10 главных высказываний Светланы Алексиевич на встрече в Минске
Grin
237 16041 22:36 29.04.2016
14 апреля прошла встреча Светланы Алексиевич с читателями в Минске. Власти дали разрешение на проведение встречи во Дворце Республики. Правда, только в малом зале и в дневное время (16:00). Зал был полным, не все смогли попасть.
Я думаю, мы еще такое увидим
«Меня часто упрекают, что в моих книгах люди очень красиво говорят, что это написал автор. [Это потому, что] я застаю человека в такой момент, ищу человека взволнованного — или на пороге смерти, или в состоянии любви. Тогда человек становится выше себя. В такие моменты он самый хороший, лучшим уже не бывает.
Мне недавно в мою книгу о любви предложили любовь Горбачева. Но вы знаете? Нет. Я все же не изменю маленькому человеку.
Но я увидела, что представляют собой так называемые «большие» люди, какие они. Это как «дача Януковича». Кажется, что они что-то немыслимое за этой аурой власти, а потом вам как откроют, как он жил… Вы увидите этот золотой батон, простыни с собственными портретами… Я думаю, мы еще такое увидим [аплодисменты и смех зала]. Вы просто ахнете, насколько это тоже маленький человек».
Зло
«Мое счастье, что многие вещи я просто пропускала мимо. Особенно злость, ревность. Для меня этого не существует. Для меня это интересно с интеллектуальной стороны. Даже зло. А если это на темном-банальном уровне, то из моего сознания это исчезает».
Наш Вацлав Гавел и коллективный Путин
«Алесь Адамович — это наш Вацлав Гавел. Мне кажется, он подходил на эту роль. У него был такой европейский взгляд на мир. Он с любым человеком был на равных. Вот только в Алесе Адамовиче я это видела. Если бы такой человек был во главе, то это было бы другое общество. Мы прошли бы другой путь. Но с другой стороны, вот демонизируют Путина, а на самом деле речь идет о коллективном Путине. Человек наверху аккумулирует то, что скрыто в душе миллионных масс. Это произошло и с нами. Один человек накрыл наше время. И мы все оказались не там, где думали».
Страдания
«Страх делает из людей такую смиренную массу. Почему наши страдания не конвертируются в свободу? Я не знаю. Может быть, страдания, которые начинаются еще с моего любимого Достоевского, у нас возник культ личности страданий. Страдания и в православии, и в нашей литературе. Действительно, культ страданий. Мне кажется, что страдания корежат человека, тормозят, ломают человека, страдания принижают человека. Старый спор Солженицына и Шаламова, Солженицын считал, что страдания возвышают человека, а Шаламов говорил, что лагерь развращает и палача, и жертву».
Молодежь и социальные сети
«Молодежь, как говорил о них Платонов, — это свежее время. Они на 40-50 лет моложе тебя. Совсем другие люди. У них абсолютно свои ценности, полный разрыв с советскими ценностями, на которых мы выросли. И это не национальные ценности, к которым мы не пришли. Они заняты просто жизнью. И этот культ частной жизни. Я сначала относилась к ней с презрением. Но после поняла, что смотрю на это не как художник.
Частная жизнь — это чрезвычайно интересно. Просто мы ею никогда не жили. А тут, оказывается, твое метафизическое — это очень интересно. И любовь, и красота вещей, красота квартиры, желание поехать в Египет. Радость жизни, смысл жизни не обязательно черпать из Маркса, или Ленина, или каких-то национальных открытий. Когда начинаешь разговаривать с молодежью, то у них это неосознанно. Конечно, мы говорим про айфоны, они там в твиттере сидят, но я думаю, что это, когда я захожу посмотреть этот твитер, неумение и страх перед этой жизнью, непонимание, или попытка от нас отгородиться. Мне очень трудно вытащить оттуда смысл».
Украина
«В Украине — не гражданская война. Они все отрицают это. Говорят, что без России решили, решили иначе. Олигархату нужно смутное время, где можно делать свое темные дела. Там есть что делить, что не отдавать. Мы имеем дело с мифами. Телевидение создает мифы».
О чиновниках
«Как я могу серьезно относиться к министру информации Ананич, у которой спрашивают, а почему нет книг Алексиевич по-белорусски, а она говорит, что все права у русского издателя. Если ты управляешь, то ты должна знать, что русского издателя волнуют русские права, ему совсем не нужны белорусские.
Или у главного редактора «Мастацкай літаратуры» спрашивают, почему нет книг Алексиевич, он говорит: «Она не принесла рукописей». А если принесет? «Знаете, у нас 500 рукописей, на пять лет».
Власть же не существует одна, сидит один человек, есть целая цепочка».
Главные проблемы Беларуси
«Проблема Чернобыля станет перед нами. Когда власть окультурится, то это будет главной нашей проблемой. Эта проблема на несколько поколений.
Национальная проблема, естественно, очень важна. Проблема языка, литературы, культуры, чтобы мы стали полноценной нацией. В Украине в советское время все говорили по-русски, а сейчас все говорят по-украински. Значит, это можно. Может нация сделать такой рывок. У нас с кем не встреться — врачи, таксисты — все умные, все понимают. Но каждый сидит как крот в своем углу.
У нас не так много времени, чтобы решить эти проблемы».
Могла ли бы позвать на Площадь?
«Это хорошо — Майдан, но мне ближе Ганди, пацифизм. Могла бы я призывать людей на Площадь? Сама бы я пошла, а детей — не знаю. Для меня это большой вопрос. Если бы я пошла, мне дали бы по голове, но на другой день выпустили. Но дети… Когда я писала «Время секонд-хенд», то видела людей, которые съезжались, плакали под стенами [тюрьмы — «НН»]. Я боюсь, что у нас все может быть. И Россия такая огромная, которая может втянуть нас в воронку. Украину никто не пускает в Европу, а кто нас отпустит? Времена тревожные. Но это не отменяет единственную нашу жизнь. Надо быть счастливым, надо попробовать».
Любовь
«Что такое любовь для меня? Это такое утешение от Бога, чтобы не страшно было умирать».
22:46 29.04.2016
Grin (25771) писал(а) в ответ на :
> 10 главных высказываний Светланы Алексиевич на встрече в Минске
Кто это?
23:11 29.04.2016
Константин2017 (Константин2017) писал(а) в ответ на :
> Кто это?
Советская и белорусская писательница, журналистка, лауреат Нобелевской премии по литературе 2015 года. По-моему, она единственная в мире получила и Нобелевскую премию по литературе, и Премию Ленинского комсомола.
> Когда у меня вырастет сын, мы обязательно приедем на эту землю вместе, чтобы поклониться неумирающему духу того, чье имя — Феликс Дзержинский — «меч и пламя» пролетарской революции.
(c) Светлана Алексиевич
23:19 29.04.2016
Grin (25771) писал(а) в ответ на :
> Советская и белорусская писательница, журналистка, лауреат Нобелевской премии по литературе 2015 года.
А - вспомнил я этого деятеля. Глупая русофобствующая дура.
Да ну ее в болото
23:23 29.04.2016
Константин2017 (Константин2017) писал(а) в ответ на :
> Глупая русофобствующая дура. > > Да ну ее в болото
Не такая уж она и глупая )
23:26 29.04.2016
Grin (25771) писал(а) в ответ на :
> Не такая уж она и глупая )
Все русофобствующие- глупцы
23:42 29.04.2016
Grin (25771) писал(а) в ответ на :
> Не такая уж она и глупая )
Да, она очень умная писательница. У меня тоже о ней была тема. Вот ее основной мессадж “ Русский человек никогда не был свободен“
Хотелось вынести в отдельную тему тот факт, что за все время в 5-ый раз - Нобелевская Премия 2015 по литературе - была дана человеку который живет на постсоветском постранстве.
Вот интервью Алексиевич - по поводу ее книги. Интервью было записано еще 2 года назад. Я книгу не читала, но даже само интервью - уже очень интересно .
Белорусская писательница Светлана Алексиевич стала лауреатом Нобелевской премии по литературе за 2015 год. Это интервью было записано два года назад в Париже. Осенью 2013 года Алексиевич получила престижную премию Medicis Essai за книгу «Время секонд хэнд», которую французские критики назвали сборником «незабываемых» и «забытых голосов маленького советского народа». Автор «Цинковых мальчиков» и «Чернобыльской молитвы» рассказала Анне Строгановой об отсутствии опыта свободы и тоске по «сильной руке», «красном человеке» как единственной удаче советской власти, а также об искушении великих идей.
RFI: Ваша книга «Время секонд хэнд» стала книгой года во Франции по версии журнала Lire. Кто он, этот «красный человек», Homo soveticus, как вы его называете в предисловии?
Светлана Алексиевич: Я думаю, это очень сложный человек. Я хочу сразу сказать, что он пугал меня, когда я работала — я же живу среди него и жила очень большую часть своей жизни. Иногда я им восхищалась, потому что он во многих вещах был велик. То есть, бедный страшный красный человек.
Это, видимо, единственное, что удалось советской власти — вывести какой-то новый тип человека. Была попытка сделать новую альтернативную цивилизацию. А все кончилось большой кровью. И этот новый человек родился из желания мечты. Он вырос среди насилия — и умирал, и убивал.
— Что нового вы узнали для себя об этом «красном человеке»? Какие новые грани его открыли, когда ездили по бывшему Советскому Союзу, когда слушали все эти сотни и сотни историй, преимущественно рассказанных женщинами?
— Во-первых, для меня сразу стало очевидным, что в 90-е годы мы были идеалистами. Я отношу себя к той либеральной интеллигенции, к тем людям, которые десятки лет сидели на кухнях и мечтали о новом будущем. Но, как выяснилось потом, мы не знали собственного народа.
Мы думали, что вот появится свобода, уйдут коммунисты — мы их прогоним — и люди бросятся читать Солженицына, захотят узнать правду, и что-то честное и справедливое появится. А люди побежали мимо книг, которых уже было много — Солженицына, Разгона, Шаламова. А они захотели жить: все попробовать. Даже есть такой термин у русских социологов — «человек пробующий». Они захотели узнать эту жизнь, потому что они никогда не жили. Они всегда чему-то служили.
Вот я даже помню: нас учили в школе умирать — за Родину, раньше — за Сталина (моего отца, например). То есть, твоя жизнь ничего не стоила. И вдруг люди именно свободу поняли так, что вот есть шанс прожить — увидеть мир, попробовать вкусную еду, носить стильные вещи. Но, вместе с этим, когда все рушилось, никто, конечно, не представлял, что это — закрытые заводы, миллионы безработных, платная учеба, платная медицина. Что свобода — это, в общем-то, тяжелый труд. Она не может получиться из ничего. Даже мы, те, кто мечтал больше всех, поняли, что свобода — это капризный цветок. Он не может вырасти только из наших желаний. Я думаю, наш романтизм кончился.
Самое главное — у нас не было программы, мы не знали, как сделать эту новую жизнь. Мы думали, что само разрушение — это уже гарант новой жизни. Мы разрушим, и некий мифический «рынок» (никто же не говорил тогда «капитализм») все отрегулирует, все станет на свои места. Конечно же, этого не получилось. Получилось очень жестокое общество, которое тоже не устраивает людей, и нас тоже не устраивает — никто из нас не хотел того, что получилось.
Сейчас и в России, и в Белоруссии, и на Украине, на постсоветских пространствах, которые как раз в моей книге и описаны, происходят процессы, которые иногда пугают. Что это может кончиться революцией, перед которой бессильны мы, которые хотели перестроить жизнь, и бессильна власть.
Власть пошла старым путем. Почему и книга называется «Время секонд хэнд», потому что ничего нового не придумали. Вспомнили давно забытое старое: самодержавие, православие, народность. Опять насилие, опять «сильная рука».
И самое главное, нам — интеллигенции, это не нравится, но Путин не сам по себе существует, это заказ общества. Или Лукашенко. Он — не сам по себе, это такое общество. Он соответствует каким-то представлениям большей части общества. И мое поколение живет с чувством поражения. Мы не смогли, мы не сделали.
— Свобода — одна из главных тем вашей книги. «Свобода — это то, что мы не умеем», — говорите вы. Свобода оказалась реабилитацией мещанства. И одна из ваших героинь говорит: «Какая свобода? Свобода нашему человеку — как мартышке очки. Никто не знает, что с ней делать». Что, по-вашему, мешает нам научиться быть свободными?
— Я думаю, что у нас нет опыта свободы. Если говорить общо, русский человек никогда не был свободным. Была царская власть — тоже очень мощная авторитарная власть. Потом — советская власть. Это, в общем-то, диктатура. В разных вариантах, но это все-таки тоталитарный режим. Поэтому о свободе никто не имеет ни малейшего представления.
Интеллектуалы мечтали о свободе, народ тоже хотел лучше жить. В 90-е годы, когда как будто хлынула свобода (коммунисты ушли), то надо было говорить с народом, надо было делать новую жизнь. Те, кто оказался наверху, кто собрал эти тысячные митинги. А потом все разошлись по домам и ждали опять, что кто-то там наверху решит и начнет строить свободу. Мы сами ее не делали. Мы даже не знали, что каждому из нас надо ее делать.
Сейчас, когда наши люди стали ездить в Европу, они видят, что свобода — это то, что люди столетиями шлифуют, делают. Этого опыта у нас нет. Свободу путают с волей — что хочу, то и делаю. Свободу путают с тем, что надо мной никого нет. Нет надо мной царя, я вольный человек. Это тоже не то, что можно назвать свободным обществом. И к власти пришли совсем другие люди. Власть циничная, наглая. Когда я ездила по России, у всех звучало одно: никому не нравилось, как разворовали Россию, как ее разделили. И то, что «маленький человек» сегодня, если у него нет денег, он — вообще никто. Он не может учить детей, он не может получить лечение. Свобода оказалась нам не по плечу. Пока, надеюсь.
— Парадоксально в этой ситуации то, что огромное количество молодых людей, которые не застали советскую власть, вдруг начинают испытывать ностальгию по тому времени, которого они не знают. Начинают говорить о том, что им нравится Сталин. Культ личности в обществе приобретает все более невероятные, фантастические формы. Согласно недавним опросам, 78% россиян считают, что у России есть внешние враги. Откуда запрос на «сильную руку» у поколения, которое не имеет никакого отношения к этому прошлому?
— Меня тоже это удивило, когда я ездила. Даже не удивило — я увидела, что это так. Особенно, когда говорила с молодыми людьми. Потому что семейная память — дома родители, бабушки-дедушки — рассказывали им о том, что раньше было лучше. Этот ужас 90-х годов — голод, унижение, что они пережили, безработицу — после советской власти, когда худо-бедно, но все жили одинаково. Это были страшные годы. И никто людям ничего не объяснял. Начался этот рынок, и большая часть людей оказалась проигравшими.
Конечно, семейная память хранит эти впечатления, которыми она и делится с молодыми. Во-вторых, это неравенство, расслоение общества, которое началось, очень сильное расслоение общества. При советской культуре все, все-таки, были одинаковы. А сейчас, например, моя дочь работает в школе, и она говорит, что уже буквально с первых классов отдельно — дети богатых, отдельно — бедные дети. И что невозможно смотреть, когда бедный ребенок не может себе даже булочки купить.
— В Минске?
— Да, в Минске. Я знаю, что такое же в России. И особенно, когда выедешь в маленькие города, — картина гораздо более удручающая, чем в советское время. Только большие богатые города, где нефть, газ, как-то живут. Там немножко другая картина. И то, например, Москва, Петербург, в центре — одна жизнь. Но стоит выъехать из центра в микрорайоны — ты видишь совершенно других.
Дети, которые живут в этой нищете, в этой обиде, конечно, не могут полюбить то, что есть сегодня. Это залог того, что невозможно предсказать будущее. Что будет и как — невозможно. Вот почему они опять голосуют за «сильную руку». Вот почему Путин услышал этот запрос и старается ему соответствовать. Он это не придумал, это идет от того, что он видит, слышит. И унижение, в котором оказалась страна — уже нет Великой России — это унижение тоже очень трудно русскому сознанию пережить. Всем хочется жить в большой стране. Как же! Они же недавно жили в большой стране, великой! А где она? Почему ее нет? Все это — логика развития.
— Одна из ваших героинь говорит: «Мы выросли среди палачей и жертв, для нас нормально жить вместе. Нет границы между мирным и военным состоянием. Человеческая жизнь — плюнуть и растереть, как в зоне». После того, как Надежда Толоконникова обнародовала условия cодержания заключенных в мордовских колониях, когда об этом вдруг заговорили, причем, не только в России, но и по всей Европе, мы вдруг поняли, что действительно — одна большая зона. И опять палачи и жертвы — это люди, которым, может быть, нет и 30-ти, может быть, нет и 25-ти. Люди, которые живут в этом состоянии озлобленности, звериной жестокости, бесконечной агрессии. Для вас это тоже коллективная память прошлого?
— Нет, я думаю, что Россия никогда не была другой. То, что происходит сейчас в мордовских лагерях, почему-то мне кажется, так было и в советское время. И память зоны, законы зоны, по ним всегда жили.
В 90-е годы все выросли с тем, что утром идешь на работу и обязательно увидишь — лежит убитый. Когда делили Россию, и эти все бандиты выясняли отношения, когда каждый старался урвать, потому что понимал: если сегодня урвешь, то детей и внуков обеспечишь. И когда был суд Березовского и Абрамовича, не только весь мир, мы сами узнали, как это все происходило, как это все было. А самое главное — когда они оба рассказывали обо всем этом, ни тени сомнения, что могло быть иначе.
Одну из передач я смотрела вместе со своей шведской подругой, и для меня какие-то вещи были сами собой понятны, а у нее были большие глаза. А я росла среди этого, я знаю, как это было. Или у другой моей московской подруги всех мальчишек, кто занялся бизнесом, всех отстреляли. Очень мало кто остался. Мальчишек, которые учились с ней, а потом занялись бизнесом. Ушли из школы — тогда же не модно было учиться — и пошли в бизнес. Они перестреляли друг друга. У меня в книге есть история, как у них дом забрали, сколько тогда обмана было. Меня поражало, как быстро стали стрелять. И на этот вопрос герои моей книги отвечали: «Так было всегда».
Мы ведь не знали, что делалось в советской милиции, мы не знали, что делалось в советских лагерях. Это было закрыто. Это потом что-то узнали о лагерях Сталина. Но в принципе, те, кто имел отношение к тюрьмам — сейчас Толоконникова открыла — но это было всегда. Сейчас просто на фоне этой нищеты, безденежья — это откровение. Тем более, все живут агрессивно, с какой-то обидой, каждый чувствует себя обманутым. А те, кому удалось ухватить кусок, неслучайно стараются и жить за большими заборами или скорее убежать куда-нибудь в Англию или Германию. Нет у нас опыта другой жизни. А для меня было очень важно — я хотела найти палачей.
В общем-то, палачи, когда проходит их время, исчезают бесследно. Они куда-то уходят, понимаете? Остаются только жертвы наверху, и они рассказывают. А палачи исчезают. Но они не исчезают — они исчезают из видимого поля зрения. Они живут, и вся эта аура вокруг них — мы не можем это различить, но в нас проникает этот отравляющий мир их слов, их законов, их понимания. Это долгий путь очищения. И конечно, нельзя этот путь начать сейчас, когда, в общем-то, нет общества. Все рассыпалось, какие-то маленькие кусочки.
Все пытаются ухватиться за религию — какой-то ренессанс — но я тоже не верю в веру, когда эти огромные кресты поверх свитеров. Это тоже все — не вера и не очищение. Церковь не производит впечатления части общества, которая может вести за собой народ. Так что люди остались в одиночестве. Они брошены сами на себя.
— Когда читаешь вашу книгу, есть ощущение бесконечной банальности зла. Вы описываете историю женщины, которая попросила свою лучшую подругу приглядеть за дочерью, а потом выясняется, что именно эта лучшая подруга — мама Аня — написала донос, после чего она попала на 17 лет в лагеря. Или другая героиня, которая говорит: «Как мы можем сейчас начать публично судить Сталина, если для нас судить Сталина — это судить наших соседей, наших родственников и родителей?» Но есть ли какой-то выход, какой-то способ ...?
— Разорвать этот круг зла? Действительно, нет химически-чистого зла. Зло так рассыпано в жизни — такое вкрадчивое, такое повсеместное, оно прячется в разных образах, иногда в образах очень любимых людей. Наши родители объясняли, что они хотели выжить, что это ради нас. Все находят свое объяснение этому.
Чтобы что-то поменять... Этот момент был, наверное, в 90-е годы, когда казалось, что очистился воздух. Даже пластика людей поменялась — многие люди в книге вспоминают, что у людей были другие лица. А потом вдруг все опять сомкнулось, и опять темная вода. И опять все стали защищаться, кто цинизмом, кто отошел совершенно в сторону, кто уехал на Запад в какую-то другую жизнь, устав бороться с тем, что там было. Поэтому, я думаю, нельзя сказать, что надо сделать. Надо менять жизнь, а как ее менять? Никто сегодня не знает. На этот вопрос нет ответа. Мы все его ищем, он всем нам нужен, но ответа я не знаю.
— Вы описываете события декабря 2010 года в Белоруссии, в Минске, когда молодежь тоже вышла на улицы, на площади. Молодая девушка — ваша героиня — за эти несколько дней проживает целую жизнь, полностью меняет свое мировоззрение после того, как ее «мордой в снег, сука». Какое у вас ощущение от этого молодого поколения?
— Они тоже очень разные. Как раз те, которые оказались на площади, их не так много. Но они есть, слава богу, что они есть. Единственное — они раз в пять лет, когда выборы, выходят на улицу. Лукашенко их сажает в тюрьмы, потом выбрасывает из университетов, и они вынуждены уезжать за границу. И опять тишина пять лет. И потом каким-то непостижимым образом нарастает новая часть, и опять ее обезглавливают — тех людей, которые могли бы действительно что-то поменять. И опять на пять лет тишина.
Единственная надежда, что сама жизнь против тоталитарного, что должна она поменяться. Только на это надежда. А в Белоруссии настолько сильная тоталитарная власть, настолько контролируется все, что это сделать гораздо сложнее. В России, как бы ни старался Путин, все-таки трудно это огромное пространство проконтролировать, все-таки это сложно. И, тем не менее, власть начала наступление. Это мы видим. Так что я не знаю рецепта, писатель его не знает, но я старалась отследить эти процессы.
Все мои пять книг — это одна книга. Жизнь этой идеи, жизнь красного человека. Как идея была сильной, потом как она дряхлела и как она ушла. Как развалилась эта огромная империя. Я отслеживаю процессы, сейчас ощущение какое-то грозовое — никто не доволен тем, что произошло. Только маленькая кучка людей, которые смогли эти куски схватить — куски власти или куски богатства, хотя часто это одно и то же. Я пишу, что я хочу услышать всех участников социалистической драмы. Я не пыталась насиловать реальность своими взглядами, своими пристрастиями, своей верой. Я хотела заглянуть реальности в глаза — что на самом деле происходит? Я знаю, что в России некоторым моя книга не нравится, не хочется это знать про себя.
— Вам не кажется, что интеллигенция бесконечно совершает одну и ту же ошибку? Когда читаешь Чехова, когда читаешь вашу книгу, когда читаешь сегодняшние разговоры писателей в социальных сетях , которые собираются на прогулку по московским бульварам, такое ощущение, что это одна и та же история?
— Это даже немножко похоже на игру. Все-таки, видите, тысячи людей вышли с белыми ленточками. Но как быстро их разогнали и загнали в стойло! Сейчас эти суды по «болотному делу», многие уже сидят. Опять по тем же законам, как и в Белоруссии. Моя героиня говорит, что ее потрясло, как быстро закружилась эта сталинская машина. Как вспоминать даже не пришлось.
Какие-то интеллектуальные вещи, величина человеческого духа — это, почему-то, забыто, а целлофановый пакет на голову — я тебя задушу — это мгновенно вспомнили. Или как палач смеется — ха-ха-ха! Ножку венского стула в задний проход — и нет человека. Он знает, о чем говорит. Потому что все это выдержать человек не может. Это такие испытания, я знаю наших людей, которые выходили из тюрем, и это были сломленные люди. И никто им не судья — это очень тяжело. Сегодня из мирной жизни вдруг оказаться... Ножка венского стула в задний проход — это очень быстро. И, кстати, этих новых палачей учат по тем же учебникам, что были при Сталине. Что для меня тоже было открытием. Это круг, который крутится, крутится. А интеллигенция — вы правы — мы опять себе придумываем некий мир, придумываем народ, который — вот, ему не дают, он боится, он бы вышел. А он не выходит.
— Как вы живете сегодня, в Минске-2013? Как живут люди вашего круга? Буквально на днях в Белоруссии закрыли единственное независимое издательство...
— Как раз в этом издательстве хотели издать мою книгу " Время Second hand «. Перевели и хотели издать.
— На белорусском языке?
— На белорусском. То есть, люди пытаются оказать сопротивление. Эти люди все равно есть, несмотря ни на что. Издатель Логвинов — действительно, очень честный и мужественный человек. Но многим привычней жить в страхе. Закрыться и переждать, а кто-то пусть в это время сделает революцию. Эта девочка (одна из героинь «Конца красного человека» — RFI) вспоминает, когда они идут по улице, а многие машут им из машины, из окна.
— Точно так же как в Москве людям, выходящим на митинги, сигналят машины.
— Да-да. Вы сделайте, а когда все будет нормально, мы тоже будем с вами. Или когда один полковник говорит: «Пока вас тысяча, десять тысяч, я буду вас разгонять, а когда вас будет миллион, я буду с вами».
— Как это было в 90-е годы. У вас тоже это прекрасно описано в книге, когда майор кричит вышедшим на демонстрацию людям: «Я сам отец, неужто я буду стрелять».
— А народ сейчас... Я даже не знаю. Я не могу его обвинять. Наверное, он устал. А самое главное, наверное, он разочаровался. Он уже никому не верит. Люди просто выживают. Как говорил таксист, который вез меня в аэропорт: «Да, какая там революция! У меня две девочки. В этом месяце зарабатываем на куртки. В следующем месяце, им на сапоги. А потом их уже учить надо». Понимаете? Люди вот этим заняты. Многие защищаются кругом семьи, кругом дома. Эта форма защиты.
— И для минской интеллигенции тоже?
— И минская, и русская, и украинская. Потому что здесь, на постсоветском пространстве, все равно начинает побеждать культ насилия. Культ тоталитарной власти.
— На вашей личной жизни как это отражается? Все-таки вы — известный человек...
— Вы знаете, сложно говорить. Как раз потому что я известный человек, сложно говорить. Я вернулась домой, потому что те книги, которые я пишу, их надо писать дома. Быть среди этих девочек, которые идут на демонстрацию. Поехать в деревню. Проехать всю Россию. Проехать Беларусь.
Но я, в силу защиты своего положения, все равно говорю то, что считаю нужным. Я все равно пишу эти книги. Нравится это власти или не нравится. Я все равно делаю эти книги. И я знаю, что найдутся люди, которые будут их читать, для которых это будет поддержкой. Сегодня очень важно поддержать людей. Они говорят: «Нам так важно было, что вы вернулись, что вы с нами. И что вы говорите, что можете говорить». Подходят ко мне в Минске.
— «Чернобыльская молитва» до сих пор запрещена в Белоруссии?
— Да. Все мои книги запрещены. Но сейчас (поскольку Лукашенко опять заигрывает с Европой) пятитомник вышел в России, и их привезли в Беларусь. Но какой-то способ интересный. Их везли, но в стране, в которой... Моя дочь получает 300 евро. Моя книга стоит 30 евро. Это тоже способ... Но люди складываются, покупают и уже друг другу передают.
— Наверно, в интернете тоже читают?
— Да, в интернете, кто может. Главный мой читатель — учителя, врачи, интеллигенция — они самая бедная часть общества сегодня.
— Вы пишете, что «разыскиваете по крупицам, по крохам историю “домашнего”... “внутреннего” социализма». Зачем создавать «энциклопедию времени» из частной жизни?
— Самое главное, что происходит с человеком, происходит дома. Я хотела рассказать, как этот механизм там действует. Ведь многие люди верили в социализм искренне. Я хотела рассказать, как это было. Кто их учил. Как это шло от родителей. Как это шло из книг. Это очень важно. Создавая энциклопедию жизни «красного человека», я хотела рассказать об искушении великих идей. Что они кончаются кровью. Как это было у нас. Я считаю, что это очень важно, что это можно теперь прочесть, и что этот опыт не спрятан, не забыт. Это должно укреплять наш дух. Мы должны знать, чего бояться, чему противостоять.
Достоевский как-то писал в дневнике, что его мучает одна загадка: «Сколько человека в человеке». Для меня это тоже важно. Я для себя сформулировала, что это и есть дело писателя. Собирать человека. То, что укрепляет его дух. То, что говорит ему об опасности для этого духа. Это тот мир, в котором мы живем, и в котором все постоянно повторяется.
00:09 30.04.2016
Redhead (Expat) писал(а) в ответ на :
> Да, она очень умная писательница.
Мне даже смешно ее сравнивать, например, с Навальным. Талантливая и умная женщина, тут не поспоришь. Но она осталась в прошлом. И ее описание происходящих на постсоветском пространстве процессов неточное.
С одной стороны, Алексиевич видит, что на Украине олигархату нужно смутное время, где можно делать свои темные дела. Говорит о том, что недостаточно просто разрушить старое, чтобы вырастить новое. С другой - сама пошла бы на площадь. Возможно, я немного оптимистичен, но полагаю, что Алексиевич при желании могла бы занять в Беларуси или России пост, позволяющий влиять на законотворческие процессы в области культуры и образования, "строить новое". Лично я бы, например, с легким сердцем поставил ее вместо Мизулиной . Но она делает то, что делает.
> Мне даже смешно ее сравнивать, например, с Навальным. Талантливая и умная женщина, тут не поспоришь. Но она осталась в прошлом. И ее описание происходящих на постсоветском пространстве процессов неточное.
> > С одной стороны, Алексиевич видит, что на Украине олигархату нужно смутное время, где можно делать свои темные дела. Говорит о том, что недостаточно просто разрушить старое, чтобы вырастить новое. > С другой - сама пошла бы на площадь. Возможно, я немного оптимистичен, но полагаю, что Алексиевич при желании могла бы занять в Беларуси или России пост, позволяющий влиять на законотворческие процессы в области культуры и образования, "строить новое". Лично я бы, например, с легким сердцем поставил ее вместо Мизулиной . Но она делает то, что делает.
Понимаете , дело в чем - России сильная оппозиция и свобода СМИ нужна как воздух. Нужно здоровое гражданское общество. У нас здесь говорят что все ростки оппозиции у вас там уничтожаются, а в Парламенте оппозиция искуственная, клоунская . Никогда по важным вопросам против власти не голосует. Вам сейчас надо поддерживать любую оппозицию, даже слабую. Ну откуда ей сильной взятся? Все в руках режима у вас сейчас - и деньги, и СМИ и т д
00:24 30.04.2016
Grin (25771) писал(а) в ответ на :
> высказываний Светланы Алексиевич
она по-русски говорила или это калька какая-то с белорусского? в первом случае, если журналисты этого издания записали все правильно, у меня возникает один вопрос: как кто-то вообще осилил хоть одну ее "книгу"?
00:31 30.04.2016
Redhead (Expat) писал(а) в ответ на :
> Понимаете , дело в чем - России сильная оппозиция и свобода СМИ нужна как воздух. Нужно здоровое гражданское общество. У нас здесь говорят что все ростки оппозиции у вас там уничтожаются, а в Парламенте оппозиция искуственная, клоунская . Никогда по важным вопросам против власти не голосует. > Вам сейчас надо поддерживать любую оппозицию, даже слабую. Ну откуда ей сильной взятся? Все в руках режима у вас сейчас - и деньги, и СМИ и т д
У меня есть коллеги/знакомые, которые хотят, чтобы Путин ушел сейчас. Я спрашиваю их, а кого вы видите новым президентом. Ответ: все равно кого, хочу выбирать, хочу гражданское общество.
Вот это "все равно кого" меня беспокоит. Любая оппозиция нам точно не нужна. Большинство населения опасается повторения лихих 90х или украинского сценария.
Нормальная оппозиция, возможно, появится, когда Путин устанет от власти и у России будут более-менее нормальные отношения с США. Т.е. лет через 10-15, не раньше. Пока что, как мне кажется, несистемная оппозиция даже не пытается завоевать расположение широких слоев населения. Их план - получить 10-15% поддержки в Москве и помочь провести смену режима. Вряд ли у них это получится.
00:36 30.04.2016
oldden (oldden) писал(а) в ответ на :
> она по-русски говорила или это калька какая-то с белорусского? > в первом случае, если журналисты этого издания записали все правильно, у меня возникает один вопрос: как кто-то вообще осилил хоть одну ее "книгу"?
Думаю, что по-русски. Записал Змитер Панковец. Видимо, на коленке писал. Из ее творчества мне знакома книга «У войны не женское лицо».
00:41 30.04.2016
Grin (25771) писал(а) в ответ на :
> Видимо, на коленке писал.
ну видимо... потому что если эту дикую мешанину из слов с кривыми падежами и склонениями, алогизмами и прочими индикаторами крайне низкого уровня грамотности она ("писатель") действительно произнесла, то мне жаль Нобелевский комитет.
> У меня есть коллеги/знакомые, которые хотят, чтобы Путин ушел сейчас. Я спрашиваю их, а кого вы видите новым президентом. Ответ: все равно кого, хочу выбирать, хочу гражданское общество. > > Вот это "все равно кого" меня беспокоит. Любая оппозиция нам точно не нужна. Большинство населения опасается повторения лихих 90х или украинского сценария.
> > Нормальная оппозиция, возможно, появится, когда Путин устанет от власти и у России будут более-менее нормальные отношения с США. Т.е. лет через 10-15, не раньше. > Пока что, как мне кажется, несистемная оппозиция даже не пытается завоевать расположение широких слоев населения. Их план - получить 10-15% поддержки в Москве и помочь провести смену режима. Вряд ли у них это получится.
Это все понятно конечно . Для любой страны очень опасно и плохо, когда все от одного человека зависит. Вот если б скажем завтра у Камерона был heart attack , ничего бы особо не изменилось. Знаете почему мне Тори нравятся? Ну конечно, они инхеританс такс фрешхолд обещают в этом сроке повысить и т д (для нас это важно), но у них там полно ярких личностей и внутрипартийной оппозиции. Плюс Лейбор - они сейчас сабоваты, но мне это не нравится - все хотят сильную оппозицию, баланс чтобы был. А как иначе? То что Вы там все на Путина поставили (но другого выхода у вас я так понимаю нет все равно, т к власть полностью узурпированна Путиным и Ко) - это очень плохо и опасно. Именно авторитарные режимы, которые препятствуют сменяемости власти - наиболее подвергают страну риску всяких катаклизмов и революций. Вам сейчас нужно взять английский девиз - "support the underdog" - . Ну чтоб хоть какое то противостояние власти было. Не вы слуги власти (как антимайданы всякие), власть - ваш слуга.
00:47 30.04.2016
Redhead (Expat) писал(а) в ответ на :
> Понимаете , дело в чем - России сильная оппозиция и свобода СМИ нужна как воздух. Нужно здоровое гражданское общество. У нас здесь говорят что все ростки оппозиции у вас там уничтожаются, а в Парламенте оппозиция искуственная, клоунская . Никогда по важным вопросам против власти не голосует. > Вам сейчас надо поддерживать любую оппозицию, даже слабую. Ну откуда ей сильной взятся? Все в руках режима у вас сейчас - и деньги, и СМИ и т д
Скажите, а в Англии или США нужна сильная оппозиция в лице коммунистов? Реальный таких коммунистов типа советских. И чтобы такая сильная была оппозиция, чтобы имела реальный шанс прийти к власти.
. Но она делает то, что делает.
