ФСБ было у него на хвосте – в этом Игорь Алексеев, в Подполье известный как Паук, нисколько не сомневался. Они не брали его лишь по одной причине – они не знали, кто он и хотели выиграть время для идентификации его личности и для установления его связей в этом городе. Скорее всего, сейчас все информаторы, работающие на Контору против Подполья, разглядыают его фотографии или видео, снятое мощными оптико-цифровыми камерами из машин и окон – и пытаются узнать, кто же он на самом деле. Но попробуй он совершить резкое движение – оторваться от топтунов из наружки, например, его тут же возьмут.
Паук снимал комнату в коммуналке на проспекте имени Жертв 1991 года, бывший Большой Советский, соседей своих видел редко, потому что на весь день уходил в читальный зал библиотеки им. Салтыкова-Щедрина, где работал с газетами и журналами. Его немного забавляла мысль, с каким вниманием исследовались взятые им номера американских и французских журналов после возврата их в фонд хранения.
Однако настало время отрываться и уходить. Паук, проведший в Подполье почти десять лет, полностью доверял своей интуиции – собственно, благодаря ей он ни разу и не попался, хотя несколько раз был на грани – и сейчас его интуиция говорила о том, что ФСБ его будет брать – чтобы потом выбить из него все об Организации, а если выбить не удастся – то вытащить с помощью сывороток и прочих штук, которые были заимствованы из арсенала щедрых заокеанских коллег.
Паук вышел из дома и, как обычно, направился к станции метро. Боковым взглядом он отметил красный "опель" топтунов из наружки. В машине сидели двое. Двое стояли на углу, возле ларька, без всякого сомнения имелись и еще – перекрывавшие пути возможного ухода объекта. Тревожно мелькнула мыль – а что, если брать будут сейчас?
Не дойдя одного квартала до станции метро, Паук перешел на другую сторону проспекта. Он зафиксировал еще одну машину, в которой тоже сидели двое. Прямо перед ним находился книжный магазин. Паук вошел внутрь, быстро прошел через зал в служебному входу, уверенно прошел в дверь с надписью "Только для персонала". В пустом коридоре были стопки книг, обрывки упаковки, какие-то ведра и швабры. Одна дверь – кабинет, в котором сидела женщина: "Что вы хотите? – Ничего, извините!" Другая – тоже тупик, третья - выход в маленький двор. Проход между мусорными баками, арка, другой маленький двор, ворота – и небольшая тихая улочка, выходящая на проспект, по которому он только что шел.
Машина наружки уже подъехала к воротам, довольно новая "тойота", из нее выходили двое. Паук направился прямо к машине, улыбаясь, чуть ли не помахав с энтузиазмом рукой, на ходу вынул из внутреннего кармана куртки пистолет, застрелил первого агента ФСБ, а вот второй почти успел вынуть пистолет – но только почти, и тут же упал, застреленный в голову. Ключ был на месте, в замке зажигания – Паук аккуратно развернул машину и, быстро надавив на газ, выскочил на проспект, по которому потоком шли машины.
В конце дня Игоря Алексеева вызвал на ковер шеф. Он же Пахомыч. Он же глава ООО "Евразия-Экс" Валентин Пахоменко. Шеф сидел в своем кабинете, перед ним раскрытый многострадальный ноутбук, а по обеим сторонам компьютера лежали 4 мобильных телефона.
- Привет, Алексеев! - сказал шеф.
Обращение по фамилии говорило о том, что сейчас предстоит разнос.
- Добрый день.
- Что у нас с Нижневартовском?
Пахомыч был на 4 года младше Игоря, но выглядел старше – сильно располневший, в дорогом, но мятом и засыпанном перхотью пиджаке, рубашка расстегнута на две лишние пуговицы и под ней видно майка и волосатая грудь. Все в фирме знали, что новая жена Пахомыча, Вика, абсолютно безрукая и беспомощная в быту, в отличие от Нади, которую шеф бросил год назад и которая умела следить за тем, чтобы муж не выглядел как огородное чучело. Но Надя была на 15 лет старше – и таких ног и прочего как у Вики у нее не было.
- Обещают заплатить на следующей неделе, - осторожно сказал Игорь.
- Да они уже месяц обещают, Алексеев! – вдруг заорал шеф. Это случалось все чаще в последнее время – дела шли неважно, и не в последнюю очередь потому, что большинство старых и надежных клиентов было потеряно. Благодаря мудрому управлению шефа, от которого плакали девчонки из отдела продаж. А рынок их продукции не очень-то большой, все друг друга знают не первый год и полужульнический стиль работы, неизменно практиковавшийся Пахомычем, вел к одному. К полному и тотальному краху. Что, собственно, работники фирмы и прогнозировали, сидя в кафешке через дорогу в обеденных перерывах или в курилке на лестнице.
- Это не работа! – орал Пахомыч, красный, как рак, толстый, пахнущий потом, желудочными каплями и женскими духами одновременно. – Я вам плачу не за то, чтобы вы целыми днями просиживали стулья да курить бегали каждые пять минут.
Игорь молчал. Потому что сказать было нечего – он действительно последние пару месяцев, если не больше, практически не находил клиентов для сбыта их продукции. То ли не умел – вон, Гончар Вика, умудрилась же договориться с турками, целый контракт готов, то ли просто потому, что возможности сбыта в России и странах СНГ исчерпались. Так что, пока Пахомыч орал – нарочито громко, так, чтобы все слышали, вставляя грязные слова, он думал о том, как хорошо свалить бы из этой дурацкой лавочки, найти хорошую фирму, где платят пусть те же деньги, или даже меньше немного, но не дают идиотских заданий: "Найти там, не знаю где, того, не знаю кого, кто купит наше дерьмо".
Конспиративная квартира принадлежала пожилому и по виду почти спившемуся старику. Когда-то он работал профессором на кафедре истории технического вуза, попал под люстрацию, провел год в лагере по декоммунизации, откуда вышел с отбитыми почками. Тем не менее, все внешнее в нем – какая-то залатанная куртка и брюки, нечесаные волосы, очки без одного стекла – все это был обман. Профессор был один из лучших теоретиков-марксистов организованного Подполья, в Корее и на Кубе (до возвращения американцев) были изданы несколько его политологических книг. Одновременно Профессор был блестящим конспиратором, на квартире у которого скрывался целый год руководитель Боевой организации компартии товарищ Лев Семенов. И то, что год назад Семенов попал в облаву и был застрелен, являлось лишь цепью нелепых случайностей, как установила совместная комиссия Центрального комитета и Боевой организации Компартии.
По вечерам Паук и Профессор вели долгие и небезынтересные разговоры, а днем, когда хозяин уходил на работу – работал он в пункте приема вторсырья, что было очень удобно для ведения партийной работы, потому как через пункт проходило очень много людей, - Паук оставался один, проводя время в прослушивании радио – и официальных радиостанций режима, и подпольных передатчиков, - хотя они периодически пропадали из эфира и чаще всего это означало, что передатчик вычислен ФСБ или полувоенными формированиями, и молодые мальчики и девочки, работавшие на Компартию, или примыкавшие к ней социалистические или анархистские кружки, расстреляны. Если не хуже.
Петр Александрович – так звали Профессора - предложил как-то Игорю переправить его от греха в Китай, который, хотя и не очень охотно, но укрывал некоторых высокопоставленных работников аппарата Компартии, внесенных в списки на уничтожение. Но Игорь отказался. По этому поводу они даже немного поругались.
- В Вас, молодой человек, я отмечаю явный и отчетливый суицидальный комплекс, который присущ многим нашим товарищам. Возникает он от ощущения безнадежности и от того, что противная сторона – а она противная во всех смыслах, - уничтожает нас, как животных. Под одобрительное улюлюканье обывателя, которому вдолбили с помощью медиа, что хороший коммунист – это мертвый коммунист. Но вы не правы. Нужно пережить это страшное время и передать огонь тем, кто придет после.
- Это старая теория, Петр Александрович, родившаяся после сентябрьской бойни 1991 года. Партия осудила такую тактику! Мы должны бороться – уничтожать гестаповцев из ФСБ, национальных гвардейцев, членов эскадронов смерти. Предателей, наконец.
- Без массового рабочего движения, уважаемый товарищ Паук, это всего лишь благородное самоуничтожение.
Так они могли спорить часами.
Иногда к Профессору приходила племянница, она не была членом Партии, но работала в Подполье, и на Алексеева смотрела с плохо скрываемым восхищением – а однажды призналась, что даже не верила в то, что он, Паук, не легенда, а действительно существующая личность: "Человек, лично застреливший пятерых нацгвардейцев и шестерых агентов ФСБ!"
"Восьмерых", поправил, криво усмехнувшись, Паук, "Теперь уже восьмерых".
Пахомыч ушел с работы лишь на полчаса позже. Иногда он мог засидеться и на два часа – и тогда все сотрудники сидели и тоскливо поглядывали на часы. Нет, формально того факта, что рабочий день кончается в 17.00, никто не отменял, так было написано и в договоре, но те, кто в пять по полудни вставали и уходили, долго в фирме не работали. Так что сегодня случилось маленькая радость. Поэтому Игорь решил поехать не сразу домой – где Марина, без сомнения, сразу начнет жаловаться на все и вся, а Вовка, их сын, опять что-то натворивший, а решил он поехать к Ольге. Потому что устал и хотелось просто тишины и того тепла, которое дома он не получал, а получал у этой женщины. Забавно, подумал он, что в последнее время они даже не так часто занимались сексом, как это происходило в начале их романа. Сейчас та первая волна страсти и чувственности ушла, и им было просто хорошо сидеть на маленькой кухне, пить чай с печеньем и болтать о пустяках.
Последние дни ездил Игорь на метро, так как машина – старый "мицубиси", пригнанный из Калининграда, – безнадежно был сломан. Машины страшно не хватало, в Питере машина давала возможность немного подработать – а денег всегда не хватало, и на горизонте было еще поступление Вовки в институт – и страшно было представить, сколько денег уйдет, потому что бюджетное место сыну не светило – не был он светочем мысли, а значит, только платное. Даже мысли об этом вызывали тоску – и понимание, что придется терпеть Пахомыча, дурдом под названием "Евразия-Экс", хотя ребята там, конечно, и неплохие, но все равно.
В метро была обычная давка, нищие дети, продавцы журналов, всеобщая озлобленность. Игорь вспомнил встречу с одним одноклассником, сказавшим: "Последний раз я ездил на метро в 85-м году". Кто-то устроился в этой жизни, и никакой логики в том, кому повезет, а кому нет, Игорь не видел. Лет десять назад он очень старался понять, что ему нужно делать, чтобы не быть лишним в новом мире, после того, как его институт коллапсировал. В силу своего характера – Марина называла это занудством, когда-то в шутку, теперь зло – он много читал всякой литературы – менеджмент, маркетинг, прочел даже фундаментальный труд Вебера о протестантской этике и капитализме. Увы, реальная практика сильно отличалась от книжных построений, таких элегантных и симпатичных. Почему-то преуспевали какие-то совсем другие люди, чем полагалось по теории. И преуспевали неплохо. В принципе и Пахомыч, хоть его работники и называли меж собой шефа неудачником, не бедствовал.
Чужие деньги Игорю были безразличны, завистливым неудачником он не стал, но вот своих не хватало. И не хватало сильно. Об этом он думал, и, выйдя из метро и подходя к подъезду Ольги.
Паук вышел из метро не у самого вокзала, а в остановке до него. Железнодорожные вокзалы контролировались очень жестко. Кроме шпиков ФСБ, агентов национальной гвардии, активистов полувоенных националистических формирований и прочих, вся территория Московского вокзала была под полным видеонаблюдением. При этом данные с цифровых камер сразу поступали в компьютеры, и специальные программы по распознаванию изображений сличали лица всех, попавших в поле зрения камер, с базой данных, куда были внесены практически все нелегалы Компартии, анархисты, социалисты, бурятско-буддийские сепаратисты, католики, протестанты, иудаисты и прочие враги режима. Такая четкая система стоила свободы и жизни десяткам, а может и сотням участникам Сопротивления.
Паук зашел в кафе на Невском, взял чашку кофе и выпил ее, затем зашел в туалет, пользуясь нехитрым набором разных приспособлений, лежавшим у него в кармане, изменил себе форму лица – вставки из ваты, пластиковые насадки, и только после этого пошел на вокзал.
Там он не стал брать билет у кассы – паспорт был хороший, сделан в партийной типографии лучшими специалистами, но у Паука он был уже больше месяца, а значит, надежность паспорта уже являлась сомнительной. Он знал, что на Москву вот-вот уйдет самый медленный, а значит, самый непопулярный поезд, – у которого даже названия не было, как у других фирменных поездов, только номер. Пройдя до первого вагона, он подошел к проводнику и без труда договорился о месте, и стоило это дешевле, чем он предполагал. Но зато лишний раз подтвердилось то, о чем сказал старик Профессор, бывший преподаватель истмата, теперь принимавший днем бутылки у городской бедноты и пьяниц, а вечерами пишущий политологические книги: в России взятки брали при царе, при коммунистах, будут брать их и при демфашизме, и никакие ФСБ и эскадроны смерти остановить это не смогут.
В купе никого не было. Паук вынул часть "реквизита" изо рта – все сразу вынимать не стоило, потому как проводник мог бы удивиться изменениям внешности, случившимися с его пассажиром. И мог бы сообщить какому-нибудь специально обученному для сбора такой информации человеку.
Воспользовавшись временным одиночеством, Паук, он же Алексеев, заглянул в дипломат. Там лежали чертежи – стопка красноватой бумаги, полученная за очень высокую сумму денег у одного крупного начальника бывшего ЛОМО – Ленинградского оптико-механического объедения. Когда после 1991 года там работала комиссия ООН по разоружению – в реальности сотрудники западных научно-технических разведок – часть документации была укрыта. Из каких соображений – трудно сказать, но в любом случае ценность этих бумаг была необычайной, хотя прошло уже почти пятнадцать лет с момента Катастрофы, в результате которой погибла страна – и тысячи ее защитников. Это была разработка лазерно-электронной пушки, позволяющей уничтожать с поверхности Земли даже очень защищенные спутники американско-натовской космической группировки. Для китайцев или бирманцев разработка этого оружия явилась бы единственным шансом в достижении баланса вооружений с Западом. Поэтому ЦК, после долгих дискуссий, принял решение переправить документы на Дальний Восток – хотя ряд товарищей старшего поколения и возражали против этого, считая, что данный ход был бы непатриотичным.
Пауку было поручено переправить документы из Петербурга в Москву, а оттуда в Сахаров, бывший Горький, где документы получит курьер китайской или бирманской разведки. Важность задания объяснил лично руководитель Боевой Организации компартии Марк Урбан, с ним же были разработаны варианты транспортировки.
Документация была разбита на несколько частей – при этом консультанты, два старика-физика из Физико-технического института, одного из них звали по революционному, Жорес, позаботились о том, чтобы без любой одной части документация не имела бы никакой ценности. Были разработаны несколько маршрутов движения курьеров, место встречи и хранения документации на конспиративных квартирах. На случай провала одного или более курьеров были сделаны два дубликата документации, спрятанные в разные места, о которых знали опять же только разные члены ЦК и Боевой организации.
Паук и Марк сидели на скамейке в небольшом скверике. Все вопросы были решены, и Урбан уже встал, собираясь уходить. Вдруг он повернулся, посмотрел на Алексеева и сказал:
- Игорь, мне самому не лежит душа отдавать это китайцам. Или бирманцам – не суть. Но нашей страны уже не будет… как это ни горько. А это будет последним приветом из СССР нашим нынешним демократическим друзьям. Сделай это, пожалуйста.
Игорь вошел в вагон. Хотя час пик прошел, сесть не удалось. Он пристроился у стенки, достал из кармана сложенную в трубку газету, попробовал ее развернуть, вызывая недовольные поглядывания прижатых к нему сограждан. Но читалось плохо, он думал об Ольге, о ее проблемах. Ее мать попала в больницу, и перспективы были очень мрачные.
- "Осторожно, двери закрываются!" - сказал механический голос. Поезд тронулся с места. В этот момент неподалеку от него стоявшая черноволосая девушка подняла вверх руки и закричала: "Аллаху акбар!" Сразу после этого раздался взрыв – и мир для Алексеева превратился во тьму. Он не узнал, что, кроме него, жертвами взрыва смертницы-самоубийцы Розы Арчаковой из московского джамаата "Праведность", стали еще 17 человек. Жертв могло быть больше, но благодаря умелым действиям водителя локомотива во время пожара никто не погиб, а раненым была оказана своевременная помощь. Игорю помощь не помогла, он умер сразу. Когда он умирал, перед ним пролетела вся жизнь, но почему-то не его, а чья-то другая. Точнее, какого-то другого Игоря Алексеева. В этой жизни он ходил на работу в своем НИИ Центромаш, где потихоньку вырос в карьере до старшего инженера и замдиректора, ездил летом с семьей и двумя детьми в отпуск – сначала в Юрмалу и в Крым, а потом, когда оба сына подросли, в Карелию и на Кавказ, где они лазали по скалам. Один сын стал легкоатлетом, и выступал за сбоную СССР - а в этой жизни СССР почему-то был - на Олимпийских играх в Кабуле, где получил, правда, только бронзу, затем учителем в спортивной школе во Фрунзе, другой же пошел по стопам отца, стал хорошим инженером, даже летал в космос и работал над строительством первой советской лунной станции. Впрочем, к этому времени работа в космосе стала уже обыденностью, хотя платили неплохо и сын купил себе весьма неплохой китайский джип, предмет зависти соседей. А потом были внуки, дача в Подмосковье, тихая старость, в общем, совсем обычная жизнь.
Московская колонна Боевой организации Компартии была разгромлена в результате предательства одного из ее руководителей. И вместе со всеми, на даче около Пущино, взяли Паука-Алексеева, вернувшегося из Сахарова после выполнения задания ЦК. В последний момент он что-то почувствовал, но взорвать под собой гранату не успел – его брали спецы из группы "Бета", проходившие подготовку в Штатах. Паука доставили в казарму национальной гвардии около Поклонной горы. Там он несколько дней формально был жив – если можно назвать жизнью существование в виде окровавленного куска мяса, в который врачи ФСБ иногда вкалывают лекарства, чтобы не удрал в забытье. Он ничего не сказал, да, в общем, от него ничего уже и не добивались. Московская колонна Организации была разгромлена вся, и за одну ночь всех, кроме него, расстреляли. Но, в конце концов, смерть и над ним смилостивилась и он умер. Когда он умирал, перед ним пролетела вся жизнь, но почему-то не его, а чья-то другая. Точнее, какого-то другого Игоря Алексеева. В этой жизни он ходил на работу в своем НИИ Центромаш, где потихоньку вырос в карьере до старшего инженера и замдиректора, ездил летом с семьей и двумя детьми в отпуск – сначала в Юрмалу и в Крым, а потом, когда оба сына подросли, в Карелию и на Кавказ, где они лазали по скалам. Один сын стал легкоатлетом, и выступал за СССР - а в этой жизни СССР почему-то был - на Олимпийских играх в Кабуле, где получил, правда, только бронзу, затем учителем в спортивной школе во Фрунзе, другой же пошел по стопам отца, стал хорошим инженером, даже летал в космос и работал над строительством первой советской лунной станции. Впрочем, к этому времени работа в космосе стала уже обыденностью, хотя платили неплохо и сын купил себе весьма неплохой китайский джип, предмет зависти соседей. А потом были внуки, дача в Подмосковье, тихая старость, в общем, совсем обычная жизнь.
