Возвращение самовара в Польшу. Русские классики снова в цене
Artem_01
1 552 21:35 05.06.2010
Автор: Аннета Кизёл Дата публикации: 27-05-2010 На польские сцены возвращается великая российская литература девятнадцатого века, такая знакомая, и такая открываемая заново. Что наш театр в ней ищет?
Фрагмент газеты «Русский вестник». Именно на её страницах Фёдор Достоевский начал публиковать «Бесов».
После 1989 года мы одурманивали себя драматургией Запада. В английских и американских пьесах мы искали описания изменяющегося за окном мира. Потом пришла мода на ирландцев, также на мгновение понравились венгры. Зато прекратили ставить сочинения русских и советских авторов.
Метла истории обошла одного. Анджей Ванат, выдающийся театральный критик, писал, что, когда не известно, что делать - надо играть Чехова. Его пьесы лучше всего отражают время беспорядков, когда старое умирает, а новое ещё не родилось. По всей стране исполнялись «Вишнёвый сад», «Дядя Ваня», «Три сестры». Сцены начала 90-х заполнили самовары, шелестящие платья, мундиры и меланхолические интонации.
Сегодня, 20 лет спустя, и 150 со дня рождения Антона Чехова, его пьесы возвращаются на афиши. Медленно возвращается также другая русская классика: Достоевский, Горький, Салтыков-Щедрин. Есть новые контексты постановок, новые переводы и новая политическая ситуация. В самых последних постановках меньше красоты и меланхолии, они острее, более грубые и жестокие. Более современные.
Сегодня «Вишневый сад» и «Дядя Ваня» уступили место менее популярным много лет тому назад произведениям мастера: «Платонов», «Чайка» и всегда популярным «Трем сестрам» - пьесам о мужчинах в депрессии и женщинах безуспешно ищущих сильных партнёров.
В «Платонове», поставленном Майей Клечковской в Театре польском в Быдгощи, есть сцена оргии, в которой полуголые женщины намазывают Платонова и кормят виноградом. Они пытаются поручить ему роль своего бога, который как Дионис с вакханками изменит их банальное, пустое существование в вакхическое воодушевление, улучшит их скучную жизнь, добавит эмоциям накала, известного по фильмам. Между тем, Платонов является безтемпераментным, невозмужалым мужиком, который до полудня сидит в трусах перед компьютером и смотрит мультфильмы. Он убегает от ответственности за свою собственную жизнь, так как он может взять её за жизни других людей? В свою очередь, Агнешка Глинская, которая поставила «Платонова» в Современном театре в Варшаве (под названием «Пьеса без названия»), потасовкам и боксированию героев с жизнью придала форму костюмированного фарса XIX века, с приклеенными усами и бородами, с котелками, бакенбардами и шуршащими платьями.
Агнешка Ольстен, которая во вроцлавском Театре польском поставила «Самсару диско» - соединение «Иванова» с «Жизнью насекомых» Виктора Пелевина - пыталась посмотреть на героев Чехова, как учёный на насекомых. Она показала человеческие существа, мечущиеся в своих телах, существовании, предпринимающие бесконечные, отчаянные попытки восхождения на более высокий уровень сознания, реализации мечты о настоящей, полной смысла жизни, настоящих эмоциях.
В польском блоке
«Три сестры» в постановке Павла Лысака в быдгощском Театре польском происходит в польском так называемом блоке - многоэтажном доме, полном клаустрофобичных небольших комнат. Зрители, исполняющие роль гостей на именинах Ирины занимают террасу. Именно ее герои доверяют свои желания, рассказывают о любви, работе и смысле жизни. В последней сцене, происходящей в настоящее время, сёстры с облегчением прощаются с постоянно хныкающими, сосредоточенными на себе и вводящих ненужный хаос офицерами. Смотря зрителям в глаза, говорят уверенно: «Будем жить». И трудно им не поверить.
Самая новая постановка «Трех сестёр», срежиссирована только месяц назад Петром Ратайчаком в театре в Зелёной-Гуре - представляет собой попытку разоблачения выстроенного сёстрами и бароном Тузенбахом светлого изображения будущего мира - свободного от скуки и лени, где все будут работать вместе в направлении общей выгоды. В конце сцену закрывает густой дым. Пожар, который у Чехова уничтожил часть города, где жили Прозоровы, у Ратайчака охватил весь мир.
Только что начались репетиции «Чайки», над которой в Национальном театре работает Агнешка Глинская; в роли Ирины Аркадиной - Иоанна Щепковская. Новый перевод Агнешки Любомиры Петровской (перевела недавно заново «Ревизора» Николая Гоголя, поставленный Лукашом Чуем в Театре польском в Бельско-Бяла, и непереведённые до сих пор варианты «Платонова» - «Пьеса без названия» в постановке Глинской) значительно менее поэтический, чем известные переводы Артура Сандауэра и Наталии Галчинской. «Предыдущие польские переводы пьес Чехова, таким образом, как я понимаю этого автора, слишком утонченные по сравнению с оригиналом. Так получилось потому, что их авторами часто были поэты, они принимали другую стратегию переводов. Польский Чехов - поэтический, нежный, полный бон-мотов, я бы сказал, даже, можно сказать, немного «многословный». Между тем, в подлиннике его герои говорят намного проще, менее цветисто, часто резко, сухо, кратко (ведь это Чехов автор афоризма: «Краткость - сестра таланта»). Отношения между ними более резкие, видение мира жестокое, а не такое поэтическое. Чехов писал удивительно современно», - заявляет Петровская.
Вместе с модой на драматургию «грубиянистов», развивающих полные насилия рассказы из жизни наркоманов, преступников, проституток, беспризорных детей, пострадавших от войны солдат и т.д. - пришли на Вислу, часто через сцены Берлина или Лондона, пьесы молодых русских драматургов. Самые лучшие из них - драмы Валерия Сигарева, Владимира Зуева, братьев Пресняковых - объединяют жестокое видение мира с поэтическом языком. Русский мир без Бога был переполнен тоской о нём. В Театре им. Ярача в Лодзи последние несколько лет не сходит с афиш пьеса Зуева «Круговая оборона» в постановке Малгожаты Богаевской - история встречи, много лет спустя, двух парней из школы. Один уволился из армии и сегодня для него самой большой проблемой является найти деньги на квартирную плату. Второй бросил школу и отправился в Чечню в качестве наемника. Возвращается с посттравматическим стрессовым синдромом, с войной в голове, неспособный к нормальной жизни.
Популярными были также – и до сих пор можно их найти в репертуарах многих театров - пьесы Николая Коляды во главе с «Мурлин Мурло» и «Сказкой о мёртвой царевне». Они описывают захолустную, дегенерированную российскую провинцию. Страдавшую запоем, способную к самым отвратительным актам зверства, но также пропитанную своего рода православной мистикой. Они не только были хорошо написаны, но как-то резонировали с польским образом России (самогон, валенки, солёные огурцы для закуски, дискуссии, в которых Бог и одиночество соседствуют с сексом и убийствами).
Современная русская драматургия нравится как актёрам, которым даёт материал для создания полнокровных персонажей, так и зрителям - испытывающим жажду рассказов о людях, их проблемах, одиночестве и потребности в метафизике. Её играли и в провинции, и в столице.
В небо через ад
Сегодня мода на молодую русскую драматургию, как и восторг от драматургии западных «грубиянистов», это, собственно говоря, уже прошлое. Коляда играется редко, недавно его «Курица» - намного легче и более слабая, чем предыдущие пьесы - появилась в фарсовой условности в столичном Театре Капитоль с участем Катажины Фигуры и Анны Гроностай, с шутками в стиле попытки примерить слишком тесное бельё статной актрисой.
Единственный современный русский автор молодого поколения, чья слава сегодня процветает в Польше, это тридцатипятилетний Иван Вырыпаев - из Иркутска в Сибири. Его дебютантские «Сны» были поставлены у нас четыре раза, «Кислород» пять раз, «Валентинов день» шёл в театрах от Катовиц, через Лодзь, Ольштын, Ченстохову, Белосток, Радом до Варшавы. Успешными оказались также его собственные проекты, с Каролиной Грушкой в главной роли: в варшавском Театре На Воли поставлен «Июль» и в Национальном театре - «Танец Дели».
Поляков увлекает в его текстах восточная духовность, поэтичность, искусство сталкивания метафор с жизненной конкретикой, красоты с жестокостью, к тому же демонстрирующие эрудицию ссылки на Библию и литературных классиков. «Кислород» - протест против грубости, вялости и гнили повседневной жизни, крик о дыхании - принимает форму диджейского набора, состоящего из 10 песен с рефренами. Библейские фразы сталкиваются с банальной историей Саши из Серпухова, который не услышал Божьих заповедей, потому, что как раз надел наушники диджея, и, когда познакомился с городской девушкой, которая показалась ему «чистым кислородом», без колебаний убил жену. «Бытиё 2» имеет форму драмы, написанной шизофреничкой Антониной Великановой, в которой она ведёт (как жена библейского Лота) спор со своим врачом Аркадием Ильичём (называемым Богом) о том, «существует ли что-то другое», нечто большее, чем реальность, рациональность.
В свою очередь, «Июль» является написанным для актрисы монологом убийцы-людоеда, одновременно - инспирированным мыслью отца Павла Флоренского - изображением пути от окончательного падения, через любовь к благородству, который заблудшая человеческая душа должна пройти, чтобы достигнуть спасения. Дорога в рай ведет через ад, говорит Вырыпаев: «Дом Божий за чёрным лесом, а не за красивым лугом».
Жажда денег
Как я уже отметила, всё чаще и чаще на наших сценах появляются адаптации вечной русской классики девятнадцатого века. Во вроцлавском Музыкальном театре «Капитоль» Войцех Косцельняк поставил мюзикл-версию «Идиота» с князем Мышкиным, как бывшим человеком «Солидарности», который после нескольких лет эмиграции пытается узнавать в капиталистической, управляемой деньгами Польше, страну, за которую когда-то боролся.
Но всё-таки, тема в русской литературе, которая сегодня, похоже, больше всего интересует польский театр, это распад семьи, распад связей, вытесняемых корыстью и жаждой денег. Имеет значение также тот факт, что эта русская литература XIX века позволяет создавать большие постановки, со столь любимыми зрителями элегантными платьями, мундирами и фраками, с фарфором и самоварами. Такой настоящий театр. Постановка Кристины Янды и молодого режиссера Вальдемара Разняка, которые в варшавском Ох-Театре пытались «стряхнуть пыль» с «Вассы Железновой» Максима Горького, даже пошли на показ моды XIX века, лишь слегка затрагивая психологические мотивации героев - причины вырождения семьи Железновых, последствия эгоизма и культа денег.
В такой же костюмной конвенции Балтийский драматический театр в Кошалине поставил «Банкрота» - комедию Александра Островского середины XIX века (реж. Михаил Левшин), о купце, который, пытаясь перехитрить кредиторов, объявляет о банкротстве, предварительно переписав своё добро молодому человеку, с которым обращался, как с сыном. Тот, однако, вместе с дочерью купца, строит свои козни.
Аналогично был задуман «Иудушка», поставленная в варшавском «Театре Атенеум» Андреем Бубением адаптация неизвестного в Польше романа Михаила Салтыкова-Щедрина - «Господа Головлёвы». Он рассказывает о матери, погрузившейся в манию накопления имущества, которая терроризирует семью, ведя постепенно к её падению. Сама же поддается махинациям, такого же, как она, сына Порфирия, который с Богом на устах продолжает её дело. Спектакль Бубения вежливые комментаторы называют «академическим», менее снисходительные – «салонным». Чуть ли не риторические, бесконечные монологи сталкиваются с действиями, которые придают целому поэтической и символичный аспект: посыпание священником героев землёй, пляски смерти, исполненные умирающими, поднимание их над сценой на столе-смертном одре. О героях мы знаем всё уже после четверти часа, никто из них не проходит малейших изменений.
Глядя на эту и последующие инсценировки произведений русской классики, трудно противостоять впечатлению, что старшее поколение режиссёров и актёров желает при помощи них возвратиться во время своей молодости и воскресить из мёртвых тогдашнюю эстетику, конвенцию театра интеллигенции, элегантного театра. В результате, до сих пор, получаются спектакли, полные пафоса и широких, но пустых жестов. Мёртвые от первой до последней сцены.
Между тем, на российских сценах классики девятнадцатого и двадцатого веков, в том числе: Сухово-Кобылин, Островский, Грибоедов, Горький и Вампилов переживают как раз ренессанс, открываемые как в классических постановках старых мастеров театра, так и в удивительных, свежих реализациях молодых режиссёров.
