Они пришли на окраину погулять к девчатам, совершенно не подозревая, что девчата эти — члены подпольной организации, которую создал Кашицкий из
бывших своих учениц.
Думаю, что офицерики не принадлежали ни к одной из крайних групп «казачков». Это были просто люди-песчинки, люди-щепочки, которых захватил и
понес бурный поток войны. Кашицкий зашел спокойно на вечерку и взял офицериков. Они не сопротивлялись, хотя и особенного восторга по поводу взятия их партизанами ни Кашицкий, ни я, допрашивая их, что-то не замечали.
Это и понятно, потому что если рядовые еще могли надеяться на помилование партизан, то изменникам, главарям, офицерам встреча с нами предвещала мало
хорошего.
…
Разумеется, мы не могли руководствоваться примером Дениса Давыдова, отпускавшего своих пленных, взяв у них честное слово, что они больше не будут сражаться против русских. Было у партизан 1812 года другое правило по отношению к пленным: «Вообще чем их будет меньше, тем лучше» — и хотя мы и не знали этого правила, но необходимость вынуждала нас придерживаться его.
Но это были не просто пленные, а лейтенанты, оба до сих пор сохранившие комсомольские билеты и давшие ценные данные.
В 12 дня офицерики перешли из моих рук в штаб, где ими занимались Руднев, Ковпак, Базыма, Коренев. Занимались они ими долго и много. Я превратился в пассивного наблюдателя. Все нужное я уже получил от них, и, с военной точки зрения, эти хлопцы меня уже не интересовали. То же, что происходило в штабе, было и смешно, и трогательно, и печально, а я сидел у
окна и приводил в порядок свои записи об очень важном военном мероприятии врага, стараясь уложить все в телеграфные слова, которые сегодня же Анютка Маленькая должна была отстучать на своем ключе.
Ковпак сам допрашивал пленников. Руднев сидел за столом, курил и, бегло просматривая протокол допроса, вслушиваясь в эту повесть двух человеческих жизней, заблудившихся в вихре войны, щурился то ли от дыма, то ли от раздумья. Дед все более свирепел, как всегда внешне не выражая этого, сдерживаясь. Мы ожидали, что вот-вот он вспыхнет гневом, и тогда жизнь этих лейтенантов оборвется мигом, как соломинка, попавшая на огромный партизанский костер.
Я подал Рудневу их комсомольские билеты. Он долго смотрел на профиль Ильича на обложке и задумчиво листал страницы, затем передал их Ковпаку. Тот схватил один билет и, подняв высоко, сказал:
- Зачем хранили билеты?
Они молчали.
- Ну, говори!
Дяченко поднял глаза на грозного старика.
- Говори, только правду. Как на исповеди.
- Жалко было…
- Чего жалко?
- Молодости своей, — почти шепотом ответил тот и, всхлипнув, опустил голову на грудь, украшенную газырями.
Руднев и Ковпак переглянулись. Мы с Базымой, поймав этот взгляд на лету, уже чувствовали, что гроза проходит. Где-то у нас в груди поднялась
волна не то жалости к этим не выдержавшим испытания жизни молодым людям, не то боли за них…
Все молчали. Мы видели, что Ковпаку уже жаль вывести их в расход, но другого решения он не находит.
Выручил Руднев.
Он встал и подошел к ним вплотную. Лейтенанты, инстинктивно почувствовав в нем старого военного, подтянулись, взяв руки по швам.
- Но хотя бы вину свою вы понимаете, подлецы? — спросил комиссар, глядя им в глаза.
- Понимаем, — ответили они.
- Кто вы есть? — спросил сидевший до сих пор молча в углу Дед Мороз.
Они перевели на него взгляд и оба враз ответили:
- Изменники!..
- Понимают, сукины дети! — сказал Дед Мороз.
Руднев, указывая на седобородого Коренева, говорил:
- Видите? Человеку уже давно на печке пора сидеть, и тот с немцами воюет. За вас, подлецов. А вас учили, надеялись…
Хлопцы молчали.
- Сидор Артемьевич! Я предлагаю: Дед Мороз тут самый старший. Пусть он и рассудит, — сказал Руднев.
- Добре. О це добре. Твое слово, Семен Ильич.
Дед Мороз вышел из угла и подошел к ним. Казалось, он сейчас тут же уложит их на месте.
- Вы, молокососы! — загремел его голос. — Вас как судить, по совести чи по закону? Сами выбирайте. Как выберете, так и судить буду. Только, чур-чура, не обижаться.
В сенях завозились и засмеялись связные, наблюдавшие до сих пор молча.
Семенистый незаметно по подстенку подвинулся поближе и шепнул:
- Просите по совести, вы, обормоты…
Глаза по-озорному блестели.
- Ну? Як судыть? — повторил Дед Мороз.
- Судите по совести, — выдохнул Дяченко.
- А тебя?
- И меня, — сказал Курсик.
Дед Мороз прошел по хате взад-вперед. Ковпак скручивал из газеты самокрутку, Базыма барабанил пальцами по столу, Руднев смотрел на Деда Мороза серьезно, а глаза блестели таким же огоньком, как у Семенистого.
Коренев подошел к хлопцам.
- По совести? Ну, ваше счастье. Що ж? Скидайте штаны. Скидай, скидай, не стесняйся. Будем вам мозги с одного места на другое перегонять. Дежурный! По двадцать пять плетей каждому!
Хлопцев уже схватили и положили на лавку. Последние пять плеток всыпал им сам Дед Мороз.