Ну, а что же наши полонофилы — Герцен, Вяземский, Печерин, буйный авантюрист Бакунин? Сразу надо сказать, что их обобщенный образ воссоздал тот же Александр Пушкин, видимо, уяснив для себя, что это задача исторической важности. Известный пушкинист С. М. Бонди в свое время по плохо сохранившемуся тексту реставрировал одно из посмертных стихотворений Пушкина о типе русского интеллигента-полонофила:
Ты просвещением свой разум осветил, Ты правды чистый лик увидел. И нежно чуждые народы возлюбил И мудро свой возненавидел.
Когда безмолвная Варшава поднялась И ярым бунтом опьянела, И смертная борьба меж нами началась При клике “Польска не згинела!”,
Ты руки потирал от наших неудач, С лукавым смехом слушал вести, Когда разбитые полки бежали вскачь И гибло знамя нашей чести.
Когда ж Варшавы бунт раздавленный лежал Во прахе, пламени и в дыме, Поникнул ты главой и горько возрыдал, Как жид о Иерусалиме.
Кто персонаж этого стихотворенья? Конечно же, не только московский либерал-полонофил Г. А. Римский-Корсаков возможный его прототип. Но и русофоб В. Печерин, и в какой-то степени Герцен, а в наше время он принимает черты то ли Бродского, то ли Бабицкого, то ли какого-нибудь совершенно ничтожного Альфреда Коха… Вот что значит пророческое стихотворенье, написанное на века! Все они “руки потирают от наших неудач”.
Но забавно то, что в полонофильстве современников Пушкина живет и делает это полонофильство смешным глубокое противоречие: сочувствуя Польше в ее отчаянной борьбе с самодержавием, с наслаждением предавая русские национальные интересы ради интересов прогрессивной Европы и ее шляхетского форпоста, каждый из них тем не менее, когда ближе знакомился с конкретными представителями шляхты, приходил в недоумение, а то и в ужас от крайностей польского национального характера — высокомерного, экзальтированного, истерического. И каждый из них рано или поздно приходил к выводу, что именно в этом характере заключены все прошлые, настоящие и будущие беды Польши.
На что уж Герцен всю свою политическую и литературную репутацию бросил на польскую чашу весов во время восстания 1863 года, призывая русских офицеров в своем “Колоколе” объединиться с поляками против царизма в борьбе “за нашу и вашу свободу”, — и то в конце концов не выдержал и написал в “Былом и думах”:
“У поляков католицизм развил ту мистическую экзальтацию, которая постоянно их поддерживает в мире призрачном... Мессианизм вскружил голову сотням поляков и самому Мицкевичу”.
А князь Петр Андреевич Вяземский? Он и служебную карьеру начал в Варшаве в 1819—1921 годы, присутствовал при открытии первого сейма, переводил шляхте и магнатам речь Александра Первого, был против введения войск в Польшу во время восстания 1830 года, называл великие стихи Пушкина “Клеветникам России” шинельной одой, но потом с разочарованием признался в дневнике: “Как поляки ни безмозглы, но все же нельзя вообразить, чтобы целый народ шел на вольную смерть, на неминуемую гибель… Наполеон закабалил их двумя, тремя фразами… Что же сделал он для Польши? Обратил к ней несколько военных мадригалов в своих прокламациях, роздал ей несколько крестов Почетного Легиона, купленных ею потоками польской крови. Вот и все. Но Мицкевич, как заметили мы прежде, был уже омрачен, оморочен... Польская эмиграция овладела им, овладел и театральный либерализм, то есть лживый и бесплодный...”
Но наиболее крутая и поучительная эволюция по отношению к Польше и к Западу вообще произошла на протяжении жизни с одним из самых отпетых русофобов в нашей истории — с Владимиром Печериным. Он, конечно же, представлял собой клинический тип русского человека, которому никакие диссиденты нашего времени — ни Андрей Синявский, ни генерал Григоренко, ни даже Солженицын — в подметки не годятся. Вспоминая в своей поздней и единственной книге “Замогильные записки” о юности на юге России, в семье своего отца, поручика Ярославского пехотного полка, участника войны с Наполеоном, Владимир Печерин писал :
“Полковник Пестель был нашим близким соседом. Его просто обожали. Он был идолом 2-й армии. Из нашего и других полков офицеры беспрестанно просили о переводе в полк к Пестелю. “Там свобода! Там благородство! Там честь!” Кессман и Сверчевский имели ко мне неограниченное доверие. Они без малейшей застенчивости обсуждали передо мной планы восстания, и как легко было бы, например, арестовать моего отца и завладеть городом и пр. Я все слушал, все знал; на все был готов: мне кажется, я пошел бы за ними в огонь и воду...”
Кессман был учителем юноши Печерина, учил его европейским языкам. Отставной поручик Сверчевский занимал пост липовецкого городничего в городке, где стоял Ярославский пехотный полк. Оба — из поляков. Кессман покончил жизнь самоубийством еще до декабрьского восстания, Сверчевский, как один из бунтовщиков, был во время польского восстания 1831 года расстрелян отцом автора “Замогильных записок” майором Печериным. Но речь не о них, речь о национально-политической шизофрении, охватившей в начале 20-х годов XIX века часть дворянской интеллигенции. Насколько она, эта шизофрения, была глубока, свидетельствуют некоторые записи Печерина из его мемуаров:
“Я добровольно покинул Россию ради служения революционной идее и, таким образом, явился первым русским политическим эмигрантом XIX века”.
“Я никогда не был и не буду верноподданным. Я живо сочувствую геройским подвигам и страданиям католического духовенства в Польше”.
“В припадке этого байронизма я написал в Берлине эти безумные строки:
Как сладостно отчизну ненавидеть И жадно ждать ее уничтоженья, И в разрушении отчизны видеть Всемирную десницу возрожденья!
Не осуждайте меня, но войдите, вдумайтесь, вчувствуйтесь в мое положение!”
“Таков был дух нашего времени или по крайне мере нашего кружка; совершенное презрение ко всему русскому и рабское поклонение всему французскому, начиная с палаты депутатов и кончая Jardin Mabile-M!”*
Национальная шизофрения “первого русского политэмигpaнта XIX века” доходила до того, что, скитаясь в нищете по Франции, живя жизнью, если говорить современным языком, бомжа, он обменял свои хорошие штаны хозяйке дома, где остановился на ночлег, на старые заплатанные штаны ее супруга, чтобы получить в добавку скромный ужин: “Чтобы возбудить ее сожаление я сказал: — Я бедный польский эмигрант”. А тогда ими была наводнена вся Европа. “С одним из таких настоящих “бедных польских эмигрантов” Печерин вскоре встретился, и вот какое впечатление вынес от этой встречи: “Потоцкий был самый идеал польского шляхтича: долговязый, худощавый, бледный, белобрысый, с длинными повисшими усами, с физиономией Костюшки. Он, как и все поляки, получал от бельгийского правительства один франк в день и этим довольствовался и решительно ничего не делал: или лежал, развалившись на постели, или бродил по городу… У Потоцкого была еще другая черта славянской или, может быть, преимущественно польской натуры: непомерное хвастовство”.
Не напоминает ли эта жизнь в чужой стране на “вэлфере” страницы из мемуаров Немоевского о быте польской колонии на берегах Белого озера в XVII веке? Действительно, национальный тип “идеального шляхтича” не то что с годами, а с веками не меняется в польской истории. А вот наш родной русоненавистник Печерин все-таки за несколько десятилетий скитальческой жизни по Европе кое-что понял. Особенно после перехода в католичество.
“Из шпионствующей России попасть в римский монастырь — это просто из огня в полымя. Последние слова генерала (епископа-иезуита. — Ст. К.) ко мне были: “Вы откровенный человек”. В устах генерала это было самое жестокое порицание: “Вы человек ни к чему не пригодный”.
Как в этой сцене кратко и выпукло определена пропасть между западноевропейским типом человека-прагматика, человека-лицемера, иезуита, живущего по правилу “цель оправдывает средства”, и русского простодушного диссидента, русофоба по глупости, горестно прозревающего от уроков жизни, которые преподает ему высокомерная и лицемерная Европа!
“Католическая церковь есть отличная школа ненависти!”, — восклицает в отчаянье Печерин, бежавший из России от родного, “нецивилизованного”, простонародного православия.
А заключительный приговор Европе и католичеству, вырвавшийся из уст несчастного западника и полонофила, поистине трагичен. Сколько он ни боролся в себе с русской сутью — ничего у него не получилось:
“Самый п о д л е й ш и й (обратите внимание! — Ст. К.) русский чиновник, сам Чичиков никогда так не льстил, не подличал, как эти монахи перед кардиналами. А в Риме и подавно мне дышать было невозможно: там самое сосредоточие пошлейшего честолюбия. Вместо святой церкви я нашел там придворную жизнь в ее гнуснейшем виде”.
И не случайно, что в этом отчаянном покаянии Печерина возникает Гоголь с чиновниками из “Мертвых душ”, с Чичиковым, которые после жизни в Европе уже не кажутся ему, как в молодости, рабами и подлецами. Он уже почти любит их, потому что с ним произошло то, что происходит с русскими людьми на закате жизни. И слова Печерина “самый подлейший русский чиновник” — вольно или невольно залетели в его покаянную исповедь тоже из Гоголя, из “Тараса Бульбы”:
“Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело”.
Кстати, в конце жизни Печерин, вынужденный в Ирландском католическом монастыре бороться с протестантизмом, поступил по-русски: публично сжег на городской площади протестантскую библию. Его судили, но, махнув рукой, судьи простили его, как русского человека, не отвечающего за свои поступки.
Любопытные свидетельства о шляхетском национальном характере оставил Фаддей Булгарин. С легкой руки Пушкина, заклеймившего Фаддея беспощадными эпиграммам, исследователи пушкинской эпохи относились к нему несерьезно. А зря. Человек он был незаурядный. Его предки по материнской линии были княжеские бояре из Великого Княжества Литовского — мать из знатного рода Бучинских. Родился он в Минском воеводстве, его отец, приехавший в Россию с Балкан, был тоже из знати — то ли албанской, то ли болгарской. Отсюда и фамилия Фаддея, которого на самом деле звали Тадеуш. Он был своеобразным кондотьером, наемником, солдатом удачи той эпохи. Вместе с Наполеоном и отрядами польской шляхты ходил на Пиренеи усмирять восставших против Бонапарта испанцев, потом с конницей Понятовского шел в составе наполеоновских войск на Москву, потом продал свою шпагу русскому правительству и занялся литературой и журналистикой. Понятно, почему его не терпел Пушкин. Но ясно и другое: поляков, будучи сам полуполяком и выросшим среди них — был вхож в дома Радзивиллов, Чарторыйских, Потоцких, — Булгарин знал, как никто другой. И вот что он писал о польской жизни:
“В Польше искони веков толковали о вольности и равенстве, которыми на деле не пользовался никто, только богатые паны были совершенно независимы от всех властей, но это была не вольность, а своеволие”... “Ммелкая шляхта, буйная и непросвещенная, находилась всегда в полной зависимости у каждого, кто кормил и поил ее, и даже поступала в самые низкие должности у панов и богатой шляхты, и терпеливо переносила побои, — с тем условием, чтобы быть битыми не на голой земле, а на ковре, презирая, однако же, из глупой гордости занятие торговлей и ремеслами, как неприличное шляхетскому званию. Поселяне были вообще угнетены, а в Литве и Белоруссии положение их было гораздо хуже негров…”
“Крестьяне в Литве, в Волынии, в Подолии, если не были принуждены силой к вооружению, оставались равнодушными зрителями происшествий и большей частью даже желали успеха русским, из ненависти к своим панам, чуждым им по языку и по вере”.
“Поляки народ пылкий и вообще легковерный, с пламенным воображением. Патриотические мечтания составляли его поэзию — и Франция была в то время Олимпом, а Наполеон божеством этой поэзии. Наполеон хорошо понял свое положение и весьма искусно им воспользовался. Он дал полякам блистательные игрушки: славу и надежду — и они заплатили ему за это своею кровью и имуществом”.
Вот таким и были наши “разочарованные полонофилы”… Трудно было шляхте найти в них настоящих союзников.
Молчит, потупя очи долу.Для Пушкина Николай I был настоящий властелин, каким он показал себя в 1831 году на Сенной площади, заставив силой своего слова взбунтовавшийся по случаю холеры народ пасть перед собой на колени (см: Письмо Пушкина к Осиповой от 29 июня 1831 г.). Хорошее отношение к Николаю I Пушкин сохранил на протяжении всей своей жизни. Бенкендорф писал царю: «Пушкин, автор, в Москве и всюду говорит о Вашем Величестве с благодарностью и величайшей преданностью».
ВК, очень понравилось Ваше воспоминание о пивном баре. Похожий момент был и в моей жизни, в Ростове-папе. Не увлекайтесь числами по возможности. Скажите, а не мог ли Ваш собутыльник дернуть стих про члены у Пушкина? Очень хотелось бы узнать мнение участников о "Пушкин в жизни" В.В. Вересаева.Только пож., не в объеме кандидатской диссертации.
> ВК, очень понравилось Ваше воспоминание о пивном баре. Похожий момент был и в моей жизни, в Ростове-папе. Не увлекайтесь числами по возможности. > Скажите, а не мог ли Ваш собутыльник дернуть стих про члены у Пушкина? quoted1
Мы раз встретились и разошлись. И все, что помню, я изложил. Но, как я понимаю, не мог. У него было такое же благоговейное отношение к Пушкину, как у Владимира Высоцкого, поэта и барда того же времени.
>> Мы раз встретились и разошлись. И все, что помню, я изложил. Но, как я понимаю, не мог quoted2
>эти стихи, на мой взгляд, очень даже могли принадлежать Пушкину. Гений любил шутить и хулиганить. Не подшутил ли над Вами неизвестный поэт? quoted1
Вряд ли. У него даже не было никакого основания так дешевить, чужие стихи выдавать за свои. Посидели в пивбаре, поговорили по душам и разошлись. Он мне другие свои стихи читал, те были серьезные. Но я их забыл. У него был интерес узнать мое отношение к его стихам, какое они на меня действие производят.
Еще помню цитирование им стихов Есенина и Маяковского.
Маяковский о Есенине:
Не голова у тебя, а седалище, Не мозги у тебя, а мочалище, Посадить бы тебя во влагалище И начать переделывать вновь!
Есенин о Маяковском:
Люди столичные, Люди московские Не плюйте в урны, Есть Маяковские!
>ВК, ты ничтожная козявка, чтобы судить гения! Почитай Достоевского, или он для тебя тоже не авторитет? Весь мир считает Пушкина гением, и толлько какой то ВК считает себя умнее всех, это уже диагноз!
Нафиг мне такой гений, перед которым я козявка. Какал я на такого гения. Но если вам угодно жизнь проживать "ничтожной козявкой", то я не имею ничего против. Ибо, как я полагаю, не в праве посягать на эту вашу свободу.
>> ВК, ты ничтожная козявка, чтобы судить гения! Почитай Достоевского, или он для тебя тоже не авторитет? Весь мир считает Пушкина гением, и толлько какой то ВК считает себя умнее всех, это уже диагноз! quoted2
> > Нафиг мне такой гений, перед которым я козявка. > Какал я на такого гения. Но если вам угодно жизнь проживать "ничтожной козявкой", то я не имею ничего против. Ибо, как я полагаю, не в праве посягать на эту вашу свободу. quoted1
С тобой все ясно, "Наполеон" из сумасшедшего дома! Страдаешь манией величия, а для полного сходства еще и враг России. Слава богу, бодливой корове бог рогов не дает. Захлебнись же своим дерьмом выплескиваемым на Россию и ее гениев, козявка!
> С тобой все ясно, "Наполеон" из сумасшедшего дома! Страдаешь манией величия, а для полного сходства еще и враг России. Слава богу, бодливой корове бог рогов не дает. Захлебнись же своим дерьмом выплескиваемым на Россию и ее гениев, козявка! quoted1
Наталья НАРОЧНИЦКАЯ О либерализме и либертарианстве (О правом и левом) Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды чистый лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел,
Когда безмолвная Варшава поднялась
И ярым бунтом опьянела,
И смертная борьба меж нами началась,
При клике «Польска не сгинела!» —
Ты руки потирал от наших неудач,
С лукавым смехом слушал вести,
Когда разбитые полки бежали вскачь,
И гибло знамя нашей чести.
Когда ж Варшавы бунт раздавленный лежал
Во прахе, пламени и в дыме,
Поникнул ты главой и горько возрыдал,
Как жид о Иерусалиме.
А.С.Пушкин о российском либерале
Россия — единственная страна, где в наши дни еще идет дискуссия об историческом проекте. Задачи самосохранения России в новом переделе мира и Евразии, необходимость противодействовать неизбежно усиливающемуся давлению требует от нее как национального сообщества одновременного внимания к двум важнейшим факторам ее развития. Это преодоление демографической катастрофы, без чего не избежать геополитического передела огромной территории. На фоне стремительной общей депопуляции России вымирают прежде всего русские — основатель и стержень российского государства. Через пятьдесят лет можно будет говорить о полном перерождении культурно-исторического типа государства, что будет иметь особенно драматическое развитие из-за очевидного межцивилизационного соперничества.
Нарочницкая.О либерализме.doc
(17 апреля 2006 г.)
ВК, такие как ты ненавидят Пушкина потому, что он сорвал маски с подобных тебе и показал ваши рожи во всей их мерзости. А Сталин хорошенько почистил пятую колону накануне войны, что и спасло Россию в то время когда вся Европа легла под Гитлера почти без боя. Враги нашего народа пытаются развенчать наших гениев и героев, но им это не удается и никогда не удастся. И победа будет не за тобой, а за нами, за русским народом!
>> ВК, ты ничтожная козявка, чтобы судить гения! Почитай Достоевского, или он для тебя тоже не авторитет? Весь мир считает Пушкина гением, и толлько какой то ВК считает себя умнее всех, это уже диагноз! quoted2
> > Нафиг мне такой гений, перед которым я козявка. Какал я на такого гения. Но если вам угодно жизнь проживать "ничтожной козявкой", то я не имею ничего против. Ибо, как я полагаю, не в праве посягать на эту вашу свободу. quoted1
Ох уж эти самовары Меднолобые с трубой Закипят напустят пару И свистят на перебой. )))
Не хотите кем-то быть, да и Бог с Вами. Будьте выше...да выше всего, что вам не нравится в классиках. Самое главное, они ушли в века, ведь классики, а Вы уйдёте...ну, все там будем, вот только вспомнит ли кто о нас.)
Он на классиков в обиде Написали мол не то Был бы он маститый крити.. Кто же он?...да так в пальто... )))
«Ты - Евгений, я - Евгений. Ты - не гений, я - не гений. Ты - говно, и я - говно. Я - недавно, ты - давно.»
Так что, бум удобрять эту землю (с Вами) по мере своих сил и возможностей.
ЗЫ
Прямое оскорбление – незнание классики. Эзопов язык – это что-то связано с умом, я точно не знаю. Когда оскорбляешь всех вокруг – тут психиатр нужен. Когда улыбаешься – радуешься жизни. )