus (тевтонское бешенство), а на этот раз опасность погибнуть надвинулась как будто достаточно близко. Тем лучше. При подобном кризисе должны погибнуть все власть предержащие и уничтожиться все партии одна за другой - от «Kreuz-Zeitung» до Готфрида Кинкеля и от графа Рехберга до «Геккера, Струве, Бленкера, Блюма и Цица». В такой борьбе должен наступить момент, когда только самая решительная, ни перед чем не останавливающаяся партия окажется в состоянии спасти нацию и когда в то же время создадутся условия, при которых только и возможно окончательно выбросить за борт весь старый хлам - внутреннюю разобщенность, с одной стороны, и полученные от Австрии польский и итальянский привески - с другой. Мы не должны уступать ни одной пяди прусской Польши, а что ... (дальнейший текст отсутствует)
22:45 11.02.2015
МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН Дорогой Лассалъ!
Относительно Фогта (имперского Фогта)632: в наших руках имеются доказательства, что этот человек получал деньги от Бонапарта не только для себя, но и для того, чтобы подкупать немцев для франко-русской пропаганды. Впрочем, до сих пор это удалось ему только в отношении политически отрицательной величины - Готфрида Кинкеля.
Относительно Прудона: говорят, что он сошел с ума и помещен в Брюсселе в сумасшедший дом. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ВИЛЬГЕЛЬМУ ЛИБКНЕХТУ В ЛОНДОН
Блинд утверждает в письме, что он не имел к «этому делу» (то есть к публичному разоблачению Фогта) «никакого отношения». Он утверждает далее, что сделанные им «в частной беседе» (он, следовательно, только «частным образом» высказался о Фогте) «замечания... были совершенно неверно поняты»634. Это обвинение в неверном понимании относится ко мне. Я эти высказанные Блиндом «в частной беседе замечания совершенно неверно» понял и, следовательно, «совершенно неверно» информировал тебя и Бискампа. Речь идет здесь не о сознательном, преднамеренном искажении, а об искажении, являющемся либо следствием присущего Блинду неумения ясно излагать свои мысли, либо следствием слабости моего понимания и природной склонности схватывать превратно.
На это я замечу следующее: 1) Фогт служил Бонапарту орудием для подкупа либералов в Германии и немецких революционеров за границей. Далее, Фогт предложил некоему либеральному писателю в Германии 30000 гульденов для того, чтобы переманить его на сторону бонапартистской пропаганды. Оба эти слуха Блинд самым серьезным тоном сообщил мне 9 мая, в день первого митинга, устроенного Уркартом. Он сообщил их Фрейлиграту. Он сообщил их другим. Он их повторил или, вернее, вновь подтвердил в твоем присутствии, в присутствии Холлингера, в моем присутствии в день нашей совместной беседы с ним. В отношении этих двух пунктов, следовательно, не может быть и речи о понимании, ложном или правильном. Они признаны.
2) Что же касается блиндовского «понимания», то - за исключением имени Фогта в качестве бонапартистского агента по подкупу и истории с 30000 гульденов - оно содержится в одной статье, напечатанной в лондонской «Free Press» от 27 мая под заголовком «Великий князь Константин - будущий король Венгрии». Блинд является автором этой статьи, где он говорит, что он «знает имя одного швейцарского сенатора, с которым он» (принц Жером Наполеон) «говорил на эту тему», и знает даже, что именно Плон-Плон говорил швейцарскому сенатору; что он, Блинд, далее, знает о «попытках... склонить в пользу руссконаполеоновского плана нескольких находящихся в изгнании немецких демократов, а также некоторых влиятельных либералов в самой Германии»; он, далее, знает, что «в целях подкупа им были предложены крупные денежные суммы», и в заключение он говорит, что «рад», что «предложения эти были отвергнуты с негодованием». Это «понимание» напечатано и, следовательно, не только «высказано в частной беседе». И отсюда видно, что Блинд «к этому делу» не только имел «отношение», но и «относился» к нему как инициатор. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - БЕРТАЛАНУ СЕМЕРЕ В ПАРИЖ
Что касается больших лондонских ежедневных газет, то не может быть и речи о том, чтобы побудить их опубликовать полное разоблачение К[ошута]. Во-первых, такое заявление могло бы повлечь за собой привлечение к суду за диффамацию, чего редакторы опасаются, или делают вид, что опасаются, принимая во внимание, насколько трудно обосновать такого рода обвинения в получении взятки и представить свидетелей английскому суду. Во-вторых, К[ошут] слишком отъявленный шарлатан, чтобы не пользоваться тайной симпатией со стороны продажной банды лондонских газетчиков.
Что касается предприятия с винами, то я узнал вскоре после Вашего отъезда из Лондона, что мой зять не вернется в Амстердам раньше октября. Поэтому я пока что не писал ему насчет этого дела. Для Англии я до сих пор не сделал выбор между двумя людьми, каждый из которых посвоему кажется вполне подходящим, чтобы предпринять это дело. Один из них, немец, не располагает капиталом, но очень энергичен, решителен и изворотлив. Второй, англичанин, торгует французскими и немецкими винами, это «респектабельный» торговец, хотя и не очень крупный. Во всяком случае, он вполне преуспел в винном деле и сумел за короткий срок в 6-7 лет, начав с очень малого, достигнуть сравнительно большого оборота. Первый кандидат мог бы целиком отдаться этому делу, зато у второго есть то преимущество, что он располагает большими средствами, его предприятие на ходу и он обладает налаженными связями. Если, что выяснится в ближайшие дни, немец еще не готов вступить в дело (а у меня есть основания предполагать, что это так и есть), то я обращусь с предложением к англичанину и изложу ему условия. Вам будут тогда сообщены его условия и Вы сами сможете принять решение.
Искренне Ваш А. Уильямс ( конспиративный псевдоним Маркса) ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - ФЕРДИНАНДУ ЛАССАЛЮ В БЕРЛИН
Очень хорошо с твоей стороны, что, несмотря на то, что обстоятельства говорят как будто не в мою пользу, ты первый снова взялся за перо, и как раз по делу, затрагивающему мои интересы.
И так как «зло еще и тем ужасно, что неизбежно порождает зло» ( Ф. Шиллер. «Пикколомини», действие V, явление первое), то само молчание стало препятствием к тому, чтобы прервать его. К этому присоединился еще, - не думай, пожалуйста, что это риторическая фраза, - ряд житейских треволнений, которые и теперь еще далеко не улеглись и которые отнимали у меня, по правде сказать, всякое желание писать. Вот что я могу сказать относительно моего молчания, в котором, - несмотря на то, что с внешней стороны это как будто и не так, - не было никакого злого умысла.
Я занимаюсь подготовкой английского издания первого выпуска, которую тоже пришлось прервать из-за житейских невзгод. В Англии я могу во всяком случае рассчитывать на лучший прием, чем в Германии, где, насколько мне известно, никто до сих пор ни словом не заикнулся об этой работе. Но я хочу, по крайней мере, этот первый раздел полностью предложить немецкой публике. Если она по-прежнему не будет обращать на эту работу никакого внимания, то все последующие части я думаю писать прямо по-английски, махнув рукой на немецких филистеров.
Vale faveque ( Будь здоров и ко мне благосклонен) ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- МАРКС - БЕРТАЛАНУ СЕМЕРЕ В ПАРИЖ
Одновременно с Вашим письмом я сегодня получил «New-York Tribune» от 24 сентября, в которой под заглавием «Кошут и Луи-Наполеон» на видном месте помещена моя подробная статья, занимающая два с половиной столбца. Принимая во внимание, что «Tribune » всегда питала слабость к К[ошуту] и что П[ульский] является ее лондонским корреспондентом, появление этой статьи - настоящая победа, тем более, что в ней разоблачается названный своим именем П[ульский] и высмеяны апологетические места из его статьи в «New-York Tribune». Имеется не менее сотни небольших американских газет, выходящих на английском языке, которые берут свои «лозунги» от «Tribune» и, следовательно, перепечатают эту статью. А немецко-американская печать от Нью-Йорка до Сан-Франциско, наверное, уже перевела ее на тевтонское наречие.
Кроме того, не следует забывать, что Нью-Йорк является центром венгерской эмиграции в Америке. ---------------------------------------- ---------------------------------------- ---------------------------------------- ЭНГЕЛЬС - ЖЕННИ МАРКС Дорогая г-жа Маркс!
Я должен очень извиниться за свою забывчивость, которая оказалась настолько велика, что Мавр в конце концов был вынужден пустить в ход даже Вас, чтобы изъять у меня упомянутую статью. Я ведь представления не имел, что она может понадобиться для чего-либо еще, кроме как для устранения возможного скандала со стороны г-на Пульского, и поэтому совсем не торопился отправлять ее обратно. Но на этот раз я ее посылаю.
Жирный филистер Фрейлиграт, действительно, ведет себя гнуснейшим образом и заслуживает основательной встрепки, для которой, надо надеяться, скоро представится случай. Ну и потешна же эта Троянская война вокруг важного вопроса, кому достанется кантата, а кому торжественная речь, и пойдет ли кантата первой, а торжественная речь второй. Здесь обыватели страшно злы, что мы с Лупусом стоим в стороне от всей этой шиллеровщины. Еще вчера вечером мне пришлось выдержать атаку трех восторженных шиллерьянцев. Для этих господ совершенно непостижимо, как это можно не пытаться втереться в это дело, имея такую блестящую возможность создать себе рекламу. Они собираются основать здесь «Шиллеровское общество», то есть немецкий клуб, где можно будет читать, есть, пить, делать доклады, заниматься гимнастикой, ставить спектакли, музицировать и нивесть что еще там делать. Борхардт был настолько глуп, что пошел на предварительное собрание, чтобы высказаться против (он подбивал и меня, но именно поэтому-то я и не пошел), а когда дело дошло до голосования, с ним голосовал только хромой живописец Хойолл и еще какой-то человек, и Борхардт, конечно, с треском провалился. После всего он подписался на четыре фунта десять шиллингов в пользу этого общества, что сделало его членом на целых три года.
Однако Вы и представить себе не можете, какая немецкая ученость вылезла на сей раз на свет. Какие-то доктор Гётце, доктор Маркус, доктор Дольх, доктор Замельсон - все это субъекты, о которых до этого никто не слыхал. Вот они-то и пара эстетствующих евреев держат все дело в своих руках, а ученость опять-таки оказывается домашними учителями у евреев, кроме Замельсона; он - медик, который в течение четырех лет неизменно остается «совсем недавно обосновавшимся в Манчестере». Сплошь реклама и сплетня, и в этом еще принимай участие!
Как видите, я сам начинаю сплетничать - поэтому лучше совсем кончу. Сердечный привет девочкам и, не забудьте, Мавру.
